Текст книги "Лиловый (I) (СИ)"

Автор книги: . Ганнибал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 49 страниц)

– Скоро увидимся, – немного неуверенно прошептал Острон. Сафир обвила его руками за шею.

Крики были просто оглушительными. Она отпустила его неохотно, и когда она отвернулась и почти побежала прочь, накидка взвилась за ней флагом. Острон, отчаянно пытаясь сдержать глупую улыбку, поднял ладонь и пошел следом за Сунгаем.

– Вы двое, – негромко сказал нахуда Дагман, неведомо как очутившийся рядом с ними на палубе, хотя еще секунду назад вроде бы стоял у сходней, – можете остаться на юте.

– Где?.. – пробормотал Острон. Капитан чуть рассерженно кивнул в сторону возвышения в кормовой части корабля. Сунгай первым поднялся туда, и Острон последовал за ним; с юта было видно пристань, как на ладони. Он нашел взглядом Сафир, которая стояла рядом с дядей Мансуром.

Люди тем временем поднимались и поднимались на корабль; Ниаматулла весело махнул рукой Острону, Ханса ухмыльнулся. Последним на палубу ступил Абу.

– Поднять сходни! – рявкнул нахуда Дагман, взбегая на ют. Моряки засуетились. Абу забрался на корму и встал рядом с нахудой.

– Абу, ты с нами? – немного удивился Острон. – Ты ведь кузнец, не воин.

– И что? – фыркнул тот. – Ты думаешь, хороший кузнец в войске не нужен? Еще как нужен.

Острон снова перевел взгляд на Сафир и вздохнул. Она подняла руку и махала платком. Корабль тронулся с места под звуки барабана; люди столпились на площади и восторженно кричали.

– Абу, – пришло ему в голову. – А ты ведь и кольчуги умеешь делать, верно?

– Я все умею, – отозвался кузнец.

– Но, наверное, такая кольчуга будет стоить больше меня самого, – Острон приподнял уголок рта. – Целый мешок золота.

– Ты никак хочешь сделать заказ? – рассмеялся Абу. – Дарить я тебе больше ничего не собираюсь, герой, извини.

– А сколько ты бы взял за кольчугу для Сафир?

Абу Кабил расхохотался пуще прежнего, но потом немножко посерьезнел и ответил:

– Ну, тебе я могу сделать скидку, как своему верному горну. На самом деле, если поработаешь на меня, сколько я скажу, будем считать, что ты заплатил.

Острон удивился.

– Ну и ну. Твоя щедрость не знает границ, Абу. Неужели мое пламя стоит того?

Абу хитро подмигнул ему.

– У твоего пламени как раз такая температура, какой я никак не мог добиться с теми жалкими инструментами, что были у меня в Ангуре.

Корабль тем временем расправил паруса, и их прекрасные раковины почти сразу поймали ветер; берег принялся стремительно отдаляться. Острон смотрел на собравшихся там людей, пока они не слились в одну разноцветную массу и не истаяли вместе с прекрасным городом, который он отчаянно надеялся увидеть когда-нибудь вновь.

***

Ахад Дарваза встречал их молчанием: люди давно перебрались на северный берег, и теперь дома опустели. К счастью Острона, руководство отрядом в свои руки моментально взял Сунгай, и к тому моменту, когда к берегу причалили корабли во второй раз, люди уже успели разбить лагерь. Суматоха царила страшная; Острон носился вместе с остальными, поначалу передавая приказы Сунгая, потом помогал Абу Кабилу устанавливать инструменты в кузнице Дарвазы. В пустующих домах разместили часть бойцов, но, конечно, домов было недостаточно, и остальные уже устанавливали шатры за чертой ахада. На этот раз в Ангуре стражей Эль Хайрана снабдили всем необходимым. До позднего вечера Острон помогал Абу, который собирался работать ночью; уже стемнело, когда Острон разжег пламя в горне кузнеца и спешно выскочил на улицу.

И замер.

Лагерь разрастался на берегу гроздью огней; тут и там полыхали костры, слышны были человеческие голоса. За день прибыли сотни людей, развили бурную деятельность, а завтра прибудут новые, и лагерь опять увеличится.

