Текст книги "Двадцать и двадцать один. Наивность (СИ)"
Автор книги: Das_Leben
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 51 страниц)
– Ну, так… Что конкретно тебя интересует? – с ноткой скептицизма спросила Виктория.
– Стал ли Троцкий большевиком в мае?
– Нет, конечно, но… к концу мая Каменев с Лениным всё-таки добились расположения межрайонцев и… лично Троцкого.
– Ну, Слава Богу, а то я так переживал за Каменева. Кстати, кто такие межрайонцы?
– Это группа социал-демократов, которые, можно сказать, ещё не решили за кого им быть: за эсеров, меньшевиков или большевиков. Туда входили многие, в том числе Троцкий со своими сторонниками.
– Ясно. А что с Зиновьевым? Он же негативно относился к Троцкому.
– Мягко сказано. Григорий Евсеевич так же как Коба возненавидел Троцкого… Да мать его, куда он едёт! Кто ему права выдал?!
Сначала юноша смутился такой оценке личности Зиновьева, но через мгновение понял, что последняя фраза была адресована лихачу на “тойоте”. Подождав несколько секунд, пока «русская душа» выговориться, Миша решил продолжить.
– Что возненавидел это понятно, а почему?
– Совсем соображать не хочешь? Он боялся, что Ленин променяет его на более умного и знаменитого. Но эта опаска и зависть оказались напрасными.
– Почему же, вполне обоснованная зависть. Я бы тоже завидовал…
– Ленин не спешил доверять Троцкому, не так много времени прошло с их взаимной вражды, а Зиновьев этого не понял. Он видел, как унижается Ильич и решил, что после того, как Троцкий поломается и согласиться, будет не нужен Ленину.
– А Коба?
– А попробуй сам догадаться? – и Виктория пытливо посмотрела на юношу. Этот вопрос загнал его в угол, и он решил ответить стандартной заготовкой:
– Хм… даже не знаю. Может быть, вёл себя так же как и Зиновьев? Завидовал, да ещё он так себя повёл с Троцким при первой встрече…
– А вот и нет! Коба был умнее Зиновьева и понял, что «второй ферзь» может послужить и в положительную для Кобы сторону: объединит его с Каменевым и Зиновьевым ещё сильнее. Взаимная ненависть сильнее любой взаимной симпатии, а ещё Ленину нужен был человек, который время от времени мог бы «подрезать Троцкому крылья», досаждать ему, указывая, что тот лишь ферзь, а не король в этой партии.
– И… этим человеком стал Коба, – закончил Миша.
– Так и началась их вечная вражда и ненависть, но мы сошли с пути объективности и хронологии. Пока мы успешно перешли к июню.
– Ленин говорил Каменеву, что должен был быть какой-то съезд…
– Выучи это название: Первый Всероссийский Съезд Советов.
– Ага…
–Повторяй!
Миша с досадой выдохнул и повторил:
– Первый Всероссийский Съезд Советов, довольна?
– Безумно… – процедила Виктория.
– И чем же важен этот съезд?
– Почитаешь и узнаешь.
– А вкратце никак?
– Ты совсем обнаглел! Ничего что мне за тебя отдуваться перед шефом пришлось? Скажи спасибо, что я не заставила тебя прочитать биографию Церетели, – возмутилась Викторию, давя на педаль газа, так что парня отбросило назад.
– Ну, спасибо за это…
– А вот Керенского прочитаешь, хотя бы в википедии.
– Да чёрт! Чем этот Керенский отличается от Це.. Цере.. Церетели.
– Да??? А чем Иван Грозный от Бориса Годунова отличается? А Обама от Буша? Наверное, это один и тот же человек? Никогда ещё не слышала подобной глупости…
– Можно было бы привести в пример Путина и Медведева… – надулся Миша.
Виктория задумалась и покачала головой.
– Нет. Плохой пример.
====== Глава 18. Приключения на летнем конгрессе ======
– Итак… – Михаил Орлов непринуждённо рухнул на фиолетовый диван. – Давай договоримся, сегодня я так и быть весь день посвящаю всероссийскому съезду, а завтра ты меня не будишь до десяти… и купишь мне «пантерку».
