Текст книги "Лиловый (I) (СИ)"

Автор книги: . Ганнибал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 49 страниц)

– Так что ты думаешь? Что нам делать дальше?

– Идти вперед, – Острон пожал плечами. – Больше ведь ничего и не остается. ...Да, я бы не стал... брать с собой кого-то, кроме Одаренных, в путь на юг.

– Вшестером против полчищ одержимых?

Пламя резко вспыхнуло вокруг Острона и тут же угасло.

– А ты как думаешь, – сказал нари.

Сунгай ничего не ответил ему на это. Утро понемногу вступало в свои права, люди начали просыпаться. Пора было выходить; Острон занимался привычными делами, собираясь, а из головы у него не шло это известие.

Темный бог добрался до Сунгая. До кого он еще доберется? Если уже не...

И как долго получится противостоять ему? У Сунгая? У него самого?

Взгляд его нашел Исана, сидевшего у костра вместе с другими. Белоглазый за последние дни совсем прижился, и временами Острон забывал о том, что он безумец. В конце концов, за все это время с ним не было особых проблем. Он ни разу ни на кого не напал, не сделал ничего подозрительного.

С Бел-Хаддатом Исан также не разговаривал. Кажется, вообще ни разу: им не о чем было говорить, по логике вещей.

Уже когда они тронулись в путь, Острон специально замедлил шаг и оказался в конце отряда, рядом с лошадью Исана. Тот посмотрел на него сверху вниз.

– Что ты думаешь о Бел-Хаддате? – вполголоса спросил Острон. Исан пожал плечами будто в недоумении.

– Полагаю, что то же, что и все, – сказал он. – Этот человек выглядит недоброжелательным. Он не похож на большинство из вас, точно так же, как и мне, чувства не мешают ему принимать логические решения, но насколько я знаю, это не делает его безумцем. Скорее наоборот. Возможно, у него есть жизненный опыт, научивший его отдавать предпочтение логике.

– ...Вот что мне не нравится, – пробормотал Острон. – Эта ваша логика. Вроде бы это и вправду не делает человека безумным... или предателем. Но отчего-то людям, которые безукоризненно следуют одной логике, не хочется доверять.

– Потому что наше мышление чуждо вашему, – заметил Исан с отстраненным видом, глядя перед собой. – Вы, люди племен, привыкли решать, ориентируясь на собственные эмоции и какие-то не совсем понятные мне мотивы вроде обычаев, поэтому мой образ мыслей кажется вам инородным. Логически рассуждая, я пришел к выводу, что ты подозреваешь этого человека, иначе ты не спрашивал бы меня о таких вещах. Я должен отметить для тебя и следующее отличие между мной и ним: я полагаю, наш проводник принимает свои решения, отдавая предпочтение логике вперед эмоций. Тогда как у меня эмоций вовсе нет. Он может выбирать между логикой и эмоциями, мне выбирать не приходится.

Острон задумался и какое-то время шел молча, осмысливая сказанное Исаном. Тот спокойно ждал. Потом нари произнес:

– Отчего у тебя нет эмоций, Исан?

– Потому что Асвад не наделил меня ими, – вопреки словам, в голосе белоглазого промелькнуло какое-то чувство. – Точнее сказать, Асвад отобрал их у меня.

– Как он это сделал?

– Я не знаю, – ответил Исан. – Я просто ничего не испытываю. Возможно, когда Асвад будет побежден, я смогу чувствовать, как это делаете вы.

– Ты хочешь этого.

Исан не ответил, но Острону его ответ был не нужен: он уже знал правду.

– Логически рассуждая, эмоции только мешают принимать правильные решения, – много позже сказал белоглазый, – но я думаю, какие-то слабые отголоски оставлены мне, иначе я бы был... в состоянии равновесия. Только я чувствую, что равновесия мне не хватает. Я... как вы это говорите, недоволен своей жизнью.

***

Сабаин Умайяд отличался от всех уже виденных ими селений огромным строением с куполообразной крышей: той самой библиотекой, о которой они были наслышаны. Это был город, мало уступавший по размерам Ангуру, расположившийся в горной долине; в это время года вокруг Умайяда пышно цвели липы. Запах стоял настолько одуряющий, что перекрывал абсолютно все другие, и от него кружилась голова.

