Текст книги "Три года счастья (СИ)"

Автор книги: Kath1864

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 59 страниц)

Марсель испытывает только гнев, ярость, как только открывает глаза. Под глазами набухают венки и где-то глубоко, на дне он потерял себя.

Ушел на дно.

Только вот он слышит свое дыхание, захлебывается ледяной водой.

Боль.

Глубоко.

На дно.

Целый океан боли, лишь несколько капель которого текут в эту секунду по резко набухшим венкам под глазами. Марсель думает – как он мог упустить это. Как мог игнорировать, как мог позволить Элайджи убить себя и оставаться на дне наедине с пожирающими душу воспоминаниями. Как мог заставить себя обойтись отчаянно-лживым «я в порядке», когда чётко осознавал, что – нет, ни черта не в порядке. Как мог верить, в то, что он часть семьи Майклсонов?

Где-то внутри здравый смысл шепчет Элайджи: Не вини себя. Ты защищал семью. Ты делал то, что делал всегда – защищал семью.

Хейли слышит, как он дышит рядом с ней.

Хейли должна помочь ему. Помочь тому, кого любит.

У Элайджи было много времени, чтобы спрятать и этот свой грех, чтобы, может быть даже, самому забыть. У него была почти вечность, чтобы забыть.

Вечность наедине с этой болью, – от этой мысли хочется вырвать себе сердце из груди, потому что оно болит, сбивается с ритма, горит огнём. Вырвать, как вырвал Марселю.

Хейли боится надавить слишком сильно, сломать. Понимает ведь, что без последствий не обойдётся. Старается быть осторожной, потому что доверие, которое было когда-то таким невероятно хрупким, всё ещё слишком легко разрушить.

Слишком поздно чинить сломанного Элайджу.

Сломал сам себя.

Сам не свой.

– Что произошло? Скажи мне, пожалуйста.

– Марсель. Я забрал его жизнь.

На его глазах слезы.

Он не может понять, правильно он поступает или нет. Он будто стоит на краю обрыва, одной рукой удерживаясь над пропастью, а другой отпускает, падает в пропасть из мрака времени застаревшие воспоминания. Кошмар наяву, ужас из реальности, и если однажды ему не достанет сил… Может случиться страшное.

Страшное, если он не справится.

«Ты справишься. Тебе хватит мужества», – отдаётся эхом в мыслях мягкий уверенный голос, правда он ведь должен справится.

Хейли ведь помогает. Эта их неповторимая связь – в это мгновение – не любовь. Или, если быть точнее, очень особенная сторона любви: знать, из какой тьмы тебя вытащили и быть с ней, когда приходит черёд бороться со своими демонами.

Хейли не умеет подбирать слова, не умеет играть ими, не умеет намекать, подбадривать или сводить что-то важное к шутке. Она просто скажет то, в чём действительно уверенна в эту минуту, когда мужчина перед ней – израненный изнутри, но всё ещё самый прекрасный на свете, тот, кто любит ее, и тот, кого любит она сама больше жизни, – обращает свою боль вовнутрь, ненавистью к себе. Она больше не может позволить себе молчаливо стоять и смотреть на Элайджу, который смотрит на пламя в камине.

– Только так мы мог быть уверен, Элайджа, а Никлаус, думаю внутри он уже это понимает. Но прежде всего, ты должен простить себя.

Элайджа видит поднимающийся взгляд абсолютно ее светлых глаз, и знает, что светлые блики – это только отражение ламп в не сорвавшихся пока слезах. И всё-таки ему кажется, что обжигающая тьма из прошлого стала чуть менее плотной.

Слышит ее дыхание и может быть не коснуться ее губ, не может не забыться.

Теряет себя всего за одну ночь.

Теряет себя в объятьях Хейли.

Элайджа думает, надеется, верит, что однажды, вместе, бой за боем, они выиграют эту войну и воссоединение семьи реальное.

Он просыпается, когда солнце уже взошло, слышит, как она рядом с ним, касается ее плеча.

