Текст книги "Двадцать и двадцать один. Наивность (СИ)"

Автор книги: Das_Leben

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 51 страниц)

Он никогда не встречал гостей на улице, а всегда, подобно своему старшему товарищу, сидел в кабинете. Книг в его личной библиотеке не было: Дмитрий Анатольевич обходился электроникой, куда могло бы поместиться более 1000 Гб информации. Медведев, несмотря на то, что его партия была консервативной, любил инновации и модернизацию. Технологический прогресс его очень радовал и всегда поднимал настроение – он ревностно следил за мировыми новшествами, и если в мире появлялось новый чудо-гаджет, то первым, у кого он появлялся, был, конечно же, Дмитрий Анатольевич. Он, обладая незаурядными способностями, быстро разбирался со способами использования техники и уже на следующий день после приобретения с игривой улыбкой на лице демонстрировал гаджет в телекамеру «Первого» и других каналов.

Дмитрий Анатольевич не очень симпатизировал папарацци и СМИ, но отбиваться ото всех, что волка к капусте приучать, и председатель правительства смирился с этим. По совету своего психолога, он превращал каждый свой рутинный день в особенные мгновения благодаря чувству юмора, которого было не занимать. Когда шутил Медведев – смеялись абсолютно все. Все, кроме одного человека. О чём премьер сильно крушился.

С юности премьер увлекался хард-роком, в числе любимых групп упоминал Deep Purple, Black Sabbath и Led Zeppelin; коллекционировал записи этих и других коллективов (в частности, собрал полную коллекцию записей группы Deep Purple). Слушал также русские рок-группы, в частности, Чайф. Его прошлое, полное духом бунтарства и фрикового окружения, вошло в его характер навсегда, и в речи даже после избрания его президентом Российской Федерации фигурировали сленговые словечки. Дмитрий Анатольевич был лёгок и прост в общении, коммуникабелен и очень быстро находил с людьми общий язык, имея свой без костей. Везде его считали “нашим” человеком, обращаясь к нему по-простому “Димон”. Фамильярность, мягкость и простота, возможно, и были в его стиле той изюментой, которая отражается в истории.

Хобби у премьера была целая масса: Медведев увлекался фотографией. Начал фотографировать ещё в детстве на камеру Смена-8М. Уже будучи президентом, участвовал в выставке фотографии под открытым небом «Мир глазами россиян», проходившей в марте 2010 года на Тверском бульваре в Москве. Сегодня в арсенале Медведева – камеры фирм Leica, Nikon и Canon. Курить бросил на четвёртом курсе, до этого, по собственному признанию, выкуривал по 5-7 сигарет в день. Именно такой разносторонней личностью обладал Дмитрий Медведев, однако четыре года его правления и остальные лета его политической карьеры были встречены жесткой критикой.

Летнее солнце слепило глаза, но Джек принципиально не желал надевать тёмные очки, зрение от которых портилось ещё больше. Покинув автомобиль, мужчина проследовал вдоль зелёной аллеи, где, возле обочин, стояли строгие «security». Пропуск у Сальвиати не потребовали, и он без труда поднялся в кабинет премьера. Непосредственного шефа иллюминат застал в занятном положении: вскинув ноги на стол, премьер-министр сосредоточенно и напряжённо перебирал пальцами на сенсорной поверхности планшета.

Джек был немного обескуражен: шеф никак не отреагировал на его визит, не обратил на него внимания – даже не оторвался от «Интернета» и не опустил ноги.

Иллюминат мог счесть это за фамильярность, но лишь терпеливо вздохнул и закрыл зверь, нарочно громко ею хлопнув.

Медведев всё-таки поднял голову на шум, и в его больших, словно блюдца, карих глазах отразилась высокая фигура в синем френче.

– Евгений, это вы? – рассеяно спросил он. Голос его был высоким – всего на пол октавы ниже, чем у президента. Звук «э» и у того и у другого раздавался с одинаковой скрипучестью. – Ну чего так долго? Я ждал вас ещё полчаса назад.

– Добрый день, Дмитрий Анатольевич, – вошедший, переполненный лицемерия, улыбнулся и тактично кивнул. – Мне поздно сообщили, а с площади просто так не уехать.