Скрепя сердце, Острон принял решение остановиться в Умайяде на пару дней. Во-первых, в библиотеке могли найтись ответы на некоторые вопросы, волновавшие его, а во-вторых...

Ну, во-вторых была Сафир.

Старейшины города, услышав о их просьбе, были глубоко тронуты. Предлагали даже устроить пышное гуляние, – ведь не каждый день в их сабаине женятся Одаренные, – только Острон мягко, но решительно отказался. Тем не менее в тот вечер в аштемаре Умайяда собрались люди: конечно же, все их спутники желали присутствовать, и господин Анвар, хотя и не отправлялся с ними дальше, тоже.

Конечно, он часто и раньше воображал себе собственную свадьбу, но никогда не думал, что это будет... так. Какая-то из женщин сабаина дала Сафир свое подвенечное платье, и она была прекрасна, словно цветущая вишня. Самый уважаемый в сабаине старейшина соединил их руки, и они принесли свои клятвы.

Отныне они будут делить счастье и горе, жизнь и смерть.

Хотел Острон того или нет, тем вечером на большом постоялом дворе, где они остановились, собралась толпа народа. Играли музыканты, люди смеялись и разговаривали друг с другом; казалось в те моменты, что все беды отступили и оставили их, хотя бы на время, но в покое.

– Она красивая, – мечтательно сказал Леарза, смотревший, как Острон и Сафир танцуют. Алое платье молодой жены стелилось облаком, в темных волосах ярко блестели драгоценные камни, подаренные старейшинами Умайяда.

– Только в присутствии Лейлы этого не говори, – рассмеялся Абу Кабил. Они были в числе тех немногих, кто не стал танцевать, и сидели у стены, за низким круглым столиком. Помимо них двоих в подушках неподалеку похрапывал Дагман, который опять перебрал арака, и читал книгу господин Анвар. Во всяком случае, пытался читать.

– Абу, а ты любил когда-нибудь? – спросил Леарза. Кузнец почти удивленно фыркнул.

– Чего это ты спрашиваешь?

– Мне интересно, как это. Когда я смотрю на них, я думаю, они очень счастливы.

– Э, парень, тут я тебе не помощник. Как-то так вышло, что всю жизнь у меня на первом месте стояли другие вещи, – Абу развел руками. – Вроде новых сплавов, ха-ха.

– Любовь – это чушь собачья, – со стороны донесся голос Дагмана. – Ну да, сколько-то ты, может, и будешь от нее счастливым, но большую часть времени она приносит одну боль и страдания.

– О, наш почтенный нахуда, – смешливо сощурился Абу Кабил, – небось в пятнадцать лет был отвергнут дамой своего сердца и с тех пор затаил обиду на всех женщин мира.

– Пошел ты, Абу.

– А как же то, что любовь спасет мир и все такое?

– Идиот. Там вообще-то была красота, – хмыкнул Дагман, – и в любом случае, я считаю, любовь скорее его разрушит.

Леарза неуверенно улыбнулся. За прошедшее время он довольно хорошо, как ему казалось, узнал Абу Кабила и господина Анвара, с которым много разговаривал, но о маарри-капитане не знал почти ничего.

– Он неглупый человек, – Абу подмигнул Леарзе, когда Дагман отвернулся, укладываясь в подушках по-новой, – но выпивка – его слабое место.

– Он ведь был капитаном корабля, правда?

– Ага. Торговал с жителями Халельских островов. Слышал о таких?

– Да, – в глазах Леарзы загорелось любопытство. – А правда, что они совсем дикие и не знают никаких богов?

– Ну, это ты бы у него спрашивал, когда он проснется, – рассмеялся кузнец.

Тут к их столику подбежала одна из молоденьких девушек, остановилась и смущенно улыбнулась Леарзе.

– Пойдем танцевать? – спросила она. Леарза растерялся, и уши у него начали краснеть, но под насмешливой улыбкой Абу Кабила он поднялся на ноги.

– Пойдем.

Абу Кабил вальяжно откинулся на подушках, глядя им вслед; Анвар поднял глаза от своей книги.

– Любовь разрушит мир, – пробормотал Абу. – Он, конечно, загнул. Но может быть, он в чем-то прав.

– Если рассматривать этот вопрос в философском смысле, то он прав, без сомнения, – отозвался Анвар.