Контроль над инстинктом самосохранения? Почему Элайджа так поступил с Марселем? Желал спасти семью? Инстинкт работает неосознанно? Что было неосознанного в убийстве Марселя?Вся семья Первородных всегда была подлой. Единственным, кто выделялся в этом плане, был Элайджа От других, кроме подлости и ожидать нечего, они так вели себя всегда и порой соревновались с Клаусом в низости. Все они, кроме Элайджи. Он был в этой семье моральным компасом и сдерживающим фактором. И потому именно падение Элайджи может погрузить эту семью в Хаос. Ребекка желала обрести настоящую любовь,Коул, который всегда был безжалостным убийцей, поверил, что любовь откроет ему дверь к свету, только увы, света он не увидит, ведь Давина умерла во имя того, чтобы Фрея могла остановить Люсьена Касла. Стоило это того? Клаус не потерпит, если кто-то превзойдет его. Личность Элайджи просто уничтожили, а случай с Марселем и Давиной – просто выстрел в голову едва шевелящейся морали. И между ним и его семьей была огромная пропасть в морали и понимании. Сделал ли это бессознательно, а теперь винит себя и не простит.

Хейли ведь просила его простить себя.

– Ты наблюдал, как я сплю?

– Возможно чуть-чуть.

Он ведь и вправду наблюдал, думал, что совершил, а сейчас смотрит в лицо улыбающейся Хейли, которая касается его лица, оставляет поцелуй на его губах и говорит то, он никогда не останется один.

– Несмотря на то, что мы сделали. И кого только не потеряли. Мы все еще вместе, ты не один.

Тысяча лет бок о бок друг с другом слишком тяжко для любой семьи. А Элайджа как взвалил на себя груз “старшего брата”, так и несет до сих пор. Но, видимо уже по-другому не может. И чем дальше, тем хуже.

Что оно еще может еще сделать? Никлаус ведь предпочитает все переживать в одиночестве.

Люди хотят побыть в одиночестве, но они не любят быть одинокими.

Клаус был в одиночестве, до прихода Винсента и Джошуа.

– Гамлет. По этой книге мы учили Марселя читать.

– Класс! Но раз его нет, мы…

– Он мертв.

– Сыворотка. Марсель ее не принял из -за меня! Если бы я не просил подождать…

– Ты правда так думаешь? Потому что он хотел, чтобы они так думали. Правда в том, что Марсель принял ее, как только я предложил. Он даже не сомневался. И если Майклсоны считают, что он мертв – их ждет большой сюрприз.

Хуже…

Слишком поздно.

Хуже, то, что Марсель не потерял себя на две, а выплыл из самого дна.

Поздно ведь Фрея отравлена, а прлтивоядие исчезает из сейфа.

Поздно сожалеть, ведь Марсель и так уже укусил Элайджу и Коула, которые сейчас страдают.

Коул из-за видений связанных с Давиной, кричит, разрывает глотку и просит Фрею, хоть как-то облегчить страдания? Такую долгую и мучительную смерть он заслужил?

– Хотя бы усыпи меня!

– Я могу погрузить нас в магический сон.

Элайджа стишком поздно понимает, что заслуживает еще более мучительной смерти за то, как поступил с Марселем и его меньше, чем Коула волнует укус на его руке. Он осознает, что виноват только он и никто другой, а укус на руке весьма оправдан, как и последствия. Неужели Элайджа стремился в могилу, во тьму? Неужели так он относился к Марселю, что вместо того, чтобы скорбеть, винить себя за отнятую жизнь, того, кто рос у него на глазах он провел ночь в объятьях волчицы?

Последствия.

Только бы не заплакать от осознания того, что ты возможно в последний раз видишь того, за кого сражался столько столетий, поддерживал и верил в искупление.

Элайджа Майклсон возможно в последний раз видит брата.

Возможно, для Элайджи никогда не наступит новый век.

Плакать запрещено.

Можно только заключить брата в свои объятья брата, доказать на сколько крепка братская связь и сказать, что пришло время Клауса сражаться, сказать, что он выстоит, ведь самого Клауса Майклсона не так и легко сломать.

– Я не могу сделать это без тебя, Элайджа.

– Послушай меня. Ты должен быть сильным. Ты нужен нам.

Плакать нельзя.

Элайджа Майклсон даже не может подняться с постели его мучают галлюцинации то ли это предсмертная эйфория. Сон, где он счастлив, кружит Хейли на своих руках, прежде, чем ступить в лавандовое поле держа Хейли на своих руках. Это ли его мнимое счастье?

