Текст книги "Двадцать и двадцать один. Наивность (СИ)"
Автор книги: Das_Leben
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 51 страниц)
– Четвёртое пространство? – Орлов подвёл глаза к потолку и задумчиво проговорил. – Это, получается, что наш мир не трёхмерный: ширина, длина, высота?
– Конечно, нет. Из покон веков считается, что наш мир соприкасается со множеством пространств, ты назвал только три – самых пресловутых. Но доказано, что четвёртое измерение – это время. Представляешь, что будет, если контроль над временем попадёт в руки иллюминатов?
– Так он до сих пор не у них?
– Нет, иначе бы они смогли предопределять события. Уверена, что с помощью формулы гиперполитопа Советский Союз смог отразить атаку немцев и выиграть Вторую Мировую войну. Но началась другая война – холодная, и гиперполитоп наверняка был зашифрован и спрятан. Странно – если у них была временная структура, то почему же они не отразили и Америку, позволив им победить?.. Но без знания истории на этот вопрос ответить невозможно.
– И что же делать?
– Есть предположение насчёт местонахождения гиперполитопа. В Новороссийске в центре площади замурована стальная табличка, а на этой табличке выгравирована надпись «Вскрыть в 2017 году». Послание необходимо открыть в этом году на 100-летие Великой Октябрьской революции. Только по этой причине можно объяснить то, что всемогущие иллюминаты не добрались до гиперполитопа. Но они узурпировали власть, чтобы 7-ого ноября вскрыть капсулу времени. Но без внешнего симплекса активировать гиперполитоп невозможно. Внешний симплекс – это и есть ключ. И нам, чтобы не дать иллюминатам завладеть оружием, необходимо взять власть хотя бы в 2018 году, когда пройдут выборы. За полгода они не смогут найти медальон.
– А если политопа не окажется в этой капсуле?
Виктория уверенно покачала головой.
– Она должна там быть. Будь он там, где внешнее воздействие симплекса не имеет значения, формула политопа была бы уже у Мирового правительства. И ещё: гиперполитоп, по мнению немногих, может негативно воздействовать на работу УЭК.
– Чего-чего? – не понял Орлов. – Как расшифровывается эта аббревиатура?
– “Универсальная электронная карта” – главный на сегодняшний день проект иллюминатов. Во многих странах Северной Америки УЭК легализован: на кожу людей вначале наносили электронный штрихкод и внедряли микрочипы. Это позволяет контролировать все, абсолютно все действия людей. Если УЭК ведут у нас... – девушка заволновалась и запнулась.
– ...То будут контролировать нас, – неутешительно закончил Орлов, опустив глаза.
– Тогда Россия обречена. Единственная страна, которая ещё этому противится, – Виктория вдруг переменилась в лице: голос её зазвенел, задребезжал, словно тысячи колокольчиков слились в один хаосный, пронзительный ультразвук. – И он сделает то, что всем, малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам, положено будет начертание на правую руку их или на чело их, и он сделает так, что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его.
– Откуда эти строки? – судорожно спросил мальчик, испуганными глазами взирая на чудовищную по силе актрису, из уст которой вырвалось единственное слово:
– Библия.
25 мая 1918 г. РСФСР.
В этом году весна была особенно холодной. На Россию, словно монголы-татары, набегали ледяные северные ветра и циклоны, пронизывающие насквозь, и никуда от них не спастись – как не рядись и не кутайся. В такую погоду невольно вспоминается суровый и торжественный лейтмотив симфонии и отчётливые слова: «Вихри… враждебные… веют… над… нами…». Да, на славу в пятом постарался с переводом Кржижановский, что ныне строки «Варшавянки» воспринимаются совсем не как погодное явление. Красота – какой чертовски симпатичный вышел май, иронизировали фронтовики, бросаясь бить прикладами своего врага: ненавистного и презренного – будь он немецким интервентом или же соседом из ближнего села, с которым только-только делили последний кусок хлеба.
