Текст книги "Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)"

Автор книги: Marbius

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 53 страниц)

Когда Амор более-менее стряхнул дремоту, свечи сгорели хорошо если на сантиметр. Иге смотрел на него исподлобья, Амору было плевать. Он хотел лечь. Но встал, подошел к столику. Начал тушить свечи – медленно подносил пальцы ко рту, смачивал их вязкой слюной, которая, казалось, была кислой до такой степени, что пальцы щипало. Затем так же неторопливо брался обслюнявленными пальцами за фитиль. Все. За пределами часовни вставало солнце, и она сама была наполнена сероватым воздухом, и все в ней было серым.

– Пойдем. Проведаем Эше. – Сказал Амор. Иге молчал, даже головой не кивнул, но Амор ощутил его готовность.

Они подходили к бараку; Иге все замедлял шаг. Он замер, Амор повернулся к нему.

– Ну? – произнес он.

– А когда нас повесят, вы придете к нам попрощаться? – глухо спросил Иге.

Амор вздохнул. У него почти не было сил, чтобы объяснять, как Иге неправ и что о нем и Эше непременно позаботятся самым лучшим образом, а то короткое, на что его хватило бы, прозвучало бы оскорбительно.

И он сказал:

– Обязательно.

Иге – обрадовался. Скорей, оживился. Подошел к нему ближе, стал рядом, но так, чтобы не коснуться случайно. Осмелел до такой степени, чтобы заглянуть в глаза.

К виноватому облегчению Амора, врач не пустил их к Эше. «Карантин», – строго сказал он. Иге поник. Амор поинтересовался, с чем он связан. Врач пустился в длинное объяснение того, какие болезни он планировал найти в Эше и какие методы для этого использует; Амор даже позавидовал ему: парень был бодр, выспался, очевидно. Амору бы хотя бы пять процентов его жизнерадостности. Плечи Иге поникли, он сам готов был растечься унылой лужицей и впитаться в землю. Амор при первой же паузе сказал:

– Иными словами, ему нужно просто отдохнуть как следует и отъесться.

Врач не удержался и засмеялся.

– Ну да. И проглистогониться.

Амора перекосило.

– Не напоминайте, – процедил он. – Но взглянуть на него можно?

Врач, брызжа энтузиазмом, потянул их в сестринскую, подвел к экранам, показал камеры, следившие за Эше, показания приборов, объяснил Иге, что они значат; он готов был говорить об этом бесконечно – всю свою смену, еще и личное время захватить. И Амор извинился, порадовался, что Эше, и не только он, в надежных руках, и сказал, что им нужно немного отдохнуть. Врач тянулся за ними до самой двери.

– Вы же тот священник из Нигера? С приютом, с многократными вылазками в трудовые лагеря, и за вашу голову даже награду предлагали?

Амор озадачился.

– Вот о последнем впервые слышу. Подумать только, каков я. И большая награда?

– Нет, – снисходительно поморщился врач. – Что-то около сотни афро.

– Бедный и недостойный я, – вздохнул Амор. – Как обидно узнавать, что моя жизнь ценится куда выше, чем моя смерть. Неужели я прожил ее так глупо?

Врач бросился доказывать, что это совсем неплохо, просто цены тут такие, соответственно и награды, и киллеры; Амор улыбнулся, положил руку ему на предплечье, прерывая очередной монолог.

– Да пусть их, если только никто из лагеря не задумается о такой легкой наживе, – сказал он, -и я нижайше прошу прощения, но я все-таки хотел бы еще чуть-чуть отдохнуть. Путь был не самый легкий. Вы позволите, доктор Мейнартс?

И врач снова говорил, что позволит, разумеется, рад, что с ними все в порядке, попутно интересовался, что было особенно тяжело, чего особенно не хватало, успел спросить, будет ли отец Даг проводить службу – «Нам очень, очень, очень не хватает ее», и не хочет ли отец Даг подольше задержаться в их миссии. Его не останавливали ни усталые кивки, ни взгляд Амора, тоскливо смотревший на рассвет, ни Иге, обреченно топтавшийся рядом.