– Так взяли бы цеппелин, делов-то, – пробурчал про себя премьер, но под взором педантичного собеседника опустил ноги и занял деловую позу. – Присаживайтесь скорее.

Джек, поправив воротник, сел напротив Медведева, перебросил ногу за ногу, как бы невербально демонстрируя свою престижность и солидность. Он держал на коленях тёмно-фиолетовую папку.

– Дмитрий Анатольевич, учитывая то, что до выборов осталось меньше года, вы могли опоздать с принятием решения, – тут же заявил он.

– А откуда вы догадались, зачем я позвал вас? – заинтересовался премьер. – Чай, кофе хотите?

– Кофе не пью, чай чёрный, – быстро кинул Джек. – К предвыборной кампании готовятся за полтора года. И начав обсуждать её концепцию только теперь…

– С бергамотом? – уточнил премьер. – В прошлом году немало средств ушло на чемпионат, поэтому выборы предполагают меньше затрат.

– С сахаром. Вы недооцениваете соперников, что расширяют круги оппозиции. Тот же Зюганов, например, торговаться не станет.

Спустя пару минут в кабинет премьер-министра секретарь внесла поднос с синенькими чашками. Крепкий чёрный чай иллюминат старательно размешивал, растворяя кусочек сахара, покуда у председателя правительство тёплое кофе со сливками было выпито залпом.

– А иностранный капитал разве не будет способствовать агитации в нашу пользу?

Джек ничего не ответил, лишь, незаметно ухмыльнувшись, раскрыл папку с неким документом и положил на стол перед премьером.

– Пропаганду необходимо начинать незамедлительно, если хотите аналогичных результатов в 2012 и 2008 годах.

– Хотите сказать, что то, чтобы вы мне предложили – сработает? – съязвил Медведев, неспешно листая папку. – Вам сколько? Двадцать семь? Тридцать? Но такого я ещё не видел.

– Как говорил один из величайших агитаторов прошлого, – медленно протянул Джек. – Вы недооцениваете силу пропаганды.

– Хорошо, что вы предлагаете?

– Собрать ЦК партии и начать незамедлительный разгром оппозиции.

–В Питере нестабильная ситуация, вот ты с ними и разбирайся. Я – публичное лицо, а ты – пропагандист. Потом доложи о результатах.

– Докладывать? – возмутился Джек. – Не забывайте – кто я, Дмитрий Анатольевич. Понимаете ли вы, что не по вашей воле я явился сюда, а по своей? Понимаете ли вы, что если запланированная кампания сойдёт на импровизацию, то это будет означать неминуемый разрыв и крах системы, которую мы воздвигали более полувека? Ведь я не всемогущ, и вы не всесильны – прекрасно знаете, что власть, лишённая авторитета, хуже, чем явное безвластие.

– Я не понимаю, – растерялся премьер. – Ты постоянно докладывал о съездах в регионах и говорил, что люди, насыщенные и удовлетворённые материальными благами, жалуются лишь на обыденные трудности, присущие любой стране.

– И я не отрекаюсь от своих слов, – любезно отвечал Джек. – Всё то, что вы читаете в социальных сетях, есть не что иное, как провокации, направленные против государства. Сноуден сообщал, что создаются фальшивые аккаунты, с которых и рассылаются негативная, поддельная информация. Вы же своими глазами видели те видео, обвиняющие партию во всём, на чём свет стоит.

– И не только видео: статьи, переписки – множество гнусной клеветы, – печально произнёс Медведев, отложив в сторону планшет.

– Скажу, без обложек: русский народ всегда отличался негативным отношением к государственной власти. Помните Пушкина? «Паситесь, мирные народы. Вас не разбудит чести клич…» Что ни делайте для их благополучия – они найдут виноватого во всех своих злоключениях. И это всегда только власть. И так было постоянно.

– Мы же выделяли бюджетные средства, а им всё не хватает… – скорбел премьер.

– Бюрократия, Дмитрий Анатольевич. Не мне вас утешать, я не публичное лицо, но вы сами должны держать себя в руках. И не забывать опыт истории.

– Ты с кем-то проводишь параллели?

– Опричнина Ивана IV, помните? Когда государь покарал изменников-бояр? Когда челядь распоясалась, необходимо затянуть узду!..

