Текст книги "Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)"

Автор книги: Marbius

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 53 страниц)

Эта «некая Ингер Стов» оказалась невысокой стройной женщиной, хорошо одетой и несшей себя с замечательной смесью самоуверенности и естественности; и ни при каких обстоятельствах Берт не назвал бы ее изящной, хотя – ее запястья были аристократично узкими, пальцы – тонкими и длинными; вообще если оценивать ее только по отдельным частям тела – да, эта Ингер Стов была хороша. Но достаточно было посмотреть ей вслед, а еще хуже – заглянуть в глаза, чтобы понять: изящного в ней – только решения, которые она принимает в безвыходных ситуациях.

– За ужин платим мы, – милостиво уведомила она Берта. Он попытался воспротивиться, успел только выдавить невнятное «э…», она же взмахом руки устранила все доводы, которые он почти оформил в слова, и предложила-приказала усаживаться и знакомиться с меню.

Ресторан был из знакомых Берту – небольших, недорогих, уютных. Так, чтобы можно было говорить, не повышая голоса, видеть всех, кто пришел, и контроллировать официантов – тоже могли оказаться вражескими агентами, наемными киллерами или кем там еще.

Кухня тоже была неплоха; с другой стороны, Берту все труднее оказывалось вспомнить, что за диковинка такая скрывалась под смутно знакомым названием, а когда он пробовал блюдо, выяснялось, что в нем все было не так: приготовлено не так, специи не те, подача не та. Он словно старому знакомому обрадовался южно-африканскому вину из знакомой местности. Когда заказывал, успел поймать саркастичный взгляд Ингер. Ну и пусть ее, раздраженно подумал Берт. Пусть думает, что угодно. он здесь не для того, чтобы смотреть ей в рот.

Собравшись посмотреть на нее, Берт не увидел ожидаемого высокомерия. Он даже заподозрил, что и тот саркастичный взгляд, неожиданно задевший его, тоже показался. Но нет, это, кажется, было обычным для Ингер Стов поведением. Она говорила что с ним, что с официантами, не повышая голоса, смотрела прямо в лицо, чуть вскинув голову, совершала очень мало жестов; более того, заговорив на относительно серьезную тему – не перелет Берта, не погода в каком-то местечке, в котором располагался курорт, где она с подругами провела однажды замечательную послеразводную терапию – «помилуйте, я не замужем, не состою в гетеро– и гомосексуальных отношениях, – пояснила она на любопытно сдвинутые к переносице брови Берта, – но моя приятельница прошла через развод, а вторая почти решилась на него», – Ингер складывала руки, застывала и не двигалась минутами, десятками минут. Она даже почти не моргала, глядела пристально и тяжело – и Берт яростно боролся с инстинктивным почти желанием съежиться и спрятаться под стол, заставлял себя улыбаться, пусть и вопреки темам, на которые они говорили, и звучать бодро и самую малость легкомысленно.

Это импонировало Ингер. Она потеплела – где-то через час, и говорить с ней стало проще, хотя, как ни странно, ее словарь как-то вдруг и внезапно многократно усложнился. Берт иногда приоткрывал в восхищении рот – до чего хорошо брешет эта северянка, до чего красиво жонглирует словами; Ингер замечала это и самодовольно улыбалась. Но это были эпизоды. Вообще же она явно хотела, с одной стороны, подготовить его к дальнейшему времени в Брюсселе, с другой – выведать кое-что до того, как этим же разживутся ее коллеги. Серпентарий, с неожиданной нежностью подумал Берт. Почти как тогда.

Ингер задавала вопросы о Коринте Ильмондерра. Причем по тому, как она задавала вопросы, Берту становилось ясно: они знали об их не просто приятельских отношениях. Из того, что именно Ингер спрашивала, Берту и другое становилось ясно: они знают о Коринте куда больше. Он спрашивал в ответ, она охотно делилась, что имярек был замечен в интимной близости от такого-то политика, некоторые данные позволяют предположить, что они провели несколько вечерних и ночных часов в романтичном уединении. Имярек был замечен и принимающим в гостях одного топ-менеджера некой азиатской компании, а затем выпроваживающим его часов через пять. Она позволила себе и оценочные суждения: мол, тот, если они трахались, – бизнес и ничего больше, наверняка чтобы вынюхать что-то для Тессы Вёйдерс. Этот же – хм, она очень приветствует такой способ отвлечься от тяжелых будней.