– Ох и болтливый, – буркнул Иве, когда они шагали к бараку. – Сэр майор бы ему показал.

Амор неожиданно разозлился из-за этого «сэр». Он сам встревожился от черного смерча, внезапно образовавшейся где-то за сердцем.

– Это тот, кому вы служили? – спросил он.

Наверное, что-то от смерча отразилось в его голосе: Иге испуганно посмотрел на него. Может, просто испугался, что сболтнул военную тайну – тот мародер, требовавший, чтобы его малолетние солдаты называли его «сэр», наверняка сам верил в ту войну, в которую играл. Но у Иге хватило смелости кивнуть.

– Что бы он знал, этот боров, – процедил Амор. Иге посмотрел на него, нахмурившись. – Кусок сгнившей портянки. Корм для червей. Твой «сэр».

Иге выпрямился – и Амор ощутил его недоумение: мальчишка не понимал, то ли соглашаться, потому что отец Амор, священник, все дела, говорил такое – с одной стороны, с другой – этому «корму для червей» Иге служил столько времени. Он пожал плечами и замкнулся в себе. Амор ухватил его за подбородок и заглянул в глаза.

– У него не хватило смелости встать над мужчинами, он предпочел топтать детей. Он – кусок дерьма. Он недостоин называться сэром. И даже вместо того, чтобы защищать вас, он прятался за вами. Вы с Эше молодцы, герои, что ушли от него.

Иге затрясло. Он вырвался из хватки Амора, отошел на пару метров и отвернулся, втянул голову в плечи, сгорбился, словно в ожидании удара.

– Идем, отдохнем немного перед завтраком, – устало сказал Амор. И тихо признался самому себе: – Мне нужен психотерапевт. И хороший цикл антипсихотиков.

Казалось, Амор только лег на кровать, только вытянулся, только закрыл глаза – и услышал тихое: «Доброе утро, отец Даг». Заставил себя улыбнуться, ответил:

– Доброе утро, доктор Декрит. Вы простите меня, если я останусь лежать? Кажется, я недооценил степень собственной усталости.

– Разумеется! – с готовностью воскликнула она. – Я также прошу прощения, что не даю вам возможности отдохнуть как следует. Мы с Тимом проследили ваш маршрут. Вы молодцы, и вам чертовски повезло, что вы пробрались к нам.

Амор даже глаза открыл. Улыбнулся куда искренней.

– Я категорически против «чертовски», – заметил он. Она помахала рукой, мол, простите мне мою неаккуратность со словами.

– Ваше прибытие – это самая главная новость в нашей миссии, – продолжила она. – Медперсонал из местных спрашивает каждые пять минут, можно ли рассчитывать, что вы проведете службу. Им действительно не хватает этих ритуалов.

Амор потянулся за пультом, поднял изголовье кровати; он рассеянно слушал доктора Декрит – она легко проходилась по сомнительной ценности церкви в современном, цивилизованном и развитом мире, по упертости местных людей в своих предрассудках, в их инстинктивной потребности в регулярной доле сверхъестественного, по тому, что ритуалы обладают одним несомненным достоинством – они структурируют быт и душевную гигиену. И прочая, прочая. Ничего нового – Амор слышал это в свой первый год в семинарии, сразу после нее, и потом, считай, каждые две недели. Тот же Яспер Эйдерлинк, только-только переставший быть курсантом, очень любил производить впечатление циничного, повидавшего жизнь человека. Возможно, доктор Декрит была поискренней в своих убеждениях. Может, просто перечитала либеральных статей.

– Я с огромным удовольствием исполню мой долг перед моими опекаемыми, благотворителями и вами, доктор Декрит. – Он вздохнул и добавил: – Если его высокопреосвященство благословит меня.

Она нахмурилась.

– Это возможно?

– Это не будет удивительно. Церкви, как ни странно, очень территориальны, – печально ответил Амор.

– Я могу как-то помочь вам в убеждении вашего епископа? – забеспокоилась доктор Декрит.