В шатре, который Острон делил с Сунгаем, Ниаматуллой и Хансой, два последних уже удобно устроились на подушках и разливали подозрительную беловатую жидкость по пиалам. Острон стремительно склонился и понюхал содержимое пиалы, которую Улла держал в руке.

– Ага, – протянул он. – Пьянствуете.

– Присоединяйся, – кивнул Улла. – Когда же еще пьянствовать, как не теперь? Меньше, чем через неделю уже выйдем в поход, там не до арака будет.

– Верблюжьего молока нет, – добавил Ханса, – но я почему-то думаю, что ты его и не хотел.

Острон постоял, размышляя, потом плюхнулся на подушку между ними.

– Сунгай где?

– С птицами разговаривает, – был ответ. – Сказал, скоро вернется.

– Надеюсь, они принесли ему новости о Залмане, – пробормотал Острон, выуживая еще одну пиалу из походного мешка.

– Кстати, факел, – вспомнил будто Ханса, раскопал глиняную бутыль и плеснул в пиалу арака. – Не страшно тебе?

– Чего это мне должно быть страшно?

– Лейла в ярости.

– А я тут причем? – сделал недоумевающее лицо Острон, хотя догадывался о причинах ярости девушки.

– Ну-ну, – неопределенно протянул марбуд. Улла тем временем потянулся за барбетом. – Она мне сегодня заявила знаешь что?

– М-м?

– Что она-де своего всегда добивается.

– Не понимаю, о чем она, – невозмутимо ответил Острон. – Кстати, еще совсем недавно она мне сказала, что скорее предпочтет поцеловаться с пьяным моряком, чем со мной.

– Видимо, пьяные моряки ей не попадались, – фыркнул Ниаматулла и взял аккорд. Полог шатра откинулся; под плотную темную ткань нырнул Сунгай, оглядел их.

– Есть ли новости о Залмане?

– Дурных нет, – ответил джейфар и опустился рядом с Хансой. Остроносая лампа, стоявшая в центре, освещала их лица. Ханса вручил четвертую чашку Сунгаю, Ниаматулла принялся наигрывать нежную мелодию. В шатре воцарилось молчание.

– Я горем сам горел, но им не опалил тебя, – негромко напел Улла. – Зачем, раскрывшийся бутон, я б огорчил тебя?..

Острон вертел пиалу в руках и рассеянно улыбался. На долю мгновения арак в чашке вспыхнул, но тут же и угас; уголки рта Сунгая приподнялись.

– Ты выйди в сад. Ни одного бутона нет в саду, что кровью сердца своего не залил бы тебя...

Улла закончил петь, опустил руки и мечтательно уставился на огонь лампы.

– Когда я вернусь, – сказал он, – спою ей эту песню.

Ханса выразительно пожал плечами и состроил физиономию.

– Из всех нас, – вполголоса заметил Сунгай, – Тейшарк видел только Острон. Не смешно ли, а? Все мы называем себя стражами стены Эль Хайрана, на которой не были ни разу.

– Через несколько недель мы там будем.

– Факел, а расскажи, что там, – попросил Ханса. Лицо Острона слегка омрачилось: думая о Тейшарке, он неизменно вспоминал руины, которые они оставили осенью.

– Это огромная крепость, – все же сказал он. – Окруженная белыми стенами. Золотые купола блистают на солнце, и стражи в алых халатах... – он вздохнул. – Стражи в алых халатах когда-то стояли на карауле.

– Ты носил алый халат?

– Нет, – Острон улыбнулся. – Их носят только часовые, а я был всего лишь новобранцем и почти все свое время проводил на площади перед цитаделью с другими новичками, тренировался. Надеюсь, когда мы отвоюем город, мы сумеем хотя бы частично восстановить его.

Сунгай нахмурился.

– Надеюсь, – глухо сказал он, – за это время темный бог не уготовил нам чего-нибудь... особенного.

***

Они прибывали на последнем корабле, с которого на пристань в числе первых ступил Халик в своем белом с алым бурнусе. Острон и Сунгай стояли на причале, приветствуя его; джейфар почти сразу увел слугу Мубаррада прочь, что-то докладывая ему, а Острон дождался, когда по сходням сбежит Сафир.

Ему хотелось поймать ее за руки и обнять, но выражение ее лица было строгим, и она подошла к нему, вскидывая правую ладонь.