***

Он почти вылетел на террасу, разгоряченный и пылающий не хуже факела, а там его встретил холодный горный воздух и вездесущий запах лип. Леарза остановился и глубоко вдохнул. Ночь уже давно вступила в свое право, но веселье продолжалось, и даже нахуду Дагмана растолкали и потащили танцевать, насколько он видел.

А здесь, на темной террасе, попыхивая крошечным огоньком самокрутки, сидел Бел-Хаддат. Он устроился прямо на досках, скрестив ноги, и задумчиво смотрел вдаль, и Леарзе вдруг подумалось: сидеть тут, когда все веселятся внутри, должно быть, ужасно одиноко.

Он, конечно, много думал за прошедшее время. О своем отношении к этому человеку, так легко забравшему жизнь маленького ребенка. О своем отношении к случившемуся в Кфар-Руд. Леарза привык думать обо всем, что беспокоило его, раскладывать по полочкам и наклеивать ярлыки. Это как будто уменьшало боль от пережитого, делило ее на маленькие кусочки, которые кололи его уже не так сильно. Конечно, насовсем это его от боли не избавляло, но все же делало возможным терпеть и мириться, а временами даже забывать.

Одно для себя Леарза вычленил еще в первое время, горькое, но твердое: Бел-Хаддат невиновен. Что он, Леарза, будет чувствовать по отношению к этому человеку, он еще не уяснил, но Бел-Хаддат невиновен, и точка.

Отчасти потому теперь Леарза, не до конца уверенный, правильно ли делает, подошел к краю террасы и уселся чуть поодаль от Бел-Хаддата. Все равно он уже оттанцевал себе все ноги и хочет отдохнуть. К тому же, в зале трактира ужасная духота.

Бел-Хаддат молчал, даже никак не дал понять, что заметил его. Но Леарза знал, что заметил: он уже давно выучил, что угрюмого Ворона невозможно застать врасплох.

– Скажи, почему ты идешь с Остроном? – спросил Леарза. Самокрутка Бел-Хаддата ярко вспыхнула, когда тот затянулся.

– А почему идут все остальные? – отозвался тот.

– Я могу только сказать, почему иду я, – вздохнул китаб. – Потому что мой дедушка видел сон. Это звучит глупо, конечно. Но сны моего дедушки вещие.

– Хоть один его сон сбывался?

– Э... не знаю, – растерялся Леарза. – Но...

Бел-Хаддат рассмеялся. Кажется, он впервые смеялся за все это время; у него даже смех был холодный, совсем не веселый.

– Ты переложил ответственность на своего дедушку, – сказал Бел-Хаддат. – Потому что это было проще всего. На самом деле ты идешь за Остроном потому, что не знаешь, чем тебе заняться в жизни. Острон подобен ориентиру, он как якорь.

Леарза надулся.

– Вообще-то я спросил о тебе, почему в результате мы говорим обо мне?

– Потому что тебя легко сбить с мысли, – ответил Ворон. – Должно быть, я пошел с Остроном для того, чтобы помочь ему. Я долгие годы и без него бродил по горам Халла, отыскивая хоть намеки на Одаренного Хубала.

– Почему же ты искал Одаренного? – удивился Леарза.

– Потому что когда-то давно я услышал одну историю, – сказал Бел-Хаддат. – Ты смышленый парень, возможно, ты тоже слышал что-то об этом. Хотя, может, отнесся к ней как к очередной сказке. Это история об Эль Кинди.

– Конечно, у нас много историй ходит об Эль Кинди, ведь он был Одаренным Хубала, и знаменитым, – осторожно сказал Леарза. – Некоторые даже утверждают, что он был первым Одаренным.

– Он был первым настоящим Одаренным, – кивнул Ворон. – Как Эль Масуди у нари. Они жили в одно время и все вшестером собирались пойти в горы Талла, чтобы там сразиться с темным богом. Но Эль Кинди был особенным.

– Почему?

Бел-Хаддат криво усмехнулся.

– Не скажу. Хочешь – сам отыщи эту историю в библиотеке Умайяда, я нашел ее именно там.

– Может, это потому, что Эль Кинди предвидел будущее, – предположил Леарза. Бел-Хаддат помолчал, выпустил струйку дыма из носа.

