Текст книги "Три года счастья (СИ)"

Автор книги: Kath1864

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 59 страниц)

У него влажные ладони испачканные его же кровью, и жесткая трехдневная щетина, и Элайджа чувствует себя слабаком рядом со статной стервозной Кетрин, которая ударила его и не раз, отбросила в стену, что тот впечатался в нее и кажется, был слышен хруст кости. Стоит, смотрит на него, не разжимая ладони, а он ведь вонзил нож прямо в ее сердце. Иногда он ощущает себя жалким в сравнении со всей семьей.

Жалким и слабым.

Жалкий и разбитый.

Она агрессивная.

А может его и привлекают агрессивные женщины?

Женщины, которые могут ударить и заставить жить.

В глазах почернело, кровь застряла в глотке и эта боль, кровь сохнет на губах.

Поделить на ноль, чтобы от Элайджи Майклсона вообще ничего не осталось: ни тела, ни плоти.

Умирает.

Тонет.

Пошел на дно и вытащить его может она.

Видит это и понимает.

Стоит ли этот мужчина то, чтобы бороться?

Просто так он бы не пришел в эту комнату, не стал бы так унижаться, если бы и вправду не был в отчаяние.

И так растоптал свою гордость.

Просто не смог забыть ее и закрыть навечно эту дверь.

Ему нужно прийти в себя.

Его нужно растормошить.

Она протягивает ему руку, помогает подняться, отряхивает подол его пиджака, поправляет синий галстук, смотрит на кровавые пятна, а он игнорирует цепкий взгляд Кетрин, раздражается его внимательностью, или добротой.

Подвести черту.

– Можешь идти. Если моя помощь не нужна, но тебе хуже, чем я. Думаю, ты чувствуешь тоже, что и я: ненависть, обида, гнев, разочарование, пустота, отчаяние. Наши жизни изменились. Ты изменил мою. Я готова была меняться ради тебя, наших чувств, а ты оставил меня.

– Это серьезно, когда один человек меняет жизнь другого, – приподнимает бровь Элайджа, а Кетрин наклоняя голову чуть вбок, подводя его к постели, садится рядом.

– Элайджа, будь осторожен, – давит брюнетка сквозь зубы и стирает кровь его с лица. – Негативные эмоции выплесни на тренировке. Сходи в клуб и представь, что груша для бокса – это лицо твоего брата или злейшего врага. Выплесни в тренировке всю свою ненависть.

– Мне нужно было поделиться, Катерина.

Пирс усмехается шире.

Кофе по-прежнему горький.

Кровь соленая.

Один поцелуй может отнять жизнь.

Он вновь с ней, сжимает ее ладони и если он все еще думает о ней, то может все правильно. Его сердце плачет, как и ее.

Любовь ослепляет.

Может, все, что они искали было рядом?

Постепенно расстояния между ними сокращается.

Правда, в жизни Кетрин Пирс слоган: « Поцелуй меня или убей» сыграл злую шутку.

Ее ослепило, не отпускает.

– Элайджа, не упади еще ниже, чем есть. Прошу, борись и посмотри со стороны во что ты превращаешься. Прошу… Возьми себя в руки… Ради меня… Ради себя… Освободись…

Кетрин внимательно рассматривала лицо напротив, подмечая несколько появившихся морщин. Правда, у Элайджи Майклсона не может быть морщин, а она слишком хорошо изучила лицо. Это прожитое сказалось на нем. Семейные проблемы, утонул, а в глазах бездна. Может и напрасно, но она потянулся к лицу своего бывшего любовника и страстно впилась в губы.

И в это мгновения она и вправду вкладывает себя, все, что чувствовала и чувствует.

Может и напрасно, если для него она была отвлечением, ничем не значащей шлюхой, которую он ославил ради семьи. Для Стефана она ведь была случайной. Дважды наступала на одни и те же грабли.

Неужели шлюха заняла особое место в его сердце?

Неужели он вонзил в ее сердце нож, а Кетрин достала его и прижала к своей груди этот окровавленный, холодный нож.

Майклсон растерялся от такого решения поцеловать. Но взял себя в руки и углубил поцелуй, наслаждаясь происходящим, обвивая ее талию своими руками.

Возможно, не такие уж они и бывшие.

Возможно, бывших и не существует.