– Последний джунган лучников прибыл, командир, – сказала она. – Ждем приказов.

– Для вас готовы шатры в восточной части лагеря, – ответил Острон, – следуйте за мной.

Сгорая от нетерпения, он шел по улицам ахада, и Сафир вышагивала по его правую руку; за ними растянулись цепочкой лучники в белых плащах.

– Эту ночь мы еще проведем на берегу, – сообщил он, – а завтра утром войско выступает. Больше ждать нечего.

– Хорошо, – негромко произнесла она. Бесконечные шатры простирались по обе стороны; Острон прошел знакомой дорогой до самой окраины лагеря, где последний отряд лучников уже поджидала Сумайя, возглавлявшая тысячу.

– Мой шатер у самой окраины ахада, – почти прошептал Острон, коснувшись руки Сафир. – Рядом с красным знаменем.

Она кивнула; он с сожалением оставил их и пошел назад, искать Сунгая и Халика.

Огромную фигуру слуги Мубаррада, впрочем, найти было несложно. Они о чем-то разговаривали с Усманом, но когда Острон подошел к ним, уже закончили.

– Ага, – сказал Халик, оглядываясь на него. – Вижу, все у вас в порядке. Завтра выступаем на рассвете, Острон.

Парень бросил взгляд на юг и поежился.

– Ты не волнуешься, Халик?

Великан пожал плечами.

– Волнуюсь?.. Не знаю, как и ответить тебе на это. Пожалуй, да. От нашего похода зависит будущее стены Эль Хайрана. И... никто не может быть уверен, победим ли мы.

– Но нас так много, – удивился Острон. – И Сунгай говорит, что дорога выглядит безопасной. И... ну, в общем, у нас есть я.

Халик улыбнулся и похлопал его по плечу.

– Ты прав, Острон. И у нас есть ты. И я верю, что ты не подведешь.

Солнце уже сползло за горизонт, когда Острон вернулся к своему шатру и обнаружил, что возле него стоит Сафир. Сердце екнуло. Девушка обернулась, услышав его шаги, и улыбнулась ему.

– Я ненадолго, – предупредила она. – Сумайя велела всем быть на местах, она говорит, мы завтра рано выходим.

– С рассветом, – кивнул Острон. – Подожди, я сейчас.

Она послушно осталась стоять на месте; Острон торопливо нырнул под полог шатра и нашел среди своих вещей заветный сверток, казавшийся легким, будто это была лишь тряпка.

– Вот, – выдохнул он, вернувшись к Сафир и протягивая ей сверток. – Это тебе.

– Что это? – удивилась Сафир, но приняла подарок. Под ее пальцами что-то тихонько звякнуло. – Ой.

– Я ведь уже говорил тебе, – сказал Острон, – если с тобой что-то случится... я не переживу этого. И раз уж в городе мне тебя не удержать, значит, остается только защищать тебя...

Она осторожно отогнула уголок тряпки, и в свете костров тускло блеснул металл.

– Это кольчуга? Но она такая легкая...

– Это кольчуга работы Абу Кабила, – улыбнулся он. – Как в сказках, помнишь?.. Легкая, как перышко, но защищает.

– Спасибо, – прошептала девушка, прижимая сверток к себе, и приподнялась на цыпочках.

...На следующее утро Острон проснулся от меткого пинка, отвешенного Хансой, какое-то время недовольно потирал бок, потом резко вскочил и кинулся собираться. За пологом шатра отовсюду доносились звуки поднимающегося лагеря. По шатру скакал Улла, потерявший свой бурнус; бурнус нашелся под Хансой, который присел, чтоб натянуть высокие сапоги. Острон лихорадочно завязывал кушак, слушая, как Сунгай, собравшийся раньше всех, говорит:

– Мы с вами поедем на лошадях, а вы двое имейте в виду, вы теперь под командованием Фазлура, патрулируете фланги. Внимательно смотрите по сторонам и не зевайте.

– А мы важно выступаем по обе стороны от генерала, – пробурчал Острон. – И работаем ходячими знаменами.

– Ты выступаешь, – фыркнул джейфар. – У меня забот будет полно.

Потом оглядываться было некогда; они складывали шатер, навьючивали верблюда, который должен был идти вместе с обозами в конце войска. Сунгай исчез куда-то в суматохе, а явился, уже ведя в поводу двух жеребцов, белого и буланого, Острон по его кивку взобрался в седло и поехал следом за джейфаром.