– ...Все больше убеждаюсь в твоей сообразительности, – наконец сказал он. – Да, Эль Кинди предвидел будущее. Все знают, что произошло в горах Талла, когда Эль Масуди повел свой отряд. Но мало кто знает, что было потом. Часто историю безбожно перевирают. А знаешь, почему?

– Почему?

– Потому что Эль Масуди погиб в той битве, – пояснил Бел-Хаддат. – И трое других Одаренных. Они одержали победу ценой своей жизни. В живых после того остались только Набул, Одаренный Ансари, и Эль Кинди.

– ...Должно быть, непросто ему было, – заметил Леарза. – Я давно уже думаю о том, каково это – знать будущее. Ведь получается, он знал, что его друзья погибнут, и ничего не мог сделать.

– Да, – неопределенно отозвался Бел-Хаддат. – Эль Кинди дожил до глубокой старости в отшельничестве и был похоронен в месте, которое сейчас известно как Бакхтанасар. Говорят, он был очень несчастлив.

Леарза помолчал.

– И все-таки я бы хотел знать, что ждет нас в будущем, – сказал он. – Только даже не в том, до которого доживу я сам, а в далеком, невероятном будущем, которое наступит после моей смерти. Когда я еще думал, что Одаренных больше не существует, и темного бога тоже, я много мечтал об этом.

Бел-Хаддат потушил окурок о землю, перегнувшись через край невысокой террасы.

– И как же ты видишь себе это будущее? – спросил он. Леарза улыбнулся в темноту.

– Я думаю, когда-нибудь племена победят одержимых и темного бога, – ответил молодой китаб, – и больше не будет войны. Тогда люди направят все усилия не на то, чтобы хорошо драться, а на то, чтобы сделать жизнь лучше. Будут строить большие, красивые дома, научатся всяким вещам... ну там, не знаю, летать, например.

– Как же ты представляешь себе летающих людей? Они что, отрастят крылья?

– Нет, но может, придумают какие-нибудь приспособления для полета, – пояснил Леарза. – Я как-то думал, почему птицы держатся в воздухе, и пришел к выводу, что это потому, что они все время как бы отталкиваются от него крыльями. Я тогда долго стоял и махал руками, отчего мама напугалась и решила, что я сошел с ума. Но я просто проверял и обнаружил, что действительно, когда с силой взмахиваешь руками, тебя как будто отрывает от земли.

– Отчего же это происходит?

– Ну, потому что воздух – это тоже... это не просто пустота. Пустоты не бывает, это неестественно, и природа всегда стремится заполнить пустоту.

– Приспособления для полета, – усмехнулся Бел-Хаддат. – Ну, и какими же они могут быть?

– Шар, наполненный горячим воздухом, – предложил Леарза. – И, может быть, какое-нибудь устройство, которое бы постоянно подогревало этот воздух. Я пробовал как-то, взял бычий пузырь и держал его над спиртовкой, а он потом взлетел.

– То есть, если люди однажды изобретут приспособления для полета, – сказал Ворон, – тогда они смогут полететь в небо. Посмотреть на звезды.

– Да! – воскликнул Леарза: Бел-Хаддат неожиданно попал в точку. Этот вопрос занимал его самого очень долгое время. Он часто смотрел в небо по ночам и думал, что когда-нибудь люди смогут подняться туда и посмотреть, что там. Узнают наверняка, из чего там все сделано. Он мечтал быть тем, кто полетит туда, хоть и знал, что вряд ли это сбудется в его время.

– Так ты хочешь посмотреть на звезды, – негромко сказал Бел-Хаддат.

– Сильнее всего на свете, – признался Леарза. – Пока не началось... это все, я собирался как-нибудь сделать шар побольше и попробовать взлететь на нем.

– Не страшно тебе было?

– Почему мне должно было быть страшно?

– А если бы шар начал падать с большой высоты?

– ...Я как-то не подумал, – Леарза опустил голову. – Н-не знаю, я обычно не вспоминаю... о таких вещах. А потом у меня в руках опять взрывается какая-нибудь смесь, и я остаюсь без бровей.

– Смелый, значит?

– Нет. Я... я просто дурак, – признался китаб. – Знаешь, на самом деле я думаю... что это ты смелый. А я всего лишь трус.

– С чего ты взял? – хмыкнул Бел-Хаддат.