– Во-первых, если я забрала тебя к себе и позволила здесь жить, то это не значит, что ты можешь вести себя здесь как дома! Такого приглашения не было, считай, что это то же рабочее место. Во-вторых, если ты не понял смысл слов «важность первого Всероссийского съезда советов», то я объясняю: это значит, что на изучение этого события уйдёт не один день и не одни выходные, даже у человека, имеющего степень образования в этом профиле, что уже говорить о тебе: даже не знаешь, как расшифровывается РСФСР. О том, чтобы высыпаться, можешь не мечтать. Детство закончилось, а я церемониться не буду! И, в-третьих, я никогда не потрачу свои деньги даже на такого дегенерата, как ты, покупая эту гадость. Травиться ей при мне я не позволю! Могу купить сок: апельсиновый, яблочный, цитрусовый…
Михаил надулся, поняв, что с ней как-либо спорить бесполезно (идеальная замена старшему брату, мамы и всех других родственников) и оскорблено сказал:
– Купи мне калия… цианистого…
– Не веди себя как Ленин на смертном одре! Смотреть противно… так, где альманах…
Виктория ушла в другую комнату, из которой юноша услышал грохот падающих книг. Вскоре девушка вернулась со стопкой из пяти книг: три из них были посвящены биографиям Ленина разных авторов, в четвертой: небольшой по размеру, было написано полностью об этом съезде, а пятая – самая массивная, оказалась «древней» советской энциклопедией.
– Это слишком медленная и мучительная смерть. Мне что, нужно будет… прочитать всё это? – с дрожью в голосе спросил Миша, разглядывая обложки.
– Не всё, в четырёх только то, что выделено маркером, а одну, увы, придётся прочитать.
– Ещё же архивы... а что со мной будет, когда я перейду к октябрю?
– Я не вижу смысла копаться в архивах, по июню их уже давно разобрали и без нас. Ты не представляешь, сколько книг написано по этому съезду, но… вот в этих написано самое основное, без излишеств.
– Ты говорила взять папку… – осторожно напомнил Миша начальнице.
– Ах да, это тексты обращений. Стоит прочитать их полностью, если хочешь всё понять. Благо, Ильич не выражался сложными оборотами, был ближе к народу. Всё для тебя – дегенерат!
– Иди лучше в магазин… так и быть… мне апельсиновый.
Виктория удовлетворительно кивнула, накинула белую куртку и, прозвенев ключами, вышла, заперев дверь.
Миша остался один. Сначала он недолго лежал на диване, смотря в окно. «А что если найти у нее ноутбук? Можно же прочитать краткое содержание. А что…всегда прокатывало».
Юноша, вскочив с дивана, стал лихорадочно искать либо планшет, либо ноутбук, но ничего подобного не нашёл. Надо бы остановиться на описании квартиры Виктории подробнее. Квартира была небольшой, состояла из трёх комнат, кухни, длинной лоджии, ванной само собой. Но дизайн и расстановка мебели в комнатах было таким грамотным, что даже визуально это делало квартиру просторнее, чем она есть на самом деле. Главной особенностью жилья Виктории было то, что все комнаты, вся мебель были фиолетовых тонов, которые очень гармонично сочетались с мелким декором оранжевого и фисташкового цвета. На стене одной из комнат (видимо спальне – решил Михаил) были фотообои вида какого-то ночного города, темно-лиловый стеллаж для книг на параллельной стене, и,естественно, везде висели картины: репродукции Дали, Пикассо, Да Винчи и собственного авторства девушки. Кухонный гарнитур тоже был пастельно-сиреневый: на шкафчиках были нарисованы объемные огромные розы, на окнах висели легкие цвета индиго жалюзи. Там же на кухне стояла темно-фиолетовая клетка с белыми решёточками. Сначала юноша принял её за торшер, но, хорошенько присмотревшись, он увидел в клетке огромную белую крысу с темно-синими глазами-бусинками. Мишу невольно взяло отвращение, но само животное было ухоженное: шерсть лоснилась, глазки блестели. Сама крыска была похожа на хомяка, только больше по размеру. Миша даже рискнул засунуть палец в клетку, за что мышь его лениво обнюхала и небольно укусила.
