Текст книги "Лиловый (I) (СИ)"

Автор книги: . Ганнибал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 49 страниц)

– Мубаррад, – прохрипел он, пытаясь подняться. Эти силуэты на фоне багровеющего неба; не спешат нападать, как шакалы, окружившие раненого льва в ожидании, когда могучий хищник станет слишком слаб, чтобы дать им отпор. Острон с трудом встал на колени, опираясь на ятаган, скрежетавший по камню, поднял мутный взгляд.

Он видел тень человека, бросившегося на одержимых сзади. Видел, как чужой меч яростно сверкает в лучах восходящего солнца, как взлетают и опадают серые плащи безумцев.

Их было слишком много. Адель отвлек их внимание на себя и устремился прочь, подальше от обессиленного Острона, но не успел, теперь окружили его, и очень скоро у него почти не осталось места для того, чтобы уклониться.

Острон видел, как зазубренные лезвия одно за другим вонзились в живую человеческую плоть, сразу четыре, со всех сторон. Адель раскрыл рот, но не издал ни звука. Оглянулся.

– Беги, – скорее почувствовал, чем услышал, Острон.

Взметнулись каштановые волосы, опадая, закрыли лицо молодого нари. Где-то там, в переулке, еще шла битва, но Острон не слышал и не видел ее; отчаяние душило его, жгло, поднималось яростным пламенем, пока не достигло глотки.

Острон кричал. Отвратительные морды одержимых повернулись к нему и скалились своими гнилыми ртами, их палаши дурной стали тускло блестели, лохмотья развевались на северном ветру.

Пламя обжигало. Острон запрокинул голову, глядя невидящими глазами в небо; в его глазах было пламя, огонь вспыхнул сначала вокруг его плеч, и парень неосознанным жестом стряхнул его. Оранжевые языки полились на камни, но не потухли. Это было особенное пламя, то, которое так просто не погасишь.

Одержимые напуганно отшатнулись, на их лицах показался ужас; первым загорелся тот, что был ближе всех к Острону, почти мгновенно обратился в факел и ринулся бежать, прочь, подальше от ужасного нари. Он поджег собой еще троих, пробегая между ними, врезался в шайку безумцев, бежавшую по переулку следом за воинами Тейшарка, и упал. Его топтали, а он все горел, уже мертвый, и поджигал проходящих мимо.

Острон медленно поднялся на ноги. Ятаган в его левой руке охватило синеватое пламя, такое же, как у Халика, только ярче, сильнее; подняв меч, будто факел, нари пошел вперед.

Он вышел из переулка, полыхая этим огнем, и оказался на площади. Он видел, но уже не понимал, что посреди площади у городских ворот тоже идет драка, но на этот раз люди одолевают: посреди пустого места высился Абу Кабил, в руках которого был кузнечный молот, и этот молот порхал, будто перышко, разметывая рискнувших напасть на него безумцев во все стороны – с проломленными головами. У самых ворот мелькали синие огоньки на ятаганах Халика. Целых четыре бойца побежали открывать ворота, и это было последнее, что видел Острон; ноги его подкосились, пламя погасло, и он рухнул на колени.

Теплые руки подхватили его и потащили. Он не осознавал, кто несет его, чей голос всхлипывает рядом, чья рука бережно подхватила ятаган, который он выпустил из ладони. Ворота наконец были открыты, но Острон уже не видел этого. Ясный утренний свет хлынул на него, кто-то подсадил его на спину нервно фыркающего животного, кто-то забрался позади и обхватил его за пояс тонкими девичьими руками.

Последним, что он слышал, был топот множества копыт.

***

Небо над головой было столь светло-голубым, что казалось почти белым. Он открыл глаза и смотрел вверх, перед собой, и ему казалось, что у него нет тела; лишь потом ощущение твердой земли вернуло его в реальность.

Острон попытался поднять голову. Понемногу к нему возвращалась боль и усталость, лишь чуть-чуть смягченная коротким отдыхом, и отчаянно ныла рана на животе. Он увидел, что рядом с ним сидит дядя Мансур и смотрит куда-то вдаль. Острон поднялся на локтях.