– Так ты говоришь о терроре? – с тревогой спросил премьер. – Евгений, но это…

– Когда ничего иного не остаётся, мне жаль, необходимо применить подобные меры против воров и радикальной оппозиции. Это ваш долг. Идёт война, наша армия терпит поражение. Поэтому предвыборную кампанию необходимо начать с ликвидации террористически настроенных граждан. По закону военного времени.

– А что скажут в народе? Мы специально не поддавали огласки наши военные поражения.

– Дмитрий Анатольевич, терроризм пресекается безоговорочной ликвидацией. Народ это одобрит.

– Но не будет ли это повторением 93-его года?

– Нет, тогда карательный сигнал исходил от волеизъявления Ельцина, а теперь это необходимые меры. Я прошу от вас только подписать документ и согласие на тотальные действия всероссийского масштаба – чтобы они приобрели законный характер.

– Для этого законопроект должен быть рассмотрен в Думе.

– Он уже был рассмотрен на закрытом заседании. Принят в первом чтении большинством парламента. Поэтому остается только подтверждение главы исполнительной власти, то есть вас.

Медведев покрутил в руках документ, словно проверяя его на подлинность и, убедившись в этом, с тяжёлым сердцем черкнул по нему ручкой размашистым жестом. Джек с улыбкой бережно принял документ обратно, при этом заботливо произнеся: «Италия уже давно приняла подобные меры, потому там слабая преступность и оппозиция».

– И Испания в том числе, – добавил он. – Благодарю за мобильное решение, Дмитрий Анатольевич.

– С какого числа закон начинает действовать? – обнадёживающе спросил премьер.

– С нынешнего – начинается новый сезон, – услужливо сообщил Джек. – Видели бы вы сегодняшний праздник на площади. Так и веет патриотизмом. Владимир Владимирович будет избран на второй срок, не переживайте.

Во лжи и лицедействе Сальвиати не было равных; как только он скрылся за дверью, сладостная улыбка тут же исчезла с его тонких губ. Однако он был доволен собой: ещё одна до простоты гениальная идея осуществлена, и наивные, полные мягкости и доброты, глаза премьер-министра, кои так похожи на взгляд предпоследнего императора, не были способны раскусить истинный замысел всего происходящего. «Дайте мне возможность контролировать выпуск денег в стране и мне наплевать, кто пишет ее законы», – подумал иллюминат, облизнувшись.

Примерно также сто лет назад был отдан приказ о ликвидации рабочих и крестьян 22-ого января, получивший страшное имя: «Кровавое воскресенье». Джек помнил итог того трагического события и помнил того, кто за это поплатился…

17 июля 1918 г. Лубянка. Здание ВЧК.

Две недели спустя после подавления мятежа левых эсеров работа Чрезвычайной комиссии была восстановлена и практически налажена; теперь новые её сотрудники сновали по коридорам, как ни в чём не бывало под руководством нового председателя ВЧК Якова Петерса. Однако, Феликс Дзержинский, который был временно отстранён от этой должности по собственному желанию, дабы проходить по делу эсеров, как свидетель, ежедневно посещал «Лубянку» и, де-факто, по-прежнему оставался авторитетом для всех чекистов.

В те дни он был безмерно мрачным, но печали на лице его не замечали. Все его мысли были поглощены работой, и ничего иного в его сознании более не существовало: ни тревожности, ни скорби, ни сочувствия.

Все были обеспокоены состоянием бывшего руководителя гораздо больше, чем он сам когда-либо тревожился о себе. Так или иначе, штаб упорно молчал и не обсуждал прошедшие события даже за глаза.

С раннего утра Петерс прибыл на «Лубянку» и был удивлён, увидев сидящего в кабинете Дзержинского, разбирающего дела агентов.

– Феликс Эдмундович, нельзя же так себя изматывать, – с заботой говорил он. – Неужели вы здесь ночевали?

– Дела, товарищ Петерс, не имеют права ждать, – отвечал Дзержинский с категоричным, но усталым видом. За две недели под мутно-зелёными глазами образовались тёмные круги. – Да, пусть мы казнили организаторов, но теперь мы обязаны предотвратить все попытки контрреволюции, которые только могут появиться.

