Текст книги "Три года счастья (СИ)"

Автор книги: Kath1864

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 59 страниц)

Цель Хейли Маршалл – добраться, увидеть, обнять и забрать свою единственную дочь.

Цель, Хейли Маршалл – перепрыгивать, через этажи, использует преимущества всей своей силы.

Она должна добраться до цели, даже, если Клаус встанет у нее на пути.

Если и есть то, что объединяет их сейчас то только то, что они поломанные психи.

Сломленная, озлобленная, бьет прямо по цели – в его лицо, крепко ухватилась за ворот его черной куртки.

Крики, бить изо всей силы, пока адреналин разрывает каждую клеточку.

Пока она поломанный псих.

Пока она толкает и бьет по лицу, груди, самого Клауса Майклсона.

Чувствует, что Хейли на пределе и от нее он не сбежит.

Что наделали эти двое поломанных психов?

Спор. Ссора. Крики.

Хейли сейчас не в состоянии контролировать себя, особенно, когда перед ней, тот, кто проклял ее и всю ее стаю.

Хейли сейчас поломанная и в состоянии только кричать.

– Меня родители бросили, от тебя отвернулись, ты посмотри на нас, Клаус! Она не заслуживает того, что пережили мы! Все чего я хотела – подарить ей нормальную жизнь! Чего стоишь?!!! Чего ты стоишь? Борись!

Больше ей не чего сказать.

Больше ему не чего сказать.

Слова кончились.

А кем будет Клаус Майклсон, если ударит мать своего ребенка, к тому же на глазах малышки Хоуп.

Запрещено, даже, если и желает ударить и остаться собой до конца?

Поломанные.

Хейли стоит, как вкопанная, закрывает рот ладонью, спускает руку к сердцу, которое бешено колотится в груди, когда она видит свою дочь, стоящую у железного перила балкона.

Она ходит.Когда она начала ходить?

Убегает, только чтобы прижать к своей груди малышку, вдохнуть такой родной запах и поцеловать.

Она скучала и больше никогда не отпустит свою родную кровь.

Эту ссору они не забудут никогда.

Ссору невольными свидетелями которой стали не только: Элайджа, Фрея и Джексон Кеннер, но и годовалая малышка.

Может в ее разуме и не отпечатается образ матери, чье лицо испачкано кровью. Может

Хоуп не запомнит взгляд отца, который проиграл и которому Хейли разбила нос, губу.

Малышке лучше этого всего не помнить.

Сейчас все в безопасности, и Элайджа предлагает решение проблемы и спора, между родителями.

Элайджа Майклсон всегда находит решение проблемам, которые создает его брат.

Всегда.

Клаус спускается с лестницы вслед за Хейли, потому что не может отпустить волчицу с его дочерью на руках.

Не позволит и предлагает свой вариант решения проблемы, а именно остаться Хейли с

Джексоном в особняке.

– Под этой крышей я останусь только в гробу.

– Думаешь, я позволю забрать Хоуп, хоть на секунду?

– Клаус, не имеет значение, чего ты хочешь. Добро пожаловать в 21 век битвы за опеку! Мамы побеждают сейчас!

Вот что она хотела сказать этим ему? Тому, кто привык, что его потребности ставятся на первое место. Привык, что потребности мужчины на первом месте. Может, Клаус Майклсон и старомоден, если до сих пор привык к такому. Старомоден и не осведомлен всем феминистким настроям двадцать первого века. Хейли Маршалл ведь феминистка. Потребности Хейли Маршалл должны быть на первом месте.

А Клаус Майклсон?

Что он может сделать против этого испепеляющего душу, полного ненависти взгляда волчицы.

Что может сделать, против всего настроя двадцать первого века?

Ничего.

Разве, что ухмыльнуться, в своей привычном манере, опустить голову, пока Элайджа рассказывает об отремонтированных квартирах через дорогу.

И что предлагает его брат? Слышать и видеть, как его дочь воспитывают другие? Это должно усмирить его паранойю?

Клаус создал проблему.

Элайджа решил проблему, потому что Хейли соглашает.

– Запиши квартиру на имя Джексона. Клаус не будет приглашен.