Он ведь из последних сил обнимает ее, шепчет.

А что если Хейли Маршалл пришла проститься навечно?

– Я видел тебя. Я видел сон с тобой. Я обнимал тебя. Ты казалась счастливой.

– Это был не сон. И я была счастлива.

– Если Никлаус не сможет сделать это…

– Он сможет.

– Послушай меня. Ты достаточно страдала. Пообещай мне… если не ради себя, то ради Хоуп… Ты уедешь так далеко от этого места, как сможешь. Я хочу, чтобы ты была счастлива.

Она должна сдержать слова и быть счастливой. Счастливой вместе с дочерью. Должа быть счастливой после всей пережитой боли.

Плакать нельзя.

Сломаться тоже нельзя.

Плюнуть в лица тем, про пришел посмотреть на его падения, этот пафосной суд, а главный судья – Марсель кажется ему уж слишком пафосным с этим троном обитым красным бархатом. А где же корона короля?

Неужели Клаус Майклсон чувствует страх?

Клаус только может играть роль и не показывать виду, что чувствует.

У Клауса чувство, что земля уходит у него из под ног, и тиски сжимают сильнее сердце, намереваясь раздавить жалкий орган качающий кровь или разорвать его, ведь для Клаус Майклсон не использовал его для милосердия или любви.

– Готова? – глупый вопрос, к сестре, которая рядом с ним даже под проклятием и на гране того, чтобы сойти с ума.

Глупый, потому что он и сам не до конца понимает о чем спрашивает. Клаус Майклсон просто желает остаться самим собой, для тех кого он любил. Готова ли Ребекка к очередному грандиозному спектаклю из которых состоит их жизнь? Готова стать куклой, актрисой, сыграть свою роль? Бороться с безумием, или вверить их судьбу Хейли, заклинанию Фреи, которая на гране смерти? Готова ли она уснуть зная, что может не проснуться? Готова камнем упасть вниз. Готова ли принять то, что следующий век она может и не встретить?

Она бы запела и не радости, а от того, что пьяна.

Попала в этот кукольный фарс.

– Чтобы план Фреи сработал, мне нельзя сойти с ума, а тебе умирать. Каковы наши чертовы шансы? – скрывает за мрачным весельем страх Ребекка. Потому что для слабости не то место и время.

Потому что слова лишь пустой звук, отражающийся от стен, где собрались все те, кто ненавидит ее брата. Она смотрит на всех этих вампиров, которые разгромили место, которое она называла домом и могла быть счастливой. Ей плохо, но она должна посмотреть в глаза мужчине, которого любит всем сердцем, и который выбил власть, а не ее.

Разве это суд?

Справедливый суд?

Марсель судья, она – защитник обвиняемого, а все эти собравшиеся вампиры исцы?

Ей смешно.

Потому что время объятий прошло и теперь они должны быть сильными ради Элайджи, Кола, Фреи, Хейли и Хоуп.

Сильными ради семьи.

Их путь лежит во тьме.

И плакать нельзя, когда хочется.

Не спешить.

Клаус кажется расслабился, улыбается, а она не спешит выйти туда и сыграть ту роль.

Не стремится свести в могилу себя и брата.

– Разве не ты говорила, что я могу и Дьявола уговорить?

И вправду Дьявола.

Снова одни против всего мира, как было всегда, как будет вечно.

Ребекка заставляет себя улыбнутся в ответ, преодолевая ужас, сковавший каждую клеточку ее тела после разговора с Марселем. Но Ребекка улыбается: жалко, вымученно. Впереди их не ждет ничего хорошего. А на губах, как и тысячу лет назад, вкус пепла от белого дуба, вкус поражения, но Ребекка все равно улыбается – Майклсоны умеют проигрывать.

Глаза прикованные друг к другу.

В одних – обещание выдержать, в других – вернуться.

А ему хочется плакать.

А ей хочется упасть на землю и рыдать.

А их путь лежит во тьме.

– Возможно, пришло время сказать жестокую правду о моем дорогом брате – Клаусе Майклсоне. Да, он мой брат, и я любила его на протяжении веков. Но никто не чувствовал на себе всю тяжесть конца его гнева, кроме меня. Он утверждал, что своими действиями он защищал семью, но он лжет. Мой брат не хочет слышать жестокую истину. Что он уничтожает все, к чему прикасается.