– Но этим делом занимается Орлов, – попытался возразить Петерс. Его волновали изнурения бывшего шефа. – Он вот-вот явится, а у вас даже не было ни одного свободного дня…

– Я достаточно отдохнул у эсеров, – жёстко перебил Дзержинский, и Петерсу пришлось прикусить язык. «Всё-таки он переживает по поводу Алексанровича», – решил он, печально вздохнув. Нужно было поговорить – откровенно, по-товарищески, но Петерс боялся отвержения, ведь теперь Дзержинский, после стольких предательств, никому никогда не поверит и не доверится. Но всё же стоит рискнуть…

– Товарищ Дзержинский … – хотел он было сказать, о том, что не стоит печалиться из-за врага государства и предателей, что стоит только оглянуться, чтобы увидеть искренне преданных ему людей, но неожиданный скрип открывающейся двери прервал его на полуслове. Петерс умолк и слабо покраснел, покуда в родной кабинет прошёл чекист Орлов и вопросительно взглянул на коллег.

– Доброе утро, я так полагаю, вы о чём-то говорили, – решил сарказмом сгладить неудобную паузу Орлов, остановившись. – Не беспокойтесь, я только за папками и выйду…

– Нет-нет, что вы, Владимир, – Петерс тут же взял свой портфель, который изначально положил на стул и направился к выходу. – Работайте, я лишь на минуту.

Оставшись в кабинете вдвоём, Дзержинский тактично встал из-за стола, не отрываясь от листа с отчётом какого-то задания, пересел на параллельный стул. Орлов засопел и занял своё место.

– Как в «старые добрые» времена, – заметил со слабой ухмылкой поляк. – Чувствую себя снова как на допросе.

– Полно шутить, Феликс Эдмундович, – мягко пресёк иронию Орлов. – С утра обычно устраивают разбор полётов, помните? А о допросе вы попали в точку – чекисты прибыли из северного района страны по поводу ситуации в Ярославле.

– Само собой, дела отлагательств не требуют, – повторил свои слова Дзержинский.

Около получаса спустя здание ЧК посетил человек с длинной сумкой за плечом. Это был посыльный. Орлова, допрашивающий агентов, весьма заинтересовала цель его визита, и он отвлёкся.

– Что-то важное? – спешно спросил он у посыльного.

– Телеграмма, адресованная Дзержинскому Феликсу Эдмундовичу, – ответил тот, передав в руки большевика письмо, а перед уходом отдал честь.

Дзержинский, одним рывком порвав конверт, быстро окинул взглядом текст, а после… побледнел, словно смерть. Глаза расширились, он кажется, ещё несколько раз перечитывал телеграмму.

– Опять они действуют, не посоветовавшись со мной!!! – гневно воскликнул он, рассвирепев, кинулся прочь из здания – в Кремль, попутно накидывая на плечи шинель. Орлов и прочие чекисты были так ошарашены, что никто не решился спросить, что, собственно говоря, случилось. А случилось вот что…

Ночь с 16 на 17 июля 1918 г. Екатеринбург. РСФСР. Дом Н. Ипатьева.

В подвал серого особняка глубокой, непроглядной ночью несколько сотрудников тайной комиссии по очереди ввели одиннадцать людей. Первым в тёмное, покрытое мраком помещение, которое освещала лишь тусклая лампа над потолком, по лестнице вошёл мужчина средних лет в тёмно-зелёной гражданской форме – он нёс на своих руках ребёнка – мальчика, ослабшего от непреодолимой болезни. Следом за ним вошла женщина – жена, пять молодых девушек, пожилой врач, повар и лакей.

– Зачем нас привели сюда? – спросила женщина с немецким акцентом, во все глаза смотря на чекиста.

– В городе неспокойно, Александра Фёдоровна, – холодно ответил он. – Через несколько минут вас вывезут, а пока, для вашей безопасности, вам нужно находиться здесь.

Женщина тревожно переглянулась с мужем и потянула чекиста за рукав.

– Как вас...

– Юровский моя фамилия.

– Госпо... товарищ Юровский, вы можете принести стулья? Здесь совсем нет мебели.