А вот третья комната была заперта на ключ. Мише это показалось очередной странностью Виктории, но он не придал этому значения. Ноутбук парень тоже не нашёл, видимо, он находился в запертой комнате.
В конце концов Миша сдался, поплёлся в гостиную, взял первую попавшеюся книгу и нехотя приступил к изучению событий первого Всероссийского съезда советов…
Петроград. 3 июня 1917 г. Открытие I Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов.
...На Съезде присутствовало 1090 делегатов, представлявших 305 объединённых Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, 53 областных, губернских и районных объединения Советов, 21 организацию действующей армии, 5 организаций флота, 8 тыловых воинских организаций. О своей партийности заявили лишь 777 делегатов, среди них оказалось 285 эсеров, 248 меньшевиков, всего 105 большевиков, 32 меньшевика-интернационалиста, 10 меньшевиков – объединенцев, ещё 24 делегата принадлежали к другим фракциям и группам.
Шёл второй день конгресса. На повестке дня было обсуждение вопроса об отношении к временному правительству. В красивом просторном белом зале собрались практически все: до начала оставалось всего несколько минут, а люди шумели, что-то обсуждали. Все были нарядными: у всего состава временного правительства были шикарные костюмы, у женщин – платья или яркие блузки. Коба предпочёл не выделяться – остановился на белом френче. Так получилось, что он сидел рядом с самим Ильичом, на черной куртке которого была аккуратно прикреплен красный бантик: видимо, Крупская старалась. С другой стороны от Кобы сидели Рыков, Свердлов, Урицкий и парочка интеллигентных социал-демократов. Большая часть зала конечно кишела меньшевиками и эсерами. И вот заседание началось.
Ираклий Георгиевич Церетели – меньшевик, с особой ярко выраженной важностью, в дорогом смокинге, выглядел, словно Наполеон, встал со своего места, важно подошёл к трибуне: готовился произнести свою победоносную великую речь…
– Как бы он не лопнул от своей напыщенности. А всё из-за поста в министерстве… – как бы “между прочим” сказал Ильич Кобе. Тот коротко кивнул, приготовил блокнот, дабы записать некоторые цитаты следующей речи Церетели:
– …я скажу прямо, товарищи, что в настоящий момент, когда мы ведем нашу международную политику за всеобщий мир, призываем подкреплять ее боевыми действиями нашего фронта, направляем все силы для того, чтобы организовать продовольствие страны, напрягаем все силы для того, чтобы добыть новые финансовые источники доходов государства, – если в этот момент начинается распад государства, начинается по всей России в разных концах то, что недавно происходило в Кронштадте, то есть отказ от признания единой революционной власти, объявление себя самочинной верховной организацией, если это начинается, и если власть не сможет с этим справиться, тогда она должна отложить все законопроекты и мероприятия в области политики, ибо она должна считать, что если она не справится с этими затруднениями, то все остальные будут сметены гражданской войной и развалом революции... Мы знаем, что в настоящий момент в России происходит упорная ожесточенная борьба за власть. В настоящий момент в России нет политической партии, которая говорила бы: дайте в наши руки власть, уйдите, мы займём ваше место…
Церетели свысока оглядел притихший зал и настойчиво добавил:
– Такой партии в России нет…
– Есть такая партия!
Словно гром среди ясного неба прозвучала эта фраза. Все, кто находился в зале, обернулись. Проснулась и зажужжала усыплённая эсеро-меньшевистская аудитория. Делегаты привстали, стараясь видеть того, кто бросил вызов хозяевам. Суетливо завозились в президиуме испуганные руководители. Коба, который отрывками записывал какие-то словечки Церетели и уже клевал носом, вздрогнул. Фраза принадлежала тому, кто сидел справа от него. Коба потрясённо взглянул на Ленина, но, словно опомнившись, быстро записав эту заветную цитату в блокнот, устремил внимательный взгляд на лидера меньшевиков.