– Тогда... в тот раз, на перевале, – тихо сказал он, – ты взял на себя большую ответственность. Я бы никогда не смог взять на себя такой груз. Я много думал об этом... я просто испугался. Я... плохой человек, хуже тебя. Я смотрел ей в глаза и думал только о том, что мне страшно. И ни о чем больше...

Бел-Хаддат резко поднялся на ноги; Леарза не посмотрел на него, остался сидеть, сгорбившись, на краю террасы.

– Ты не трус, – сказал Ворон. – И не плохой человек. Ты честный человек, Леарза. Это многого стоит.

Он сказал это и ушел, растаял в темноте. Леарза еще долго сидел в одиночестве, глядя в ночь. Он не плакал; он ни разу не плакал после Ирк Эль Амара, но в его серых глазах медленно кружились невидимые снежинки.

***

Глубокая ночь давно окутала собой сабаин Умайяд, но в зале трактира все еще было не пусто. Одиноко горела свеча на одном из столиков, и свет мерцал в глазурованном графине, в мутно-белом содержимом пиалы, в ее глазах. Она не помнила, сколько выпила. Возможно, если бы Ханса не разбавлял ее арак водой, пока она не видела, она бы уже была в беспамятстве. Впрочем, ей сейчас ничего так хотелось, как беспамятства.

В последние дни Лейла хорохорилась, но и она понимала, что все уже потеряно. Какого только ее угораздило влюбиться в этого идиота?

В отражении в графине мелькнула чужая рука, которая шустро выхватила пиалу у нее из-под носа, и Лейла не успела ничего сделать. Девушка сердито вскинула лохматую голову; позади нее стоял Ханса, который с невозмутимым видом опрокинул содержимое пиалы себе в рот.

– А ну поставь, – сказала она. Он послушался, только пиала-то уже была пуста. Лейла схватилась за кувшин, он резко перехватил ее руку; хоть это и было бесполезно, – по силе с ним состязаться ей уж точно не было смысла, – какое-то время Лейла тщетно пыталась вырвать кувшин, но в итоге они лишь расплескали арак по столу.

– Хватит тебе пить, – буркнул Ханса и все-таки отобрал его, поднял высоко над собой. Лейла разъяренно фыркнула и повесила голову.

Ханса постоял, глядя на нее сверху вниз, потом сел рядом на подушку и налил арак в пиалу, быстро выпил сам, не разбавляя. Лейла молчала и закрыла лицо руками.

– Это на тебя прямо не похоже, – заметил молодой марбуд. – А как же посмеяться и пойти дальше?

– Я не могу просто пойти дальше, – ответила она хриплым голосом. – Ты понимаешь? Я впервые в жизни... настолько сильно полюбила кого-то. В чем справедливость, Ханса? Почему именно тогда, когда я в человеке души не чаяла, он взял и предпочел другую?

– Ты дура, что ли, искать в жизни справедливость, – пробормотал он. – К тому же, ведь никогда не знаешь, что будет потом. Может, твоя судьба не с ним? Может, всего через пару месяцев ты уже будешь рада тому, что факел все-таки женился не на тебе.

– Через пару месяцев!..

– В конце концов, чем тебе Элизбар не нравится?

– И ты туда же! – разъяренно воскликнула Лейла, схватила кувшин и попыталась стукнуть его, но Хансу так просто было не стукнуть, он легко поймал ее руку и заставил вернуть посуду на место. – Глаза бы мои его не видели!.. – добавила она, отворачиваясь, и неожиданно из ее глаз брызнули слезы. – Только напоминает, знаешь, зачем я!..

Ханса вздохнул и мягко, но решительно взял ее за локти, хотя она пыталась сопротивляться, привлек к себе. Лейла какое-то время сердито пихала его в грудь, но потом смирилась, принялась горько всхлипывать. Они так давно знали друг друга; с рождения. В детстве Ханса был неуклюжий и худой, как палка, часто расшибал себе в кровь локти и колени и нередко ревел, и именно Лейла была его главным утешителем, обрабатывала ссадины мазью и умывала зареванного мальчишку.

Времена менялись, и хотя ей по-прежнему казалось, что перед ней тот самый мальчишка из ее детства, на самом деле Ханса давно вырос и перестал плакать много лет назад.