Он лежал посреди холма, сплошь покрытого цветами. Это было настолько неправдоподобно, что на мгновение ему показалось, что он спит. Рядом сидел дядя, а поодаль он увидел сгорбившуюся Сафир. Ее длинные волосы растрепались и свисали с дрожащих плеч, касаясь земли. Сафир плакала.

Лишь тогда Острон заметил, что цветы, которыми усыпан весь холм, понемногу увядают. Прошедший неделю назад ливень принес им жизнь; беспощадная пустыня вновь отбирала ее.

Вокруг холма были видны другие люди, людей было много, кто-то лежал, кто-то сидел, и у всех был изможденный и отчаянный вид.

– Очнулся, – пробасил знакомый голос сзади; Острон запрокинул голову и обнаружил гигантскую тень, закрывшую солнце. Не сразу он рассмотрел, что это лишь Халик, который смотрит на него со всей высоты своего немалого роста. Слуга Мубаррада носил растрепанный драный бурнус, запятнанный чем-то темным, и его глаза запали, будто после целой ночи без сна.

– Халик... – хрипло прошептал Острон. Что-то мутное, что-то темное было в его голове, беспокойно ворочалось, норовя прорваться сквозь тонкую дымку сознания, и Острон почти боялся момента, когда это произойдет.

– Кто бы мог подумать, – сказал здоровяк, опускаясь на землю по другую сторону от парня. – Хотя теперь мне все ясно... и воля Мубаррада, повлекшая меня тебе навстречу.

– Что...

– Ты Одаренный, – негромко произнес дядя Мансур, продолжая смотреть на горизонт. – Если б не твое пламя, многие не ушли бы живыми.

– Ч-ч... – начал было Острон, но замер и болезненно сжался: он почувствовал, как внутри него порвалась тоненькая пленочка, удерживавшая воспоминания. – Боги. Адель!..

– Адель отправился к Мубарраду, – сказал Халик. – Как и десятки тысяч других людей в эту ночь. Тейшарк пал... и теперь в стенах восточной твердыни устроилось зло.

– Я такого ему наговорила, – вдруг всхлипнула Сафир, не поднимая головы. – Такого!.. Я еще никогда так не жалела о сказанном!

Острон поднялся и сел на коленях, и наконец его взгляд устремился туда же, куда смотрел дядя.

На горизонте, далеко от их холма, белели развалины. Черный дым валил оттуда; видимо, пламя, посеянное им, никак не желало сдаваться.

Он отупело посмотрел на собственные руки. Грязные, в царапинах и засохшей крови. У него остался только один ятаган, лежавший в траве рядом с ним; пламя, полыхавшее на его лезвии, не причинило чудесному металлу никакого вреда.

– Дар, – пробормотал Острон, не сводя взгляда со своих ладоней. – Во имя Мубаррада, я...

Он встал на ноги, и холодный ветер подул ему в спину. Его рука легла на рукоять ятагана; лицо его потемнело.

– Я этого так не оставлю, – сказал он и сделал шаг вперед. Еще один; потом легко вскочил Халик и поймал парня за локоть.

– А ну стой, – произнес здоровяк. – Ты уже ничего не сделаешь, Острон.

– Я!..

Он попытался вырваться, и у него это почти удалось; ярость придала ему сил, и Острон едва не отшвырнул Халика в сторону, но слугу Мубаррада было нелегко сдвинуть с места, если он того не желал. Широкие ладони перехватили парня и опрокинули назад, в цветы.

– Ты еле держишься на ногах, – пророкотал бас Халика. – С сегодняшнего дня ты – наша надежда, Острон! Ты – Одаренный, и на тебе лежит великая ответственность. Если ты погибнешь, как идиот, пытаясь отомстить, все пойдет прахом. Я не пущу тебя туда.

– Нужно накопить силы, прежде чем пытаться отвоевать Тейшарк, – вполголоса заметил дядя. – И узнать, что с серединными постами. Ведь целых шесть тысяч было отправлено туда перед самым нападением на город.

– Залман, возможно, еще стоит, – согласился с ним Халик.

Острон обессиленно закрыл глаза. Чудовищная пустота нахлынула на него, выледенила внутренности, оставила немым. Известие о собственном Даре никак не тронуло его. Каким бы Даром он ни обладал, он никого не мог спасти!.. Он не мог спасти Аделя, своего товарища, и смотрел, как тот умирает, закрыв его собой.