Церетели на мгновение замолчал, побледнел, сконфузился, всё-таки сбившись со своего торжественного тона, с дрожью в голосе хотел закончить свою «великую речь»:
– Справа говорят: пусть возьмут власть левые, и затем страна, и мы сделаем соответствующий выбор…
Но естественно, его уже никто не слушал, а к трибуне уже целеустремлённо шёл Ильич. Коба обменялся многозначительным взглядом с Каменевым и Зиновьевым, которые сидели чуть поодаль. Большевистские делегаты воспряли духом, хотя, по мнению представителей других партий, это было совершенно безумным поступком при таком-то малом количестве ленинцев…
– Товарищи, я в тот краткий промежуток времени, который мне предоставлен, смогу остановиться, и думаю это целесообразнее, лишь на основных принципиальных вопросах, выдвинутых докладчиком Исполнительного комитета и следующими ораторами. Первый и основной вопрос, который стоял перед нами, это вопрос, где мы присутствуем, – что такое те Советы, которые собрались сейчас на Всероссийский съезд, что такое та революционная демократия, о которой здесь так безмерно много говорят, чтобы затушевать полное ее непонимание и полнейшее от нее отречение. Ибо говорить о революционной демократии перед Всероссийским съездом Советов и затушевывать характер этого учреждения, его классовый состав, его роль в революции, не говорить об этом ни звука и в то же время претендовать на звание демократов – странно. Нам рисуют программу буржуазной парламентарной республики, которая бывала во всей Западной Европе, нам рисуют программу реформ, признаваемых теперь всеми буржуазными правительствами, в том числе и нашим, и нам говорят вместе с тем о революционной демократии... Советы – это учреждение, которое ни в одном обычного типа буржуазно-парламентарном государстве не существует и рядом с буржуазным правительством, существовать не может. Это – тот новый, более демократический тип государства, который мы назвали в наших партийных резолюциях крестьянски-пролетарской демократической республикой, в которой единственная власть принадлежала бы Советам рабочих и солдатских депутатов. Напрасно думают, что это вопрос теоретический, напрасно пытаются представить дело так, как будто бы его можно обойти, напрасно оговариваются, что сейчас того или иного рода учреждения существуют вместе именно с Советами рабочих и солдатских депутатов. Да, они существуют вместе. Но именно это порождает неслыханное количество недоразумений, конфликтов и трений. Именно это вызывает переход русской революции от ее первого подъема, от ее первого движения вперед к ее застою и к тем шагам назад, которые мы теперь видим в нашем коалиционном правительстве, во всей внутренней и внешней политике, в связи с готовящимся империалистическим наступлением.
Одно из двух: или обычное буржуазное правительство – и тогда крестьянские, рабочие, солдатские и прочие Советы не нужны, тогда они будут либо разогнаны теми генералами, контрреволюционными генералами, которые армию держат в руках, не обращая никакого внимания на ораторство министра Керенского, или они умрут бесславной смертью. Иного пути нет у этих учреждений, которым нельзя ни идти назад, ни стоять на месте, а можно только существовать, идя вперед. Вот тот тип государства, который не русскими выдуман, который выдвинут революцией, ибо иначе революция победить не может. В недрах Всероссийского Совета неизбежны трения, борьба партий за власть…
Сейчас же целый ряд стран накануне гибели, и те практические меры, которые будто бы так сложны, что их трудно ввести, что их надо особо разрабатывать, как говорил предыдущий оратор, гражданин министр почт и телеграфов, – эти меры вполне ясны. Он говорил, что нет в России политической партии, которая выразила бы готовность взять власть целиком на себя. Я отвечаю: «есть! Ни одна партия от этого отказаться не может, и наша партия от этого не отказывается: каждую минуту она готова взять власть целиком»…
В зале овации, аплодисменты. Один из немногих, кто хмуро, с огромной ненавистью и досадой смотрел на лидера большевиков, Церетели негромко произнёс:
– Вы – диктатор, сидите и ждёте того момента, чтобы заполучить всю власть и никогда не отступитесь, но когда вы эту власть получите и взойдете на трибуну, место для нового диктатора будет вакантным…
Коба внимательнейшим образом прослушал и записал всю речь Вождя, отрывисто глядя: то на Ленина, то на коллег-большевиков, то в блокнот, но последнее высказывание Церетели его отвлекло. Он перелистнул страницу в блокноте, записав это высказывание, и подчеркнул двумя чертами. Их-то он и запомнит на всю оставшуюся жизнь... для себя.