А может он и вправду все обращает в пепел?

А может их путь лежит во тьме, наудачу?

А он видит, как она сходит с ума.

Главное выжить, не показывать, что тебе плохо, не завидовать свету в чужом окне.

А все остальное не важно, все остальное лишь пепел, что развеет ветер, ведь настоящий воин знает: война не закончена, пока есть хоть один боец готовый продолжать сражаться.

– А что касается вас. Да, я однажды убил ваших близких. Я убил твою шлюху. Я избавил мир от твоих трущоб. И я освободил тебя от твоей измученной матери. И что с того? Каждый из вас, кто стоит здесь сегодня, стоит из-за меня. Эта пародия на суд, возможна только из-за меня. А ты бессмертный, это подарок от меня. Долг, который вы никогда не погасите. То, что навсегда затмит мои прошлые преступления. Я ничего тебе, не должен.

А дальше Клаус Майклсон кричит от боли и это не велело, ведь Марсель придумал наказание пронзив его грудь ведьмовским клинком. Теперь только боль и разум, который будет терзать его день изо дня.

– За Давину, Диего, Тьерри, Джию, Ками и за юнца, которым я был. Того, кого ты когда-то звал сыном.

Теперь Ребекка может расслабиться, потому что он выжил и теперь может уйти вверяя их судьбу Хейли.

– Ник нашел способ остаться в живых. План сработал. Теперь твой черед, Хейли. Пусть его жертва будет не напрасной.

– Хорошо. Жди там. Я за тобой приду.

Больше ей не зачем плакать.

Больше ей не зачем жить.

Клаус Майклсон сыграл свою роль, был самим собой и предпочел остаться им в глазах тех кого любил, в глазах дочери.

Дорогая Хоуп! Я не знаю, когда ты найдешь это письмо. Тебе станет любопытно в детстве, или ты будешь подростком со своим мнением, или женщиной, у ног которой лежит весь мир. Я пишу, чтобы сказать, что люблю тебя, и объяснить, что в самый темный час для нашей семьи, я был призван, чтобы спасти моих братьев и сестер, и я так и сделал.

Пожалуйста, не оплакивайте меня, не терзайте себя за ту боль, что я терплю, я делаю так во имя тех, кого я люблю. Единственное, о чем я жалею, так это о том, что буду далеко от тебя…

Будь хорошей для своей мамы. Я спокоен, потому что она защитит тебя. И я знаю, что она не успокоится, пока наша семья не будет вместе снова.

Моя жертва нужна, для того, чтобы ты могла спокойно жить. Чтобы ты смогла стать прекрасной дочерью. Пожалуйста, помни, что ты самое лучшее, что есть у нашей семьи. И мы сражались, чтобы защитить тебя. Ты есть и всегда будешь нашей Надеждой.

А дальше Майклсоны утратили, лишись способности дышать…

Утратили дыхание…

А дальше мир Фреи, где так тихо и нет боли, страданий…

Элайджа смотрит на свою руки и боль ушла вместе с укусом, вместе с жизнью. Он встает с деревянной скамейке, видит перед собой сестер, слышит голос младшего брата и тот вправду всегда был не сдержанным, но именно сейчас, Элайджа Майклсон счастлив видеть солнечный свет и слышать голос брата.

– Это не совсем то, чего я ожидал. Но, я полагаю, беднякам не приходится выбирать, – говорит Коул осматривая свой белый полувер.

– Я всегда мечтала о таком. Дом в далёкие от города,и только семья, – Фрея изо всех сил старается натянуть улыбку.

– Это творение принадлежит тебе или Никлаусу?-сказал Элайджа подойдя к Коулу и смотря на Фрею.

– Мы привязаны к нему заклинанием,которое Дания поддерживала во мне жизнь веками. Я погрузила нас в сон, пока Хейли ищет лекарство,– объясняет

– Ты создала палату охоты, -догадывается Элайджа.

– Немножко добавила к заклинанию-сказала Фрейя улыбаясь. – И мы сможем оставаться здесь до пробуждения.