Берт выслушивал ее, позволял замечания, он даже нагло посмотрел во всемирной базе данных те незнакомые имена, которые она назвала, согласился с ней. Она одобрительно усмехнулась.

И как-то плавно разговор перешел к очередной реформе, затеянной Экуменической церковью.

– Эти три года подвижничества перед принятием духовного сана, – поморщилась она. – Что интересно, когда я слушаю патриарха, я почти готова согласиться с ним. Духовный сан накладывает определенные обязательства, мало кто имеет достоверные представления о них, как правило, семинаристы идеализируют сан и преувеличивают свои способности вжиться в него и свои возможности. С другой стороны, мне сразу же вспоминается та битва за целибат во время Великой Реформы и активность, с которой сторонники и противники оного выливали даже не ведра – чаны дерьма друг на друга. М-м-м, цистерны, – сыто прищурилась она, напомнив Берту всласть напившуюся крови ласку.

– Но что входит в три года подвижничества? – лениво поинтересовался Берт.

– Боюсь, на этот вопрос не способен дать внятного ответа сам Синод, уважаемый Берт, – отмахнулась Ингер. – Предполагаю, как и всегда, это будет зависеть от влиятельности покровителей.

– Или намерений самих соискателей? – предположил Берт. Ингер скептически улыбнулась. – Нет, почему же. Есть ведь среди них те, кто считает такой подвиг необходимым.

– Есть? – скептично спросила Ингер. – Если вы позволите, Берт, мой опыт знакомства с этой братией несколько, ха-ха, пессимистичен.

– Есть, разумеется. Как и везде, уважаемая Ингер. – Берт покачал головой и побарабанил пальцами. – Собственно, должен признать, что в бытность мою в миссии я встречал и там людей, преданных ее делу, идее и духу. Я даже почти примкнул к их числу.

– Но мы говорим не о миссии, а о Всемирной Церкви. И, повторюсь, я несколько цинично взираю на эту корпорацию.

– Э, – поморщился Берт. – Мы говорим о корпорации или о людях?

– Дельное замечание, – согласилась она.

– Вот то-то и оно, – торжествующе произнес Берт и взял бокал.

– Приведите пример, – хладнокровно отозвалась Ингер и отпила из своего.

========== Часть 20 ==========

Невинное вроде замечание Ингер застало Берта врасплох; он отставил бокал и задумался.

– Я чувствую подвох, но не могу определить, в чем он может заключаться, – честно признался он и смущенно улыбнулся.

– Никакого подвоха, – Ингер отсалютовала ему бокалом и сделала еще глоток. – Приведите пример людей, принадлежащих церкви, не мирян, Берт, последовательно следующих тем законам, которые Всемирная церковь так энергично насаждает.

– Священников, что ли?

– Необязательно, – пожала плечами Ингер. – Это лишает доступа к состязанию многочисленных нерукоположенных служителей. Скажем, студентов-семинаристов. Кого там еще… никогда не разбиралась особо хорошо в иерархии этого мегакорпа, – пренебрежительно добавила она.

Берт предпочел не реагировать на последнее замечание – для человека, деклалирующего свое невежество, Ингер Стов была слишком хорошо осведомлена о делах Экуменической – Всемирной – Церкви.

– Но не мирян, – уточнил Берт.