–Ох, денёк сегодня был… – протянул Каменев, когда второй день съезда был завершён, итоги были подведены, и все расходились по домам. – Только попробуйте сказать, что день был не потрясающим.
– Не буду, потому что ты абсолютно прав, друг мой, – кивнул Зиновьев, идя чуть ли не вприпрыжку. – Даже лучше, чем те славные недельки в Куршавеле в 1912. Я чувствую, этот съезд мы возьмём!
– А мне, как не хотелось бы портить такую идиллическую обстановку, так не кажется. Надо смотреть на вещи реальнее, Григорий, а как Ильич не старайся, всё равно – мы в меньшинстве. И, скорее всего, я не уверен, но предполагаю, будет взята резолюция меньшевиков, – осторожно предположил Каменев, на что услышал ответ:
– Ты неслыханный пессимист!
Каменев сделал отбрасывающий жест рукой, в своё оправдание:
– Я просто высказал своё мнение.
– Йось, я надеюсь, ты записал речь нашего любимого Ильича? Нужно будет напечатать её в следующем выпуске «Правды». Можно бы даже сделать «Специальный выпуск», посвятить его двум первым дням съезда, – резко переключился фамильярный Зиновьев с Каменева на Кобу, который молча шёл рядом.
– А ты где был? Я не поверю, что ты так заслушался красноречивым обращением Вождя, что забыл обо всём на свете и о том, что ты журналист, – с укором ответил он.
Зиновьев отстранился ото Льва, «подлетел» к Кобе и по-товарищески приобнял его.
– Ты только не подумай, что я так легкомысленно отношусь к своей работе. Ничуть. Я очень бдителен, всё-таки не дилетант, не первый год этим занимаюсь…
Коба сощурил глаза, подозрительно покосился на Каменева, затем снова на Григория.
– Недоговариваешь, Евсеич. Давай без этих затянутых церемоний.
– Он всё это время наблюдал за Троцким, – признался Каменев вместо Зиновьева, за что ему был подарен обиженный взгляд.
– Это очень грубо сказано, я не наблюдал, а проверял его реакцию… – стал оправдываться Григорий, но на лице у Кобы уже появилась снисходительная ухмылка.
–Проверил? Даже не единой цитаты не записал, видимо, действительно что-то важное заметил.
Зиновьев немного затянул с ответом, видимо, неловко было признаться о своей некомпетентности в этой ситуации. И без того его в коллективе не очень любили, а теперь и вовсе задавить могут.
– Ну да, я пристально контролировал все действия объекта, но… никаких подозрительных признаков замечено не было.
Кобе понадобилось все его актерские навыки, чтобы не рассмеяться, при этом сдерживать понимающее спокойное лицо. А вот Каменев сдержать себя не смог.
– Что вы, в самом деле! Да, я до сих пор не доверяю этому меньшевику! Не понимаю я здесь Ильича: как можно доверять бывшему врагу?! Если вы все и потеряли бдительность, то товарищ Зиновьев нет! – ответил уязвленный в самое сердце Григорий. Коба сочувственно закивал головой.
– Согласен с вами. В таких делах нам зоркий глаз не помешает.
Вдруг Каменев замолчал, остановился, тяжело дыша. Коба и Зиновьев обернулись на него.
– Что с тобой, Лёва? – равнодушно спросил Коба, а Каменев, посмотрев на него, промолвил:
– Когда вы упомянули зоркий глаз, я вспомнил… что на заседании забыл пенсне…
На этот раз Зиновьев, решив отомстить Льву, начал смеяться. Коба, подкатив глаза к небу, преспокойно ответил:
–Ничего, завтра заберёшь. Что с твоим пенсне (слово «пенсне» большевик специально выговорил коряво, по-грузински) может случиться?