Возможно, сердце одерживает победу, если Элайджа Майклсон возвращается к ней и доверяет свое сердце ее рукам прислушивается к звуку ее голоса и тому, что нужно жить.

Ее дыхание возвращает в его жизнь.

Одно дыхание на двоих.

Они все еще вместе.

***

Честно, Элайджа Майклсон отпускает ее руки, закрывает черную дверь и надо же как-то жить, держаться и бороться.

Именно с этими мыслями он просыпается.

Верит в то, что нужно жить.

Не верит в то, что ее нет.

Она ведь с ним, в его разуме и сердце. Он знает, что Катерина не ушла в никуда. Она заставляет его жить и бороться.

Она знает, где та, что всегда была и будет с ним.

Он знает, что ради Катерины стоит просыпаться по утрам и жить, дышать.

Он знает, где женщина к которой он всегда желает возвращаться.

Но можно ли вернуть прожитое?

Вернуть то, чего нет.

Спокойнее.

Кофе все еще горький.

Сегодня Элайджа Майклсон просыпается и впускает свет в пыльную комнату.

Сегодня он закатывает рукава рубашки и лично стирает пыль влажной тряпкой, пока девушка пол внушением наполняет бокал своей кровью.

Сейчас Элайджа Майклсон словно раненая птица.

Птица, которой нужно сражаться за свою жизнь.

Подносит бокал к губам и кровь по-прежнему с металлическим привкусом.

Девушка должна продолжить уборку, ну, а пока она улыбается, протягивает Элайджи черную спортивную сумку.

Кофе по-прежнему горький, ведь иначе быть и не может.

От Элайджи иррационально пахнет кофе. Фрея узнает это, когда подсаживается к нему.

Садится за кухонный стол. Галстук, белая рубашка обтягивает мышцы, как у моделей в рекламе духов, и если готовить о духах, то запах у духов Элайджи сладко-кофейный, вместо ожидаемой хвои или мяты и что хуже крови. Странно, но тысячелетняя ведьма боится крови.

– Доброе утро.

У Элайджи нет желания привлекать к себе лишнее внимание. Когда-то он был гордым и самоуверенным, но все изменилось и стерва оказалась права, потому что Элайджа Майклсон втоптал себя в грязь. Тяжело вздыхает, понимая, что сестра переживает и просто так не отстанет.

– Доброе, брат, – цедит, глядя перед собой, добавляет в свежезаваренный кофе молоко. – Как твое состояние?

– Не твоя забота, сестра. Я не должен становиться твоей заботой. Я сам справлюсь со всем…

– Мне не по себе, Элайджа и я так переживаю. Просто так я не отстану и не оставлю тебя. Вот, куда ты идешь сейчас?

– На тренировку, сестра. Надеюсь утренняя уборка в моей комнате не потревожила нашу племянницу?

– Хоуп еще спит. Клаус в ее комнате, охранники рядом. Я могу спокойно позавтракать. Пообещай мне бороться. Я понимаю, как тебе тяжело. Ты все потерял, а наш брат… Он не должен был так поступать… Если бы я могла все исправить…

– Никлаус был Никлаусом… Я больше не собираюсь это терпеть сестра… Мне нужно на тренировку.

– Когда ты простишь Клауса? Долго это еще будет продолжаться. Разлад? Ты ведь всегда прощаешь его. Это я уже поняла.

– Однажды ночью я прощу его, а пока я дал обещание попытаться жить заново. Сейчас мне нужно идти в церковь святой Анны. Марселус ждет.

– Это должно меня успокоить?

– Да.

Проблема в том, что он всегда имел слабость к прощению и поисках искупления. Проблема в том, что он привык чинить других, а сейчас ему нужно починить себя.

Сейчас ему нужно взять в руки и бороться.

Сейчас Фрея видит решимость во взгляде брата.

Что могло произойти с ее братом за одну ночь?

Что могла сделать с ним стерва?

Стерва могла заставить сражаться.

***

Может, у Марселя Жерара и отличное зрение, но тот не верит своим глазам, когда находит Элайджу прижатым к стене в манеже. Ребра болят от синяков, по которым бьёт с новой силой один из новообращенный вампиров Эфре, а ведь Элайджа появился как рыцарь в сияющих доспехах, в своем брючном костюме от Kiton K-5, а сейчас в черной майке и серых спортивных хлопковых брюках.