Сегодня она с легким удивлением вспомнила об этом.

– Может, так и надо, – пробормотал Ханса, гладя ее по спутанным волосам. – Мы с тобой не самые прекрасные люди на свете, сама знаешь. Если уж по справедливости, которой ты хочешь, нам и не полагается звезд с неба. Если бы Острон знал, сколько невинных людей пострадало из-за нас, он бы, может, был совсем не так добр с нами.

– Нет, был бы.

– ...Неважно. И все-таки, чем тебя так бесит Элизбар?

– Он бородатый!

– И чего?

– Фу, – Лейла подняла голову, истерично рассмеялась сквозь слезы. – И у него карие глаза.

– У меня тоже, – надулся Ханса.

– Тебе можно! А мне больше нравятся зеленые, – вздохнула она.

– Ну и? И это все причины?

– Элизбар думает только о себе, – посерьезнела Лейла, принялась утирать слезы с щек. – Я думаю, он ни за что не придет на помощь, только если из корыстных побуждений.

– Так это прямо как мы с тобой.

– Ну Ханса, ну нет!.. – она судорожно вздохнула. – Может, оттого меня только сильнее тянет к Острону. Он не такой, как мы. Он... как будто прямиком из сказки.

– Принц на белом коне, – ехидно вставил Ханса.

– Ах ты!.. – завопила она, хватаясь за подушку. Какое-то время Ханса, хохоча, уворачивался от нее, пока Лейла окончательно не запыхалась и не свалилась, споткнувшись обо что-то. Она нервно отдувалась неподалеку от него, а он развалился в подушках и сказал:

– Я думаю, просто ты достаточно хорошо знаешь Острона. Да и он весь как на ладони. А вот Элизбара ты не знаешь. Может, он совсем не такой, как тебе кажется.

***

– Наконец-то, – нахмурился он.

Последние дни прошли бурно. Прибывали племена. Рыжий плут Таймия с отрядом последователей Джазари, вооруженных шашками и алебардами, прибыл на следующий день после него. Они несли свои зеленые знамена и бодро пели походную песню, они представляли собой знатное зрелище, тысяча отборных бойцов Джазари в блестящих кольчугах. Предпоследним явился Салим, и тоже во главе полуторатысячного отряда последователей Сирхана, глаза Салима были дикими, как и всегда, а на его плече сидел его любимый орел.

И вот сегодня, когда Набул и Таймия уже решили, что он не явится, – он приехал.

Один.

Под белым бурнусом – весь в черном и на вороном жеребце.

– Мы уже думали, что ты не приедешь, Джахар, – хмуро сказал Мансур Эль Масуди, встречавший его на ступенях крепости Бурдж-эль-Шарафи.

– Ты знал, что я приеду, – возразил тот, спешившись. Ветер трепал его каштановые волосы. У него были странные глаза; глаза, которые никогда не нравились Эль Масуди. В них было что-то... но Эль Масуди знал, что он видит будущее, и потому не придавал взгляду Джахара особого значения.

– Я – да, но не остальные.

Эль Кинди коротко усмехнулся однобокой усмешкой. Взглянешь – как ни крути, не боец. Низкорослый, худой, неуклюжий как будто. Ходит так, словно боится споткнуться. Черты лица мелкие, ломкие. Эль Масуди, впрочем, как никто другой знал, что впечатление обманчиво.

Он схватился бы с Абу Катифой или Салимом, с Набулом или Таймией; но он опасался Эль Кинди. Эль Кинди всегда знает, как ты поставишь ногу и когда поднимешь руку. Эль Кинди всегда делает то, чего ты ждешь от него меньше всего.

– Я должен сказать тебе, – произнес Джахар, хмуря тонкие брови. Его странные глаза смотрели на Мансура в упор. – Ты не одобришь этого и не поймешь, но я должен.

– Ты знаешь, что ждет нас в будущем, – усмехнулся Эль Масуди, – ты об этом хочешь говорить со мной?

– Конечно. Я знаю, – в уголке рта Эль Кинди залегла будто горькая складочка, но ему могло и показаться. – Вы отправитесь в этот поход и одержите победу. И я знаю также то, что если что-нибудь из того, что я скажу здесь и сейчас, нарушит установленный ход событий, я сойду с ума. Я готов пожертвовать своим рассудком, Мансур. Я всем готов пожертвовать. Я заклинаю тебя, откажись от своей идеи.