Они оба виноваты, они так похожи. Да метод Клауса Майклсона был жесток, но Хоуп и его семья для него все, и он обещал сделать все для них зашиты и он сделал. Он защитит свою дочь. А Хейли не смогла бы спасти Хоуп, и Клаус прав она выбрала свою стаю, думая, что это ее семья и спасение, в тот момент, когда Далия за ней охотилась, была дорога каждая минута.

Хейли убегает от него, из этого дома.

Хейли уносит его дочь.

Хейли победила и идет навстречу своей новой судьбе.

У Хейли другая история, и в ней, нет Клауса Майклсона, в ней есть Джексон Кеннер.

У Хейли начинается новая жизнь.

А Клаус стоял и смотрел, как

Клаус Майклсон, как чистый лист бумаги стоял перед ней, но Хейли было наплевать.

Клаус Майклсон горит в Адском огне и разве это был справедливый суд?

Не может смотреть больше и только ухмыляется.

А разве его желания, то, что он чувствует, не важно?

Конечно же, важно.

Потребности мужчины ставятся важнее, когда он в здравом уме.

Важны потребности и желания женщины.

Важны и значимы потребности и мужчины и женщины.

Феминизм – это когда женщина играет с мужчиной на равных.

Хейли Маршалл пусть и считает себя феминисткой, той, что одержала победу над самим

Клаусом Майклсоном, но играла она с ним не честно.

Не честно.

***

Без тени сомненья, тебя сегодня встречу,

И ты меня заметишь, но под силою волненья превращаюсь в тень.

И ты проходишь рядом, тебя я обнимаю взглядом.

Я бы докоснулась, но ты меня не знаешь,

О другой мечтаешь. Бесконечным будет завтра снова новый день.

Мне многого не надо коснуться только взглядом до кончиков ресниц твоих на несколько секунд.

Тебя я заколдую, тебя ко всем ревную, но, может быть, по взгляду прочтешь и отобьется твое сердце вдруг.

Алёна Высоцкая – Вижу тебя.

Она должна собирать вещи и уйти и верить в лучшее с Джексоном, но когда она видит Элайджу, то пульс бьет по венам и проклинает себя, за то, что желает коснуться его, целовать его мягкие губы, запрыгнуть на его, крепко обить ногами, точно зная, что Элайджа Майклсон удержит ее и это безрассудное желание принадлежать ему, разжечь утухающей огонь.

Хейли ведь не должна даже думать о нем, мечтать о его сладких и горячих поцелуях на ее бархатной коже.

Не должна даже думать, что может быть с этим мужчиной, но это безрассудное желание принадлежать ему.

Легче захлебнуться своей же кровью.

Захлебнуться, упасть на этот пол и испортить кровью этот ковер, которому, кстати, более двухсот лет.

Хейли Маршалл не нужно многое, только чтобы дочь была рядом и возможность коснуться губ Элайджи Майклсона, провести с ним остаток вечность.

Сейчас ее мечты, словно прозрачная вода, песок, который утекает из ее рук.

Коснуться, вдохнуть его запах, заключить в свои объятья и оставить поцелуй на его губах.

Коснуться его лба, длинных ресниц и заглянуть в глаза.

Ей хватит этого, чтобы стать окончательно счастливой, самой счастливой женщиной в этом мире.

Она не может коснуться его в реальности, не может оставить свой поцелуй на его губах, потому что поцелуи другой стали броней для него.

Упрямо верит, что сможет быть с ним.

У них впереди вечность.

Пока она может только проклинать тот день, когда встретила его, когда была с ним, когда позволила своему сердце полюбить его.

Многое ей ли нужно?

Только дочь и Элайджа Майклсон рядом.

Ей хватит.

Элайджа Майклсон умеет читать по взгляду и поминает, во что верит Хейли Маршалл, о чем мечтает.

Мечтает быть с ним до конца вечности.

Но он мечтает быть с другой и пришел только, чтобы передать ей ключи от квартиры, и убедиться, что у нее будет все хорошо.

– Ты знаешь, был момент у костра в прошлом году, когда я думала, что с нами все будет хорошо, что Хоуп будет воспитана в настоящей семье. Впервые за долгое время, я была счастлива. Я ненавижу Клауса за то, что он забрал это у меня.

А что он может сказать, если вина за все произошедшее лежит на Клаусе и Хейли. Элайджа не может ничего сказать в оправдание родителей своей единственной племяннице.

Элайджа может только протянуть ей бордовую коробочку с ее украшениям и на секунду коснуться ее руки, чтобы сердце замерло.

