Текст книги "Двадцать и двадцать один. Наивность (СИ)"
Автор книги: Das_Leben
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 51 страниц)
– Скажешь, не суфле? – хихикнула Анна. Она передвигалась плавно и картинно, грациозно, но пошло покачивая бедрами, дабы продемонстрировать своё превосходство в этой среде обитания.
Лабиринты в канализации, казалось, были бесконечными. Они петляли, раздваивались, где-то в потолке были выбиты щели, в которые выбивался тусклое свечение небосклона. Орлов жутко боялся натолкнуться на других диггеров, но Виктория успокаивала его, сказав, что ночью вряд ли кто-то будет бродить по подземелью.
– Ты чё, с Луны упала? – рассмеялась Анна, так, что на гордом лице Дементьевой образовался алый румянец. – Сюда в диггеры лезут все, кому только не хрен делать – любимое место сатанистов, люциферистов всяких, видела, как эти фрики кишки чьи-то сжигали. Об останках младенцев, пожалуй, говорить не стоит, мне здесь ещё в штаны прудить не надо. Мда, можно сказать, что это самое честное место в городе, оно показывает его суть. Всю суть целиком…
– Всё в этой стране держится и стоится на фундаменте зловония, гнили, смертей и преступлений, – между прочим отозвалась Дементьева.
– Харе метафорить, детка, мы не комильфо. И да, о преступлениях, – Анна обернулась. – Не советую с вашей дряблой психикой смотреть по сторонам.
Это была провокация специально для социалистки. Виктория невольно от любопытства бросила взгляд налево. Опершись на грязные, слипшиеся камни, у стены в сидячем положении валялось человеческое мёртвое тело: белки глаз вытаращено уставились прямо на девушку, покуда в животе зияла огромная тухлая дыра. Из его рта и дыры стали вылезать трупные черви: длинные, белые скользкие, разъедая тело. Исступленный крик Виктории содрогнул их и они зашевелились.
– Хоть говори, хоть нет, – Анна в два шага приблизилась к ней и с силой дала пощёчину. – Заткни рот, идиотка, не ори. Что ты хотела, куда ещё по-твоему трупы сбрасывают? Знаешь, в лес муторно вести, а в багажнике только полные кретины перевозят. Здесь никто ничего не находит и никто из ментов сюда ни за что не полезет.
– А кто здесь ещё лазит, кроме сатанистов? – тихо спросил Миша, закрыв уши руками, чтобы ненароком не повернуть голову.
– Ультра-правые, скины, бродяги, бомжи и множество других разных фриков, но они тут не задерживаются. Блевотиной плюются не хуже тебя, малолетки, и улепётывают по домам под мамино крылышко.
– А левые?
– Левых что-то вроде… тебя – никогда. Левые – либеральные зазнобы до тошноты, аж бесит, а ума как у пустой бочки.
– Отнюдь, – прошипела Виктория, нахмурив брови, – зазнобы в центристской и умеренно-правой оппозиции.
–Хе, на себя, блин, посмотри. Ты в канализации карамельными речами трубишь и корчишься ещё: отню-ю-юдь. Хрен тут кто-то тебя похвалит, усекла? Мой тебе совет: чеши поменьше языком.
– А говоришь, что не родственник Троцкого… – пробурчал Орлов.
– Хватит надо мной стебаться! – Виктория сжала кулаки. – Ты вообще белогвардейца потомок!
– Заткнись уже, бля… В край достала, дорогуша.
К счастью социалистки, спустя полчаса в полной тишине, они подошли к деревянной, подгнившей двери. Мише было всё равно где спать, поэтому Анна оставила его внизу, тихо прокравшись между спящими межрайонцами. А Викторию, воровка больно схватила за руку и выволокла на первый этаж здания.
– Вы бродяги, да? – тихо спросила блондинка. Она сразу же догадалось об этом, увидев подвал, увидев лежащих на холодном полу оборванных, бледных людей, укрывшихся обрывками старого пледа. На этот вопрос Анна ничего не ответила, лишь жестом указала на кабинку лифта.
– Ты не будешь спать с нами, – грозно сказала она. – Пренебрежёшь маникюром, залезешь на чердак.
– Почему такая агрессия? – непонимающе спросила Дементьева. – Из-за вопроса всего лишь?
– Ты из левой оппозиционной партии, если хочешь работать с нами, в чём я не сомневаюсь, то должна жить отдельно. Наши люди должны верить, что вы... сильная и обеспеченная сила, а если один из членов ЦК левой партии будет ночевать вместе с бомжами, то тебя с твоим характером раздавят. Ты – гнилая интеллигентка, а я обещала представить им адекватного, умного политика. Иди, что стоишь! Провожать не буду, надеюсь, ты не такая идиотка, какой кажешься на первый взгляд – найдёшь.
На чердаке было темно, но не сыро, и слава богу. В углу стояла полуразваленная кровать, как видимо, для неё. Виктория вытерла глаза платком и, надев очки, достала из сумки тонкую распечатку, в оглавлении которой было написано«Для В.Дементьевой». Когда девушка стала делать успехи в истории, её руководитель Николай Орлов сделал анализ и подборку всех возможных носителей её фамилии. Родословной это было назвать сложно, хотя Вика тогда и с интересом читала о тех, кто, возможно, являлись её дальними родственниками. Теперь она поняла всю глубину такого подарка и смотрела на эти листья уже иными – открытыми глазами.
====== В поднебесье парят журавли. I ======
7 июля 1916 г. Российская Империя. Черниговский уезд.