На половине своего пути к Владивостоку в руки солдат чехословацкого корпуса попало письмо. Письмо, которое они явно не должны были видеть.
Всем совдепам по линии от Пензы до Омска!
Все советы по железной дороге обязаны под страхом тяжкой ответственности разоружить чехословаков. Каждый чехословак, который будет найден вооруженным на железнодорожных линиях, должен быть расстрелян на месте; каждый эшелон, в котором окажется хотя бы один вооруженный, должен быть выгружен из вагонов и заключен в лагерь для военнопленных. Местные военные комиссариаты обязуются немедленно выполнить этот приказ, всякое промедление будет равносильно измене и обрушит на виновных суровую кару. Одновременно посылаю в тыл чехословацким эшелонам надёжные силы, которым поручено проучить неповинующихся. С честными чехословаками, которые сдадут оружие и подчинятся Советской власти, поступить как с братьями и оказать им всяческую поддержку.
Народный комиссар по военным делам Л. Троцкий.
– … Всем железнодорожником сообщается, что ни один вагон не должен продвинуться на восток, – читал вслух один из рядовых корпуса. – Комиссар по военным делам Лев Тро–иц-кий.
– Троицкий? – переспросил командир. – Он Троцкий.
– Здесь смазано, – рядовой в гневе сжал телеграмму. – Наверняка торопился – гнида!
Письмо наркомвоенвора прошлось по рукам всех солдат корпуса. Негодование и возмущение их возрастало с геометрической прогрессией:
– Их СНК же обещал беспрепятственный выезд! Они обманули нас!
На самом деле всё обстояло куда сложнее: СНК под представительством Кобы в марте действительно подписал соглашение на содействие выезду всего чехословацкого корпуса. Первый эшелон вышел 27 марта и месяц спустя прибыл во Владивосток. К маю 1918 года эшелоны чехословаков растянулись по железной дороге на несколько тысяч километров, от Самары и Екатеринбурга до Владивостока. Бывшая царская армия ближе к лету года уже прекратила своё существование, в то время как РККА и белая гвардия только начали формироваться, и зачастую не отличались боеспособностью.
Чехословацкий легион оказывается, чуть ли не единственной боеспособной силой в России, а потому отношение большевиков к чехословакам было настороженным. С другой стороны, несмотря на выраженное чешскими руководителями согласие на частичное разоружение эшелонов, среди самих легионеров это было воспринято с большим недовольством и стало поводом к враждебному недоверию к большевикам.
Но в это время Лев Троцкий узнал о секретных переговорах союзников о японской интервенции в Сибири и на Дальнем Востоке. 28 марта, в надежде помешать этому, наркомвоенмор дал согласие британскому дипломату Локкарту на общесоюзный десант во Владивостоке.
Однако, 4 апреля японский адмирал Като без предупреждения союзников высадил во Владивостоке небольшой отряд морской пехоты для защиты жизни и собственности японских граждан.
Советское правительство, подозревая Антанту в двойной игре, потребовало начать новые переговоры о перемене направления эвакуации чехословаков с Владивостока на Архангельск и Мурманск. И Троцкий, подозревавший всех и вся в заговоре и готовности перейти на сторону Антанты, отправил телеграмму, которую невзначай перехватили сами чехословаки.
И опасения Троцкого сбылись.
– Братоубийственная война в самом разгаре, думают белые офицеры. Но нет, им нисколько от этого не становится приятней на душе – напротив. Большинство гвардейцев белой армии были патриотами: честными, преданными своей Отчизне – борцы за правду. Но очень глупые и наивные. Почему?
Ну что ж, давайте сделаем небольшое лирическое отступление от повествования и попытаемся просто порассуждать. Только, господа, без нервов, если среди слушающих имеются монархисты. Мы ещё будем подробнее рассматривать такую личность, как белый офицер – с разных ракурсов и точек зрения, однако прежде чем рассказывать о внутреннем мире потенциального белогвардейца, необходимо разобраться в причине. А причина здесь одна: что послужило развязыванию Гражданской Войны?