Чьи-то шаги прошуршали в увядающих цветах, и к высившемуся над ним Халику подошел изможденный воин в рваном алом халате.

– Какой-то отряд двигается в нашу сторону с севера, – сказал он, махнув рукой. – На верблюдах. Там человек двадцать.

Халик ничего не ответил, молча пошел в указанном направлении.

После ночи, когда пал город, многие теперь узнавали великана в потертом коричневом бурнусе, кивали в его сторону. Не все знали его имя, но каждый слышал, что он – слуга Мубаррада, что он организовал отступление и вывел людей из гибнущего Тейшарка.

Ореховые глаза Халика внимательно смотрели на приближающийся отряд из-под густых бровей.

– Джейфары, – вполголоса произнес он, сложив руки на груди. Кучка людей собралась вокруг него, и все смотрели в ту же сторону. Наконец всадники на верблюдах приблизились настолько, что стало возможно рассмотреть их лица; ехавший во главе джейфар ловко спрыгнул на землю, не дожидаясь, пока животное встанет на колени, и пошел навстречу Халику.

– Мир тебе, – сказал он. – Мы ехали в Тейшарк с севера и узнали, что город пал. Что случилось?

– Предательство, – ответил Халик, рассматривая джейфара, который, хоть и не был низкорослым, рядом со слугой Мубаррада превращался в коротышку. – В цитадели оказался безумец, который пустил врагов по тайному переходу. Они напали изнутри, из самой крепости. Генерал Ат-Табарани мертв. Тейшарк во власти одержимых.

Джейфар нахмурился; тут на его плечо с уханьем опустилась полосатая сова. Некоторые люди вздрогнули при этом звуке, но сова деловито повертела головой и принялась чистить перышки, как ни в чем ни бывало; на птицу-соглядатая темного бога она была не похожа.

– Сунгай мне имя, – представился хозяин птицы. – Ты здесь главный?

– Халик, – ответил великан, склонив голову. – Я слуга Мубаррада, и так вышло, что во время бегства из города я взял на себя ответственность. Так что, наверное, можно и так сказать. Для чего твой отряд направлялся в Тейшарк, Сунгай?

– Разумеется, чтобы присоединиться к страже Эль Хайрана, – пожал тот плечами. Сова смешно завертелась от этого. – Мы были предупреждены об атаках одержимых еще несколько месяцев назад; поначалу перед нами стояла трудная задача поставить в известность все племена джейфаров, и мы держали совет в оазисе Сирхана, что на северном берегу реки Харрод. Потом были разосланы люди по всему Саиду, и, как я надеюсь, большая часть племен, находившихся к югу от Харрод, уже уходит в северные земли. Я же с небольшим отрядом добровольцев хотел защищать стену Эль Хайрана, – Сунгай развел руками. – Выходит, мы опоздали.

– Ничего страшного, – мрачно сказал ему Халик. – Двадцать воинов не сделали бы большой разницы.

– Но я Одаренный Сирхана.

Халик замолчал. Молчали все люди вокруг, хмуро переглядываясь; первым подал голос однорукий мальчишка, сидевший в траве неподалеку.

– Неужели то пророчество сбывается, – сказал он. – Старый библиотекарь в Тейшарке считал, что оно правдивое.

– О чем ты? – остро взглянул на него Сунгай.

– С нами еще один Одаренный, – ответил парень. – Из нари. Старик Фавваз всегда говорил мне, что шестеро Одаренных из шести племен пойдут в последний бой с темным богом и одолеют его.

– С твоего позволения, – темные глаза Сунгая заглянули в лицо Халика, – я бы хотел увидеть этого Одаренного.

– Он сейчас не в лучшем состоянии, – отозвался тот. – Только что узнал, что у него есть Дар. Но если хочешь, почему бы нет. Располагайтесь среди нас, – он окинул взглядом спешившихся джейфаров, – а ты иди со мной, Сунгай, я отведу тебя.

***

Сунгай, сын Нахида, был одним из лучших следопытов в своем родном племени; еще мальчишкой он с легкостью охотился на коз и антилоп, а птиц ловил чуть ли не голыми руками. Там, где для менее сведущего человека пустыня представляла собой однообразный серир, усыпанный мелким щебнем, для Сунгая все было очевидно, и он еще ни разу в жизни не заблудился, даже в совершенно незнакомых местах.