– О чем ты говоришь, – без выражения сказал Эль Масуди.

– Этот поход принесет куда больше горя, чем ты можешь представить себе. Вы принесете потомкам Эльгазена победу, но ваши потомки будут страдать. Я видел будущее на много лет вперед, и оно ужасно, Мансур. Я предпочту сойти с ума и ничего больше не видеть, чем видеть... такое.

Он молчал, глядя на Эль Кинди долгим взглядом.

Он знал этого ублюдка долгие годы, с самого детства, и никогда не мог доверять ему до конца. Он считал, это было из-за легкого беспокойства, возникавшего в присутствии Эль Кинди: тот знал, что ты сейчас скажешь или сделаешь, и это невероятно раздражало.

Теперь он понял, что это было не единственной причиной.

Эль Кинди никогда не говорил правды о своих видениях.

– Ты трус, Джахар, – глухо произнес Эль Масуди. Его лицо потемнело. – Признайся, ты лжешь мне. Ты видел нашу смерть. Видел и испугался ее, и решил, будто безумие предпочтительней смерти.

– Я клянусь Хубалом, – кротко сказал Джахар.

– Я не верю ни тебе, ни твоему Хубалу!

Жалкий трус! Трус и червяк, предатель! Предпочесть безумие смерти, что может быть... глупее, позорнее!

Трус! Трус! Предатель!..

Трус, звучал в голове холодный бесполый голос. Предатель. Твоя кровь все-таки открыла тебе правду, нари.

Вдох. Выдох. Лед растекается по телу... если у него есть тело.

В такой кромешной тьме было не разглядеть.

Отголоски ярости Эль Масуди все еще бродили по жилам... по призракам жил.

– Заткнись, – сказал Острон. – Что ты можешь знать об этом.

Но я знаю, был ответ. Ведь я – Асвад, убивший Эль Масуди и его соратников.

– Ты врешь!

О нет. Эль Масуди погиб в моем городе, нари. Возможно, если ты доберешься до Эль Габры, ты найдешь его останки. А может, и не найдешь... знаешь, после того, что тогда случилось, от него, скорее всего, даже пыли не осталось.

– Оставь меня в покое!

Так проснись, глупый нари. Пока что я еще недостаточно овладел тобой, чтобы ты мог слышать мой голос наяву. Проснись и не ложись больше спать. Мучайся. Страдай. Наконец ты сойдешь с ума от отсутствия сна.

Острон усилием воли взял себя в руки. Это всего лишь сон. Темный бог не может ничего сделать ему, как бы ни желал. Это всего лишь сны, всего лишь разговоры.

Возможно, это даже можно использовать против темного бога? Халик любил повторять, что болтливый враг – полврага...

Вряд ли, будто услышал его мысли, заметил бесплотный голос. Ты думаешь, что можешь перехитрить меня, глупый нари. Но у меня на счету тысячи лет опыта, а ты не в состоянии перехитрить и ребенка.

– Во всяком случае, – хмуро сказал Острон, – я не позволю обманывать себя. Что бы ты ни говорил, тебе не посеять семена сомнения в моем сердце.

О, они уже посеяны.

– Это не так.

Все-таки проверь свою кровь, нари... проверь ее. Книги знают истину. И, конечно, люди вокруг тебя тоже знают истину, но люди имеют привычку скрывать правду, а книги молчать не умеют.

Холод стал окончательно невыносимым, и Острон резко вскинулся, хватая воздух ртом.

Темно.

Он оглянулся. Это был короткий, но неприятный миг: он не мог вспомнить, где он и что делает. А потом из темноты вдруг поднялась чья-то рука и мягко коснулась его локтя.

– Тебе опять снился сон, – прошептала Сафир.

– ...Да, – выдохнул он, приходя в себя. Слава Мубарраду. Сафир рядом. Это значит, что все хорошо... все хорошо.

– Иди ко мне, – позвала она. – Ты такой холодный.

Он послушно прянул к ней, под одеяло, которое, оказывается, во сне сползло с него; теплые чужие руки обняли его за шею. Острон прижался к ее груди щекой.

– Я ненавижу эти сны, – тихо сказал он. – Он говорит со мной, он все время говорит неприятные и странные вещи, а я не знаю, чему можно верить, а чему нельзя.