– Но не мирян, – охотно подтвердила Ингер. – Миряне слишком заинтересованы в своем общественном рейтинге, положении в обществе и прочая, чтобы можно было с убедительной достоверностью определить, где в их желании служить обществу с благословения церкви искреннее желание, а где самолюбование, желание самоутвердиться в самых разных ситуациях и за счет самых разных людей и причин, и так далее, и тому подобное. Человеческая душа потемки, и я скорей поставлю на то, что человек, спасший другому жизнь с риском для собственной, сделал это, чтобы доказать себе, какой он замечательный, мужественный и этически продвинутый, чем действительно думая о спасении ближнего. Подобное самоутверждение устанавливает зависимость посильней никотина и опиатов, если мне будет позволена такая циничность. При этом одним из важнейших симулянтов этой самой зависимости является видимая бескорыстность совершаемого действия. А вот клерики такого замечательного бонуса лишены. Они вынуждены жить в веригах этого их кодекса или канона. Таким образом устранен и сильнейший стимулятор. Остается только долг, которому приходится иногда следовать без каких-либо стимулов, поощрений и чего там еще… что там еще бихевиористы поминают при каждом удобном случае. Поэтому я и настаиваю на изоляции от рассказов о подвигах простых людей, отправляющихся куда-то там и живущих вроде как во имя других, а предлагаю чуть пристальней рассмотреть клериков. Итак, есть примеры благородного и бескорыстного служения другим, основанного на долге?

Берт отодвинул бокал и грузно оперся локтями о стол. Он задумчиво изучал пальцы, прикидывал, что взбрело Ингер и зачем ей это нужно.

– И разумеется, предпочтительно делать это на примере людей, живущих в Африке, – уточнил он.

– Можете заглянуть в Полинезию, Центральную и Южную Азию, север Южной Америки. Там тоже большой простор для подвижничества. Мог бы быть. Я предполагаю, впрочем, что вы не особо знакомы с этими регионами.

– Я слышал истории о священниках, погибших, спасая людей во время стихийных бедствий. Наверняка вы тоже со многими знакомы.

– Мы не говорим об экстремальных ситуациях. Там совершенно особая психология и даже биохимия и физиология, если позволите. Я настаиваю на примерах, показывающих, что человек изо дня в день, из года в год готов служить в ужасных условиях в полном соответствии с заветами церкви.

Берт поднял на Ингер глаза. Она сидела, откинувшись назад, держала бокал за ножку, смотрела прямо на Берта, как ей было характерно – прямо, мигая очень редко, не улыбаясь, не хмурясь – и маска, которая у нее была вместо лица, не выглядела бесстрастной; безразличной – да, но страсти под ней бушевали.

Но сам ее интерес к сомнительной ценности, с ее же точки зрения, геройствам безликих и в принципе безымянных священников взволновал Берта не на шутку. Сначала Иво намекает ему присматриваться к епископам-кардиналам в и около Йоханнесбурга, затем Горрен только что не руки пожимал, когда Берт делился с ним приглашением на обед-ужин по невнятному поводу в крупном приходе. Теперь Ингер Стов вгрызлась стальными челюстями в его загривок и треплет, как полудохлую шавку. И с чего бы? И ладно, нужно быть полностью и совершенно глупым, чтобы отрицать влияние церкви на общественную жизнь, ее колоссальные материальные возможности, но само желание допытываться у него – не самого влиятельного участника африканской жизни – о героических вещах, вроде бескорыстно преданных своему делу служителей церкви выглядело притянутым за уши. А высказать свои сомнения этой даме, сидевшей напротив и пристально изучавшей его – Берт не был настолько отчаян, он не хотел лишиться такой щедрой кормушки и заполучить взамен кучу малу неприятностей.

– Если позволите, – пробормотал он. – Я не знаю никого лично. Тут уж прошу прощения. Наверное, не с теми людьми общаюсь, да простится мне такая пристрастность.

Ингер усмехнулась.

– Я наслышана, что вы охотно заводите знакомства если не с епископами, так с их секретарями. И как, оно того стоит?

– Еще бы, – широко улыбнулся Берт. – Я – или мой компаньон – сохраняю им святость, занимаясь не очень чистыми делами, а они оплачивают свою сохраненную святость, исходя из собственных представлений о ее ценности.

Ингер улыбалась куда искренней.