Свой Дар Сунгай открыл несколько лет назад, незадолго до того, как ему исполнилось двадцать; бродя по большому оазису Сирхана, в котором племена джейфаров ежегодно собирались на праздник Охоты, он подобрал птенца совы. Саму циккабу, видимо, сожрал лев, а птенцов большей частью растащили шакалы, но этот чудом уцелел, выпав из гнезда прямиком в заброшенную нору пустынной крысы. Сунгай услышал писк, когда проходил мимо, и вытащил птенца. Ему стало жалко совенка, беспрестанно вертевшего круглой безухой головой.

Совенок рос, и Сунгай привязался к нему, начал с ним разговаривать, как иные люди разговаривают с домашними животными; в один прекрасный день он обнаружил, что сова ему отвечает.

Конечно, ее голос, – если это был голос, – не мог слышать никто, кроме него самого. Со временем Сунгай научился отвечать точно так же, неслышно для остальных людей. Потом обнаружил, что таким образом может общаться с любым животным.

Когда они шли следом за слугой Мубаррада, Хамсин, вертевшая головой на плече Сунгая, сказала: "Их здесь много. Но совсем не так много, как было жителей в городе. Они занимают собой всего три холма".

"Должно быть, нападение было очень неожиданным", ответил Сунгай. "По крайней мере, хоть кто-то выжил. Если мы соберем еще людей, возможно, удастся отвоевать город. К тому же, с Одаренным нари..."

Тут он увидел знакомый силуэт и остановился; в увядающих цветах, с позабытой трубкой в руке сидел господин Мансур, которого Сунгай еще помнил. Возле старика валялся какой-то парень, лица которого джейфар не разглядел, а неподалеку всхлипывала молоденькая девушка.

– Острон, – окликнул Халик, подходя к лежащему парню. Тот не поднял головы, так и остался лежать.

– Никак это и есть ваш Одаренный? – спросил Сунгай и расхохотался. – Ну и ну! Чтоб мне лопнуть! Эй, Острон. Ты еще не забыл меня?

Тогда нари поднял голову и изумленно уставился на джейфара. Совершенно верно: то же самое лицо, пусть и грязное. Близко посаженные зеленые глаза, треугольный подбородок, хадир он где-то давно потерял, и волосы торчат дыбом кверху.

– Сунгай? – неуверенно произнес он. – Что ты здесь делаешь, Сунгай?

Джейфар посерьезнел.

– Мы пришли сюда, чтобы присоединиться к страже Эль Хайрана, – сказал он. – Но, видимо, мы присоединимся к войску, которое будет отвоевывать Тейшарк у темного бога.

– Все потеряно, – лицо Острона стало пустым, будто внутри него погасло какое-то пламя. – Мы проиграли. Столько людей погибло...

Халик еле заметно покачал головой; Сунгай вздохнул и уселся рядом с Остроном, скрестив ноги. Хамсин от его движений слетела с плеча и, полетав вокруг них, нашла себе новый насест в спутанных волосах нари. Тот не обратил внимания.

– Это большое несчастье, – негромко произнес Сунгай. – И ни в коем случае нельзя забывать о тех, кто погиб этой ночью. Но мы живы, и мы должны жить дальше. Подумай, Острон. Ты – Одаренный... это значит, что Мубаррад даровал тебе такую силу, какая может защитить сотни, тысячи человек. Главное – использовать этот Дар с умом.

Острон опустил голову.

***

Долго на одном месте оставаться было нельзя. Ночь плавно опустилась на огромный лагерь, полный голодных, уставших людей; почти ни у кого из них не было с собой ни воды, ни еды, ни других вещей. Джейфары всю провизию, привезенную с собой, раздали бывшим жителям Тейшарка, но много ли человек они накормили?.. Сафир, как девушке, досталась половина сухой лепешки, но она не хотела есть, и дяде Мансуру пришлось прикрикнуть на нее; она пыталась поделиться лепешкой с Остроном, только он покачал головой и отвернулся. Под вечер к всхолмью, на котором они сидели, пробрался однорукий китаб, бережно прижимавший небольшой вещевой мешок. Басир уселся на примятые цветы рядом с Остроном и вздохнул, заглядывая в бледное лицо друга. Тот никак не отреагировал. Басир осторожно положил мешок рядом.