– Это по праву принадлежит тебе. Я подобрал их, когда вы обратились.

Отвернуться и уйти. Уйти не только с ее комнаты, но и жизни. Уйти, ведь с наступлением ночи он закрое глаза, чтобы вернуться к другой. Вернуться к Катерине открыв черную дверь в своем разуме. Ему большего и не нужно. Ему бы только коснуться и быть с Катериной, хотя бы в остатках воспоминаний и его разуме.

Катерина не была им забыла, пусть и не знает этого.

Не знает, что осталась « Его Катериной.»

Не знает, что Элайджа Майклсон проклинает тот день, когда оставил ее и выбрал семью, но иначе и быть не могло, ведь он всегда выбирает семью.

Всегда держит данное обещание на могиле матери: « Всегда и на вечно.»

Ему бы увидеть ее в реальности, хотя бы на секунду. Увидеть, чтобы она улыбнулась ему, а сердце застучало в груди, чтобы он почувствовал себя живым.

Элайджа прекрасно знает, что Хейли выбрала Джексона и нет никакого сомнения, что именно он надет на ее безымянный палец обручальное кольцо, которое, между прочем,

Элайджа Майклсон искал несколько дней.

Элайджа Майклсон может сказать Хейли. Сказать, остановившись в пороге комнаты и отвернувшись от нее, ведь она чужая женщина для него.

Сказать, что она не была забыта им.

Сказать, что он сражался за ее возвращения и искал способы разрушить проклятие полумесяца, как остановилась сердце, когда он узнал, что она пропала.

– Я думал только о тебе. Каждый день я думаю о твоем возвращении. – Искал способ. Ты не была забыта.

Прочитать по взгляду невозможно.

Невозможно посмотреть в ее светлые глаза. Невозможно, потому Элайджа Майклсон на секунду увидел другу. Увидел Катерину, оставленную им, но не забытую.

Хейли Маршалл выбрала реальное счастье с Джексоном Кеннером, вышла за него замуж и вполне счастлива.

Элайджа Майклсон выбрал мечтания о Катерине. Выбрал черную дверь в своем подсознании. Выбрал вымышленное счастья, с той, которой отдал свое сердце и душу. Выбрал ту, что тревожит его сон, как бы он не пытался забыть, выбросить из головы.

Выбрал свои желания. Выбрал Катерину.

Это можно понять по их взглядам.

Она выбрали других.

Они выбрали счастье с другими, и стоит ли слепо ревновать друг друга?

Часы тикают. Секунда за секундой, сливается в минуты, перетекая в часы, дни, года, века и вечность.

Он ведь не слышит, как бьется ее сердце. Бьётся в этой тишине.

Его нет, а ее взгляд устремлен на эту черную дверь.

На ней шелковая, длинная, бежевая ночная сорочка украшенная кружевом в зоне декольте и с открытой спиной.

Никакой агрессивности и сексуальности.

Нет, ей не холодно, только одиноко и сердце обратилось в лед.

Ей нужно много чего сказать ему в глаза, ведь как вышло так, что она заперта здесь.

В той жизни они не были вместе, потому что он оставил ее, а в этой он открывает эту дверь и возвращается к ней.

Думает, что ему можно?

Кто виноват, что они не вместе?

Она виновата, только в том, что сдалась.

Воротник этой рубашки натирает шею, галстук кажется удавкой, и даже этот костюм.

Знал ведь, что вернется к ней, как только уснет.

Вернется, потому что там она только его.

Только за этой черной дверью он может слышать ее сердцебиение и дышать в унисон.

Здесь все можно.

Здесь ей холодно. Так холодно, что дыхание вырывается сизым облачком, и кажется, пальцы теряют чувствительность.

Холодно без него.

Кофе горький, обжигает глотку, что Пирс просто отставила чашку на кофейный столик.

Он ведь не может не прийти. Не станет терзать ее так, ведь правда?

Ведь ему не наплевать на нее.

Правда?

Он не забудет ее и откроет эту дверь.

Кетрин ведь верит в это.

Дверь тихонько и коротко скрипит, сразу же закрываясь.

Дверь закрылась за его спиной и это точно он.

Она заметила его тень.

Теперь она может расправить свои плечи, улыбнуться, броситься к нему на встречу, в его объятья, обвить шею своими руками.