Амор покачал головой. Она как раз могла помешать – именно своей настойчивостью, убежденностью в собственной правоте. Его преосвященство не очень любил иных, кроме него, правых людей – на их фоне тускнела его репутация. Но Амор хотел, жаждал, нуждался в его благословении: он хотел отслужить службу, вернуть себе хотя бы немного мира, подарить его другим. У него зрело еще одно желание, неопределенное пока, но очень настойчивое: убедиться, что путь, выбранный в порыве то ли идеализма, то ли отчаянного цинизма, давным-давно, в юном совсем возрасте, был правильным и не подведет его никогда; что Амор и дальше может идти, спотыкаясь – куда без этого, – но зная, многократно подтвердив себе, что путь верен, и цель – истинна.

Еще немного поговорив с доктором Декрит, успокоив ее, поиграв в душепопечителя, Амор потянулся за коммом. А он был выключен, мог и вообще оказаться неисправным. Амор нарисовал на нем маленький крестик, усмехнулся собственной наивности, но придавил кнопку. Не сразу, но комм включился. Амор смотрел на экран – и по непонятной причине боялся того, что прочитает на нем.

_______

* Бернаут – синдром эмоционального выгорания

========== Часть 26 ==========

Опустив руку с коммом на грудь, Амор прикрыл глаза. Снова ощущение, что он плывет, как сухой листок по контуру водоворота, и спираль уменьшается, и листок неумолимо приближается к центру омута. А до тех пор – мягкое, плавное, неспешное движение. Навстречу судьбе, не меньше. Желчь подступила к горлу; желудок, казалось Амору, недоумевал: они вроде в мирной зоне, и здесь вроде должен быть относительный достаток продовольствия, и можно было бы попросить чего-нибудь – а стоит? Ноги болели, начиная от ногтей и заканчивая бедренными суставами. Зудела кожа на лице – Амор побрился, и ей это не понравилось. И, лежа с закрытыми глазами, прислушиваясь к миру, к себе, к миру в себе, он слышал слишком отчетливо все голоса в хоре. Ему было плевать. Он хотел идти куда-то, начинать что-то, а что – не знал.

Амор уже почти решился посмотреть на экран комма – зашла медсестра. На вид – лет девятнадцать, из местных, спросила, хочет ли отец священник кофе или воды или чего-нибудь попить перед завтраком. Он попросил воды, она засияла улыбкой, выскочила из бокса, вернулась через полминуты – и все не уходила. Спрашивала, тяжело ли было, в какой он деревне служил – будет ли служба. Амор только и мог, что пожать плечами. Благословил ее, намекнул, что больным может быть нужна ее помощь. Она засияла еще счастливей, поблагодарила его и сбежала. И еще одна медсестра заглянула – постарше, объяснила, что Лилия, которая только что тут была, в лагере три недели, учится тут, рассчитывает получить сертификат акушерки-повитухи и зарабатывать много денег, когда придет мир, она усердная, но простоватая, за ней нужно приглядывать, вот она этим и занимается. Доволен ли был отец священник, есть ли у него нарекания. Амор смиренно отвечал, что Лилия вела себя просто замечательно, насчет ее способностей у него почти и не было шанса судить, но воду она подавала профессионально. Сестра посмеялась, проверила ноги, сверила показания аппаратов, поинтересовалась самочувствием. Сказала, что беженцы, которых он вывел, в порядке. Мальчишка только плох, но врачи говорят, что кризис почти прошел, и у него все-таки есть шанс. И – не уходила. Амор сел, благословил ее. Она склонила голову и сложила перед собой руки. Спросила: «Вы же проведете службу?». Он уныло подумал о комме, который по-прежнему прижимал к своей груди, пожал плечами, отозвался неопределенным «м-м-м» и задумчиво покивал головой. Медсестру ответ удовлетворил – кто его знает, что она решила, скорее всего, что поведение отца священника свидетельствовало о согласии. Бесхитростный народ, усмехнулся Амор. Он улегся, снова закрыл глаза. Странно, но его утомили эти два визита.