Чекист распорядился, но принесла только два стула – для неё я для ребёнка и поставили у восточной стороны комнаты. Юровский, будучи профессиональным фотографом, вежливо и деловито попросил людей подойти к этой стене и начал регулировать их – кому левее, кому в первый ряд, кому во второй.

– Николай Александрович, вас в центр, пожалуйста. Анастасия Николаевна, ближе к сёстрам, будьте любезны...

Когда Юровского удовлетворила расстановка, он кивнул чекистам, чтобы все, кто находился на лестнице вошли. Девушки с опаской смотрели на людей в форме – их волосы были острижены и все они походили на бледных, истощённых мальчиков. Ребёнок, сидевший на стуле, удивился красивому, блестящему на бескозырках чекистах знаках – пятиконечной звезде.

– Николай Александрович, – сказал Юровский холодным, как лёд, голосом. – Ваши родственники и друзья старались Вас спасти, но этого им не пришлось. Совет народных комиссаров вынес постановление о ликвидации. И мы принуждены Вас сами расстрелять.

– Так нас никуда не повезут?.. – сухим, напуганным голосом пролепетал он, но не успел договорить. Юровский вынул из кармана револьвер и в упор выстрелил в бывшего императора. Мгновение спустя началась бешеная пальба. Свист пуль и лающие звуки взрывов патронов заглушили истеричные крики их жертв. Комнату заволокло дымом, летела крошка известки, снаряды рикошетили, грозя задеть “своих”. Юровкий дал команду прекратить огонь.

Многие ещё были живы. Наследник всё ещё сидел на стуле. Он почему-то не падал и оставался ещё живым, несмотря на то, что струйки алой крови сочились из его тела. Впритруть начали стрелять ему в голову и грудь, наконец и он свалился со стула. В его остекленевших, больших глазах горела пентаграмма... Второй на настил стали класть Ольгу – одну из дочерей бывшего императора, но она оказалась живой.

– Прошу, не надо!!! – закричала она и закрыла лицо руками; из глаз брызнули слёзы.

Чекист по фамилии Ермаков усмехнулся и свистнул охраннику, стоящему в стороне.

– Докончи живых! – кинул он ему, но бледный, шокированный чекист отказался. Ермаков пожал плечами и выстрелил в Ольгу. Кроме того живыми оказалась Анастасия, которая упала на спину и притворилась убитой и девушка – Демидова, которая находилась в служанках при царской семье. Это был самый ужасный момент их смерти. Все они долго не умирали, кричали, стонали, передёргивались из-за бриллиантовых корсетов, что долго защищали их, словно броня. Замеченную младшую царскую дочь Ермаков убил выстрелом в грудь. А Демидова, закрывшаяся при расстреле подушкой, закричала:

– Слава Богу! Меня Бог спас! – в грудь фрельны вонзили раскалённый штык американской винтовки “Винчестер”. Штык вроде кинжала, но тупой и тело не пронзал, а девушка ухватилась обеими руками за штык и истошно закричала. Её добили прикладами ружей.

Кровь лилась рекой. Бардовая, липкая жидкость растеклась на весь пол, так, что запачкала сапоги чекистов. Когда уже никто не кричал, и в комнате поселилась тишина, люди в шинелях принялись за работу: в дальний угол они в кучу свалили тела Боткина, Демидовой и камердинера – нужно было избавиться от трупов прислуги и простолюдин, чтобы они никак им не помешали. С трупами членов Романовых они поступили иначе: Александру Фёдоровну, Ольгу, Татьяну и Марию они оставили лежать на тех местах, где они и были убиты, а бывшего императора, наследника и младшую дочь перетащили в центр комнаты. На венах мальчика был сделан надрез, видимо, для того, чтобы собрать чистой крови, то же самое проделали с царём и великой княжной. Кровь заструилась таким пульсирующим фонтаном, что залила стены, но убийцы направили струю так, чтобы она наполняла медный сосуд. Вскоре синие, обескровленные тела подались назад от отсутствия на их тела давления. Изуверы переглянулись – кому-то их них стало плохо: из рук выпал нож, тошнота сковала движения, а гримаса ужаса некоторых не сходила с лиц. Они молчали, страшась постигнуть той же участи.

Юровский педантично разлил тягучую жидкость по бокалам, которые принёс из царских покоев.