– Ходячие знамена, – пробормотал он, заметив, что даже масть лошадей подобрана по гербовым цветам их племен: белая для Нари, золотистая для Джейфар.

Халик нашелся быстро, он восседал на огромном тяжеловозе и что-то высматривал будто. Острон остановил лошадь неподалеку. Еще один всадник приблизился к ним быстрой рысью, и Острон не без легкого удивления узнал в нем Басира.

– Ты тоже едешь в голове войска? – спросил он. Басир улыбнулся и кивнул, хлопнул себя левой рукой по поясу: на поясе у него висел здоровый рог.

– Халик сначала не хотел меня брать с собой, – негромко сказал китаб, пользуясь тем, что слуга Мубаррада как раз в тот момент отвлекся на разговор с Усманом, – но я сказал, что в бою может каждая рука пригодиться, а я ведь тренировался держать ятаган в левой. И верхом я езжу хорошо.

– Искренне надеюсь, что мы с тобой оба выживем, – ответил ему Острон. – ...Хотя что уж там. Ты вообще живучий.

– Ага, – счастливо согласился Басир. Тут Халик оглянулся на них и кивнул китабу; Басир немедленно схватился за свой рог, поднял его ко рту и затрубил что есть мочи.

Десятки других рогов вторили ему эхом; Острон наконец обернулся и застыл.

Без малого сорок тысяч воинов стояли за его спиной, готовые отправляться в путь. Тут и там развевались знамена; множество белых флагов племени Нари, алые стяги ассаханов, лазоревое знамя Маарри, золотистые и изумрудные полотна, принадлежащие джейфарам и марбудам, и даже черный, как ночь, стяг Китаб в самом конце, у обозов.

– На Тейшарк! – оглушительно выкрикнул Халик, взмахнув рукой, и пришпорил коня.

– На Тейшарк! – взревели солдаты за их спинами. Острон тронул собственного жеребца с места, чувствуя, как по лицу расползается улыбка, которую так просто не стереть.

Шесть племен, стражи Эль Хайрана, отправились отвоевывать то, что испокон веков принадлежало им.

Фарсанг двенадцатый

Весна была близко. В разных частях Саида она бывает по-разному выражена; племя Острона долгие годы кочевало с южной стороны Харрод, и поэтому Острон знал, что в первом весеннем месяце с большой вероятностью случится ливень, а может, и не один. Царивший несколько месяцев холод понемногу уходил, хотя по ночам и по-прежнему продирал до костей.

Уходившее с большой торжественностью войско в первые же дни разделилось на несколько частей; быстрая конница должна была прибыть на место первой и дожидаться пеших воинов, которые даже шли другим путем. Халик вел восемь тысячных минганов по барханам, немного забирая к западу; ведший остальных Усман, насколько было известно Острону, пошел напрямик через бесконечные сериры, усыпанные мелкой щебенкой. За перемещениями отрядов следили многочисленные птицы, летавшие туда и обратно. Каждое утро вокруг Сунгая, ехавшего верхом на своем буланом, собиралась целая стая. На плечо ему садились рыжевато-белые сипухи, ушастые филины, циккады, сородичи Хамсин; Острон давно заметил, что с совами джейфар ладит лучше всего. По вечерам, впрочем, прилетали птички помельче: воробьи, вьюрки. Они весело чирикали, рассевшись на подставленных для них руках Сунгая. Хамсин в это время обычно летала кругами над джейфаром и громко презрительно ухала, заставляя птичек перепуганно дергаться.