У Элайджи соль на губах в смешку с кровью. От него волнами исходит уверенность, когда он отбрасывает вампира к манежной сетке и Эфре исчезает, как щенок поджав хвост, и Майклсон расправляет плечи и стирает кровь с своих губ.

– Снова скажешь, что всё было под контролем?

Марсель проходит в манеж, опирается о стену, снимает майку, бросает ее на пол, запустив руки в карманы джинс, смотрит не с жалостью, а с пониманием и Элайджа на выдохе произносит:

– Спасибо. Это уже начало новой жизни, если ты позволишь мне приходить сюда, в бойцовский клуб.

– Это начало чего-то нового… Можешь приходить, когда пожелаешь, Элайджа…

Может, всё, наконец-то, становится на круги своя.

***

Может пора в низ.

Там где ты дышишь телом.

Брось свой пустой лист.

Твари не ходят в белом.

А мы не ангелы,

Нет мы не ангелы,

Темные твари,

И сорваны планки нам,

Если нас спросят чего мы хотели бы,

Мы бы взлетели,мы бы взлетели.

БИ-2 и Агата Кристи – А мы не ангелы.

Из Ада не ходит прямой поезд.

В Аду рельсы разъела кислота.

В Аду рельсы обрываются.

От Кетрин Пирс пахнет кровью и свободой и жизнью похороненным на дне карих зрачков, а если попробовать ее губы, то на вкус как чистая ярость, а Кад впервые сталкивается с подобной душой. Черной, желанной, но сражающейся, как будто что-то держит ее.

Кетрин Пирс сражается.

Она не могла плакать.

Не могла не плакать и не сказать: – Спокойной ночи, Надя. Спи спокойно. Твоя мама любит тебя.

Только чувствовать острое желание разрыдаться, шептать-шептать-шептать имя своей дочери, въевшееся ей в кожу так действительно глубоко, что не вывести.

Она ничего не могла исправить, но был тот, кто мог бы сделать что-то.

Она признавалась ему в любви уже когда-то, правда подав это под соусом лживой откровенности в добавок приправленной ухмылкой, сама не зная зачем, проверяя в вечность с ним или желая пройти испытание этой любовью и все равно добиться Элайджу Майклсона, убедиться чтобы – чувства к нему правда остались в прошлом и являлись сейчас не больше чем сном, забытым под коркой любви к Стефану Сальваторе.

Точно не в прошлом.

Точно не сможет без него.

Что-ж, доигралась, Кетрин Пирс?

Слезы – соль на раны.

Холодные, соленые слезы.

К горлу подкатывала тошнота, и все, что она могла сделать, это лежать, не поднимать голову, чтобы не видеть мертвые, стеклянные глаза дочери, вспоминать слова собственные, вслух произнести которые она никогда бы не смогла, повторить, губы нервно облизнув и захлебываться, глотая собственные слезы.

Она должна оклематься, дать сдачи, тому, кого называют Дьяволом. Кад наблюдает за ней, а она сжала руками зеленое одеяло и захлебывается своей же болью.

«Прекрасно ли тебе находится здесь? » – как будто он передает ей свои мысли, хотя стоит совершенно спокойно, наблюдает за ней в углу.

Это все именно из-за за него и эта любовь должна получить сдачу. Элайджа Майклсон поплатится за все и заплатит по счетам. Заплатить по счетам его заставит заплатить судьба.

Шепот раздражал безмерно, и она, ни разу чувства собственные ноги не понимая, прикусывала язык раз за разом, будто беззащитная жертва своих страхов – жадно сжимая зубы, возможно привкус крови почувствовать желая, или наивно полагая, что столь несущественная боль сможет отвлечь ее от тошнотворной любви, от мыслей, что ее дочь мертва по ее вине, комком собирающейся под ребрами, ожидающей словно чего-то – момента слабости особой, который так ждал Кад.

И ей не нужен был даже дар ясновидения, чтобы знать совершенно точно – мысли ее, отношение особое и плач ему необходимы. Необходимы Дьяволу, но не были никогда, и не будут точно нужны Элайджи Майклсону. Захлебывать до бешено стучащего сердца. Она даже думать не может, потому что Кад читает ее мысли и все видит.

Проиграет, если вновь увидит тот момент или его с другой. Элайджа Майклсон совершенно недостоин любого проявления чувств.