– Они им больше не понадобятся, – сказал он, передавая бокалы всем, кто находился в комнате. Как ни ужаснуться, увидев, как пениться от адовой жары густая кровь, оставляя на гранях чистейшего хрусталя свой чёрный след.

– Пейте! – раздался звонкий призыв, и, внимая лидеру, изуверы поспешили опустошить свои бокалы. Однако приказ был растягивать этот момент, который считался апофеозом сего действа. Солоноватый, словно дурной рассол, но с пикантным послевкусием походил на красное вино, только вкус был более благородным и тягучим. Осознание, что выпивают они чью-то плоть не вызывало отвращение, зная, чью вкушают кровь. Только запах был непереносимо отвратительным. Мёртвые тела, кто бы что ни говорил, пахнут ужасно, тошнота и дрожь являются завсегдатаями спутниками этого ощущения и лицезрения. Зловоние преграждало путь дыханию, и находиться в этом подвале не представлялось возможным.

На стене подвала была оставлена надпись чёрным углём – фрагмент из стихотворения Генриха Гейне:

«Belsatzar ward in selbiger Nacht

Von seinen knechten ungeracht»

После совершения ритуала тела царской семьи и прислуги были погружены на грузовики и отвезены в урочище Ганиной Ямф. Юровский отдал приказ расчленить трупы и сжечь их в священном, синодском огне. То, как пылал тот костёр, увидели даже белые офицеры, стоявшие на границах. Пепел разлетался по всей окрестности, а дым стрелой взлетал в небо. Сожжённые в одном пламени великие наследные монахи и их прислуга в конце своего существования были поражены одной участью, единой смертью, обращены в единый чёрный прах. И горел тот огонь, покуда солнце нового дня не озарило землю, встречая кровавый рассвет.

Феликс приехал в Кремль в самом разгаре дня, в то время, когда полуденное солнце уже начинает свой завершающий цикл и постепенно опускается к горизонту. Свердлов наблюдал за этим природным явлением из окна своего кабинета с такой тщательностью, что любому служащему могло показаться, будто острый взгляд поверх пенсне буквально отмеривает расстояние от светила до земли и мысленно, с такой тщательностью, высчитывает точное время её заката. В момент, когда солнце скрылось за сероватым облаком, и внимание Свердлова рассеялось, в кабинете появился бывший председатель Чрезвычайной комиссии. В отличие от недавнего визита в штаб левых эсеров, Феликс не был намерен держать себя в руках: лицо, цвета алебастра было искажено злобным оскалом, а руки до хруста в суставах сжались в кулаках. Хотел он уничтожить напротив сидящего – будет мягко сказано. Но причины всего происходящего вокруг Дзержинского в последнее время были слишком размыты, каждая частичка истины расколота и как мозаика раскидана в разные углы – попробуй, собери в одиночку. Поэтому прежде чем применять насильственные действия, к которым он так принуждённо склонен, чекисту нужны были объяснения. Именно объяснения, а не ответы – Дзержинский их прекрасно знал.

– Ведь я тебя предупредил, – прошипел он, устремляясь к столу, за которым восседал Свердлов. – Почему тебе было сделать тоже самое так сложно?

– Успокойся, Феликс… – рассеяно произнёс еврей, проведя рукой по воздуху некие манипуляции. Дзержинский, как бык на красную тряпку, отреагировал на жест и с огромной силой ударил ладонью по столу, чтобы наглые чёрные глаза прямо смотрели в его – без сарказма и легкомыслия. – Ты что творишь?! Это каштан, между прочим…

– Меня беспокоит то, что тебя интересует сохранность состояния мебели больше, чем сохранность жизни людей, – повысив голос, разозлился «Железный Феликс». – Какого чёрта, Яков, ты отдаёшь приказы ЧК?

– О, какие умные вопросы! – картинно воскликнул Свердлов. – Я уж было думал, тебя беспокоят царские выродки. Поди, жалко стало – ан нет…

– Ты обещал, что Романов будет предан суду, Яков, – чекист угрожающе навис над столом, отчего Свердлов невольно вжался в стул, – ты обещал не искать знание Каббалы. Более того, ты первый нарушил законы Конституции, которую сам же и принял на съезде.