– И старика Фавваза больше нет, – еле слышно сказал он. – Для чего я волочил эти проклятые книги? Он буквально заставил меня напихать их в этот мешок, а сам...

– Молчи, – прошептал Острон. Басир послушно закрыл рот и с тоской принялся смотреть в небо.

Тем временем у сноровисто разведенного одним из нари костра курил свою трубку Халик, а рядом с ним сидели недавно прибывшие джейфары. Сунгай расположился напротив, а совы на его плече не было: улетела, то ли на ночную охоту, то ли на разведку.

– Уцелело около четырех тысяч, – говорил одноглазый командир, сидевший между джейфарами; Усман чудом выжил в ночной битве, был серьезно ранен в плечо, но его рана уже была перевязана, и несмотря на неважный вид, держался он твердо. – Дети и женщины почти все погибли. Разведчики, ходившие на юг, говорят, что одержимые не выходят из стен города, но что они там делают – непонятно. Все еще горит огонь.

– Они и не сунутся из города еще какое-то время, – угрюмо сказал Халик. – К нашему счастью или горю, уж не знаю. Темный бог захватил наконец крепость, о падении которой все они так долго мечтали, но с большими потерями.

– Откуда ты знаешь? – спросил его Сунгай. Халик нахмурился.

– Перед тем, как уйти из города, я... имел разговор с проклятым предателем. Он не очень-то хотел мне рассказывать, но кое-что я узнал. Одержимые будут набирать силу, и пока что они сделают Тейшарк... своей темной цитаделью. Как только их бог сочтет, что сил достаточно, они хлынут в Саид. До того... у нас есть время. Мы должны во что бы то ни стало отвоевать город. И я очень надеюсь, что Залман еще стоит.

– Неделю назад стоял, – заметил джейфар. Халик поднял брови. – Животные со всего Саида приносят мне вести, – пояснил тот. – Таков мой Дар. Птицы сообщили мне, что западная твердыня держится крепко. Надеюсь, в тамошних стенах не завелись безумцы.

– Что ж, это обнадеживает.

Сидевшие у костра замолчали, каждый думая о своем.

Наутро они тронулись на север. Лошадей и верблюдов было мало, и верхом поехали только самые слабые, раненые и малочисленные уцелевшие женщины и дети; когда Острон со своими спутниками собирался идти в путь, к ним подошел знакомый ассахан в потрепанном, но все равно ярком халате, ведя в поводу верблюда. Животное выглядело недовольно и беспрестанно жевало.

– А, – сказал Абу, вскинув ладонь. – Вижу, ты можешь передвигаться самостоятельно, герой! А я-то привел тебе Стремительного Ветра, чтобы он нес твою израненную тушку. Ну ладно, думаю, вашей красавице эта скотина все равно пригодится.

Острон даже не улыбнулся; Сафир отвернулась, не прекращая заплетать себе длинную косу. Абу Кабил развел руками.

– Как ты можешь быть таким беспечным, Абу, – сказал Острон. Кузнец пожал плечами.

– Ну, парень, это своего рода искусство. Что бы ни случилось, этому не сломить меня, вроде того. Понимаю, ты еще мало пожил на этом свете и почти не видал смертей, так что вчерашняя битва стала для тебя потрясением... а я жил в Тейшарке долгие годы и навидался всякого.

Его лицо стало суровым, совершенно не напоминая обычного Абу Кабила; впрочем, странный холодок в его глазах ушел так же, как и появился, мгновенно, и Абу уже снова улыбнулся.

– Молодость и жизнь все равно берет свое. Забирайся в седло, красавица, время выходить в путь.

Он шлепнул верблюда по боку, и животное, сердито сплюнув, опустилось на колени. Сафир оглянулась; в ее глазах стояли слезы.

– У тебя когда-нибудь умирали близкие, Абу Кабил? – спросила она.

– Гм-м, – задумался будто тот. – Ты знаешь, красавица, смотря что считать за близкие отношения. Много моих знакомых погибло за прошедшие пятнадцать лет. Я, пожалуй, знаю, что это такое.