– Черт возьми, Кетрин, не люби, не думай, прошу.

Их отношения – кажущейся очередной уловкой искренностью, что улыбку на ее лице вызывал только его взгляд и прикосновение.

Сыграла в любовь с самим Элайджей Майклсоном.

Итог: нож в самое сердце.

Игра в «не влюбиться вновь», в которую их отношения превратились в какой-то момент, была проиграна с ее самого начала, и она, полностью то осознавая, безупречно в роль свою смогла вжиться – сильной стервы, смелой безмерно и умеющей контролировать эмоции собственные и мысли – уж тем более, и не поддаваться им ни разу, вот и сейчас не должна думать о нем.

Ее единственная и настоящая любовь – Стефан Сальваторе.

Подавлять чувства и эмоции, топтать, как беззащитных мошек или давить, как мух.

Наверное ей нужно было остановиться. Перестать плакать, поднять голову и посмотреть на Када.

Это ведь не реально и он добьется того, что подчинить себе ее душу.

Ясно было одно – ей совершенно точно нельзя думать об Элайджи Майклсоне и смиряться с положением – даже если изменить что-либо никак не получалось, и отстраняться от него постепенно, а может и резко прервать все связи с этим мужчиной. Мужчиной, который вогнал в ее сердце болезненный клинок. А они именно так и было– болезненно действительно, истязающими ее, лишающими ее сил любых, энергию отнимающую. Она почти могла чувствовать, что умирает медленно, теряет последние крупицы разума и самоконтроля и, превращается в безвольную куклу самого Дьявола, проживающую самые худшие дни на автопилоте, глаза мокрые от слез и как будто это хуже, чем глотать раскаленную лаву и прийти в себя лишь с помощью виски со льдом, которые помогали ей прийти в себя.

– Виски со льдом?

– Да, я бы не отказалась. В Аду есть виски? Нужно же выпить за то, что моя единственная дочь обрела покой и прийти в себя. Метти голубые глазки позаботится о том, чтобы Надя обрела покой в тихом месте.

Бороться.

Очередная порция слез нахлынула.

Прежде чем вздохнуть решительно и ударить резко кулаками, чтобы все это исчезло и они остались вдвоем в этой тьме.

Она отпустила дочь.

Она с этого момента начинает новую главу в жизни, и место Элайджи в ней, как и дочери – к сожалению или к счастью может, не предоставлено.

Подходит к нему и рука скользит по плечам, поправляет ткань пиджака, прикосновения у нее мягкие, кошачьи, и Кад подпускает ее ближе – не может не – но боится, как бы та когти не выпустила, когда до сердца доберется.

Такие царапаются.

Видел, как она поступала с остальными идиотами, что попадались в ее сети.

Вправду, к черту слова, если Кетрин Пирс может просто шептать, оставить след от помады на щеке.

Она улыбается, через боль и Каду нравится, как все ее грехи отражаются в ее глазах.

– У меня ощущение, что тебе придется придумать, что-нибудь другое, если желаешь заполучить мою душу, Кейн или как там тебя… Не думала, что у Дьявола есть имя.

– Кад…

Может, в ней теперь больше от Элайджи, чем ей хотелось бы – кровавое благородство Элайджи и умение терпеть всю боль. Еще ядовитое самолюбие и собственничество, которое течет вместе с кровью по ее жилам и голубым венам.

К таким, как Кетрин Пирс нет: ни любви, ни доверия и не должно быть.

Кетрин Пирс точно знает – разрушает все, к чему прикасается.

– Только не думай, заполучишь меня, держать мою душу вне воли, – акцентово мурлычет, хватает руками ворот белоснежной рубашки. – Я думала, что твари не ходят в белом. Я перестану носить черное, когда придумают цвет темнее, а значит никогда. Черный – идеальный цвет для такой твари, как я.

– Но ты ведь мечтаешь освободиться, взлететь, убежать, – в ответ шепчет тот.

Кетрин Пирс не Ангел, но и не Дьявол.

Просто, темная тварь.

Тварь, к которой нет: ни любви, ни доверия.

У нее от его интонаций отвращение по спине мурашками, взгляд в панике мечется.

А где же выход? Выход из Ада? Сюда ходят поезда? Поезда ходят в Ад?

Отпустите…

Отпустите ее темную душу на волю.