Он заставил себя поднять руку. Посморел на экран. Все-таки путешествие не прошло для комма даром. Левый верхний угол был бензиново-радужным, но сообщения все-таки можно было читать. И, как ни странно, относительно неплохой прием, и деньги на счету водились. Амор не смог не усмехнуться: удивительно даже, что епископат подсоблял – он-то почти уверен был, что они списали его со счетов. Он и отправил сообщение брату Юстину: добрался до лагеря, пока в госпитале, скоро, скорее всего, мне в нем нечего будет делать, самочувствие не очень, но куда лучше, чем могло бы. Он отложил комм в сторону, посмотрел на военного, стоявшего в дверном проеме. Тот – представился: майор Ниссен, возглавляю отдел логистики. Амор снова сел, поприветствовал его. Рассеянно подумал, откуда служивый, предположил, что откуда-то с севера: Ниссен был высок, светловолос, светлокож; Амор подумал, что он может быть датчанином. Как только занесло в центр Африки, неужели тоже бежал от чего-то в Европе – или за чем-то здесь?

Майор Ниссен поинтересовался самочувствием Амора. И он задумался: говорить правду – или быть вежливым? По правде, ему было не то чтобы сносно, но и не плохо. Муторно, но терпимо. Поэтому Амор ограничился простым: спасибо, хорошо, – и уставился на него, мол, и чего ты хочешь? Ниссен хотел, чтобы Амор по возможности в ближайшем времени заглянул к нему в гости, ибо необходимо обсудить некоторые детали похода отца Дага, с целью корректировки безопасности лагеря. И прочее. Майор Ниссен говорил гладко, многословно, Амор периодически терялся в ткани его слов, совершенно не понимая, что именно сообщает ему майор Ниссен, и нужно ли вообще обращать на это внимание. Но послушно кивал головой, старался смотреть на него, заставлял себя возвращаться к разговору – точнее, монологу. Иногда очень уместно: майор Ниссен говорил, что исключительно сан отца Дага и определенная репутация, о которой он успел получить некоторые сведения, позволяют принимать не только самого отца Дага, но и людей, которых он привел с собой.

– Хочется верить, отец Даг, что вы не примете это на свой счет, но нам совершенно не нужны троянские кони. Лагерь этот – крупный, но существует в условиях постоянной нехватки чего-нибудь. Особенно, с учетом постоянно меняющейся ситуации в радиусе пятидесяти километров, нам не хватает персонала для защиты лагеря, в случае если в этом радиусе начнутся активные действия. А шанс для этого существует, и появление группы из двух дюжин человек вызывает закономерное подозрение.

Амор усмехнулся.

– Единственное действительно опасное в нашей группе – это яростное пренебрежение гигиеной, – беспечно отозвался он.

Майор Ниссен отказался реагировать на шутку.

– Я не говорю, что злые намерения обязательно должны присутствовать в головах ваших подчиненных. Но они могут. Я даже не сомневаюсь, что вы можете рассказать о каждом, кто и откуда он. Я рассчитываю и на это, чтобы получить более объективное представление о них и о том, что именно происходит за пределами нашего лагеря. И я особо рассчитываю на ваши соображения в отношении тех двух мальчиков. Я не хочу показаться черствым, но именно они вызывают мои наибольшие опасения. Помимо прочего, в силу возраста. К сожалению, мы все наслышаны о детях-солдатах. Отчего бы кому-нибудь из военных лордов не пойти дальше и не воспитать себе детей-диверсантов? История подтверждает, что это очень удачное решение.

– Несмотря на критическое состояние одного из них? – вяло поморщившись, полюбопытствовал Амор.

– Это мог быть форс-мажор. Дети, если позволите, склонны идеализировать ситуации, превращать все в черно-белое, служить, если взялись, до конца, несмотря на преграды. Если приплести к этому мистицизм, они окажутся тем более целеустремленными. – Майор Ниссен отвел глаза, похлопал рукой по бедру. – Я понимаю ваше нежелание принимать мои слова на веру, я сам не рад говорить их. К сожалению, я вынужден быть пессимистом, чтобы, если что, быть готовым к худшим вариантам развития событий. Этот лагерь уже оказывался объектом атак разных вооруженных образований. Если позволите быть искренним, отец Даг, я где-то рад, что эти вооруженные образования – из тех, которые возникают стихийно. Мародеры, если говорить прямо.