Первое звено этой всепоглощающей чугунной цепи – цель. За кого и за что сражались белые офицеры? Известный лозунг, испещренный на всех плакатах и агитационных листовках гвардии, звучал грозно и сокрушительно: «За Бога, Царя и Отечество!» Именно эти три имени прославляют белые офицеры, отправляясь в далёкие уральские и сибирские походы под руководством генерала Краснова, Деникина. Для анализа этих трёх понятий потребуется немного слов.
Бог – есть вера. Человек есть никто, если он рассуждает о Боге. Но для большинства религия и вера – одно и то же. Одно и то же! Боже правый! Сколько религий, столько и Богов? Христианство, буддизм и ислам – это наше всё? А вдруг в загробном мире всё не так, как написано в Коране, Библии или как проповедовал Будда? Помня индульгенцию, помня мучеников, которые погибли ни за что, а за веру. Религия – это опиум! Опиум для народа! За гроб Господня сражались тамплиеры, убивая при этом миллионы людей, нарушая одну из десяти заповедей Моисея: «Не убий». Разве за Бога надо убивать? Разве Бог хочет, чтобы вы, любя его, убивали других? Разве для этого он создавал этот мир, эти заповеди? Разве для братоубийства?.. И белые офицеры за свою скупую веру насмерть рубятся со своим же народом. Глупые, наивные…
Царь – есть для них самодержавие. Иван III, став Государем Всея Руси, провозгласил государственную идеологию как религиозную, христианскую. Вы понимаете меня? Иначе говоря, от Владимира «Ясно Солнышко» до дедушки Ивана Грозного использовали религию, как инструмент для удержания и укрепления своей власти! Никакой к чёрту веры, никакого Бога – один политический расчёт. А помнит ли кто-нибудь из вас, что изначально князь Владимир был преданным язычником? Но царя уже нет. Император отрёкся от престола более года назад. Так за кого сражаются белые офицеры? За предыдущего правителя – Керенского, который бежал в Европу? Или всё-таки за Императора? А почему, когда правил Керенский, не было Гражданской Войны? Почему народ даже не пикнул, когда Николай, а затем и его брат отказались от престола? Разве это искренне? И белые офицеры за царя, которого нет, насмерть рубятся со своим народом? Глупые, наивные…
Отечество – есть для них Родина. Место, в котором человек родился и вырос: ностальгическая привязанность – вздор и чушь! Не якобы Отечество воспитывали вас, а мать с отцом! Отечество не думало о вас и не заботилось. Наш мир, наша планета – вот наше Отечество, а не идиотская граница на карте! Но Отечества для белогвардейца больше нет: класс буржуев презирается, новая власть отдаёт землю крестьянам и требует диктатуры рабочего класса. Нет для белогвардейца их прежней Родины – капиталистической, сословной России. Они не могут вытерпеть этого позорного равноправия, не могут смириться с тем, что рабочий класс, некогда эксплуатированные смерды, рабы и холопы, станут наравне с ними – князьями, графами и лордами. Разве это справедливо? Разве материальное потребление это и есть… Отечество? И белые офицеры, желающие вернуть прежнюю власть себе, насмерть рубятся на своим народом! Глупые, наивные…
Зачем я вам это рассказываю? Ради того, чтобы каждый, стоящий напротив меня, знал, ради чего он сражается! Одним из важнейших принципов воспитания нашей – красной армии, является не оставление без наказания ни одного проступка. Репрессии должны следовать немедленно, карая всех тех, кто провинился. За каждые грех следует расплата! За каждое незнание – порука! Нарушение дисциплины, дезертирство, трусость, предательство – всё карается смертью. Ваш подвиг войдёт в историю, как подвиг в освобождение мирового пролетариата и достижение победы мировой социалистической революции!