Кетрин Пирс впервые страшно. До инея в легких, до дрожи в пальцах, внутри все сжалось, словно кошки когтями царапают изнутри.

Она желает взлететь и освободиться.

Как будто по тонкому льду идет, а внизу – толща темной воды. Ее уже утащило в Ад.

Она ухмыляется почти по-звериному, и его взгляд напоминает на сколько влипла сама Кетрин Пирс. Ей хочется это все остановить раньше, чем оно сломает ее и подчинит.

– Ты сломаешься, – хмуро бросает Кад, впервые в жизни, ему приходиться бороться за чью-то темную душу.

А ей и возразить нечего лично Дьяволу – сломает, перекрошит и подчинит, и останется от нее только только пыль и засохшая кровь.

От Ада не сбежать.

От Ада и собственных грехов нет противоядия.

Разве, что вогнать нож в сердце, чтобы не мучиться и испачкать белое кровью. Ее теперь спасаться только прямым поездом до Рая.

Никто ей не расскажет, что в Аду рельсы обрываются и Рая она не заслужила.

Из Ада не ходит прямой поезд.

В Аду рельсы разъела кислота.

В Аду рельсы обрываются..

========== Глава 68. Черная дверь захлопнулась. ==========

Мы легли на дно, мы зажгли огни,

Во Вселенной только мы одни.

Гни свою линию.

Гни свою линию.

Гни свою линию.

Горят огни, сверкают звёзды,

Всё так сложно, всё так просто.

Мы ушли в открытый космос,

В этом мире больше нечего ловить.

А ты гни свою линию.

Гни свою линию.

Гни свою линию, горят огни.

Сплин – Гни Свою Линию.

София Воронова не верит в сказки, где в конце побеждает добро и справедливость, где принц обязательно спасает принцессу от дракона и усаживает рядом с собой на лошадь, чтобы увезти за собой и жить и там долго и счастливо. В реальности ты просто-напросто не встретишь прекрасного мужчину, отдашь ему свое сердце и вы будите целоваться в блестящем солнечном свете, просыпаться в одной постели и дракон наверняка не сожжет твою деревню, а потом покорно поддастся благородному победителю, чтобы ты призналась в любви.

Ну уж нет, такого не происходит.

Да и Люсьен, не принц, а Клаус Майклсон – злой дракон. Дракон, который не сжег, а розарвал своими клыками глотки тех, кто был дорог Софии.

Она видела все своими глазами.

Она открыла для себя ночь.

Серая полоска дороги.

София смотрит на мирно спящую Алекс на заднем сиденье автомобиля, ведь ведьма, которая напророчила Майклсонам падение – самый важный свидетель и игрок в этой игре, переводит взгляд на Касла. У него пронзительные светлые-зеленые глаза, заставляющие ее бедное сердечно вздрагивать и прижиматься к самым ребрам в попытке, видимо, выскочить наружу, и глубокий баритон, мягкий, обволакивающий, но так часто делающий слишком больно. Больно, потому что может и не нужно было затеивать все это. Если все это обречено на провал? Если не нужно ехать в Новый Орлеан?

Касл лично дал указание выстреливать волков обитающих на болотах Нового Орлеана.

Это ведь тянет на дно.

Ужасным драконом же может стать кто угодно. Клаус Майклсон или Люсьен Касл. Ей не нужен особый дар ясновидения, чтобы предугадать, что в этой войне победитель будет только один.

Что-то останавливает.

Что-то мешает.

Или, у Софии более обоснованно, чувства, спрятанные глубоко-глубоко.

Защитить себя.

Защитить тех, кто дорог.

Этот дракон может уничтожить все: страх поглощает ее с виртуозностью самой неизлечимой болезни, впитываясь в кровь, замедляет ее течение и приливая к неизменно бьющемуся сердцу. Оно, спрятанное в клетке из ребер, будто чувствует, что Люсьен самоубийца – при виде Клауса ухмыляющегося и испачканного кровью. Она до сих пор вздрагивает вспоминая его ухмылку и подбородок испачканный кровью. Даже если попытается убедить остановиться, то Люсьен не послушает ее, какая теперь разница, ведь уже поздно и он жаждет мести.

Не убедит остановиться и это потащит ко дну. Клаус Майклсон убьет его, как только все карты раскроются и он поймет, кто его настоящий враг.