А дальше Фрея берет за руку младшего брата, уводит ее в тень сада, ведь должны же они от мыслей того, что фактически они мертвы и лишились дыхания.

А дальше к горлу Элайджи Майклсона подступает ком, он теряет дар речи, не знает, что и сказать, ведь слезы его младшей сестры настолько реальные, как и боль, которую сейчас испытывает Клаус заточенный в стену с клинком в груди.

– Он знал. Ему пришлось стать якорем, для заклятия Фреи. Он спас нас.

Для Майклсонов настал их темный час, сегодня пророчество свершилось и семья пала.

Для Майклсонов настал тихий час длинною в пять лет.

========== Глава 72. Крылья. ==========

Ты снимаешь вечернее платье стоя лицом к стене,

И я вижу свежие шрамы на гладкой как бархат спине,

Мне хочется плакать от боли или забыться во сне,

Где твои крылья которые так нравились мне?

Где, твои крылья, которые нравились мне?

Где, твои крылья, которые нравились мне?

Мы все потеряли что-то, на этой безумной войне,

Кстати, где твои крылья? Которые нравились мне?

Мы погибнем без этих крыльев – которые нравились мне?

Наутилус Помпилиус – Крылья.

Очередной день.

Очередной закат после которого наступит рассвет.

Так ведь всегда происходит и будет происходить, только вот…

Яркий солнечный свет за окном, подарит новый день.

День умирает и вспышки солнца, напоминающие разводы крови в прозрачной воде, расползлись по небу. Жара, стоявшая в последние дни, чуть отступила и в воздухе пахло близостью грозы, что должна была даровать им всем облегчение.

Но дождя не будет или Фрея все же пожелала, чтобы дождь падал с небес.

Ребекка устало взглянула в небо, через окно в кухне: измученная, она готова поджечь травы, сад и весь дом, пустить кровь, чтобы ускориться, здесь время остановилось но она уже привлекла к себе нежеланное внимание старшей сестры, которая нарезала перец, для салата: подозрительные взгляды Фреи и Майклсон пришлось отойти от окна, отвести взгляд от Элайджи, который кажется разучился разговаривать, сидел на скамейке в саду целыми днями и вечерами, проклинал себя за все произошедшее с его семьей, думал, что совершил очередную глупость, а ведь Катерина была права и именно его решение привело ко всему этому : семья распалась, Клаус страдает, чтобы поддерживать их жизненные силы, Хоуп растет без отца.

Его решение запустил эффект домино.

Бесконечные мучения – это в порядке вещей, но они никогда не позволят друг другу умереть.

Бежать отсюда невозможно. Элайджа Майклсон не может быть рядом с братом в трудную минуту или прекратить его мучения.

Он не может быть с братом в трудную минуту.

Он не в силах выбраться от сюда и фактически Элайджа Майклсон мертв, а его тело запечатано в гробу.

Это ведь все не реальное : дом, сад, еда, кровь, напитки, комнаты, закат и рассвет, даже скамейка, на которой он сейчас сидит.

Все это не реальное, впрочем как и он.

Реальная привязанность к семье, брату, что продолжала ей рвать сердце, Элайджа осушает чашку чая, ставит ее на блюдце рядом с собой, поднимает голову к небу.

Неужели он задумался о морали, личному кодексу, что придерживался на протяжении столетий.

Умирает каждую минуту, что проживает в пустую.

За каждым восходом багровый закат.

Он ведь кровью связан со своей семьи и не может разорвать эту цепь.

Грустит?

Его разрывает чувства вины?

Если Элайджа пришел за Марселем, то неудивительно то, что Марсель пришел за его семье.

Марсель тот самый монстр грядущих дней. Монстр созданный их же семьей.

Монстр, который принес им погибель.

Если есть тот, за кем ты придешь, то есть те, которые придут за тобой.

Но жажда жизни и желание прожить еще один день, еще один час, были сильнее даже у такого монстра, как Элайджа Майклсон. Как и любовь оставалась сильнее ненависти и желания убить освободиться от нее.

Кол, у которого щемило сердце, желал что-то сказать брату и решился только спустя долгих месяцев, решился, сев с ним рядом, предварительно рукой сбросив на землю фарфоровую чашку с блюдцем.