– И все-таки я действительно знаю людей, честно и преданно служащих церкви в онтологическом понимании, в тех рамках, которые формируются в определенном месте и под воздействием определенной группы людей.

Ингер скептически подняла брови.

– Да бросьте. Изо дня в день выслушивать чужие жалобы, проблемы, бесконечно повторять одно и то же, примитивнейшее одно и то же, чаще всего одним и тем же людям. Ну ужасно же. Этот гребаный день сурка. Кого хочешь доведет до амока. А они в этом десятилетиями варятся. И постоянно напоминать себе: люби ближнего, заботься о его нуждах, бла-бла-бла.

– С этим не поспоришь, – согласилась Ингер. – Я с огромным трудом представляю себе, что моя жизнь похожа именно на это – сведена к стенам совсем крохотного кукольного домика, в котором одни и те же, одно и то же. И как это выделяет их из миллионов простых людей, не нуждающихся в головокружительной карьере, радостно живущих унылой и невнятной, с моей точки зрения, жизнью и ничего сверх этого не желающих?

Берт пожал плечами.

– Вот именно. А я все-таки рассчитываю услышать о выдающихся примерах.

Он задумался. Поразмыслив немного, сказал:

– Знаете, мое внимание пару лет назад привлек один тип. Своеобразный, надо сказать. Очень живописной внешности, молодой, патологически скромный и удивительно предприимчивый именно в том, что является его долгом. Я бы сказал, талантливый душевед.

– И мы говорим…

– О неком Аморе Даге. Каком-то очень дальнем родственнике Кельнского епископа.

– Этого паяца. Вы ведь знакомы с ним, не так ли? – прищурилась Ингер.

– Имел удовольствие, – пожал плечами Берт.

– Удовольствие? От знакомства с этим занудой? – она закатила глаза.

– Почему нет. Интересный тип, мне было очень любопытно не столько познакомиться с ним поближе, сколько изучить его. – Ингер изобразила удивление, и Берт попытался пояснить, что любопытство возбуждала не столько личность, сколько типаж, к которому можно было бы причислить этого епископа Дага.

– Кажется, я понимаю. Но знакомство с ним оказалось успешным, любезный Берт? – хмыкнула Ингер.

– Я надеюсь продолжить его к обоюдному удовлетворению, – скромно потупился Берт. Она издала смешок – короткий, поощрительный, циничный, – и Берт самодовольно улыбнулся.

– Так что там за отец Амор Даг? Всевышний, ну и имя, – она скривилась и, словно чтобы избавиться от оскомины, отпила вина.

– Своеобразное для большей части Европы имя, – уточнил Берт. – Насколько я знаю, в некоторых частях латинской Европы и, хм, Латинской Америки, вполне себе приемлемое.

– Но все равно, в каких эмпиреях пребывали его родители, чтобы облагодетельствовать ребенка таким… таким пафосным именем! Заметьте, я исключительно щедро не предполагаю, что имя досталось этому бедолаге по воле родителей, а не он сам взял себе этот псевдоним.

Берт пожал плечами. Ни подтвердить, ни возразить он не мог. Проигнорировать – запросто.

Ингер властно посмотрела на него, и он послушно начал рассказывать: обычный человек, обычная семья – боковая ветвь относительно влиятельных Дагов, обычное для этой фамилии образование. Стажировки в нескольких местах Европы и Африки, участие в различных благотворительных проектах. Место второго священника, затем собственный приход в отчаянной глуши, расположенной разумно удаленно от конфликтных регионов.

– Я предполагаю, что это было его собственное решение, – заметил Берт. – С учетом связей, которыми обладает его семейство, едва ли кто-то в здравом уме отправил бы его в то пекло.

– Или напротив. Именно потому, что его семейство кому-то здорово насолило, этого Дага и отправили туда, куда отправили, – скептически заметила Ингер.

– Возможно, – отозвался Берт. – Но мне представляется, что могло бы найтись слишком много возможностей отсрочить отправку туда и даже добиться отмены решения, если бы отец Даг захотел.