В отряде под непосредственным командованием слуги Мубаррада, помимо Одаренных, состояли и трое человек, которых Острон в последнее время начал считать своими друзьями: Улла, Ханса и Басир. Большую часть времени Улла и Басир ехали рядом с самим Остроном, тогда как Ханса, из всех них бывший самым лихим наездником, часто отлучался вместе с другими разведчиками. Менее похожих друг на друга людей надо было еще поискать. Ханса на своем огромном жеребце, с которым управлялся немногим хуже Сунгая, из-за низкого роста казался почти мальчишкой, напоминал отъявленного хулигана, разъезжал без седла и громко свистел, когда нужно было привлечь внимание другого конника. Ниаматулла на лошади держался не слишком уверенно: маарри всю жизнь прожил в городе и был знаком с кочевьями только понаслышке. По той же причине он часто заводил разговоры с ехавшими рядом людьми, не зная о привычке кочевников пересекать бескрайнюю пустыню в тишине. Однорукий Басир ехал молча, часто с рассеянным видом; хотя Острон знал его давно и помнил еще обычным молодым стражем, думавшим только об оружии да о подвигах, китабская кровь взяла свое, и со временем Басир все больше становился похож на ученого. Возьмет и напишет когда-нибудь свою собственную книгу, думал время от времени Острон.

Птицы, судя по всему, приносили Сунгаю пока только спокойные вести. Всякий раз, поговорив с ними, Сунгай направлялся к Халику и пересказывал их ему; Острон обычно старался оказаться поближе, чтобы тоже знать последние новости. Пешие солдаты идут без приключений. Никаких подозрительных отрядов на расстоянии десятков фарсангов в обе стороны не замечено.

Одержимые по-прежнему находятся в Тейшарке.

Пичуга, принесшая эту весть Сунгаю, напугала многих воинов: этот крик знали почти все, и Острон в числе прочих был наслышан о поверье, что эта птица – вестник смерти. Джейфар, впрочем, спокойно поднял руку, когда пестрая коричневатая тень скользнула к нему. У нее был маленький клюв и пугающие темные глаза. Птица уселась на кожаный нарукавник Сунгая и какое-то время молчаливо смотрела на поросшее бородой человеческое лицо. Потом снова издала крик и взлетела.

– Козодои, значит, тоже у тебя на службе, – буркнул тогда Халик, сидевший у костра неподалеку. Птица скрылась в ночи; люди расслабились. Острон привычно навострил ушки, пододвигаясь к Сунгаю.

– Он с юга, – сказал Сунгай. – Он видел Тейшарк.

– Что же там теперь происходит?

– Он говорит, стены города остались такими же, какими и были, когда племена владели им, – ответил джейфар, хмурясь. – Но внутри город просто кишит. Жилые районы они почти не трогают, хотя многие дома разрушены, и тут и там он видел пламя. В цитадели происходит какое-то движение. Птицы не понимают смысла многих человеческих действий, но он определенно сказал, что они "строят гнездо".

– О количестве одержимых он что-нибудь сказал?

– Он сказал, их очень много, – нахмурился джейфар. – Ты ведь знаешь, птицы не умеют считать. Впрочем... судя по его словам... их там действительно очень много.

– Ну что ж, – пробормотал слуга Мубаррада, переводя взгляд на огонь, – будем надеяться, что я принял правильное решение осенью.

Острон заглянул в его лицо. В последнее время Халик был мрачен; ни следа прежнего веселого здоровяка в драном бурнусе, это точно. Под его глазами были темные круги, борода, которую он в Ангуре обычно подстригал, совсем разрослась. Что-то будто мучает его, думал Острон. Хотя, конечно, тут семи пядей во лбу быть не надо, чтобы догадаться, что именно: предстоящая битва, имеющая такое большое значение для племен.

И он, Халик, несет на своих плечах всю ответственность за это.

К серьезному Халику Острон тоже уже давно привык, смирился с ним, как любой человек рано или поздно смиряется с изменениями. Но временами Острон не мог не задавать себе один вопрос, который когда-то давно пришел к нему, еще в оазисе Салафи, в котором жалкие остатки защитников Тейшарка укрылись после своего поражения.

Станем ли мы когда-нибудь прежними?..

Что-то, конечно, менялось безвозвратно, и Острон был не настолько глуп, чтобы не понимать этого. Но, быть может, беззаботные улыбки еще вернутся на человеческие лица?

Когда-то давно, еще летом, в Тейшарке, Острон по ночам, бывало, мечтал, когда не мог уснуть; мечтал о том, как пройдет время, и он станет настоящим стражем Эль Хайрана, мастером клинка, героем, известным по всему Саиду, ну и все такое. Должно быть, о чем-то таком мечтали все они, так или иначе.

В последние ночи, когда конники вставали лагерем, Острон иногда лежал в темном шатре, завернувшись в бурнус, слушал дыхание спящих друзей и тоже мечтал.