Она касается его, ослабляет узел галстука, потому что видит, как сложно ему дышать.

Она обнимает его в этой реальности, а не в своих мечтах.

Он рядом и Кетрин обнимает его, руки скользят по спине, как будто Кетрин разглаживает тяжелую ткань его черного пиджака.

Обнимает и касается, не только взглядом.

Пусть это длиться бесконечно и больше Кетрини Пирс ничего не нужно.

Все, что они испытывают и во что верят можно прочитать по взглядам.

Пирс не поворачивается, когда они стоят рядом с кофейным столиком.

Дышит через раз, но слышит, как он останавливается точно позади. Осторожно, будто боясь, кладет руки на плечо. Руки с этими длинными пальцами, теплые, что Пирс желает не отпускать, кусать и царапать по венам, накрывает его ладони своими и улыбается.

– Элайджа… Я скучала…

– Я тоже скучал, Катерина…

– Кофе?

Рука с плеча не исчезает, поглаживает, чуть сжимает, пытается успокоить.

Его взгляд вновь и вновь скользил по фигуре. Лишь одного взгляда глаза в глаза ему хватило, чтобы ощутить, то, что что-то произошло. И сердце сжалось в тот же момент, потому что взгляд у Элайджи другой, сократить разделяющее их расстояние, что было попросту невыносимо ощущать.

Прочитала по взгляду и сердце бешено стучит в груди.

Прочитала и поняла, что случилось что-то ужасное, ведь Элайджа встревожен, желает что-то сказать, но почему молчит.

Ей нужно развеять все тени сомнений.

– Говори, Элайджа…. Что случилось? – Кетрин садится на постель, скрещивает руки на груди.

– Хейли вернулась, и я позволил ей забрать Хоуп, оформил квартиру на противоположной стороне от особняка нашей семьи. Она будет жить там вместе с дочерью и Джексоном. Я сказал ей, что она не была забыта, – тихо говорит Майклсон, садясь рядом с Пирс.

– И уколол себе новую порцию боли, – ухмыляется та. – Ты еще веришь во что-то Элайджа? Веришь в то, что будешь с ней, будешь любим ею?

– Хейли женщина, которая бескорыстно полюбила меня, а у меня есть чувства к ней, – громче говорит Майлсон.

– О Боже, Элайджа Майклсон, неужели это будет длиться вечно… Любовницы… Интрижки… Боль и истерзанное сердце? Верь в свое счастье, которого не достоин, в прочем, как я. Еще не забыл, что стало с бедной скрипачкой Джиа, что стало со мной, как опалились крылья синей бабочки по имени Татия? Не забыл? – брюнетка даже пытается засмеяться. – Помнишь тот день, когда я впервые увидела тебя, когда ты коснулся моей руки и поцеловал ее, а я склонилась в реверансе.

– Коне что же помню, это было торжество по случаю Дня Рождения Никлауса, – кивает Майкслон.

– А я должна была стать главным подарком, – лицо искажается в ухмылке и он видит это. – так вот, пусть будет проклят тот день, Элайджа Майкслон. Я проклинаю тот день… Будь проклят тот день!

– Как это понимать, Катерина? – Элайджа пристально смотрит в ее глаза, брови нахмурены.