– Допускаю. Ладно, и что он устроил там?

Берт не мог не улыбнуться. Ингер была откровенно настроена против Амора Дага, но слушала с интересом. Правда, все, что он рассказывал, интерпретировала не в пользу отца Дага, но ее толкования мотивов были куда более сдержанными, чем могли бы быть. Таково ли обаяние этого человека, что он даже на таком огромном расстоянии воздействовал на людей умиротворяюще, или он действительно соответствовал каким-то непонятным, неопределеным, но при этом объективным критериям, которые признавала даже Ингер Стов?

– Как вы понимаете, в разумном удалении от конфликтных регионов не значит в недостижимости. И вообще, честно говоря, весь этот континент – он просто живет за счет контрастов. Там – новейшие медицинские центры, высочайший уровень жизни, научно-технический прогресс и так далее, там – у муниципальных властей только-только хватает денег на трехмесячные курсы повитух. И на этом медицинское обслуживание населения заканчивается. Я все это к чему рассказываю. У отца Дага есть какое-то медицинское образование. Начатое, не законченное, он потом пошел по пути большинства Дагов. Естественно, даже от таких отрывочных знаний был прок. И он основал приют не приют, хоспис не хоспис, как хотите, назовите.

– Вы рассказываете о нем с таким жаром, что я не могу не обратить внимание на вашу пристрастность, – насмешливо заметила Ингер. – Я подозреваю, что у этого отца Дага есть как минимум один горячий поклонник – вы. Я просто вижу, как вы, подобно восторженной четырнадцатилетней девочке, собираете крупицы сведений о вашем кумире. Стены в спальне его фотографиями не обклеили?

Берт охотно засмеялся.

– На самом деле, собрать даже эти сведения было крайне проблематично. А, кстати, мне тогда тоже нечто подобное говорили. Наверное, вы в чем-то правы, – обезоруживающе признался он.

Ингер неохотно, но улыбнулась.

– Вообще удивительная вещь. Наша цивилизация – она просто помешана на создании и мультипликации информации. Она никому не нужна, – с недоуменной миной говорил Берт, – но каждый отчего-то считает своим долгом создать еще пару терабайт информации, еще с кем-нибудь поделиться, или что-нибудь такое. Я говорю о всех этих платформах, сетях и прочем. У местных и тамошних священников есть всякие страницы, платформы и так далее, в них можно встретить упоминания обо всех практически коллегах, но об отце Даге сведений совсем немного. Он вроде есть, но существует где-то на периферии. Наверное, это хорошо. Возможно. Не знаю, в общем.

– А чем он занимается сейчас?

После паузы Берт опустил глаза.

– Его приход оказался разделен между партизанскими войсками, частной армией, предположительно нанятой или принадлежащей «КДТ», и правительственными войсками, возможно, с участием лигейских частей. По крайней мере, можно сделать примерно такой вывод. Я пытался уточнить, но это оказалось практически невозможно. Никто не хочет говорить, что именно там происходит. Ну или действительно не знают. – Берт небрежно пожал плечами. – На этом фоне судьба рядового священника не интересует никого.

Ингер неожиданно заинтересовалась.

– А какова может быть его судьба?

– Белого священника Экуменической церкви на территории, занимаемой поочередно тремя разными силами африканской страны, издавна известной своими разбойничьими нравами и удручающей нищетой? Да еще подозрительно близко к мусульманским провинциям других стран? Не знаю, право. – Берт широко развел руками и невесело усмехнулся. – Я предпочитаю говорить о нем, как о все еще живом человеке.

– Окей. – Сухо сказала Ингер. Подозвала официанта, потребовала налить вина. Пригубив, проглотив, промокнув губы салфеткой, она подняла взгляд на Берта. – А что по этому поводу говорит церковь?

– По какому поводу? – вяло спросил он, думая, не избавиться ли от вина и заказать пиво.

– По поводу возможной мученической смерти отца Дага.

Берт вскинул голову и встревоженно посмотрел на нее.