Он мечтал, как они отвоюют город у одержимых, как будут восстанавливать улицы и дома, как отстроят заново восточную цитадель. По выложенной булыжниками мостовой снова будут ходить стражи в алых халатах, выделяясь среди пестрой толпы, и командир Усман продолжит тренировать новобранцев на площади. Тейшарк вновь заблистает. И на этот раз сюда будут приходить люди, в больших количествах; быть может, среди них найдутся и другие Одаренные, и тогда Халик соберет отряд, в который войдут только самые смелые и сильные бойцы, а во главе этого отряда пойдут они: Острон и Сунгай, и еще четыре человека, которых Острон пока представлял себе лишь смутными тенями.

Их отряд ворвется в Хафиру и...

Он не знал, что будет дальше.

***

Восемь минганов конницы прибыли в оазис Салафи на заходе солнца. Небо хмурилось, на горизонте собрались тяжелые тучи; со дня на день грянут ливни. Когда они пройдут, пустыня расцветет.

Но когда это будет, никто точно не знает. И стражи Эль Хайрана встали лагерем в призрачном грозовом свете, не зная, что ждет их через неделю или две.

Город отсюда было не видно, но все помнили о том, что он близко. Из-за этой мысли, витающей в головах, в оазисе царило легкое напряжение: готовность. Люди выжидали.

Наконец птицы принесли Сунгаю хорошие вести; через два дня на горизонте показались первые отряды пеших бойцов. Острон нервно высматривал знакомое лицо среди пришедших, хоть и сам знал, что напрасно: лучники придут чуть ли не последними.

Минганы лучников появились лишь трое суток спустя, и в первых рядах он увидел круглое лицо Лейлы, а потом заметил и Сафир. Увидев их, Острон с облегчением вздохнул: путь прошел без приключений.

В тот вечер они стояли на окраине оазиса, и Сунгай привычно вытянул руки, обеспечивая насест для трех крупных птиц; четвертая, с оформленной сердечком мордочкой, ухала на его голове. Острон и Халик молчаливо ожидали, стоя по обе стороны от джейфара, когда прилетела еще одна птица, но для нее места на руках Сунгая не хватило, она покружила в раздумьях и опустилась на голову Острону. Сунгай было уставился на нее, как он всегда смотрел на птицу, с которой разговаривал, но вдруг расхохотался.

– Он спрашивает, почему некоторые люди носят на голове гнезда, – сказал Сунгай. Острон фыркнул:

– Представляю себе, что бы ответил дядя Мансур, если бы услышал этот вопрос.

Улыбка мягко сошла с лица джейфара, и тот продолжил общаться с животными. Наконец совы снялись с места одна за другой и улетели; Хамсин, бывшая одной из них, еще посидела на руке Сунгая, но потом тоже взмахнула пестрыми крыльями, собираясь на ночную охоту.

– ...Все готово, – серьезно сказал Сунгай, обращаясь к Халику. Слуга Мубаррада, смотревший в темноту, кивнул. – Когда мы начнем атаку?

– Завтра вечером мы тронемся в путь, – ответил тот. – К утру мы должны будем приблизиться к городу. Они вряд ли нападут первыми; хоть они и безумцы, темный бог не настолько глуп, чтобы лишиться преимущества в виде стен. Штурм начнется на рассвете.

– Ты хочешь сражаться при свете дня, Халик? – спросил Острон. Великан рассмеялся.

– Ну разумеется. Как ты думаешь, когда у темного бога меньше всего силы? Когда ясно светит солнце. Надеюсь, что солнце будет светить.

К утру о решении Халика знали все; день проходил в нервном ожидании, все думали только о том, что грядет завтра. Халик велел отдыхать перед трудным ночным переходом, и Острон валялся в шатре, который делил все с теми же людьми; полог был откинут, и Улла сидел на границе отбрасываемой им тени, играя на барбете. Казалось, он что-то сочиняет. У них были и посетители: Ханса о чем-то шептался с Лейлой, а рядом с Остроном подобрала ноги Сафир, и ее темно-зеленые глаза смотрели куда-то перед собой. Сова Сунгая спала на плече Острона, чем он был невероятно горд: сам джейфар ушел обсуждать какие-то очередные планы с Халиком и командиром Усманом, а Хамсин хотела спать, но в шатре не было ничего похожего на насест. Впрочем, первую же попытку погладить ее по круглой голове птица строго пресекла, больно укусив его за палец.