Амор кивал головой.

– Я очень ценю вашу откровенность, майор Ниссен, – тихо сказал он. – Я не могу ничего сказать ни в защиту, ни в обвинение мальчиков. Все, что они сообщили мне, я предпочел бы квалифицировать как исповедь. – Амор вздохнул и добавил: – Правда, в таком случае и мои заверения, что вы ошибаетесь насчет мальчиков, оказываются голословными.

– Я хотел бы допросить их, – спокойно произнес майор Ниссен. – И я хотел бы, чтобы вы присутствовали на допросе.

Амор обреченно опустил голову.

– Я бы не хотел, – уныло признался он.

– Они доверяют вам. И… – майор Ниссен внезапно запнулся. – Я хотел бы вашего присутствия. Чтобы не превращать это в допрос неприятеля, чтобы они не ощущали это так. В вашем присутствии они наверняка будут чувствовать себя более защищенными. Я хотел бы этого.

– Вы только что говорили, что они могут оказаться диверсантами, – удивленно напомнил ему Амор.

– Я вынужден так думать. Если позволите, такие случаи были. Я общался с коллегами, и в некоторых лагерях дальше на север случались инциденты. Понимаете, выступить против банды мародеров – одно. Выступить против банды, наполовину состоящей из двенадцатилетних пацанов – другое. Пусть они и набрали опыта, как и те взрослые. Для солдата, для настоящего солдата это испытание – воевать с детьми. Отличная тактика. К нашему глубочайшему прискорбию.

Амор повертел в руках комм.

– Я даже где-то рад, что очень далек от всей этой дряни, – удрученно произнес он.

– Были далеки, если позволите, – поправил его майор Ниссен. – Так я могу рассчитывать на ваше участие?

– Конечно, – прошептал Амор, борясь со слезами. Тяжело вздохнув, он все-таки сказал: – Они не диверсанты. Они отстали от своих. Верней, Эше был совершенно не нужен там больше, а Иге не смог его оставить.

Майор Ниссен сжал кулаки.

– Понятно, – сдавленно отозвался он.

К нему снова заглянула доктор Декрит. Немного рассказала о детях, спросила о его самочувствии. Представила женщину, которую привела с собой:

– Альба Франк, моя правая рука, занимается социальными проблемами. Мы хотели бы обсудить, что делать с несовершеннолетними, которых вы привели с собой.

Амор округлил глаза и шумно выдохнул.

– Доктор Декрит, я совершенно не представляю, что делать с несовершеннолетними. – Он готов был рвать волосы на голове. Честно признался: – Я не думал об этом, когда уходил из деревни. Понимаете, мы отправились, потому что становились обузой, потому что было опасно, потому что мне и им действительно угрожало нечто неприятное. Они все-таки чужие, и дойди дело до безвластия, они бы первыми оказались под ударом.

– И вы, – заметила Альба Франк. Амор поморщился. Она невозмутимо продолжила: – На самом деле, отец Даг, к сожалению, я знаю о нескольких жертвах – священниках и миссионерах. Они часто, иногда целенаправленно становятся объектом охоты.

– Конечно, – пробормотал Амор. – Я знаю. Но мне куда приятней думать, что меня это не коснулось бы.

– Едва ли, – тихо заметила доктор Декрит и резким движением, которое раздражило ее саму, поправила свой докторский китель.

Альба посмотрела на нее, ласково улыбнулась. Была бы возможность – дотянулась бы и успокаивающе похлопала по плечу. Но перед Амором, пусть и погруженным в свои невеселые мысли, не рискнула.

– А какие варианты есть для детей? – вернулся наконец к разговору Амор.