Она видит перед собой свет фар.

Софии кажется, уже который год она стоит на обочине темной дороги с протянутыми ладонями, держа бьющееся в конвульсиях сердце, а по запястьям вниз течет кровь. Мимо неизменно проезжает, но на нее бросают лишь быстрые взгляды, не замечая главного.

Главное, что кроме жажды отмщения за семью София еще не желает, чтобы пострадали те, кто вошли в ее сердце.

Смотреть, но не наблюдать.

Похоже на правду, ведь Люсьен смотрит на нее, но ни черта не видет. Не слышит ее внутренного крика и мольбы развернуть машину.

Но она всего лишь наемница и ведет свою игру.

Внезапно вибрирует телефон, и конец представляется вполне очевидный.

Конец – смерть.

А что здесь фантазировать?

Все же очевидно.

Алекс вдыхает, отворачивается.

Низкий голос в динамике Тристана, который говорит, что прибудет в Новый Орлеан, как только убедится, что Авроре понравится в Тибете. Как бы глупо это ни было, во второй раз Люсьен верит ДеМартелю и улыбка проскальзывает, когда Люсьен слышит голос Авроры.

Это просто и болезненно одновременно. Как сорвать пластырь с незажившей раны: резкая, отупляющая сознание боль, а затем – только тишина.

Он отключается, а Касл жмет по тормозам, что Алекс даже выругивается, цепляется руками в кресло, но Касл молчит и покидает автомобиль.

Ну что же, кому-то в жизни достается.

– Ты вообще выжил из ума, Касл? Что происходит?

– Ты останешься здесь, София, потому что я не желаю, чтобы твоя жажда мести может испортить все веселье. Я позвоню, когда будет нужно, а пока контролируй все.

Говорят, что сила в правде, а значит в споре с Никлаусом Майклсоном прав Люсьен Касл.

Но в этом мире нет правды.

Бесполезно искать правду.

Дорога, у обочины которой она стоит, освещена единственным фонарем, сердце наконец останавливается – наверное, просто жутко устало. По дороге никто не едет – полнейшее одиночество – и София остается стоять так, с протянутыми ладонями, минуту как погибшая, но так и не разучившаяся дышать.

Люсьен оставляет ее, говорит, чтобы она не вмешивалась, пока он не даст позволения.

Так он защищает ее?

Отдалив?

Нет, в этой сказке не разобрать, кто принц, а кто дракон.

Эту ночь ей придется провести в придорожном мотели.

Кипяток в чашке давно остыл, и она бы наверняка заметила это, если бы не была так увлечена ничем. Сидя на полу, спиной к двери, она пустым взглядом смотрит на то, что осталось – ненужные предметы в ненужной жизни, не иначе.

У нее была цель отомстить.

Внутри разливается вселенская пустота.

Если земля прямо сейчас разойдется у нее под ногами, станет ли она сопротивляться? Нет, конечно. Да и на кой черт оно ей надо? Падать вниз проще, чем пытаться подняться наверх. Уж это она запомнила сполна.

Время переходит с бесконечных секунд на долго тянущиеся часы. Она понемногу осознает, что сидя здесь, у двери комнаты , исправить ничего не удастся. Ну, а что, по сути, она может исправить? Люсьен ясно дал знать, что в этой игре ей нет места.

У Софии дрожат пальцы, но она все же встает и идет в сторону ванной. Включает холодную воду в умывальнике, набирает воду и умывает лицо. Смотрит в зеркало и видит не себя, нет, другую, уставшую и жутко ко всему безразличную женщину. Впрочем, это и не удивительно – она все еще не плакала с его тех самых пор, как стала наемницей. Зачем?

Ей хочется поскорее закрыть глаза, как будто завтра утром она проснется в другом мире, где все –начиная от начала и до конца – сказки – не вымысел. Где принцы спасают принцесс из и побеждают драконов, где долго и счастливо в конце, где справедливость.

Но Софии пора бы признать: она не принцесса, поэтому и Люсьен не принц . Только вот дракон – уничтожил все до того, как главный герой ее сказки узнал о своей роли. Узнал о смерти и том, что долго и счастливо не выйдет.

Как жаль.