И Элайджа тогда опустил голову, виновато глаза глядя на брата, в глазах которого ненависть так сильно сплелась с любовью, что нельзя было сказать, где начинается одно чувство и заканчивается другое.

– Боль такая реальная, даже в этом нереальном мире, да, дорогой братец. Давина ведь мертва по вине предков, меня, моей семьи, тех, кто не должен был допустить это. Знаешь, я был бы не против, если бы этот дом сгорел в огне.

– Я понимаю тебя, твою злобу из-за утраченной любви… Утраченного не вернуть…

– Так бы ты говорил, если бы я пришел за Кетрин? Так бы говорил, если бы я обрезал ее крылья, которые так нравились тебе и оставил бы шрамы на ее гладкой, бархатной кожи? Что с тобой, Элвйджа?

– Мы все что-то потеряли в той войне… Все…

– Ты был счастлив с ней, я видел это. Ты был счастлив, в отличие от этой волчицы, шлюшка Пирс стоила чего-то, потому что заставляла тебя жить…

– Прошу тебя, Коул…

– Нет, ты можешь сколько угодно спасать Ника, убеждать себя в то, что ты любишь Хейли, но это не так… Знаешь, я понял, что Кетрин была для тебя той женщиной, что и Давина для меня. Настоящей любовью. Давина не позволяла мне быть тем, кем я всегда являюсь, тоже самое Кетрин делала для тебя.

– И ты прав, Коул, но те крылья, Катерины, которые так нравились мне уже давно обрезали, ее белые крылья испачкались алой кровью, черной сажей. Тех крыльев уже нет… А я люблю ее, даже без тех крыльев, даже израненную, падшего ангела с черными крыльями.

– Любить ее ты ведь не перестал? Я прав… Я не знаю, как смогу жить в мире без Давины.

Так Элайджа Майклсон и не знал, зачем вся эта безумная война, жалкое существование, не знал, существует ли он без своего брата.

Глупо ведь доказывать, что сажа белая?

Глупо ведь Коул прав?

Где сейчас та, чьи крылья могли спасти его?

Мертва.

Любовь мертва.

– Коул, если будет шанс вернуть утраченную любовь, то сделай это и наплевать, какую цену придется заплатить… У тебя может быть и есть шанс на счастья, в отличие от меня… Прости меня, Коул… Ты ведь часть семьи, а я, сожалению веря в искупления Никлауса, столько раз подводил тебя, не был хорошим братом для тебя…

– Брат за брата… Дело ведь в принципах и традициях… Не нужно извиняться, Элайджа… Все мы совершали ошибки, а я ведь помню, как ты держал меня, когда Ник вгонял клинок в мое сердце, наверняка развлекался с личной шлюхой Пирс, когда я сгорел дотла в Мистик Фолс…

– Я рыдал на груди женщины, которую люблю, искал утешение, когда о смерти младшего брата… Может, я стал другим, изменился, наплевал на свои жизненные принципы и надеюсь, что ты выберешь иной жизненный путь и утра любви не сломает тебя окончательно, брат… Я сказал все…

– Брат…

Ребекка знала, что встретит братьев с улыбкой, ведь видела, как Элайджа ударил брата по плечу, потянулся навстречу и заключил в крепкие, братские объятья, надеясь, что хотя бы сейчас Коул многое переосмыслит и выберет любовь в ущерб семье.

Теперь все будет по другому.

Брат всегда остается братом.

Хотя, что может остановить Коула, если они вернуться к жизни. Он ведь никогда не был включен в клятву : « Всегда и на вечно.» Кол был исключен из этого списка, изгой семьи и что его остановит, если появится шанс на воссоединение с Давиной Клер. Он будет драться за любовь, а не за семью, даже если это путь предателя.

Дешевые семейные драмы.

Ребекки не нужно идти в кинотеатр, ведь каждый вечер, во время ужина она наблюдает одно и тоже : она помогает старшей сестре накрывать на стол, Кол выпивает очередной бокал виски, пока Элайджа подбрасывает паленье в камин, разжигает огонь, прежде, чем сесть за обеденный стол.

Ребекка и вправду устала от этого, сил нет играть в семью, даже ради Фреи. Сил нет, потому что ее брат пржертвовал собой, чтобы спасти их.