Альба пожала плечами, начала рассказывать. При лагере создана школа. Она не в полной мере соответствует учебным программам, европейским ли, африканским, но, по крайней мере, дает кое-какие знания. Тем более к ним попадают взрослые люди, тоже оказывавшиеся практически неграмотными. Есть несколько курсов, дающих кое-какие профессиональные знания; в качестве исключения Лига предоставила им особый статус, и выпускники курсов могли без дополнительных испытаний продолжить обучение в более официальных учреждениях. При лагере функционируют своеобразные интернатские группы, в которые размещаются несовершеннолетние, оказавшиеся в лагере без родителей и опекунов; агенты вне лагеря подыскивают им места в детских домах, приютах, школах-интернатах.

– А Иге? – хмуро спросил Амор. – Он тоже отправится в такой интернат? Несмотря на его предысторию?

– Отец Даг, он – недееспособен по самому жестокому из национальных законодательств, – зло вмешалась доктор Декрит. – По крайней мере, на этом, именно на этом настаивают наши адвокаты. Он несомненно должен понести наказание, но такое, чтобы оно соответствовало его возрасту и степени зрелости, а не совершенным преступлениям!

– И насколько успешен такой подход? – спросил Амор, внимательно слушавший ее.

Доктор Декрит и Альба переглянулись. Амор заметил: то ли едва уловимое движение бровей, то ли искорка в глазах, что-то вроде «ты отвечай» – «нет, ты отвечай» – «хорошо». Что-то интимное, говорящее куда больше самых изысканных фраз. Альба улыбнулась и перевела взгляд на Амора.

– У нас хорошие адвокаты, отец Даг, – сказала она. – У нас очень хорошие адвокаты. Увы, этого мало. Должна быть действительно сильная политическая сила, чтобы сражаться за этих детей не на уровне отдельных случаев, а на уровне классовых исков, к примеру. Такие процессы стоят колоссальных денег. – Она развела руками. – Мы, даже объединившись с другими лагерями, действующими в схожих обстоятельствах, не сможем так просто повлиять на ситуацию. Но отдельные случаи оказываются успешными. Мы размещаем детей-солдат, деятельно подтвердивших свое раскаяние и находящихся под постоянным наблюдением квалифицированных работников, в определенных школах-интернатах. Некоторые получают профессиональное образование здесь.

Доктор Декрит добавила:

– Это не значит слишком много. Случаи единичные, безусловно успешных даже среди них слишком мало. Мы не можем говорить об отработанном подходе, но кое-какие методики работы с такими детьми успешны. Возвращаясь к интернатам. Иге и Эше отправлять туда – равносильно подталкивать их к самоубийству. До тех пор, пока не удастся стабилизировать их психическое состояние, они останутся здесь. С ними будет работать Альба, ее коллеги.

– Может быть, и вы? – легко предложила Альба.

– Я должен поговорить с моим епископом, – запнувшись, сказал Амор.

Альба подалась вперед и спросила, пристально глядя ему в глаза:

– Я могу рассчитывать, что вы будете поддерживать мальчиков? Я заметила, что Иге привязался к вам.

– Разумеется, – ответил Амор. – Пока я здесь, разумеется.

Брат Юстин Сундберг был счастлив знать, что с Амором все в порядке, хотел немедленно связаться с ним, поговорить, узнать, как дела, самочувствие и прочее. Амор честно признался, что не уверен в способности его комма работать нормально. «Может, чуть позже я попрошу у местных допустить меня в какой-нибудь коммуникационный центр, что ли», – написал он. Брат Юстин передал ему благословения от его высокопреосвященства, сообщил, что тот очень хочет пообщаться с ним и бесконечно рад, что по милости Всевышнего отец Амор в порядке и в месте, которое можно смело назвать мирным. Амор, услышавший пару выстрелов во время своих ночных перемещений, только усмехнулся. Или, подумал он, брат Юстин имел в виду нечто иное.

У медсестры, заглянувшей к нему после обеда, он спросил, есть ли возможность связаться с начальством.