*** Новый Орлеан. ***

Ей жутко хочется спать: глаза режет от света, хотя в гостиной горит только торшер. Ее племянница только уснула, а Никлаус решает, что ему нужно поохотится. Каким бы хорошим отцом Майклсон не был, но даже его личному ангелу Камилле не удается уговорить Майклсона послушать его. Видимо их беседы не такие уж и полезные, если Клаус более не заинтересован в исцелении души и того, как вымолить прощение брата, и при любом удобном случае закрывается в мастерской.

Фрея тянется к халату, запахивая полы и подвязывая их пояском.

Застывает в паре шагов в паре шагов от двери. Ее брат только вернулся, а на часах два ночи.

Элайджа не показывался целый день и если бы не пришел сейчас, то Фреи бы вероятнее снились черные сны.

– Я знаю, что тебе тяжело, но я пыталась звонить.

– Я был в зале Марселуса, слушал уличных музыкантов, сидел в баре, охота и очередная отнятая душа.

– Только бы не появляться дома. Я поняла. Завтра полнолуние. Хейли должна увидеть Хоуп.

Голос Фреи разрывает безмолвную тишину.

– Брат, я вновь планирую семейный ужин, попытайтесь хотя бы поговорить, вижу ты в настроении и не откажешь мне, – в тоне будто просьба, мольба.

Элайджа не знает. Распахнутые полы пиджака. Его лицо бледное и изнуренное, какое-то постаревшее разом, что ли. Взгляд карих глаз, устремленный на нее, предельно отчаянный, почти безнадежный.

– Зачем, ты ждала меня, сестра?

– Я желаю мира в доме, только тогда я успокоюсь.

– Спи спокойно, сестра. Завтра я буду на ужине. Я обещал тебе и контролирую себя.

– Ну, теперь можешь идти.

Элайджа делает шаг вперед, переступает порог и оказывается от нее в паре шагов, не больше.

Он, кажется, не думает о том, что ступил на пепелище, но Фрея ведь видела. Видела много раз образ женщины, что ступила на пепелище и идет на встречу к ее брату. Она не видела лица этой женщины и предпочитала думать, что это Хейли, а раскалённые угли – испытание, которые предстоит пройти Элайджи и Хейли, ведь между ними все так сложно. В воздухе здесь все еще медленно оседают частички пепла. Может, это пепел чьего-то сердца?

Опустошенный, поднимается вверх по лестнице, а Фрея может вздохнуть спокойно, расслабиться и выпить бокал красного вина, заняться маникюром.

Фрея просто заботится о брате, который всегда посвящал себе семье.

На сколько ее еще хватит?

Разве не видишь, мне больно.

Хватит, довольно. Я все еще помню.

Думаешь, тебе можно, если ты мой,

Боже, и люблю до дрожи.

Ты же не слышишь, как я кричу.

Я не прошу, я молю. Слепо верю и жду.

Я не живая, я всего лишь дышу.

Я без тебя не хочу! Прощай! Прощай!

Ты можешь просто забрать все что хочешь.

Разбить мое сердце и меня уже ничто не спасет.

Ты можешь просто убить мою душу.

Души меня, ну же! Но любовь никогда не умрет!

Artik & Asti – Любовь никогда не умрёт.

Видимо Элайджа желает, проверить насколько его хватит. Раздеться, смыть с себя остатки крови и лечь в постель, уснуть. Тушит торшер, ведь больше в этой комнате нет света. С легкой издевкой шепчет, видимо, куда-то в темноту своего сознания: «Столько лет ты жил, руководствуясь исключительно разумом. А сейчас? Сердце? Посмотрим, как будешь собирать его из пепла под своими ногами Элайджа Майклсон Ты ведь все, к чему прикасаешься обращаешь в пепел.»

Пепел.

Кетрин Пирс умеет проигрывать, но его глаза пробиваются куда-то слишком глубоко, будто в самое сердце и, кажется, пытаются отыскать в ней что-то далеко запрятанное, давно сожженное и обращенное в пепел.

Элайджа ведь и не подумал о том, что в его сознании она должа подчиняться ему и говорить то, что он желает услышать, но кажется, что она говорит, то, считает нужным и уместным. Элайджа говорит на октаву ниже обычного, не отрывая взгляда от ее лица:

– Катерина, я войду?