– Но чем эта волчица отличается от любой другой твой любовницы? Жалкая тень, той, которую ты не можешь забыть. Все они тени. Все они брюнетки, возможно с карими глазами. Никого не напоминает. Кто она? Первая женщина, что полюбила тебя? А как же остальные? Татья, Селест, я и тысяча тех, о которых я не знаю, и которые были в твоей жизни. Все те случайные и несчастные, что не знают, как опасно быть любимой тобой. Я знала, Элайджа, и я люблю тебя. Видимо, ты совсем не знаешь меня… Видимо ты не замечал всего этого… Я умерла… Они для тебя одинаковые, а потому все они одинаково ничто. Ничто… Твоя единственная любовь всей жизни – это Клаус, а теперь и Хоуп, семья и в этом твоя жизнь и вещи, имеющие для тебя значение, заканчиваются. Максимум можно добавить Ребекку, и то не конкурент сестренка Клаусу. На этом твоя жизнь заканчивается Элайджа. Я знала это. Знала, что ты не выберешь меня, но я все равно люблю тебя. Я знала, в какую игру играла. Хейли для тебя не отличается от других, а судьбы других и так ясны. Так, просто задумайся, даже Хейли станет ни чем для своего мужчины, для тебя, как стало со мной. Ведь ничего не изменится, она так и будет для тебя: «Еще одной», это ей придется принять, что она ничто, как приняла я. И она любит тебя « бескорыстно» Ты сейчас о ней говоришь? Она не любит тебя, а любит только твой образ. Любит костюм и образ рыцаря. Я любила любого тебя и принимала твою темную сторону. Что же станет, когда бедная Хейли столкнется с твой темной стороной и отвернется от тебя. Вот она правда… Правда в том, что она выбрала счастье с другим, а тебя отвергла, словно твое сердце, как ты там говорил: « Субпродукт, который можно выбросить. » Ты лицемер, веришь в идеальность… Если ты выбрал ее и ту боль, что причиняет тебе та женщина, так иди к ней и забудь меня. Убей меня в себе. Сделай это! – и Кетрин не сдерживается, смеется, пытается отвернуться, но Майклсон удерживает ее за запястье, валит на постель и нависает сверху, но похоже этим ее не испугать.

– Я лицемер, потому что все еще желаю быть с тобой, хотя бы здесь, где спокойно и вечный рассвет, – пытается произнести тот, заглянуть в глаза и держать за запястья, не дать освободиться.

– И на что это было бы похоже, если бы ты не оставил меня, забрал с собой, в Новый Орлеан? На что это было бы похоже, если бы мы с Клаусом не поубивали половину города или не сожгли Новый Орлеан, думаю, нам бы хватило и пяти минут. Искал бы меня в барах, если бы я и вправду что-то значила для тебя, Элайджа. Жила бы напротив особняка вашей семье, ведь вряд ли Клаус согласился жить со мной под одной крышей и не подпустил бы к Хоуп, в квартире, в которую вхож был бы только то. Жила в клетке, чтобы наблюдать, как ты решаешь проблемы своей семьи, Клауса и мило улыбался этой волчицы, становишься для нее героем, побеждаешь врагом своей семьи и ведешь ту, пустую жизнь, к которой привык, а возвращался ко мне с наступлением ночи, чтобы я зашторивала шторы, слушала и утешала, а ты бы растворялся в моих объятьях в этом огне страсти, чтобы утром уходить и продолжал вести ту жизнь, которую привык вести. Я ведь знала, на кого трачу время… Нет… Не желаю вновь верить твоим лживым словам, любить тебя всей душою, играть роль личной шлюхи рядом с тобой…

– Я разбил твое сердце… Я не достоин тебя… Я ведь не верил и не признавался в любви.

– Разбил… Был достоин счастья и покоя… Поверь… Песочный замок рухнул… Видимо мы придумали себе любовь…

Коснуться взглядом.

Сердцебиение замедляется.

И это походило на болезненную одержимость, которая завладевала разумом, отравляя сердце своим сладостным ядом, вкус ее губ, ее взгляд. Её имя Элайджа тогда шептал вновь и вновь в мыслях, ощущая нервную дрожь в пальцах, когда она так искренне улыбнулась в ответ, освещая собой его темный мир, пока сама не обратилась в черную, темную. К сожалению или к счастью, но их личные демоны могут уживаться в одном Аду. Может их тьма, должна быть единым целым.

Его истерзанная душа не обретет покоя вдали от нее.

Читать по взгляду, отпустить запястья и провести рукой по ее лицу.

Она читает и понимает, что Элайджа говорит правду.

– Я вновь прошу твоего прощения, Катерина… Я разбил твое сердце… Прости, но желаешь узнать правду, тогда послушай меня… Я не обрету покоя с другими и эта любовь была искренней. Не думай обо мне дурно….

– Но я думаю, Элайджа… Думаю, что ты изменился, втоптал себя в грязь… Я была честна с тобой…

– Я люблю тебя, ведь как объяснить то, что я не могу убить тебя в себя. Я желаю, чтобы ты была рядом со мной… Здесь, в части моего разума… Чтобы хотя бы здесь я обрел покой… Посмотри в мои глаза… Я не могу стереть тебя, не могу забыть… Я думал о тебе все это время, я искал тебя пять веков, именно твое имя я шептал и видел твой образ, когда вытащили клинок из моей груди, твоя тень преследовала меня, и видимо будет преследовать на протяжении оставшейся вечности. Я буду страдать… Это странная любовь… Позволь мне остаться с тобой, хотя бы здесь…

– Это черная любовь…

Могла бы она стать его женой, как бы смешно и глупо это, в особенности если она мертва на данный момент, а Элайджа Майклсон первородный вампир.