На ветреной, пустынной площади перед солдатами своей армии выступал наркомвоенмор. Пронизывая серое, пепельное небо, моросил дождь в преддверии первой майской грозы. Над землёй, сотрясая человеческие души, гремел гром и выстрелы расстрелов провинившихся армейцев, сквозь которые эхом разносился пронзительный, дьявольский голос Троцкого. Этот голос нельзя было ни с чем перепутать и не с чем сравнить – для всех, кто хотя бы раз слышал его речи, его голос остался олицетворением грозы репрессий, но голос звонкий и душераздирающий.
На побелевшем, мокром от дождя лице при каждом восклицании возникал тёмный пурпурный румянец. Наркомвоенмор в моменты своих речей выглядел подобно живому мертвецу, снизошедшему из самой преисподнии. А сам оратор, с маниакальной живостью вглядываясь сквозь пенсне в мимику солдат, изучал их поведение и выражение лиц. Он уже тогда знал, кто из стоящих перед ним предаст, кто попытается сбежать, а кто будет биться, не щадя себя. Выпытывал эту правду верным оружием: не ножом, не маузером, а только голосом.
Коба наблюдал за ним издали. Немного было моментов, когда нарком по национальностям и нарком по военным делам пересекались, отчего у коллег сложилась некая ассоциация параллельных прямых. Троцкий был зависим от фронта, но главной задачей и целью на нынешний момент было воспитание сильной, непобедимой армии. А то, что осталось после Октябрьской революции, к справедливости ко Льву, сложно назвать боеспособной силой.
Когда Троцкий закончил речь, Коба вздохнул: ощущая всю неприязнь к наркомвоенмору, последний чувствовал к нему и циничное уважение – от этого противоречия было не по себе. Ненависть с уважением плохо сочетаются, и обычно не приходится ждать положительных итогов. Коба сам, слушая Льва, невольно загорелся, но зная то, что скрывается за пламенными словами пламенного революционера, нахмурился и продвинулся через солдат, приближаясь к Троцкому.
– Гениальная речь, Лев Давидович. Как долго ждать положительных результатов?
Троцкий обернулся и разочарованно посмотрел Кобу.
– А, это вы, Сталин. Ну что ж, спасибо. Разочаровываться не приходится, если изначально не очаровываешься. И командный состав, и краснофлотцы у нас всегда начеку. А практика карательных сил под председательством товарища Дзержинского приносит свои улучшения, – нарком военном сощурил глаза: да чтобы Сталин заговорил просто так – никогда. – Что угодно? Неужели просто хвалить пришли?
– Нет. Хвалить я тебя точно не стану, – отрезал Коба, аналогично сверкнув тигриным взглядом.
– А мы уже всё-таки на «ты»?.. – Троцкий снисходительно склонил голову и, демонстративно повернувшись спиной, направился к дороге.
– Знаешь, что происходит на Южном Урале?! – грузин повысил голос. Он ненавидел всякого рода высокомерие, а язвить взаимно Льву – не тот момент. – Восстал чехословацкий корпус. Взяты станции Иркутска и Златоуста. А день через день они возьмут и Челябинск.
– Так что ты от меня хочешь? Чтобы я ехал в Челябинск? – отозвался наркомвоенмор. – Я осведомлён – это моя обязанность, так скажи: как я лично могу на это повлиять?
– Однако, это случилось по лично твоей вине. Твоя телеграмма попала в руки чехословакам. Именно поэтому они подняли восстание, – Коба обогнал Льва, дабы видеть, как гордые глаза становятся растерянными. – Готов расстрелять каждого труса и дезертира, а сам? Своим непредусмотрительным поступком обрек красноармейцев на гибель. Я же обещал им свободу и содействие, мне это далось с огромными усилиями, а ты взял и всё разрушил. Как же это у тебя так получается? Революцию-то мы уже совершили…
– Совершили, – мрачно кивнул Троцкий. – Но только в одной стране. И эта страна должна стать хворостом для разжигания мирового костра революции для полного уничтожения капитализма.
– Сначала попытайся построить социализм в одной стране, а потом уже и о мире суди.
– Если ты такой умный, то езжай сам, – процедил сквозь зубы наркомвоенмор. – Я понимаю, отчего ты такой: сидишь в столице в своём наркомате. А вот если бы хоть раз побывал на фронте – прикусил бы язык. А что – это идея. Я устрою.