– Мой комм, кажется, не очень хорошо функционирует, – пояснил он. – Мне хотелось бы поговорить с епископом и со знакомыми, но что-то у меня вызывает сомнение его способность без помех транслировать голоса.

Он помахал коммом у себя перед носом, состроил печальную мину и виновато улыбнулся, медсестра хихикнула и пообещала помочь ему. Амор улыбнулся ей, поблагодарил – и, когда она исчезла, перевел дыхание. Вроде, если вспоминать кое-какие наставления учителей, он должен испытывать сильнейшее недовольство собой, но как раз этого чувства и не мог вызвать в себе: люди раздражали его, моменты – большего ему не получалось выкроить – одиночества Амор воспринимал как благословение. А если он попадет в лапы епископских служек, ему наверняка будут промывать мозги в режиме 24/7. И избавиться от этого не получится.

Затем Амора обследовали, делали какие-то процедуры, на которые он переставал обращать внимание уже на второй минуте; к нему заглядывали самые разные врачи, но и не только – младший медперсонал, особенно те, кто были из местных, а не идеалисты из Европы: они были иррационально рады, что у них есть священник. И люди, то ли пациенты, то ли просто работники, то и дело заглядывали, извинялись, затем спрашивали: а вы священник? – и продолжали топтаться рядом с кроватью, на которой возлежал Амор. И он подтверждал, благословлял, послушно поворачивался – либо послушно лежал и не двигался под капельницами – изредка читал сообщения брата Юстина, пытался определить, что именно испытывает, читая их, и может быть, если сильно покопаться, дотянется ли он до какой-нибудь радости: а вдруг она затаилась где-то глубоко-глубоко под толстым слоем пепла? Амор с ожидаемыми, предсказуемыми и не менее неприятными от этого усилиями вспоминал, что за люди те, с кем он связывался и хотел связаться, и не виной ли его вопиющего безразличия слишком редкие с ними контакты – до его исхода из относительно мирной жизни.

Ближе к вечеру мальчишка из местных, одетый в униформу миротворческого лагеря – светло-зеленая майка, темно-зеленые шорты, оба предмета с эмблемами миссии, какого-то фонда Всемирной церкви, все не по размеру, изрядно поношенное, многократно стиранное, сандалии – они были новыми, но выглядели овратительно дешевыми – подбежал к Амору, выходившему из очередного барака, затормозил в метре от него и изобразил почтительный взгляд, что в его представлении сводилось к необходимости выпучить глаза посильнее, даже руки за спиной сцепил от усердия. Амор нарисовал крестик на его груди и спросил:

– Куда идти?

Мальчишка затарахтел, что доктор Декрит сказала, что отец священник может воспользоваться коммуникационным местом в информационном центре, это «во-о-о-он там по заходу солнца, я вас провожу, можно?», что он сам там часто бывает, у них там даже уроки проходят, он уже умеет читать и немного писать по-английски и по-французски и даже математику немного, а в информационном центре их учат разным интересным вещам и они даже смотрят фильмы. Амор восхитился его шустростью, мальчишка надулся от гордости и посеменил «во-о-он туда по заходу солнца». Амор поплелся за ним. Он механически достал комм из кармана штанов, привычно проверил сообщения и не менее привычно попенял себе, что никак не может собраться и написать еще одному адресату, а вместо этого ждет, что тот адресат сам проверит, есть ли Амор в сети, и напишет страстное, полное радости сообщение. Ему было страшно – что для Яспера он вроде как и существовать перестал. Так что Амор тянул с тем, чтобы дать о себе знать. Это было тем более просто, что у него снова и снова находились очень важные дела. Лагерь действительно нуждался в священнике, что удивляло Амора безмерно, что опускалось грузом на его плечи.