Это похоже на бардак, но Элайджа Майклсон откидывается, ложится рядом на постели.

Устал.

Скомканная простынь.

Да, он устал, был близок с Хейли, втоптал себя в грязь, ничего не может ей ответить.

Да, он не может оставить ее, запечатывать эту дверь.

Стала его панацеей, излечит от любого вида боли, его самый верным другом, умеющим унять все тревоги лишь нежным прикосновением хрупкой ладони, лишь взглядом карих глаз.

Оставить ее для Элайджи Майклсона – это было куда страшнее и мучительнее смерти.

Сделав глубокий вдох прохладного воздуха, Кетрин Пирс на миг прикрыла глаза, обернулась в его сторону, прикоснулась к его лицу, наслаждаясь каждым мигом этой свободы и Элайджа ощущая как темные пряди волос разметались по плечам и спине, подушки пьянят его.

Она лежит, так близко к нему.

Никогда прежде она не ощущала такой пьянящей свободы. Никогда прежде и мысли допустить не могла о том, что руки Элайджи окажутся так теплы, надёжны и крепки, когда он убирает непослушные кудрявые локоны с ее лица. Никогда не смела даже мечтать, что её сердце будет биться трепетно в груди лишь от одного взгляда самого Элайджи Майклсона.

Это стало его ночной тайной.

Он лед, а она пламенная страсть.

Губы её дрогнули в улыбке, стоило только ему приблизиться к ее губам, словно сообщая все, кто обладатель этих сладко-горьковатых губ. И его ладони тут же скользнули на её талию, обвивая и прижимая к себе так крепко, но совсем не подавляюще, не удушающе, не отнимая это прекрасное ощущение невесомости.

Почти его ненавидит. И только бешенство разжигается. Бешенство только от того, что он вновь уйдет, оставит ее. Вырвать бы руку эту, оттолкнуть и прогнать, разрушить, чтобы Элайджа Майклсон больше не смел, тревожить ее.

Не может.

Не важно, потому что она прижимается к нему, ловит его дыхание, и в следующую секунду, они дышат уже в унисон и ее губы касаются его.

Накрывает волною.

«Я тебя люблю, ты же знаешь», – и это она говорит ему только глазами.

Ему достаточно только обнять и коснуться ее губ.

Она пламенная страсть, а он ледяной.

Все подождет и неважно, что решила судьба.

Время быть только с ней, и остановите это Мир, когда она нависает сверху, прижимается к нему всем телом.

Пока она рядом с ним, а он запускает свои руки в ее волосы и тянется к губам.

Время любить.

Время ловить ее дыхание и дышать в унисон.

Время не рушить.

Такой момент может и не повториться больше никогда.

Момент, когда они одни и принадлежат только друг другу.

Момент, когда ему дороже любовь и чувства.

Момент, когда она рядом и придает ему силы.

Момент, когда она может быть и не такой уж ужасной стервой.

Момент, когда они позволяют себе любить, отдает себя всю ему и с ним: до молекул, до атомов.

Момент, когда они играют на равных и хорошо, что у такой игры, как любовь нет победителей.

Момент, когда Элайджи Майклсону наплевать на солнечный свет.

========== Глава 71. Тихий час длинной в пять лет. Часть I. ==========

Утопать во тьме.

Утопать в дыму.

Кетрин продолжала кричать что-то – то ли зрителям, то ли самой себе.

Кричать во тьму.

Ноги понесли её туда – к каменной скамьи, на которую она и легка. На которой и решила Кетрин Пирс медленно иссыхать.

Она медленно иссыхает, а на остальное наплевать.

Какую роль она сыграет в этой драме?

Личной драме, ведь лучше бы она просто умерла и исчезла, обратилась в горстку пепла, которую развеет ветер.

Ценой своей свободы и жизни она была с дочерью в последние минуты своей жизни.

Расплатилась муками в Аду.

Каждую секунду лежать и смотреть в потолок, отвернуться к стене.