– Звучит цинично, но вы только что допустили и такой вариант развития событий, – невозмутимо пояснила она.

Он качнул головой и угрюмо уставился в сторону.

– Или вы твердо намерены не согласиться со мной и даже имеете для этого основания? – прохладно полюбопытствовала Ингер.

– Откуда, – мрачно заметил Берт. – Я не настолько близок к типам из церкви, чтобы они охотно делились со мной сведениями о… – он покрутил пальцем у виска, – блаженном.

Ингер подняла подбородок, и ее взгляд сменился на задумчиво-торжествующе-удовлетворенный.

– Скажите-ка, Берт, значит ли ваша реакция, что вы недовольны тем, как к этому Дагу относится его церковь?

– Н-не совсем, – он замялся. – Если позволите, церковь к нему никак не относится, если честно. Примерно как головной офис «Астерры» никак не относится к взрывам на заводах «Бито-Терры» в Ботсване. Они знают, возможно, но говорить об этом едва ли будут. Формально-то никакого отношения к ним нет. Хотя чушь, – он перебил себя и нахмурился. – Нет, аналогия относительно верна, размеры не те. Это сравнение с заводами – фигня полная. Амор Даг – таракан, едва ли Синод его вообще соизволит заметить.

– А епископат? Чей там – Нигерийский? Нигерский?

– Нигерийский, – ответил Берт. Подумав, пожал плечами. – Возможно, если это как-то согласуется с необходимой ему политикой, могут и заметить.

– И? Что вы думаете? Согласуется?

Берт опасливо посмотрел на нее и нервно усмехнулся.

– Я не эксперт по тамошней политике, Ингер. Никого из них я не знаю близко и с окружением не знаком, и с моей стороны было бы не просто самонадеянностью высказывать какие-то предположения, это, скорее всего, граничило бы с самоубийственной беспечностью.

– Берт, – неожиданно ласково произнесла Ингер. Она потянулась и похлопала его по руке. Он с трудом удержался и не отдернул руку, но простой жест основательно ударил его током. – Как ни глупо с моей стороны звучит, но ваша рефлексия импонирует мне. Я позволила себе ознакомиться с вашим профилем и некоторыми из отчетов из тех, что вы поставляли моим коллегам. Вы наблюдательны, предпочитаете не высказывать категоричных мнений, любите рассуждать. Я охотно выслушаю ваши рассуждения, пусть даже вы не выскажете завершенного, сформированного мнения. Тем более что-то подсказывает мне, что вы наверняка интересовались и этой темой.

Берту очень захотелось поежиться. Не в самой Ингер, так в ее словах звучало нечто зловещее. Они изучают его профиль. Они изучают его отчеты. Они наверняка читают и перечитывают его статьи и прогоняют через разные тесты, кто его знает, как далеко шагнула прикладная лингвистика, вдруг компьютеры по порядку слов в предложении, порядку тезисов в тексте способны установить нечто смертельно опасное для него. А еще молчать, сидя перед Ингер, тоже показалось ему опасным. Кстати, почему не Иво?

– Вам нужны мои дилетантские наблюдения, основанные на каких-то косвенных замечаниях? – нахмурился Берт. – Что-то мне с трудом верится, что вы не знаете куда больше о чинах в церкви, чем я. Наверняка же и из прямых источников.

Она хмыкнула, отвернулась, усмехнулась.

– Ладно, уговорили. Откровенность на откровенность. На самом деле мы вынужденно работаем с теми же открытыми источниками, что вы. А при попытках изучить намерения верхушки церкви мы натыкаемся на стену. Впору подумать о сверхъестественной защите, которой обладают господа кардиналы. У нас есть, разумеется, немало возможностей, но и у них тоже.

У Берта вытянулось лицо.

Ингер вздохнула.