– Не верь ничему, – предложила Сафир, ероша его волосы пальцами. – Ведь это темный бог, все знают, что ему нельзя верить.

– Но в некоторые вещи невозможно не верить.

– Так проверь их, – сказала она. – Вместо того, чтобы бесконечно думать об этом и сомневаться, не лучше ли узнать наверняка, самому.

– Да, – пробормотал Острон. – Ты права.

***

Сабаин Умайяд неспроста известен своей библиотекой; здесь действительно есть чем гордиться, огромное круглое здание было выстроено еще в незапамятные времена и с тех пор только заполнялось книгами. В основном, правда, то были труды самих китабов, но здесь можно было найти и авторов других племен, и даже какие-то очень древние тома, иногда написанные на непонятном языке, бережно хранимые библиотекарями Умайяда.

Он пришел туда ранним холодным утром, вспоминая о том, как впервые оказался в библиотеке Тейшарка год назад. Тогда он был глупым юнцом, в жизни своей не видевшим такого количества книг; теперь огромным залам с высокими полками было не удивить его, хотя что-то внутри скорбно сжалось: это было место, в которое стремился Басир, но так и не попал сюда.

Что бы он отдал для того, чтоб Басир мог бесшумно ходить между этими сотнями полок, листать старые тома и негромко переговариваться с другими библиотекарями!

Первым знакомым лицом, которое он увидел, стало лицо господина Анвара. Круглощекий китаб-ученый заметил Острона издалека и поспешил к нему, радостно улыбаясь.

– А, кто пожаловал в цитадель мудрости племен! Одаренный Мубаррада собственной персоной.

– Доброе утро, господин Анвар, – коротко улыбнулся тот.

– Никак тебя интересуют сведения о Даре? – приняв деловой вид, осведомился Анвар. – Или о темном боге? Только скажи: я помогу тебе искать, юноша. Кстати, я уже отложил кое-какие книги, которые могут показаться тебе интересными. Хоть я и не иду с вами дальше по этому трудному пути, я помогу вам, как сумею.

– Я благодарен тебе, господин Анвар, – сказал Острон. – Я действительно пришел за знаниями, и твоя помощь мне не помешает. Скажи, есть ли здесь сведения об Эль Кинди?

– ...Конечно, есть, – немного озадаченно кивнул тот. – Целая масса. Я даже где-то видел его портрет, грубый набросок, сделанный, если верить надписи, одной из его жен.

– Так это правда, – пробормотал Острон, уже когда они пошли по широкому коридору, пол в котором был выложен мраморными плитами. В мраморе отражались блики огней; стены коридора закрывали богатые гобелены, которые ткались, должно быть, не одно поколение.

– Что?..

– Что в древние времена у Одаренных было принято иметь много жен.

– О да, – благодушно согласился Анвар. – Источники расходятся в цифрах, но по самым минимальным данным, у Эль Кинди было шесть жен, а больше всего их было у Эль Масуди: авторы называют от тринадцати до двадцати. И это не считая права первой ночи...

– Какого права?.. – растерялся Острон.

– Ну, в те времена для любой женщины считалось великой честью зачать ребенка от Одаренного, – пояснил Анвар. – Этот обычай ушел в прошлое сравнительно недавно, около трех веков назад. Думаю, ты о нем слышал только в сказках.

– ...И от Исана, – буркнул парень; Анвар тем временем свернул в один из широких залов, заставленных шкафами. Между шкафами стояли узкие столы, и за тем, к которому направился ученый китаб, явно кто-то долго и упорно трудился, раскладывая тома по разным стопкам. Анвар уверенно взял одну из книг, лежавших сверху, быстро пролистал ее.

– Вот, – сказал он. – Посмотри. Это, скорее всего, было срисовано с оригинала, но копия довольно хорошая.

Между страницами книги был вложен ветхий листок пергамента. Острон замолчал, рассматривая это лицо.

Он видел это лицо. Тонкие, будто ломкие черты, непослушные темные волосы. Рот – рана, чуть скошенный на одну сторону, и глаза...

Он даже потряс головой: конечно, на рисунке этого было не видно, но лицо Эль Кинди слишком живо было в его мыслях, и он хорошо помнил эти странные глаза.