Троцкий не солгал. Спустя четыре дня Ленин назначил Кобу руководителем продовольственной комиссии на юге России и отправляет в командировку в Царицын. И большевик выдохнул: хотя бы не огневой восток. Ленин очень ценил своего де-факто зама, однако практичность Кобы нужна была не на поле боя, а на производстве. В столице был голод, а что творилось с армией в Петрограде – страшно было представить. Москву нужно было снабдить хлебом, а единственной отправной точкой был юг. Для сопровождения и помощи в работе Коба выбрал брата и сестру, которые работали у него в наркомате: Фёдора и Надю, да-да, ту самую Наденьку Аллилуевых. Ещё ровно год назад Коба чуть не проболтался Каменеву о своих к ней чувствах, а теперь, повзрослевшая восемнадцатилетняя девушка была готова сама броситься на край света ради единственного, которым была безмерно очарованна. Надюша была тайно влюблена в самого загадочного и мрачного большевика, чьи глаза сияли янтарным золотом, словно весенний рассвет.
Перед прибытием поезда наркома по национальностям на станции в Царицыне столпился народ. Массы рабочих теснились на небольшой площадке, дабы взглянуть на гостя-члена ЦК из самой Москвы. Шестого июня на юге РСФСР стояла безумная жара и люди, изнывающие от жажды в толпе, просто обмахивались руками. Женщины, кои поизобретательнее, из газет, кроме «Правды», складывали бумажные веера. Первые часы ожидания проходили в безобидном и терпеливом молчании под присмотром чуткого руководства городской власти.
Когда Коба вышел из вагона, он обомлел, увидев перед собой чуть более тысячи пролетариев.
– Почему здесь столько людей? – строго спросил он у председателя горкома.
– Так как же народу запретишь? Вас встречают-с, – услужливо ответил тот. Коба вздохнул: в русском народе чинопочитание заложено в генах, от рождения, и никакие дары свободы не способны избавить их от рабского поведения. Народ по своей натуре консерватор, как утверждал Герцен.
– Я получил телеграмму, что анархист Петренко совместно с некой Марией Никифоровой поднял восстание, – большевик, дабы не быть голословным, продемонстрировал местному управлению само письмо. – В вашем районе образована крайне тяжёлая политическая ситуация, а вы допускаете массовое скопление народа, где возможна попытка теракта. Чем вы думаете, товарищ?
– А вам разве не приходило письмо, в котором уведомлялось об аресте Петренко и расстрела “Маруськи” на месте? – удивился предгоркома. – Опасность теракта на сегодняшний момент ликвидирована, не волнуйтесь.
– Приходило, но что-то мне подсказывает, что у вас в городе куда больше деморализованных личностей, нежели одни Петренко с Никифоровой. Может быть, немецкой интервенцией? Или залихватским разгулом армии Краснова? Если вы не назовёте хотя бы один весомый аргумент, подтверждающий всеобщую безопасность этих людей, то мне придётся приказать товарищам латышским стрелкам разогнать толпу. Федя, Надя, идёмте.
Когда на перроне появилась троица столичных большевиков, люди засуетились. Женщины тут же забыли о жаре, стараясь как можно выше приподняться на носках, чтобы увидеть наркома по национальностям, потому что никто не знал, как он выглядит и с чем его едят. Толкотня неожиданно усилилась, и вдруг прямо к Кобе из толпы неожиданно протиснулся человек с дыней и небольшим арбузом под мышкой. Его смешная торопливость сопровождалась попутными ругательствами рабочих, стоящих позади.