Ей даже казалось, что по стене расползается дым, здесь собрались зрители, все те, кто пострадал из-за нее и которых она предала, тихая походка, путь вперёд – так, чтобы ее мучения увидели массовка.

Можно ли считать это осуждением.

Можно ли осуждать женщину.

Разрушила свою жизнь.

Какой смысл?

Какой смысл сожалеть или проклинать себя.

Какой смысл, если она уже жарится в Аду.

«Брось, ты же Кетрин Пирс хватит кашлять, задыхаться пылью, поднимись, выпрямись, это твой день, твоя гребанная жизнь, не закапывай себя еще глубже.»

И она выпрямлялась, задыхаясь и открывает свои глаза, округляет и хлопали так, что ладони начинали чесаться, закрыть лицо. Кетрин сглатывала, выдавливая на лице улыбку и стараясь сделать так, чтобы глаза не заслезились от саднящей в лёгких боли: те были словно выжжены, чувство было такое, что по ним проехались плотными, твёрдыми, как камень, шипованными шинами.

Придавило.

Крайняя степень отчаяния.

Все, что сейчас испытывает – злоба.

Испытывает ли сейчас Кад удовольствие за то, что наказал ее сейчас.

Стоит ли ей начинать борьбу ради свободы?

Кто поймет ее страдания?

Сквозь дым, сквозь её собственную пелену неуверенности в самой себе, она слышит чьи-то шаги : такие короткие и медленные.

Она только тяжело вздыхает, ведь в Аду обманчив любой звук, а тишина еще страшнее.

Чернота.

Наверное тьма подходит ей, больше, чем свет.

Тьма опутал ее сердце.

В этом склепе не горит лампа и нет света.

В этом склепе тьма и отсюда не сбежать, потому что выхода из Ада нет.

Тихо.

Слишком тихо и темно.

Кетрин Пирс кажется, что здесь слишком тихо. Тихо, а в стволе ее ждет патрон, чтобы завершить все ее страдания.

Страдания ее души.

Темно.

Она никому не доверяет свои самые страшные тайны.

Она никому не расскажет, как умерла.

Обманчив любой звук.

– Катерина! – раздался чей-то взволнованный голос, и тут же чьи-то властные руки схватили ее запястье.

Она точно знает, чьей это голос, но не спешит открывать глаза.

Если это он, сам Элайджа Майклсон, то она выскажет ему все то, что хотела сказать давно.

Но это не он, здесь тихо, а она слышала его голос, ее кто-то ухватил за руку насильно, а

Пирс вырвет свое запястье, откашляется, дрогнет, скрестит руки на груди.

– Если Элайджа Майклсон лично решил посетить Ад, то милости прошу, проходи, присаживайся, я так давно много хотела сказать тебе, – на лице ухмылка, сгибает ноги в коленях, чтоб освободить на каменной скамейке место для него. – Но, я знаю, что это не ты и лучше бы, чтобы это был горячий Стефан Сальваторе. Я ведь так хотела быть счастлива с ним навсегда.

Она лжет самому Дьяволу, самой себе.

Привыкла к тому, что ее жизнь состоит из паутины лжи, тонких нитей, которые сплетаются воедино.

Так тихо, что она слышит каждый шорох, слышит, как кто-то садиться на каменную скамейку, слышит шелест ткани, кажется, мужчина расстегнул пуговицу пиджака.

Ее совершенно не пугает, ей наплевать на то, кто сейчас сидит рядом с ней и вновь берет ее руку в свою.

– Отвали Кад! Отвали! У тебя разве недостаточно душ, чтобы мучить? Убирайся!

Вскрикивает, открывает глаза, поворачивает голову и видит его – Дьявола, тот, хотя и старается выглядеть непроницательным, всё же допускает огромную ошибку и сходит с ума, глядя на то, как она чуть заносит ногу в воздухе и пытается столкнуть его с этой скамьи, и на мгновение уже видит, как он падает, лежит у ее ног.

В итоге Пирс встает сама, все так же кашляет, зарывается рукой в свои мокрые и лохматые волосы.

Темно.

Не позволит ему больше приблизиться к ней.

Не дрогнуть и не показать того, какая она жалкая и слабая сейчас.

Сильны он, потому что продолжает сидеть, даже забрасывает нога за ногу и ждет момента, чтобы сказать.