– А Романов и был предан суду, – Свердлов хищно облизнулся. – Так, чтобы никому не было лишней мороки. Идёт Гражданская война, наше общее дело – мировая революция висит на волоске.

– Самосудом ты движешься в сторону от нашего общего дела! – пламенно возражал Дзержинский. – И сколько бы не было предупреждений и знаков…

– Я не по своей воле совершил, как ты говоришь, самосуд, – перебил его Свердлов, – а по воле ордена. Судить лишь по увиденной картинке, Феликс, слишком предвзято, особенно с твоей стороны – да, орден не дал мне выбора! Не нам был предоставлен этот шанс, помнишь, а Керенскому. Он целый год готовился и целился в Романова. И потому необходимо было захватить власть так скоро…

– Ты противоречишь сам себе, – огрызнулся чекист. – Полгода назад ты божился, ты клялся, семья Романова не пострадает ни при каких обстоятельствах, значит, тебе нельзя доверять. Я поинтересуюсь хотя бы у Кроули – что за игры они устраивают! …А что скажет Владимир Ильич? Он знает?

– Ещё нет, но только пока, – смело прошипел Свердлов. – Феликс, орден в начале лета дал команду исключить тебя. Я не знал, как сказать, а теперь тебе ни мне, ни тебе больше нечего терять.

– По какой причине? – насторожился Дзержинский, впиваясь ядовитой зеленью в чёрные бусины. – Уж ли не из-за того, что я поддерживаю Владимира Ильича?

Свердлов исподлобья взглянул на Дзержинского и отрицательно покачал головой.

– Дело в том, что ты занимаешь маргинальную позицию в политике, а они не любят неопределенных людей.

– Зато самых жестоких? Ради Каббалы убивать невинных детей?!

– Они были царской крови…

– Они были детьми! – Дзержинский снова повысил голос. – Если бы я был председателем ВЧК, я узнал об этом и присёк незамедлительно!

– Феликс, – Свердлов постарался придать своему голосу максимальное спокойствие, и проговаривал слова, чуть ли не по слогам, – теперь «белые» не смогут использовать козырь в своём рукаве. У нас не было другого выбора. Пойми, что наследников на престол не существует, и им не за кого будет воевать.

– Не за царя они воюют, а за власть, – чекист в бессилии отпрянул от стола. – Теперь я понимаю: ослаб я, ослаб. Не могу заглянуть более в твои мысли.

– Почувствую себя обычным человеком, Феликс, – довольно ухмыльнулся Свердлов. – Ты же так долго этого хотел. Теперь наслаждайся…

За спиной Дзержинского хлопнула дверь. Он обернулся, а Ленин мрачно и тяжело прошёл вдоль паркета, остановившись параллельно с ним.

– Феликс, ты знал? – тихо спросил Вождь, даже не взглянув на чекиста. Получив отрицательный ответ, предсовнаркома сухо произнёс. – Иди, ни к чему тебе будет всё это слушать.

Дзержинский едва заметно кивнул. Он был удовлетворён тем, что Ленин сделает выговор товарищу, но неуёмное желание узнать то, что обсуждают за глаза, горело в душе лютым пламенем. «Железный Феликс» думал, что диалог пойдёт не только о Романовых, потому что он был слишком умным для слепо преданного фанатика, но слишком интеллигентным и гордым, чтобы подслушивать. Спускаясь по лестнице в вестибюль, с камнем на сердце чекист обратил взор вверх с каким-то неуёмным противоречием. «Король умёр. Да здравствует король», – пронеслось в его сознании, хотя, прекрасно зная, из-за кого все пытки и мучения выпали на его долю, из-за кого и началась эта революция, Дзержинский покачал головой – нет, о не жалел о бывшем императоре. Жаль было детей…

– Хотя бы мне ты не будешь пудрить мозги, Яков? – с горькой иронией спросил Ленин, спустя несколько минут. Как бы он ни был уверен в порядочности верного чекиста, Ильич должен был удостовериться в отсутствии третьих лиц. – Ты дал приказ на расстрел в Екатеринбург?

– Да, я, – согласился Свердлов. Ленин поднял брови от удивления, что соратник не предпринял ни единой попытки для парирования.