– Ну, куда ты полез! – кричали ему, на что человек лишь махнул рукой, дескать «отвяжитесь». Коба оценил эффектное появление мужчины, а более оценил отличное продовольственное снабжение в Царицыне. Человек этот был в военной тёмно-зелёной форме, которая ему была скорее велика, чем в пору из-за невысокого роста, но забавнее большевику показалось не его походка, а его лицо: мимика была проще и наивнее, чем у Кирова. И если продолжать сравнивать с ним, то глаза у Кирова были большими, невинными лазурно-голубыми, покуда у личности, стоящей перед Кобой, глаза были чёрными, маленькими, словно бусинки. Издали, да и вблизи черты лица человека имели схожесть с крысиной мордочкой: острый длинный нос и под ним – усики. Не зная отчего, но у Кобы этот субъект вызвал только положительные эмоции. Последний улыбнулся во весь рот и протянул большевику свободную руку.
– Мои войска вошли сюда несколько дней назад прямо из Донбасса, – пояснял он, крепко сжимая руку наркома по национальностям. – Мы, так сказать, охраняем покой и порядок на сегодняшнем вашем пути.
– Но на покой и порядок есть целый отряд латышских стрелков, которым поручил это дело Владимир Ильич, – со взаимной улыбкой ответил Коба.
– Фи. Всего одному отряду? Ничего, лишняя подмога не повредит! – поспешно воскликнул командир войска, тут же вручая грузину дыню.
– Клим, ну хватит позориться! – вновь крикнули отряды позади толпы. Человек нахмурился и уже демонстративно повернулся к своим людям, сказав:
– Я, между прочим, устанавливаю контакт. Как говорил Ильич: пролетарии всех стран – соединяйтесь! – затем он снова повернулся к Кобе. – Э-эх, вы так на меня отстранённо смотрите. Что же, неужели не узнали?
– Как не узнать – Климент Ворошилов. Вы же организовывали первоначальную работу в ВЧК, – Коба довольно усмехнулся. – Ну и как вам работалось с Феликсом Эдмундовичем?
Человек по фамилии Ворошилов расцвёл ещё больше, когда сам лично один из наркомов узнал его.
– Не спрашивайте, Иосиф Виссарионович, разве одним предложением ответишь. Товарищ Дзержинский… очень интересно организовывал свою работу: не подстроиться, не угнаться. Железо-человек. Не то, что председатель ВРК…
– Так-так-так, – Кобе стало интересно: встретить человека, который с таким заметным знаком критики отзывался о неприкосновенном Троцком – дорого стоит. Такой человек для Джугашвили был на вес золота, и если поначалу своей работы в Смольном, он буквально не замечал Ворошилова, который казался ему простачком, то теперь он в корне переменил свои настроения. – А чем же он не хорош?
– Ну, Лев Давидович хоть революцию и совершил, да порядком толком завершить – не завершил. Да и вон – отказался от должности наркоминдела – разве это дело? Не дипломат он, вы извините, – Климентий тут же перешёл на шёпот, – а гордец!
– Гордость не порок, – отстранённо пожал плечами Коба, абсолютно точно зная две вещи: то, что Климента нужно завербовать в друзья и то, что гордость – смертный грех.
– Гордым Бог противится, а смиренным даёт благодать, – возразил Ворошилов. – Не порок, товарищ Сталин, только бедность и лень. А от всего прочего дурного нужно избавляться. Феликс Эдмундович всегда говорил, что характер нужно воспитывать…
– А вы не находите Троцкого схожим с героем пьесы Островского Гордеем Торцовым? – уже более многозначительным тоном произнёс нарком по национальностям, чтобы Климентий окончательно всё понял.
– Нахожу, – кивнул он. – Хоть и не читал целиком-то, но отчего не найти? Само имя у него говорящее: не у Троцкого, у Торцова, а сам Лев Давидович чем лучше будет? Как ни посмотрю, ходит всегда один, как отрешённый и загадочным таким взглядом всех одолевает. Нет, смотрит он не по-нашему, не по-пролетарски, а гордо, цинично, всем видом говоря: «так знайте же, что я вас лучше и умней».
Брат с сестрой, слушая завязавшийся диалог, переглянулись между собой. Фёдор знал, каковы сильны и серьёзны разногласия между его другом и наркомвоенмором, и сразу понял, что Коба ищет людей для будущего сопротивления.