– О чем ты думаешь? – негромко спросила Сафир, оглядываясь на Острона.

– В данный момент – о том, что у этой совы очень острые когти, – улыбнулся он.

– ...А вообще?

Он вздохнул.

– Конечно, о завтрашнем бое.

– А меня больше беспокоит, что будет потом, после него, – заметила она, перекинула толстую косу через плечо и принялась теребить ее пальцами. – Ведь... об этом все говорят. Ты знаешь? Все эти люди, с которыми мы шли от Ангура... многие из них только издалека видели тебя и Сунгая, но все знают о вас, о том, что вы – Одаренные. И все говорят, что когда битва закончится, вы отправитесь... в Хафиру.

– Ну, так сразу не отправимся, конечно, – хмыкнул Острон. Хамсин завозилась во сне, еще сильнее сжала его плечо когтями, но потом отпустила. – Во всяком случае, Сунгай говорит, надо сначала отыскать остальных Одаренных... если они есть.

Она задумалась, склонила голову набок.

– Интересно, как будет выглядеть Дар других племен.

– У моего племени, – заметил Улла, сидевший к ним спиной, – все должно быть достаточно просто. Гайят – богиня воды. Наверное, Одаренный Гайят будет плеваться водой, как Острон – огнем.

– Удобно, – сказал Острон. – Представь себе, тащимся мы по Хафире, а вода там, между прочим, отравленная. И тут Одаренный маарри в любой момент может вызвать кувшин с водой. Да, без него мы там точно не обойдемся.

Улла негромко рассмеялся.

– Ханса, – окликнул он, повернув голову. Тот обернулся.

– Чего?

– Ты же марбуд, верно? Вы оба, – кивок в сторону Лейлы. Девушка вскинула подбородок.

– И что?

– В вашем племени наверняка ходило много баек про Одаренных?

– А в каком племени их не ходит, – сказал Острон.

– Так-то мы были в разбойничьей банде, – буркнула Лейла. – Не больно-то нам о таких вещах рассказывали. Хотя если бы к нам каким-нибудь образом попал Одаренный, уж мы бы сумели использовать его Дар как следует!

– Лейла, – поморщился Острон. – Дар дается человеку не для того, чтобы грабить.

Она громко фыркнула.

– Вообще-то мамка кое-что говорила мне, – сказал Ханса, отводя взгляд. – Она утверждала, что видела Одаренного Джазари, когда еще была девчонкой. Говорила, что он был тощим, как скелет, и казалось, что его вот-вот ветром сдует, но когда надо было, он мог... изменяться.

– Как это?

– Ну, как... как в сказках, – Ханса рассмеялся. – Бац! И примет облик другого человека. А еще он мог поднимать тяжести. Я имею в виду... такие, какие и силач вроде Халика с трудом поднимет. Потому что Джазари – бог плутовства и делает все не таким, каким оно выглядит. Мамка говорила, этого человека было не сдвинуть с места, потому что на самом деле он был очень тяжелый.

– Тебя временами тоже бывает непросто сдвинуть с места, – заявила Лейла, – но это потому, что ты упрямый, как верблюд.

– Кто бы говорил.

Она пихнула его в плечо, но Ханса легко завалился набок, и Лейла тоже не сохранила равновесие, едва не упала следом за ним.

– Дурак!

Остальные рассмеялись.

– И вправду как брат и сестра, – еле слышно пробормотала Сафир.

– Вижу, хорошо время проводите, – раздался голос Сунгая со стороны; Острон оглянулся. Джейфар подошел к шатру, неся что-то в руках, и уселся неподалеку от Уллы. Хамсин проснулась, открыла один глаз и посмотрела на него, но осталась сидеть. Острон выпрямился и заглянул через плечо Сунгая.

В руках тот держал песчаную крысу. Животное, кажется, было ранено; обычные песчанки реагировали на вид Хамсин, пусть и спящей, достаточно бурно и пытались сбежать или хотя бы сжаться в комочек. Эта так и осталась лежать, и ее пушистый бок быстро поднимался и опадал.