Ребекка Майклсон не привыкла молчать, но сказать сейчас абсолютно нечего. Только и остается язык прикусывать и давиться удручающей неопределенностью, что горло царапает. Все, Ребекка Майклсон погребена под в щепки разнесенных мечтаний и разбитого сердца и ей так хочется плакать от боли. Ее кажется, что и ее сердце, тонкими нитками и не заштопать. Она потеряла не только брата, но и возлюбленного. Хотя, Ребекка Майклсон потеряла Марселя давно. Потеряла, ведь Жерард предпочел власть любви.

Хочется кричать, обернуть этот стол, перебить посуду, плакать.

Но она не может, да у нее никто не спросит, чего она боится.

Сидят в двух метрах друг от друга, а словно по разные стороны пропасти бездонной. Пропасть, ведь каждый из них озабочен своими личными проблемами и сходят с ума по своему. Сделаешь шаг навстречу – погубишь всю эту вымышленную семейную идиллию и приблизишься к очередному личному концу. Очередная семейная стычка не приведет ни к чему хорошему. Остается только взглядами мучительно-острыми играть, как маленькие, еще ни в чем разбирающееся, не знающие тяжести и сложности жизни дети. А на душе все так же паршиво, пустота черная разрастается, разъедает. Когда все так изменилось: у нее появилось острое чувство вины и опротивело все вокруг, в этом мире, ей снятся мрачные, страшные сны, как будто она умерла.

Еще не сошла с ума.

Еще нужно держаться.

Ее не стало.

– Бекка, надеюсь с Марселем ты расстанешься, ведь это он укусил нас всем и мы теперь здесь, если конечно Ник не опередит и не убьет его, – язвит Кол, вставая из-за стола.

– Так лучше для нас, а Давина, бедная девочка, – пожимает плечами, как ни в чем не бывало. – Интересно, как ей там ее бедной, разорванной душе?

– Прекрати! – кричит, разбивает кулаки в кровь, о столешницу.

Фрея в кулачки сжимает пальцы и вздыхает тяжело. Самой страшно – идеальная семейная идиллия на глазах рушится, а она сделать ничего не может, только наблюдать, как ее личная Вавилонская башня с землей ровняется. Кол наивно думает, что правильно поступил, позлил сестру и развлек себя. Но такой интересный парадокс наблюдается у этой семьи : хоть вместе, хоть порознь – несчастны будут. Несчастны по своему. Каждый несчастен. Печальная история одной семьи без права счастливый конец.

– Прошу вас, – вмешивается Элайджа, а точнее угрожает пальцем сестре.

– Я ухожу в свою комнату, – встает, задевает Коула плечом и между прочем на его лице ухмылка, оборачивает стул направляясь к лестнице, но пройдя несколько ступенек останавливается. – А знаете, я ненавижу себя за то, Ник страдает, чтобы спасти нас – свою семью. Я виню себя за то, что мы не умерли.

Не сломалась, но растворилась на втором этаже, хлопнула деревянной дверью, да и каждый знает, понимает, но не говорит.

Ребекка Майклсон поставила точку.

Выдержит.

Сможет.

Майклсоны находятся в тихом одиночестве, лишь иногда пробелы, которые они должны были прожить в реальном мире, заполняя короткими ссорами и обидными словами, как ножи в спину летящими. Хоть какое-то взаимодействие – прогресс. Смотреть на величайшую семью «Первородных» больно: стараются расплести судьбы свои, а те только крепче сплетаются друг к другу, мол, мало помучились, еще немного страданий на них ливнем бесконечным обрушить надо.

Ребекка слышит, как по окну барабанит дождь, возможно это слезы Фреи. Она ведь не видит слез на глазах сестры. Фрея хрупкая и Элайджа не позволит сестре разбиться, останется рядом, усадит в кресло у камина, набросит на плечи теплый клетчатый плед и подаст сладкое какао с печеньем. Может поддержка и сладкое поможет ей прийти в себя.

– Мне это не понравилось и тебе придется принести извинения наше сестрам, – требует Элайджа.

– Заткнись, не твоего ума дело, такой правильный Элайджа, – грубо отвечает Кол, берет с каминной полки недопитую бутылку виски, как будто не видит в каком состоянии Фрея, что она вся дрожит, Колу наплевать и он выходит во двор, хлопая входной дверью.