– Дражайший Берт, – терпеливо продолжила она, – мы говорим об одной из самых могущественных мегакорпораций в мире, если не самой могущественной, и я давно уже позволяю говорить себе о надгосударстве. И если лет двадцать назад со мной спорили, то ныне – крайне редко и больше из-за желания противоречить. Ее состояние оценивается весьма приблизительно, самые проницательные эксперты допускают погрешность в двадцать процентов. Процентов, Берт. И я предположу, что они слишком сдержанны. Плюс к этому, особенности международного и национального законодательства таковы, что церковь не обязана никому отчитываться ни о чем. Власти исходят из предпосылок о миролюбии и поддержке церкви, ее лояльности, что, собственно, отражено в ее программе. Но если, допустим, в одной отдельно взятой стране случится некоторое противостояние двух относительно равных сил, одна из которых все еще законна, а вторая может стать законной, то именно поддержка церкви может оказаться решающей. Эту ситуацию мы наблюдаем в Африке очень давно. И нам очень хочется понять, что за сюрпризы преподнесут там местные святоши, чтобы учитывать и их действия в своих планах. – Она улыбнулась, развела руками и закончила неожиданно: – Как-то так.

Берт молчал, глядел то на нее, то на стол.

Ингер встала, отошла, чтобы расплатиться, вернувшись, сказала:

– Предлагаю прогуляться. Неподалеку очень неплохой бар.

Берт послушно поднялся, взял куртку, замер в задумчивости. Ингер, кажется, ждала от него какой-нибудь реакции, но он все молчал.

В баре Ингер, заказав коктейль, полюбопытствовала:

– Мое откровение произвело на вас такое сильное впечатление?

Берт обиженно посмотрел на нее.

– Не совсем. Я в ужасе от свалившейся на меня ответственности.

Она засмеялась. Берт даже удивился: у нее был мягкий, негромкий и очень искренний смех и неожиданно подвижная мимика, лицо как-то вдруг перестало походить на маску, отчетливо обозначились морщины, которых он до этого не видел, и глаза закискрились весельем.

– Бросьте! Вся ответственность за принятые решения, какими бы они ни были, лежит на тех, кто их принимает. Так что прекращайте упиваться своими страданиями и поделитесь, договорились? Давайте-ка начнем с Амора Дага. Что там о нем думают в родном епископате?

– Не знаю, – честно ответил Берт. – Я был в Лагосе и Абудже всего ничего, и у меня были свои дела, чтобы устанавливать контакты с епископскими приближенными. Но насчет южноафриканских епископатов могу предположить, что отец Даг им скорее неприятен, чем… хм, чем наоборот. Я пытался заговорить о нем с разными людьми, они либо делают вид, что его не существует, либо открыто говорят, что это проблема его родного епископа.

– М-гм, хорошо, – безразлично отозвалась Ингер. – А отношение церкви к происходящему в Центральной Африке? И, Берт, меня интересует внутреннее мнение.

Берт обреченно выдохнул.

– Я честно признаюсь, Ингер, – не могу понять. У меня почему-то складывается отношение, что церковь предпочитает не предпринимать ничего. По крайней мере, именно столько она предприняла до сих пор. Не знаю, то ли они пересидеть этот период хотят, то ли рассчитывают на то, что как-то обойдется и без них… не знаю. Официальные заявления церкви осуждают братоубийство и жестокость, но ничего больше ей не предпринимается. То есть в крупных городах, где приходы относительно крупные, существуют какие-то школы, центры помощи, и прочее, но, скажем, когда я немного проехался по сельским районам… когда собирал материалы для тех дурацких статей… там все сводится к упоминаниям о том, что кто-то знал священника и тот был вроде как неплох. Все. Либо я плохо спрашивал, либо плохо слушал, но ни об одной миссии, ни об одном госпитале или чем-то наподобие я не слышал.

– Но вы знакомы с личными помощниками пары епископов. Так?

– Да какое там знаком. Разговаривал на паре обедов. Но и с другими людьми они тоже разговаривали. Так что с тем же успехом вы можете обратиться и к ним.

Ингер понимающе улыбнулась, мол, вот она – скромность Берта, в искренность которой она почти поверила.