– Наш хороший друг погиб в этой битве, – с легким вызовом сказала тогда Сафир. Абу только пожал плечами.

– Садись, – он кивнул на верблюда. – Эта ско... м-м, этот скакун долго ждать не будет.

Вздохнув, девушка подошла к животному и забралась в седло. Стремительный Ветер подниматься и не думал; Абу пришлось хлестнуть его прутом, чтобы верблюд начал вставать.

Весь день Острон шел рядом с верблюдом, на котором ехала Сафир, и молча смотрел себе под ноги. Абу Кабил так и остался с ними, ступал возле дяди Мансура, и они даже разговаривали о чем-то. К вечеру они достигли небольшого оазиса, который благодаря недавнему ливню временно увеличился в размерах, и озеро в его центре разлилось, местами образовав болотце. Это была первая относительно спокойная стоянка после разрушения Тейшарка; люди немедленно ушли на охоту, и джейфары – среди первых, с деревьев собирали плоды, а у берега озера образовалось столпотворение.

Острон в тот вечер обессиленно валялся, прислонившись спиной к стволу пальмы, и смотрел на закат. Сафир сидела рядом, но они не разговаривали, чувствуя какую-то странную неловкость; тень погибшего спутника будто стояла между ними.

Острон сначала увидел летящую над барханами пеструю птицу, в которой не сразу признал сову Сунгая; сам джейфар пришел с другой стороны, неся через плечо убитую козу. Он коротко улыбнулся Острону и Сафир и вытянул руку, на которую села Хамсин, завозилась, вертя головой. Сунгай нахмурился.

– Большой отряд приближается к оазису, – сообщил он. – Воины в нем встревожены и явно проделали большой путь. Во главе отряда едет светловолосый нари. Мне говорили, много людей ушло в центральную часть стены перед нападением?

– Да, – вскинулся Острон. – Командир Муджалед увел пять тысяч человек. Быть может, это он? У него светлые волосы.

Новость разнеслась по оазису быстро, люди прибежали на его окраину, выглядывая отряд. Вскоре действительно стало возможно разглядеть всадников, едущих небыстрой рысью по каменистой долине. Они приближались и приближались, пока взволнованный Острон не различил лицо командира, ехавшего впереди.

Он вздохнул с облегчением: он узнал эту бороду-косицу.

Муджалед спешился и почти побежал к людям, стоявшим в сени пальм; Халик встречал его, великан на фоне коротышек, и внимательно смотрел на него. Нари наконец подошел к нему и склонил голову.

– Мир тебе, слуга Мубаррада, – сказал он. – Мой отряд вернулся в Тейшарк так быстро, как смог, но город уже кишел одержимыми, а нас слишком мало, и нам пришлось идти в ближайший оазис. Выжил ли генерал Ат-Табарани?

– Нет, – сурово ответил Халик. – Выжило четыре тысячи с небольшим, Муджалед. Временно здесь за главного я, хотя видят боги, лучше бы это был старик Ат-Табарани.

Муджалед побледнел, хотя, казалось бы, куда белее, и стиснул кулаки.

– Кто предал нас? – спросил командир. Халик вздохнул.

– Мутталиб, – выплюнул он ненавистное имя. – Этот безумец, скрывавшийся под личиной нормального человека. Он провел одержимых в город и позволил им разрушить его. Я... отомстил ему за смерть генерала, но боюсь, нет достаточной кары за гибель десятков тысяч людей.

Светловолосый нари тяжко вздохнул, опуская голову.

– Что же, – сказал он. – Это печальные новости. Я опасался чего-то подобного... но даже я не подумал бы о таком. Что же делать теперь, слуга Мубаррада? Ты поведешь нас?

– Поведу, – буркнул Халик, – пока что. В эти темные времена люди готовы идти за кем попало, пусть лучше это буду я. Мы отступаем на берег Харрод, Муджалед, чтобы набраться сил.

– Но если одержимые устремятся следом? – обеспокоился тот. – Если они нагонят нас теперь, когда мы так слабы...