Он ведь волен делать все, что вздумается. Верно?

Даже сидеть на бетонном крыльце под проливным дождем и пить виски.

Что ему стукнуло в мозг?

Виски ударило в его виски?

Виски или вина душит его душу?

Или его никто не понимает?

Ему бы стереть ластиком все воспоминания.

Не хочет понимать, что он любил, а теперь его сердце разбито, а внутри его что-то рвет, на куски, холодные пальцы сжимают стеклянную бутылку, подносит к губам, отпивает янтарную жидкость.

Семья всегда его не принимала, да и в клятву Коул не входит, к сожалению.

Встречи Майкосонов обычно заканчиваются расплывчатым разочарованием и горечью в горле, хрустальными слезами и кулаками разбитыми. И черно-белое кино это продолжаться будет, пока актеры не выдохнуться окончательно, не устанут грызться друг с другом или смиряться и будут улыбаться друг другу, обниматься и начнут с начала и будут семьей.

Долго еще им произносить заезженно-пресные фразы из тысячелетнего сценария повторять, тонуть и всплывать через силу. Не замечать предупредительных знаков, по кругу ходят, снова и снова предавать и прощать, сражаться бок о бок, терять и находить любовь, страдать, умирать, воскресать и играть главные роди в этой дешевой драме. Дешевой семейной драме.

Личной драме семье Майклсонов.

***

Кетрин Пирс боялась ветра : злого, холодного.

Один злой ветер уже унес ее счастье.

Другой унес ее в Ад.

Кетрин Пирс стала бояться открытых окон и высоких этажей, сильного ветра.

Боится и этого ветра, который ворвался в комнату и распахивает окна, черную дверь.

Сквозняк.

Прижата лицом к стене и на ней длинное черное платье, верх и рукава которого украшены тонким черным кружевом, а вот юбка в пол выволненена из высокачественного черного шелка.

Это точно конец, ей не выжить и этот ветер унесет ее.

Она боится, дрожит, стоит лицом к стене.

Это конец и ей так хочется плакать или забыть о боли в стене.

Ей не выжить без крыльев, которые так нравились Элайджи Майклсону?

А кстати, где же те крылья ангела, которые так нравились Элайджи Майклсону?

Погибнет без тех крыльев, которые так нравились ему?

Времени нет.

Однажды она поняла: не хватает чего-то.

В день, когда ветер ворвался в комнату.

Она поняла, что у нее нет за спиной тех крыльев, которые нравились Элайджи Майклсону и помогли бы ей выжить.

Она поняла, что испачкала белые крылья алой, тягучей кровью, в перьях грязь : черная, противная, липкая, тяжелая, тянущая на дно.

Она поняла, что крылья то черные.

Зря обманутые ей мужчины верили и говорили ей то, что она ангел сошедший с небес.

Ангела в ней видел и Элайджа Майклсон. Видел до того самого момента, пока не оставлял дорожку влажных поцелуев на ее тонкой шеи, ключице, снимал вечернее платье.

Ангела в ней видел и Элайджа Майклсон, пока не снял, не расстегнул молнию ее черного платье, которое упало на пол и не увидел свежие шрамы на ее нежной, бархатной кожи.

Не ангел.

Нет крыльев?

Где крылья, которые так ему нравились и которые так он любил, ценил?

Потеряла.

Отрезала, кричала от боли, оставила шрамы, только чтобы выжить и стать сильной.

Не ангел.

Потеряла крылья, только чтобы выжить.

Испачкала грязью и кровью белые крылья и теперь они не нужны ей, а значит Кетрин Пирс может их выбросить.

Падшим ангелам не положены крылья, если только черные, скорее вороньи.

Где крылья, которые так нравились Элайджи Майклсону?

Потеряла, лишилась в этой безумной войне за свою жизнь.

Потеряла, лишилась, но прежде исчачкала белые крылья грязью и кровью.

А где те крылья, которые так нравились Элайджи Майклсону?

Кетрин Пирс выбросила их на помойку, забыла о них.

Без тех крыльев, что так нравились ему, им не выжить.

Без тех крыльев, что так нравились ему они погибнут.

А где ее крылья?

Где ее крылья, которые так нравились Элайджи Майклсону.