– Ахах… ну… теперь-то, согласись… нужна… бдительность… партии…– задыхаясь от приступа смеха, проговорил Зиновьев, держась за сердце.
Прохожие недоуменно смотрели на него, осторожно обходя троицу. – Что у нас за власть? Одни шуты. Тьфу… – выругался один рабочий, своей жене.
– Да, ты прав, Иосиф. Кому нужны чужие очки? – проигнорировав выпад Зиновьева, грустно сказал Лев. – Вот только без них я ни черта не вижу.
Коба бесцеремонно взял практически падающего на асфальт Зиновьева за локоть и подтолкнул к Каменеву.
– Гриша-зоркий-глаз, проводи Льва до дома, раз ты у нас сама бдительность, – на манер индейской речи проговорил Коба.
– Так, Коба, я могу на тебя рассчитывать? – на прощание просил Зиновьев. – Ты… записал речь?
– Записал, и не только речь. Не волнуйся, товарищ Зиновьев, выпустим и статью… и газету, и стихи к ней напишем...
– Ты моё спасение! – Зиновьев хотел уже броситься обнять Кобу, но тот сделал предупредительный жест.
– Не стоит, лучше не потеряйте нашего «временно ослепшего» товарища. Сохраните его в целости и сохранности. Завтра нам предстоит ещё один сложный день. До свидания, товарищи.
Теперь, оставив Зиновьева и Каменева, Коба мог спокойно подумать и провести мысленный итог дня. Хоть и было лето, темнело быстро, но большевика даже больше устраивали вечерние сумерки: сосредотачиваешься на мыслях и не отвлекаешься на солнечный свет. «Неужели эти двое действительно рассчитывают взять власть после Ленина? Мне становиться страшно за страну, в таком случае…», – думал про себя Коба, не спеша идя по тротуару. Каменев и Зиновьев вовсе не были ему неприятны, как товарищи они его устраивали, но как коллеги по власти…
– Ловко вы их отшили, Иосиф Виссарионович…
Коба остановился: он слишком хорошо запомнил этот голос, сказанный в его сторону лишь однажды, но этого было совершенно достаточно, чтобы сохранить его в памяти и возненавидеть раз и навсегда…
– Вам не спиться, Лев Давидович? Завтра вам тезисы читать, а клевать носом будет непозволительно с вашей стороны, – медленно ответил он, чуть повернув голову.
–Тезисы читать, как вы сказали, мне вовсе не завтра, и для сна мне вполне хватает четырех-пяти часов…
Троцкий поравнялся с Кобой неспешной, вальяжной походкой. Голос его был спокоен, холоден, равнодушен, но не навевавший сон.
– Вы мните себя Наполеоном. Что вы тут делаете? Любите гулять ночью? – так же сдержано, монотонно спросил Коба. Он не ожидал встретить Троцкого, не боялся его, но на всякий случай держал ухо востро.
– Ночь я не люблю, темнота угнетает. Я хотел поговорить с вами.
– Со мной? С чего бы вы меня удостоили такой честью? – спросил Коба, изобразив удивлённость.
– Это не блаженное снисхождение с моей стороны, как вы подумали. И я не считаю себя Наполеоном. Напротив, я к вам обращаюсь наравне… к товарищу.
– Интересно, о чём вы хотели поговорить со мной, как с товарищем? Я думал, у вас сложились «тёплые, дружеские» отношения с товарищами Каменевым и Зиновьевым.
– Вы любите язвить, Иосиф, а ведь я к вам искренне… вы ведь вовсе не считаете их товарищами.
– С чего такой смелый вывод?
–Это видно невооружённым взглядом, таким же, как у Каменева сегодня вечером…не думайте, я не собирался наговаривать на них, но вы же видите, Иосиф, что эти два объективно совершенно недалёких человека рвутся к власти: они – вторые после Ленина, и, скорее всего они и будут его наследниками… не ваш дружок Каменев, так Зиновьев.
– А вы, Лев Давидович, значит, считаете меня далёким?
– Я в том смысле, что вы лучше соображаете. По вам это видно. Вы выделяетесь среди них.
– Странный комплимент. Вы следили за нами? Давно?