– Что с ней? – спросила Сафир, заглядывая с другой стороны.

Сунгай нахмурился.

– Она сказала, что с трудом сбежала от стен Тейшарка, – ответил он. – Бежала все утро, хотя песок под конец начал сильно жечь ей лапы. У нее просто сильный ожог и болевой шок.

– Зачем же она бежала?.. – начал было Острон, но осекся: и дураку ясно, зачем, чтобы рассказать Сунгаю что-то важное.

– Что еще она рассказала? – вторил Улла.

– Ее... мысли очень спутаны, – буркнул Сунгай, осторожно укладывая песчанку на свернутый бурнус. Принялся рыться в своем вещевом мешке, выудил оттуда пиалу и налил из фляги воды; все смотрели, как он пристраивает пиалу так, чтобы лапки крысы оказались внутри. Они действительно покраснели.

– Но она беспрестанно твердила что-то про ужас, скрывающийся в стенах города, хотя ничего более внятного я от нее не добился, – закончил джейфар.

– Мубаррад милостивый, – прошептала Сафир. – Что бы это могло означать?

Сунгай лишь пожал плечами.

– Что бы это ни было, – сказал Острон, – завтра утром мы это узнаем наверняка. Что бы нас ни ждало, мы не можем просто взять и отступить.

***

Жеребец, большей частью спокойный и послушный, странно нервничал. Должно быть, животное тоже чувствовало близость... чего-то дурного. Острон остановился рядом с Сунгаем, потянув за поводья. Обычно на таком маленьком расстоянии его конь пытался укусить лошадь джейфара, но не в этот раз.

Сунгай вглядывался в серый горизонт; солнце еще не взошло, и войско стражей Эль Хайрана стояло в кромешной тьме, в молчании, нарушаемом лишь редким ржаньем лошадей. Ему не было видно их, но Острон знал, что без малого сорок тысяч человек растянулись длинной цепью по холму, готовые начать атаку в любую секунду.

– ...Смотри, – прошептал Сунгай, вскидывая голову. Острон послушно уставился в ту сторону и затаил дыхание.

На горизонте мерцал призрачно-алый свет.

– Что это? – шепотом спросил Острон.

– А ты как думаешь, – мрачно усмехнулся джейфар.

– Тейшарк, – услышали они бас Халика чуть впереди. – Одержимые не любят огонь и боятся его, но и у них есть... кузнецы. И в цитадели сейчас наверняка куется оружие, от которого будут погибать наши воины.

– Не говори так, Халик, – поежился Острон, – я уверен, что мы победим.

– А ты не будь наивным, мальчик. Сегодняшний день без крови не обойдется.

Острон вздохнул. Его уши уловили мягкую поступь лошади, пробирающейся по песку, за спиной.

– Каковы приказы, генерал?

– До рассвета есть примерно час, – отозвался слуга Мубаррада. – Пусть люди отдыхают... кто сможет. Как только первый луч солнца покажется из-за горизонта, мы двинемся на юг.

Всадник уехал.

– Еще раз повторю, – негромко сказал Халик. – Первыми в атаку пойдут лучники и птицы Сунгая. Необходимо вывести из строя лучников врага, чтобы можно было подойти к стенам цитадели. Острон, ты знаешь, что тебе делать.

– Знаю, – кивнул тот. – Но Халик, я все думаю – а если у меня не получится?..

– У тебя все получится. По крайней мере, если не будешь об этом думать.

Они отъехали назад, спешились и опустились на холодный песок посреди других людей; лошади, нервничавшие не меньше хозяев, улеглись рядом с ними. Казалось, чем ближе ты находишься к земле, тем безопасней: не так злобно дует косонг, не так страшно, что чьи-нибудь полные злобы глаза найдут тебя в темной долине. Сунгай прислонился спиной к боку своего буланого и буквально слился с ним в сумраке: его песочно-желтый бурнус почти не отличался по цвету от коня. Острон сидел прямо, и его глаза то и дело возвращались к алому блеску на южном горизонте. Подумав, он поднял обе руки и стал осторожно жонглировать крошечными огоньками, перебрасывая их с одной ладони на другую.

– Что бы там ни говорил Халик, – прошептал он, – мне все равно... тревожно. Я уже могу призвать небольшое пламя, но огонь такой силы, какой он хочет...