– И что: ни у кого не возникло никаких вопросов?

– Я по закону глава государства, а значит, моя подпись правомерна во всех сферах, – запросто отвечал Свердлов. Он продолжал сидеть неподвижно, сложив руки на столе с педантичностью и затаённой хитрости, подобно профессору Мориарти, чей план, собственно, и предстояло разгадать гениальному детективу современности.

– Почему не уведомил меня? – сдержанно спрашивал Ленин. – У тебя такого права не было.

– О Люцифер, Владимир Ильич, неужели вам жалко семьи угнетателя и самодержца , морившего голодом всю Империю и загнав её в Первую Мировую?

– Всё это совершил один Николай. И он бы вскоре предстал перед судом. А самосуд – это…

– Правда!? – воскликнул Свердлов, вскочив с кресла. – И это говорите мне вы? Я знаю Феликса – он вспыльчивый и сентиментальный до детишек, но вы-то! Как не вспомнить ваше заявление об уходе из правительства, если за «Брест» проголосуют «против»? Этот ультиматум больше не работает! И что же вы будете делать теперь, когда вектор неумолимо движется к мировой революции?

– Я выгоню тебя из правительства и из партии.

Свердлов замер, недоверчиво глядя на Ленина, как словно бы вам сказал родной отец: «собирай свои вещи, неблагодарная скотина, и вали отсюда ко всем чертям», а вы бы стояли, молчали, и сквозь наглую, но ослабленную улыбку смотрели на него – как воспринять это заявление? Он, вероятно, просто блефует. А папа стоит и смотрит на вас, дожидаясь вашей реакции. Ленин был Свердлову скорее, как отец, нежели как товарищ и потому слышать подобные слова было слишком больно.

– Вы мне угрожаете?.. Но вы не сможете меня выгнать. У вас нет подобных полномочий, – опешил он, немного заикаясь.

– На партию есть, а если останешься беспартийным, то и портфеля главы государства тебе не видать, как своих ушей, – добил Ильич, прекрасно видя, как дёрнулись веки на глазах собеседника.

– Владимир Ильич… почему и вам нужно объяснять, что это было необходимо?– с дрожью в голосе пробормотал Свердлов.

– Яков, одного того, что ты не уведомил меня на всё достаточно.

– Но ведь Феликс…

– Более того, – перебил Ленин, угрожающе размахивая кулаком. – Подставить товарища по партии, дабы придти к этой своей оккультической цели – архиподло! Об эсерах я вовсе молчу. Да и не прикидывайся, пожалуйста, что слышишь обо всём впервые. Лицедейства я не прощу даже Троцкому.

– Николай не есть та причина, по которой я бы покинул партию! – воскликнул Свердлов. – И отчего вы так реагируете мне тоже не ясно…

– Тебе нужно объяснить? – Ленин двинулся к окну и задёрнул занавески, чтобы комната погрузилась в полумрак. Затем остановился напротив коллеги, сунув руки в карманы пиджака – теперь он был похож на взрослого мальчишку, простого гражданина, но глаза выдавали в нём личность. – Нет, мне не жаль Николая, мне даже не жаль его семьи, хотя она и заслуживала мирной жизни. Мне Россию жаль. Вы с Троцким до сих пор стремитесь к мировой революции, но это означает крах такой страны. Я понимал это раньше, но осознал теперь, что нельзя допускать пожара. И потому я голосовал за унизительный «Брест», и потому я шантажировал вас. Сионисты желают революции в мире – смерти, воины и разрухи, для установления своего порядка, им нужны жертвы, а я не готов к таким масштабам. И как мне горько осознавать, что ты принадлежишь к их числу. Зачем тебе код Каббалы, зачем надписи на стенах? Мировое господство ни к чему положительному не приводило, Яков, во все времена люди, стремившиеся к власти над миром, терпели крах. А вместе с ними погибали завоеванные державы. А ты хочешь посредством уничтожения РСФСР установить контроль над мирозданием. Разве ты не понимаешь, что сионисты манипулируют тобой? Разве не понимаешь, что эта страна мешает им жить? Ты не глуп, и мне больно осознавать, что ты спровоцировал эсеров и расстрелял Романовых намерено.