Сам Коба в задумчивости своей вовсе не слушал Ворошилова: грузин не рассуждал о гордости своего соперника и прекрасно знал, что уровню его личности такое позволено и что в самом честном мнении Троцкий действительно был одним из самых умных большевиков. Дураков не посвящают в тайные сообщества.
Нет, Кобе было намного интересней знать уязвимые места – куда нужно было наносить удары. Джугашвили считал, что сама гордость является огромным недостатком у человека и от этого он делается бедным и одиноким, и уязвить человека с тщеславием было гораздо проще любого другого.
Ворошилов же, не понимая настоящей истины в беседе, продолжал перечислять отрицательные стороны личности Троцкого. Он понял лишь то, что «товарищ Сталин не любит председателя ВРК, а почему бы мне не изобличить его в негативном свете, дабы стать ближе к наркому по национальностям?». Но Кобе так было даже лучше – пускай недопонимает.
И действительно: на счастье Ворошилова, тот скоро очень сблизился с наркомом по национальностям: им предстояло вместе работать: решать проблему с доставкой продовольствия в Москву и чистить ряды красноармейцев. Как-то утром солдаты, найдя в подвале одного полуразорённого дома вино двадцатилетней выдержки, напились и с пьяным визгом преследовали кур, кошек и женщин. Веселье длилось недолго. Коба, узнав о мародёрстве и хулиганствах, приказал наказать красноармейцев.
– Они же неумышленно, Коба, – настаивал Ворошилов, понимая, что солдат в полку слишком мало. Однако тот знал, что хуже деморализованных разгильдяев и пьяниц в армии ничего нет. И как бы Коба не не любил наркомвоенмора, понимал, что смерть – единственное спасение.
– Расстрелять, – он вынес свой вердикт, закуривая трубку. Ворошилов беспомощно вздохнул. К этой короткой фразе ему предстояло привыкнуть.
Красноармейцев тем же днём ликвидировал отряд местного ЧК.
Май. 2017 г. Санкт-Петербург. РФ.
– И сколько примерно Коба пробыл в Царицыне? – Орлов старался не выражать удивления: он до углубления в историю прекрасно знал, какие по жестокости репрессии проводил Сталин. Страшнее ему от этого не было ещё по той причине, что, оказывается, он расстреливал не просто так, а только сильно провинившихся.
– Лето пробыл точно. И версий на тот счёт много и все они противоречивы, но что я знаю точно – Коба занимался не только расстрелами. Он бил Троцкого по его людям в Царицыне.
– Бил? Вместе с этим... как его... Климом? Ворошилова я знаю, в детстве как-то по телеку шёл фильм “Ворошиловский стрелок”.
– Фильм не видела, а вот, что Ворошилова знаешь – молодец.
– Только как мне знание Ворошилова поможет выяснить местонахождение политопа? – между прочим проронил Орлов. – Не обижайся, но раз тогда симплекс был у Троцкого, может, тогда будем рассматривать его, а не Сталина? Сталин – да, громкое имя, но Троцкий важнее. Вдруг тем летом он невдомёк занялся наукой да и создал политоп?
Виктория, слушая предположения собеседника едва не расхохоталась, но сдержала себя, и ответила с туманным придыханием:
– Троцкий – иллюминат. Ему ничего создавать не надо было. Лишь теорию перманентной революции. Он совершил революцию только в политике, а не в науке. Предположительно, что в то время, “Сердце революции” был обыкновенной безделушкой без всяких примочек. Не развились пока в РСФСР технологии до подобного уровня. А о Сталине я тебе до поры до времени запрещаю рассуждать. Мал ещё.
– Семнадцать лет!.. – воскликнул Миша.
– Не в плане возраста, а в плане знаний.
– Если хочешь знать, что в первом полугодии одиннадцатого класса мы прошли двадцатый век, представь себе. И про революцию 1905 года я знаю, и про Русско-Японскую войну...
– Но вы же проходили мировую историю, не касаясь России? До какого точно года ты учил?