Хвала небу за спутника, рассказывавшего Амору практически обо всем, что взбредало в его голову или на что падал его взгляд. За семь минут – путь от барака с больными до барака с коммуникационным центром – Амор узнал, что мальчика зовут Майк, что его так назвали только здесь, потому что до этого он работал в одной ферме на озере, а там у него было имя «Эй ты», и у остальных тоже, что надсмотрщик на ферме сказал, что дед продал Майка, когда он еще не был Майком, за долги, а когда его освободили «белые солдаты», он сам выбрал себе такое имя, потому что «белого солдата», который нес его от острова с фермой до катера, звали как раз Майком. И что теперь Майк хочет учиться дальше и тоже стать солдатом. У коммуникационного центра Майк замер у входа и сказал, что дальше, наверное, не пойдет, ему еще вернуться надо и сказать, что он никуда не пропал, но у них скоро будет небольшой урок там, и, может, они еще увидятся.

Альба Франк приветствовала его взмахом руки. Она сидела, удобно устроившись в кресле, вытянув ноги и скрестив их в щиколотках, пила холодный чай с лаймом из невероятно высокого коктейльного стакана.

– Я слышала, Майк обрел в вашем лице благодарного слушателя, – ехидно прищурилась она.

– Еще какого, – не сдержавшись, пожаловался Амор.

– Илария называет это компенсаторной функцией, – печально опустив веки, поведала ему Альба. – Вроде как на той ферме им запрещали говорить, надсмотрщик там был говнистый даже для этого разряда людишек и очень не любил разговоры. Если вообще у них были силы для разговоров. Вот он теперь и компенсирует. Он совершенно безобидный.

Амор только головой покивал. В его сознании снова отчего-то всплыла эта мысль, что будь он в своем обычном состоянии – до беспокойств рядом с деревней, до этого похода, он наверняка смог бы поддержать праздную светскую беседу, придумать легкомысленную фразу, позволившую бы Альбе сказать что-нибудь еще. И беседа катилась бы дальше, создавая впечатление увлеченности их обоих.

Альбе, впрочем, было все равно. И насчет Майка она позволила себе это замечание, чтобы при необходимости заступиться за него, буде он воздействовал на нервы отца Амора сильней, чем допустимо. Но Амор был снисходителен, и она позволила этой теме увянуть.

– Вы уже получили разрешение от вашего начальства? – спросила она после паузы. Которой, очевидно, наслаждалась не меньше, чем Амор. – Не хочу вас подстегивать, отец Даг, и отлично понимаю, что у вас может полностью отсутствовать всякое желание заниматься чем-либо общественно-полезным, и что ваше состояние едва ли позволяет вам в полной мере и с полной отдачей заниматься вашей профессиональной, – она пальцами левой руки обозначила кавычки, выделив последнее слово, – деятельностью. Я слишком давлю на вас, понимаю. Но самый лучший психотерапевт может оказаться бессильным временами, а священнику по умолчанию открыт доступ к иным резервам в психике людей, на что я бы очень хотела рассчитывать. И ладно, признаюсь в собственном корыстном интересе. Очень хочу побывать на служении. Последний раз я была в Лагосе что-то около пяти месяцев назад, и все. И это было епископское служение, слишком безликое, чтобы получить от него удовлетворение.

Она нравилась Амору – не священнику, не мужчине, а человеку. Своей неторопливостью, искрой иронии и самоиронии, поблескивавшей в глазах, трогавшей уголки рта, окрашивавшей фразы, даже темпом речи нравилась – неторопливым, интонациями – расслабленными, ни в коей мере не мягкими. В Альбе Франк не было ничего мягкого: она была поджарой, очевидно, не в последнюю очередь из-за диеты и обилия обязанностей; волосы были коротко стрижены, не крашены, справа за виском в выгоревших каштановых волосах поблескивала седина. И даже ее настойчивость, с которой она требовала ответа от отца Амора, пусть бы это было и виноватое «нет», тоже привлекала его. И дорогие серьги, статусные часы, которые она носила с естественностью привычного к таким вещам человека – и при этом сандалии-близнецы тех, в которых бегал Майк и ходил Амор.

– Они совещаются, – невесело признался Амор. – Это глупо и черство, но ваш лагерь поддерживается европейской ветвью церкви, а я несу послушание в африканском епископате. И это расценивается как нарушение территориальной подчиненности. Это я еще не знаю точки зрения епископата, которому вы подчинены.