– Это получилось само собой. Можно считать, в отместку настырному Зиновьеву, но, клянусь, мне просто было с вами по пути…
– Так же, как вы «по пути» оказались на милости товарища Ленина? – Коба сощурил глаза. Слишком затянулась до тошноты вежливая прелюдия. – Зачем вы хотели поговорить со мной? О Зиновьеве и Каменеве? Или пооткровенничать не с кем?
– А вы, Иосиф, не ревнуйте. Да, мне этот вариант оказался более выгоден, у нас с товарищем Лениным совпадают взгляды, да и Луначарский оказался очень даже “за”: он давно не видел мадам Крупскую… А Каменев и Зиновьев – два сапога пара, оба, как вы изволили сегодня убедиться, особым умом не блещут, зачем говорить о них, если меня интересуете вы…
– Я?
– Да, вы, товарищ Сталин. Ваши статьи и ваша личность меня заинтересовали… Хм, Ильич о вас по-другому отзывался, вы не тень, ваши действия – возможно, но ваши слова говорят об обратном.
– Тень? Я не понимаю, что вы хотите сказать этим, – Коба вновь изобразил слабое недоумение, хотя в его понимании слова Троцкого значились как вызов.
– Да вы не тень, вам удобнее ей быть, какая выгодная позиция… При этом, вы так каверзно обходитесь с товарищами по рангу… Загадочный вы человек… – вслух рассуждал Троцкий, не сводя глаз с Кобы.
– Возникает такое чувство, будто бы говорите обо мне как о предмете…
Но Троцкий проигнорировал фразу Кобы и продолжал рассуждать.
– Я не ошибаюсь, но меня поражает, как обычный грузин из Гори без образования мог достичь такого достаточно высокого поста в партии, работая при Ленине… Вы ведь даже не дворянин.
Коба помрачнел. Он не понимал: правда ли восхищается им Троцкий или таким наглым изощренным образом унижает. Судя по тому, что Лев не ответил на вопрос Кобы, а их диалог плавно перешёл на красноречивый монолог, побеждало второе.
– Я смотрю на вас и думаю: как это у вас получается так скверно и прямолинейно говорить о людях, при этом оставаться среди них авторитетным несломленным человеком и ещё чего-то добиваться. Двуличный вы человек, однако, – решил парировать Коба. Но Троцкий не был смущен таким вопросом, возможно, он просто не считал Кобу за человека, а возможно, ему часто задавали такой вопрос.
– Обществу, как и человеку в отдельности, свойственно заблуждение. Каждый считает, что мир, соответственно и люди должны крутиться вокруг него, то есть, всё делать, как он хочет... «Мы почитаем всех нулями, а единицами себя, мы все глядим в Наполеоны»… Элементарная психология – всё по Фрейду. И знаете, в чём наш с вами плюс? Мы не зависим от общественного мнения, делаем то, что нам нравиться, так, как считаем нужным мы сами! В этом наша уникальность. А если мы начнём что-то менять, угождая для всех и каждого, то потеряется первоначальная идея вашего замысла, душа станет ущербной, потеряешь веру в свои силы, критики будет ещё больше, а никакой благодарности за потраченные силы и время не будет. И чем такой вариант лучше? Пока мы что-то делаем от сердца, не по чужому повелению, а по собственному хотению, тогда не зря мы живём, тогда наш труд приобретает блеск своеобразия и неповторимости. И пусть говорят, что хотят. Это их право, и критика никогда не помешает, но вы своей душой будете оправданы, сердце будет спокойно, а голова – чиста. Вот в чём моя тайна.
Коба задумался на мгновение. Ход мыслей Троцкого был как никогда близок ходу собственных рассуждений.
– Интересные мысли, видимо, ваша тайна вам помогает, только в чём наше отличие? Странно только вы сейчас говорите это мне, а не вашим соратникам и товарищам...
Но Троцкий снова, словно не услышал последние слова Кобы.
–Скажите, Иосиф, отчего же вы, если согласны со мной, всё повторяете за Лениным? Почему вы пишите так, как хочет он? Вот и ответ на ваш вопрос: почему я более успешен, а вы, всё-таки, всего лишь тень! Ваши слова не совпадают с действиями, это скверно. Но вы верите в свои слова… а это неплохо.