– Этого не произойдет, – перебил его великан. – Я думаю, у нас будет передышка... до конца зимы. Размести своих людей в оазисе, Муджалед, и отыщи меня: нам нужно о многом поговорить. Кстати... – Халик оглянулся, ища взглядом, и нашел Острона среди остальных людей. – Этот парень, Острон, оказался Одаренным.

Лицо Муджаледа осветилось радостью.

– Боги с нами, – сказал он. – Значит, еще не все потеряно.

Фарсанг восьмой

– По правде говоря, я не знаю, что я тогда сделал, – признался он, пожимая плечами. Кучерявый джейфар сидел напротив и внимательно смотрел на Острона. Совы опять не было: то ли охотится, то ли на разведке.

– Как мне сказал этот ассахан, как его звали?.. Абу, ты просто вывалился из переулка, весь объятый пламенем, – произнес Сунгай. – Нормальный человек на твоем месте поджарился бы живьем в первую же минуту, а ты шел, будто ничего не видя перед собой, и даже бурнус на тебе не опалило. Тогда как пламя, посеянное тобой, и на следующий день еще полыхало в развалинах города.

Острон поморщился: думать о Тейшарке, как о развалинах, ему было дико и неприятно.

– Об этом мне уже говорили, – вздохнул он. – Но как я это сделал? Чтоб мне провалиться, если я знаю.

Сунгай негромко рассмеялся, вытянул руку над самой землей; из травы вдруг шмыгнула крохотная ящерица и забралась к нему на ладонь.

– Я поначалу вовсе не понимал, что делаю, – сказал джейфар, поднося ящерицу к глазам. Помолчал, сосредоточенно разглядывая ее, потом добавил: – Она говорит, что огромный человек с огнем внутри о чем-то спорит с бледным человеком у соседнего костра. Хм, Халик в чем-то не согласен с Муджаледом?..

– Скажи, – задумался Острон, – а после того, как ты понял, что можешь разговаривать с животными... каково тебе стало охотиться на них и убивать их? Ведь это, наверное, все равно что убить человека, который молит о пощаде?

Темные глаза Сунгая блеснули.

– Хороший вопрос, – пробормотал он и отпустил ящерицу. – Я бы сказал... основательный. Понимаешь, Острон, животные куда ближе к природе, чем мы, люди. Для них нет такого понятия, как мораль. Все они точно понимают одно: есть потребность. Необходимость совершать какие-то действия для того, чтобы выжить. Шакал утаскивает из гнезда земляной кукушки птенцов и поедает их; он это делает для того, чтобы выжить. Конечно, кукушка старается не допустить этого, но если это случилось, не думай, будто животные будут держать зло друг на друга, словно обиженные люди.

– ...Я бы, наверное, никогда больше не смог даже просто ходить без оглядки, зная, что в любую минуту могу нечаянно раздавить какого-нибудь жука, с которым еще и могу разговаривать.

– У них все равно не такое сознание, как у людей, – возразил Сунгай. – С насекомыми разговаривать почти невозможно, парень. С более крупными животными можно, но с некоторыми все равно трудно; их сознание... меньше человеческого, что ли. Моя Хамсин – особенная, я вырастил ее и учил, как мог, с тех пор, как она была птенцом. Но даже для нее есть невозможные вещи. Она никак не научится считать больше, чем до шести, – столько пальцев у нее на лапах, – а про чтение я вообще молчу: ее зрение попросту устроено по-другому. Кое-какие человеческие штуки она вовсе не понимает. Временами я думаю, что мой Дар не в последнюю очередь в том, чтобы уметь ограничивать собственное сознание до животного уровня.

Острон опустил взгляд, наблюдая за язычками пламени в костре. В оазисе давно уже наступил вечер; людей, впрочем, было так много, что шероховатые стволы пальм то тут, то там освещались бликами огней. В большинстве присутствующие молчали, и было трудно поверить в то, что в оазисе разместилось пять тысяч человек.

– Наверное, я должен научиться, – пробормотал он, протягивая руку к пламени. Огонь доверчиво лизнул ему пальцы, но не обжег. Темноволосый джейфар молча наблюдал за ним. – Как-то вызывать огонь по собственному желанию... а не тогда, когда уже слишком поздно. Если бы я смог это сделать хотя бы на минуту раньше, Адель был бы жив...