Ей бы решиться, пустив по губам быструю усмешку, и оттолкнуть его так же, как он оттолкнул ее. Кетрин бы размахнуться, предварительно сжав кулак, и ударить со всей оставшейся силы. Пирс бы сделать хоть что-то, спасаясь от повторного унижения, но она лишь слабо кивает, наклоняя голову, и шепчет тихо, одними губами:

– Ты вернулся, Элайджа. Сдержал свое слова.

Черная дверь за ним закрывается, может, сама собой, и у нее возникает сильное чувства, чтобы так было всегда.

Чтобы Элайджа был рядом и обнимал ее крепко-крепко. И глупые ребра чуть вздрагивают будто в надежде, что вот сейчас – всего мгновение – и внутрь опять поместят сердце, живое, бьющееся, настоящее. Его. Сердце, которое принадлежит ей.

Элайджа касается ее волос, вдыхает запах ванили и горького шоколада, оставляет свой поцелуй на ее шеи.

Она сидела у окна, смотрела куда-то в даль.

Кетрин Пирс кажется, что это место похоже на Рай и уж явно не Ад.

Рай, потому что Элайджа вернулся, рядом с ней.

Огонь и пепел.

Кружевной пеньюар, до колена, в черном цвете. Выполнен из мягкого кружева, рукава расклешенные, длинной до кисти, завязывается на талии атласной лентой. Под ним кружевной комплект состоящей из серого браллета и кружевных трусиков в тон.

Он вернулся, потому что похоже желал быть рядом и рассказать обо всем.

Она его выслушает и не бесполезно.

Ведь ему нужно выговориться, чтобы кто-то выслушал и понял.

Она слушала его и то, что она сказала в прошлый раз и вправду послужило только толчком к тому, чтобы начать все заново.

Начать бороться.

Взять себя в руки.

В ее руках два бокала шампанского, но Элайджа не берет алкоголь, только набрасывает на ее плечи свой пиджак, обнимает, вдыхает и после садиться на постель.

– Как прошел твой день?

Ему и вправду нравится видеть ее улыбку, а Пирс следует за ним, садиться рядом выпивает алкоголь.

– Я послушал тебя, Катерина. Сегодня ходил в тренажёрный клуб и моя сила возвращается ко мне. Новообращённый вампир Марселя сбежал с манежа. Это и есть та сила, от которой бежали и которой так боялись все враги нашей семьи. Затем, я остановился в квартале и слушал уличных музыкантов. Выпил виски в баре и вернулся в особняк, в который не желал возвращаться. Моя племянница и Фрея, которая так желает мира в доме заставляют меня возвращаться. Ты возвращаешь мне силы. Я думаю, что любовь придает тебе силы. Мы столько прошли : Ад и Рай. Ты знаешь, как перегрузить меня, отвлечь от проблем. Знаешь, из-за чего я могу быть расстроен… Знаешь, как я ценю семью и какую боль мне принесла клятва : « Всегда и навечно.» Как быть без тебя? Как не думать?

– Знаю, Элайджа… Твой брат только и делает, что не дает покоя, а ты прощаешь его. Вы неделимы. Вы братья. Это и вправду выводило меня, но я простила. Простила тебя, Элайджа и знаю, что ты простишь его… Простила, потому что ты простил меня… Ты может еще и достоин спасения, а меня уже не спасти… Ты простишь, потому что он твой брат и вы столько прошли… Если нужно мое признание, то я не могла уснуть без тебя, задыхалась без тебя – своего воздуха, попыталась заменить Стефаном, но только обожглась и не смогла дышать другим, суррогатным воздухом. Не смогла… Я помню все и простила… Мне так спокойно с тобой… Мы просто спасли друг друга от ошибок и одиночества. Я думала, что ты забыл меня, а ты нашел меня. Вновь… Ты вернулся ко мне.. Но для Хейли ты делаешь то, что не сделал для меня…

– Не будем говорить о ней…

– Она не любит тебя. Она любит только твой образ… Я люблю тебя и буду любить…

– Пока бьется мое сердце, я никому не отдам тебя…

– А бьётся ли, Элайджа? Я мертва… Ты отдал меня смерти…

Понимают друг друга без слов.

Наклонить голову, чтобы их лбы соприкоснулись, чтобы они слышали дыхание друг друга.

Не отдаст его.

Не отдаст ее.

Теперь понимают, какие глупые ошибки совершили.

Пока вместе.

Пока в реальности не наступил рассвет.

Пока их любовь жива.