– Но я говорю с вами. А чтобы разговорить тех людей, мне пришлось бы отправляться в Абуджу, знакомиться с ними, убеждать поделиться со мной воспоминаниями о тех беседах, а потом провести время, отфильтровывая то, что могло быть сказано в действительности, от их ложных воспоминаний. И кроме того, они едва ли будут учитывать контекст, как это делаете вы.

Глупость, конечно, но Берту польстило. Очевидно, Ингер понимала это, и она наверняка видела, что и Берт заметил это, и рассчитывала на такой результат, но приятно было все равно. Он довольно усмехнулся, потянулся за стаканом, подумал было выпить, но отставил его.

– Только если так.

– Именно так, – уверенно ответила Ингер. – Так что там со святошами? Кстати, кого они поддерживают? Дейкстра или мегакорпы? А то по официальным заявлениям понятно только одно: они ни при чем, но сочувствуют всем.

Берт хмыкнул и покачал головой.

– Ингер, я прошу прощения, но у меня примерно такое же ощущение. Преторийский кардинал вполне себе приятельствует и с Дейкстра, и с Лиоско, и с Дюмушелем. Он же приглашает Тессу Вёйдерс, хотя ее рейтинг у Дейкстра сильно ушел в минус.

– А Дюмушель?

– Да на него плевать что самому президиуму Лиги, что Дейкстра. Но у меня создалось впечатление, что он едва ли рискнет и допустит снимки, на которых он запечатлен вдвоем с неугодным президиуму человеком.

– Тут не поспоришь, – согласилась Ингер. – Исключительно слабый политик.

– Дюмушель? – уточнил Берт. – Он добрался до верха Лиги. И семьдесят лет во власти. Он слабый тип, но политик сильный. Ладно, если не сильный, то ловкий. – И спиртное сыграло с ним дурную шутку. Он продолжил: – Я даже больше скажу, вы знаете, чем занимаемся мы с Горреном в свободное от личного время. – Он засмеялся своей глупой шутке, но буквально через пару секунд посерьезнел. Ингер ждала. Она была спокойна, но – напряжена, слушала его внимательно. Берт продолжил: – Некоторые контакты невозможно осуществить напрямую. Скажем, есть очень богатый тип А. И он очень хочет осуществить какую-то программу, к примеру, и для нее ему нужен вполне влиятельный тип Б. Но если А подкатит к Б напрямую, тот может обидеться, и А может смело поставить на своей программе большой и жирный крест и даже украсить его бантиком, если хочет. Кресту-то все равно, программе тоже. А этот А – баран, потому что действовал подобно бульдозеру. Так? Так вот. Дюмушель считается одним из самых слабых глав Лиги с… не помню какого года, но лет двадцать точно. В принципе, естественно. Первые ее лидеры не могли не быть сильными – ее нужно утвердить, отвоевать какую-никакую репутацию, эт сетера. Потом можно расслабиться, конечно, подбирать людей, которые устраивают большинство. А большинство устраивают люди, которые не мешают им жить. Согласны? Ну так для этой цели Дюмушель и подходит. Он сейчас в принципе не делает ничего. Любой проект, любой закон носит имя министра, члена президиума, но не его. Я не так давно на досуге посмотрел ради интереса. Так и есть. Пока Дюмушель был рядовым членом президиума, его имя всплывало в обиходных названиях законов, потом – нет. И все равно, – Берт удовлетворенно замолчал и откинулся назад, – к нам обращаются, чтобы мы обратились к приближенным месье Дюмушеля с предложением от корпорации N занять пост почетного президента. Скоро счет пойдет на десятки.

И Берт задумался.

– Осторожный он тип, этот Дюмушель, – пробормотал он.

– И он уже принял какое-нибудь предложение? – поинтересовалась Ингер.

– Ведутся переговоры, – поморщился Берт. – Все ведутся, и ведутся. И так уже почти год. Но «нет» он не говорит.

– Что, кстати, соответствует вашему замечанию о его политической ловкости, – усмехнулась Ингер. – А кто заинтересован перекупить его?