– Не вини себя, – хмыкнул Сунгай. – Мы не боги, Острон, хоть и Одаренные. Какие-то вещи нам неподвластны.

Что-то негромко ухнуло в листьях пальм над головами; Острон дернулся, но Сунгай лишь спокойно поднял руку, на которую в следующий момент опустилась, хлопая крыльями, пестрая циккаба.

– Никак не привыкну, – вздохнул нари, – она ухает совсем как птицы темного бога.

– Хамсин такое сравнение не нравится, – коротко усмехнулся Сунгай; сова действительно обернулась на Острона и презрительно крикнула.

– Извини, извини, я не хотел тебя обидеть.

Сова перевела взгляд круглых глаз на Сунгая. Ее ярко-желтые коготки вцепились в его кожаный нарукавник, перья на спине ерошил ветерок. Острон наблюдал за ними; со стороны казалось, что сова и человек просто пялятся друг на друга с сосредоточенным выражением, но он уже знал, что они так разговаривают – неслышно для остальных.

– Вот дрянь, – Сунгай резко поднялся на ноги, и Хамсин свалилась с его руки, захлопала крыльями и уселась к нему на плечо. – Ведь наши отряды должны были уже предупредить их всех!

– Что такое? – встревожился Острон. Джейфар сердито тряхнул головой.

– В хамаде в нескольких фарсангах отсюда до сих пор стоит лагерем племя.

– Какое?.. – опешил Острон, переводя взгляд на сову, будто та могла ему ответить.

– Судя по словам Хамсин, это нари, – буркнул Сунгай. – Надо немедленно сообщить Халику.

Он решительно направился по тропинке между деревьями; Острон поднялся и пошел следом. Легкое беспокойство охватило его, стоило ему представить, что какие-то племена все еще на южном берегу Харрод и не знают, что Тейшарк пал, что одержимые в любую минуту могут все-таки взять и ринуться в Саид, уничтожая все на своем пути. Ведь сколько людей тогда погибнет!..

Халик сидел у своего костра с трубкой в широкой ладони, и Муджалед, взъерошенный и в растрепанном хадире, что-то доказывал ему. Услышав шаги, он замолчал и обернулся. Сунгай перевел взгляд с командира нари на слугу Мубаррада и хмуро сказал:

– Моя птица видела какое-то племя, стоящее лагерем в хамаде не очень далеко отсюда.

– Быть может, они как раз направляются к реке, – подумав, пробасил Халик. Его густые брови сошлись на переносице. – Отчего ты так обеспокоен, Сунгай? Ты говорил, джейфары должны были обойти все южные земли и предупредить племена.

– Хамсин говорит, они вырыли колодец.

Халик помолчал.

– В какой они стороне?

– Чуть восточнее нас, – обменявшись взглядами с птицей, ответил Одаренный. – Она долетела туда за час, значит, это за пятнадцать фарсангов отсюда.

– Полтора дня, хм-м, – пробормотал Халик. – Хорошо. Завтра мы возьмем к востоку, когда выйдем в путь. Если к ночи это племя по-прежнему будет стоять лагерем, мы заставим их уйти.

– Я беспокоюсь, Халик, – честно признался Сунгай и опустился у костра, скрестив ноги. Муджалед с одной стороны и Усман с другой смотрели на него. – Если какое-то племя решило остаться на юге, это означает, что либо наши люди не добрались до них, либо что...

– Что эти идиоты не поверили, – фыркнул Усман. – Что ж, послезавтра мы это узнаем.

– А может, у них что-то стряслось, и они не могут идти вперед, – предположил робко Острон из-за их спин. Командиры обернулись на него.

– Вероятно, – наконец медленно произнес Муджалед, и его взгляд вернулся к огромному нари, сидевшему напротив. – В любом случае, если какие-то племена еще действительно остаются на южном берегу Харрод, это дополнительный повод сделать так, как я сказал. Не желаю спорить с тобой, слуга Мубаррада, но я прошу тебя подумать об этом.

Халик хмыкнул, глядя в огонь.

– Когда мы доберемся до этого племени, там и решим.

Острон недоуменно посмотрел на одного, потом на другого; пояснять ему они, конечно, ничего не собирались, и парень, пожав плечами, пошел прочь.