– Что ж, кажется, у меня есть к тебе предложение. Тебе стоит принять его, но прежде подумай. Хорошо подумай. Ты ведь любишь играть в игры, а моя задача заключать сделки и проборщать души – он улыбнулся – то ли ей, то ли самому себе, убеждая себя в том, что страшного ничего не произошло, и прячась от собственного страха, ведь видел же на что способна эта властная стерва, но сейчас готов заключить с ней сделку, сыграть в игру.

Встает, разворачивается от Кетрин, но та вовремя хватает его за ворот рубашки и говорит:

– Я умерла, в Аду, видела дым, терплю муки и очевидно, что я иду черед Ад и пойду до конца, так что меня интересует сперва мой приз. Я получи свободу, если одержу победу.

Последние слова слетают с её губ, как проклятие, как злостная мольба, и кулаки мнут его ткань так, что сейчас, кажется, порвут. Кад опускает глаза на побелевшие костяшки пальцев и выступившие на руке голубые вены – а Кетрин не отводит от него взгляда ядовитых глаз, цвета виски, огня, прожигающих, словно серная кислота.

– Если ты проиграешь, то я уничтожу тебя, подчиню себе твою темную душу, и ты никогда не выберешься из этого злачного места, будешь делать все то, что я скажу, подчинишься и это гораздо страшнее всего, что ты пережила за эти пять веков бегов и скитаниц – произносит он и отстраняется. – Если одержишь победу, то в награду получишь власть над этим измерением, Адом, будешь свободна, а я подчинюсь тебе и выполю всю, что ты пожелаешь. Если попытаешься обмануть меня, то я уничтожу твою душу в туже секунду. Согласна?

– Я согласна сыграть в эту игру. Игра уже началась, Кад.

Больше нечего сказать.

В Ау страшнее тишина, а эта сделка для нее всего лишь развлечение.

Она сыграет, рискнет вновь пойти против правил.

А она идёт через дым – идёт, и оступается, в очередной раз, может проиграть, выпустить в свой висок ждавший патрон.

Здесь так тихо и темно, не горят лампы и свечи, звуки обманчивы.

Здесь врут календари.

Чего бояться в самом Аду?

Темно в конце коридора.

А она и так идет через Ад, а если ты решил идти через Ад, то идти нужно до конца.

Кетрин Пирс пойдет до конца.

Так тихо, что она кажется, ощущает приставленное к ее виску дуло пистолета.

Не дрогнет.

Ее уже ждет патрон.

Она пойдет через Ад до конца.

Пойдет, даже если проиграет, сдастся, выронит из рук бокал красного вина, в разгар всего веселья.

Через Ад нужно идти до конца.

Даже в Аду нужно сражаться за свою душу.

Это и нужно было сказать, ведь тишина страшнее.

Тишина.

*** Новый Орлеан. 2015 год. ***

Я смотрю в темноту, я вижу огни,

Это значит, где-то здесь скрывается зверь.

Он, я знаю, не спит, слишком сильная боль,

Всё горит, всё кипит, пылает огонь.

Я даже знаю, как болит у зверя в груди,

Он идёт, он хрипит, мне знаком этот крик.

Наутилус Помпилиус – Зверь.

Эффект домино.

Одна костяшка повлекла за собой падение стоявших в ряд костяшек домино.

Почему сначала хорошо, а после всё рушится и идёт ко дну?

С чего все началось? Хотя, какая разница сейчас разница, если все привело к падению самой величайшей семьи – Майклсонов.

С чего все началось?

С того, что Аврора убивает монахов и покидает монастырь, похищает Ребекку обводя вокруг пальца людей своего брата.

С того, что Аврора ДеМартель,желала вернуть свою утраченную любовь в лице Никлауса Майклсона и осзнала, что больше не нужна ему, ведь у него есть дочь, которой Клаус дорожит, у него есть Камилла, которая ему друг, психотерапевт, та женщина, что всегда рядом с ним, в трудную моменту.

Авроре казалось, что она жила этим.

Жила, ведь даже наказание ее брата не остановит ее.

Жива, ведь она не нужна Клаусу Майклсону.

Нужна она только Люсьену Каслу, на которого по большому счету ей наплевать, но Люсьен все еще любит и готов на все. Готов стоять перед ней на одном колене, приготовил для нее особенный ужин в беседке. Сегодня все огни должны сиять для них.