– До “великой депрессии”. И я солгал, по истории у меня были дела не важнецки. Я читал её на переменах до звонка. И ничего не помню.
Разговорившись на тему современной истории, ни Орлов, ни Дементьева не заметили, что остались в “Сказке” совершенно одни. В то мгновение к ним подошёл официант и тактичным, но нагнетающим голосом процедил:
– Наш персонал просит покинуть кафе.
– Но вы же работаете круглосуточно! – возразила девушка.
– Кроме чётных дней. Мы работаем до двадцати одного часа.
Настроение у обоих упало ниже плинтуса. Унылости прибавлял тот факт, что денег не осталось совсем, и деваться им было некуда. Вот она – суровая реальность, по крайней мере было лето. А Вика была в смятении оттого, что впервые в жизни ей придётся ночевать на улице. “Белоручка есть белоручка” – скажете вы, и правильно скажете. Но особенным отличием этой буржуа было то, что она ради достижения цели она была готова есть землю, а ночевать на улице и терпеть материальные лишения. Проще сказать, Дементьева была склонна к аскетизму.
Орлов в смятении не был вовсе: он рассказал напарнице о том, что произошло с ним после того, как он покинул Зимний Дворец.
– ...И эти двое: бугай и воровка – поволокли меня куда-то в подполу, в канализацию. Оказалось, что они представляют политическое движение центристов. Их штаб почему-то находится в подвале какой-то многоэтажки. Так вот, привели они меня туда, поставили в центр, а воровка у них по ходу главарь – зовут Аней.
– Анка-пулемётчица, – произнесла про себя Дементьева. – Интересно, и что дальше?
– Она сказала, что меня зовут Михаил Орлов, и что сегодня настал тот день, когда пора выйти на улицу. Их там в подполе человек сто – это точно. Они заулюлюкали и спустя примерно полчаса все высыпали на площадь, а Анна потащила меня с собой. На проспекте они все начали кричать, митинговать, всё закружилось и завертелось в одном дымовом потоке и криках. Потом приехало ФСБ и камеры, и всех начали арестовывать, а Анна толкнула меня в сторону, и я бежал. Не знаю, задержали ли её или нет... Знаешь, я переживаю за неё. Она... хорошая.
– Не переживай! – Последний голос – низкий, с придыханием не принадлежал никому из собеседников. Орлов узнал его и обернулся – позади стояла шатенка, язвительно улыбаясь юноше. – Лучше за себя.
Миша радостно бросился к ней, а Виктория осталась в стороне, ошарашено наблюдая эту скомканную картину. Нежданное появление Анны произвело на неё сильное впечатление и вдруг в её голове родилась мысль.
– Если вам негде ночевать... – шатенка остановилась напротив проезжей полосы и ногой оттолкнула люк, который покатился далеко по дороге, – ничего, кроме этого предложить не могу.
Виктория пугливо посмотрела вниз – изнутри доносился не очень приятный запах.
– Лезть в люк? Но я думала...
– Думала? – удивилась Анка. – Ну иди куда хочешь.
Ничего иного не оставалось. Опустившись в канализацию, Викторию охватил такой ужас и такое отвращение при первом взгляде на помещение, что к горлу её от грязи и зловония подступил приступ тошноты. Она поспешно закрыла рот и нос ладонью, за что Анна смерила её суровым взором.
– Не слишком нежные условия для хранения суфле? – высокомерно спросила она.
– Какое я тебе суфле? – с вызовом ответила девушка, и тогда шатенка без всякого смущения подобрала труп крысы, которая распласталась на земле. Миша хоть и бывал здесь до этого, но лицезрение тухлого, потемневшего тельца с полуразложившимися конечностями спровоцировало рвоту. Дементьева зажмурила глаза и отвернулась в сторону, а Анна лишь с издёвкой усмехнулась и отбросила труп в пыльный угол – прочь с глаз. Орлов судорожно приподнял голову, вытирая губы: он с трудом передвигался из-за приступа мигрени и тошноты, поэтому Вике пришлось взять его под руку.