– За меня, Лев Давидович, можете не волноваться: я всегда верен своим словам и принципам, не то, что вы.
Более Троцкий не мог сохранять такое же спокойствие и равнодушие в голосе, как у Кобы. Он властно остановил его рукой, коснувшись плеча Кобы.
– Как же вы не поймёте, что вокруг одного Ленина земля не крутится. Я разве сложно выражаюсь? Всегда нужно делать в выгоду самому себе… или вам выгодно изображать его тень?
– Не суйте нос, куда не надо… – холодно, но настойчиво процедил Коба.
– Значит, я прав! Забавно смотреть на вас со стороны: словно преданный щенок с Вождём, и словно волк в стае Каменева и Зиновьева… хотя, какая это стая…обыкновенное стадо. Любому стаду нужен пастух.
– Мне нисколько не странно видеть такую недооценённость с вашей стороны. Где вы, а где я…
– Согласен, но… я вижу вас насквозь, Коба! Вождь Коба… совсем не звучит. Вы можете желать им стать, даже пытаться, но у тебя никогда не получиться выбраться из его тени… а твоей малой свитой навсегда останутся Лев и Григорий. Ох, уж эти двое… С ними разговаривать на подобную тему бесполезно, они ничего не поймут. Знаешь, почему Ильич им доверяет больше? О, я вижу гнев несправедливости в твоих глазах… В них есть эти амбиции, он их давно знает и… дураками легче управлять. Шутке всего лишь минутка, а они буквально всё переводят на смех. Я считаю, для политика это непозволительно, нужно серьёзно относиться делу, это далеко не шутки. А ты, ты ещё хуже: всего лишь тень, не имеющая своего мнения!
Коба кипел изнутри, но снаружи был холоден, словно его никак не затронули слова Троцкого.
– Я верен Владимиру Ильичу, я пойду за ним до конца, не брошу его и партию и не перейду к конкурентам, просто потому, что мне так удобно! Уже поздно, мне нужно готовить текст для печати.
– Уже уходите… что же, ваше право. Только запомните мои слова: Ленин не вечен, а что будет с вами, когда его не станет? Исчезает человек, исчезает тень. Но вам это не понять, не сейчас, особенно когда настроен писать оду в честь своего героя… Ещё увидимся, Иосиф…
РФ. Москва. 2017 г.
– Серьёзный у них был день… слушай, и после этого они ещё как-то друг с другом могли работать?
Миша дочитывал третью книгу, но глаза его уже закрывались. На электронных часах на кофейном столике уже пиликало 23:00.
– Я думала, что ты ничего не поймёшь, а, оказывается, в тебе кроются задатки философа?
– Я ничего и не понял, но суть и ежику понятна: они друг друга ненавидят. Мне даже показалось, что Троцкий хочет переманить его на свою сторону, не знаю...расположить к себе, что ли. “Но тауварищ Троцкий саусем не панимает, на каво наехаль”.
– Заткнись. По ушам режет. Может, ты и прав... Ещё пока рано говорить об этом, только июнь месяц.
– Июнь… как уже надоела эта зима, везёт им, у них лето…
– Не отвлекайся, уже март через несколько дней. Итак, что ты узнал?
– Я… я ничего не понял из речей ни… не помню, как там его, ни Ленина. Запомнил только про партию… вроде…
– Но есть такая партия на свете, что, взявши власть, её уж не отдаст: пусть мало нас, но мы – эпохи дети: Мы не упустим этот звёздный час! – торжественно произнесла Виктория.
– Да, да… А сколько вообще этот съезд длился?
– Двадцать один день.
После этой цифры у Миши закружилась голова.
– И мне надо будет прочитать каждый?
– А смысл? Ты всё равно ничего не поймёшь, к оружию это не имеет никакого малейшего отношения. Не стоит тратить время даром, и так много времени потрачено. Я думаю, ещё несколько дней разберешь, и на июне покончим. Вообще каверзный и гадкий месяц.