«Свобода растворяет в неге душу, свобода силу мысли придаёт, и нет на свете ничего могуче, чем чувствовать в себе орла полёт…»
Лишь только такие слова могли возникнуть в сознании юной девушки, которая, промчавшись босиком полмили, рухнула на свежую, влажную от капель утренней росы, зелёную траву, раскинув в стороны руки. Большие светлые глаза тёмноволосой красавицы наивно устремлены в голубое-голубое небо. А там, в поднебесье, парят журавли…
«Боже мой, как жаль, – думала она, вздохнув, – как жаль, что нет с собой ни пергамента, ни чистого листочка. Почему именно сейчас душа моя поёт и рвётся ввысь, устремляясь к небу, к стремительному полёту белых птиц, а не в доме, когда всё оборудование на изготове…»
Мысль Стефании оборвалась от нежного порыва бриза: она закрыла глаза и с чувством вдохнула свежий, прохладный воздух. Она провела руками по росистой траве – рукава её белой, хлопковой рубахи вымокли до нитки, но при этаком июньском зное, какой в Чернигове – на севере Украины, было одним спасением. Девушке не хотелось возвращаться в имение, она чувствовала, как счастлива мчаться одной на просторе, как счастлива просто лежать и дышать полной грудью, наблюдая за чайками и журавлями. Она ещё не осознала умом, что всей душой мечтает о полной, абсолютной свободе – девушка боялась думать об этом, словно кто-то посторонний мог прочитать её мысли, а потому и не позволяла сердцу возобладать над разумом.
Стефания Вержинская была единственной дочерью владельца имения «Райна» близ Чернигова Станислава Андреевича Вержинского и его жены Гульнары Вержинской. Станислав Андреевич не только руководил делами имения, но и занимался торговлей пушнины с купцами из Польши, Белоруссии, а также купцами из самых дальних уголков Российской Империи. Пушнину глава семьи разводил в лесах, которые входили в участок имения: куниц, лисиц, хорей, соболей и зайцев. Благодаря исключительно этим спекуляциям семья Вержинских не разорилась и, более того, приобрела звание буржуазной семьи.
На Украине, особенно южной, преобладало еврейское население, но Стефания была абсолютной славянкой. Корни ее рода исходили от московитов, лишь в XVII веке прапрабабка вышла замуж за поляка Владислава Вержинского и взяла польскую фамилию. Но единственный поляк в роду ещё раз подтверждает московитость семьи Стефании – и в культуре и в привычках.
Она была обязана знать свою родословную назубок, не путать Андрея-деда и Андрея прадеда, изучать физику с химией и ежедневно посещать уроки танцев – это был не весь список её обязанностей. Стефания с облегчением выдохнула, когда узнала, что основы торговли и управления учить ей не придётся – потенциальные женихи, прежде чем свататься к юной красавице, должны доказать свою образованность и интеллигентность.
Стеша была кокеткой, по ней можно было сверять время: если у крыльца толпились парни, значит уже четыре часа, и Стефания отправляется в город за покупками. Её ублажало, но и докучало такое активное внимание мужчин. Она мечтала, что когда-нибудь в её однотонной жизни появиться герой-храбрец, который даст фору всем ухажёрам, которые всюду следовали за ней. Но пока таких на горизонте не было заметно, и Стеша скучала, иногда сбегая из дому в поле, наслаждаясь волей и временным глотком свободы.
Стефания открыла глаза, облокотившись на локтях, немного приподнялась над землёй, щурясь от солнца. Настолько её дух был одухотворён, что девушка протяжённо и звонко запела:
– Ох, журавушка, чёрна головушка, унеси меня на крыльях белых в далёкий и тёплый край…
Время быстротечно приближалось к полудню. Матушка Гульнара, узнав об очередной прогулке дочери вместо утренней молитвы, будет строго бранить её и что самое страшное – станет запирать её на ночь. Тогда Стефания не сможет убегать в поле и отдыхать душой. Ей было скучно молиться – она не понимала религиозных истин, а просто делала то, чему учили родители и учителя. Стефания понимала, что молится за благо Иисусу Христу, знала, что есть Бог и есть Диавол, который искушает на всякие грехи, знала, что есть Рай и есть Ад – в Аду плохо, и поэтому нужно делать хорошие дела и следовать десяти заповедям, чтобы попасть в Рай. Библию девушка читала неучтиво и невнимательно – оттого многого не понимала: почему одни люди – рабы Божьи, а другие – дети; почему одни владеют всем, а у других – нет ничего. Она не думала об этом.
Стефания писала стихи, читала французские романы, где героини либо страдают от неразделённой любви, либо сами становятся жертвами огненной страсти. Часто с родителями Вержинская посещала варьете и филармонию, с вдохновением внимая великолепной игрой актёров, игрой светотени и мелодичностью музыки. После таких культурных походов она могла по три дня витать в облаках, забывая все аксиомы и теоремы.
Итак, солнце уже взошло над горизонтом, а Стефания ещё не успела вернуться в дом. Она вскочила с земли, встряхнула влажными, длинными волосами и помчалась в село.
Седьмого июля Россия праздновала день Ивана Купала. Несмотря на то, что это был языческий праздник, а христианская церковь насмерть пыталась искоренить его, торжество прижилось среди народа: его любили за обряды, веселье и всеобщий шухер, который нарушает скучную доселе степенность. Во дворах, на улицах молодёжь поливала друг друга водой из ведёр, ходили на речку и в бани. Чему-чему, а веселья у молодых людей было не занимать.
– Микола, сучий син, вода ж крижана! – визжали девки, грозя кулаками на парней, которые с этого только смеялись:
– А чи не застудишься!
Благодаря праздничной суете, Стефания, улыбаясь, глядя на дурачинья рабочих, прокралась к своему поместью. Она была в обыкновенном платьишке и поэтому её не узнали.
Возле дома Вержинских, Стефания заметила скопление людей: она испугалась, что это Гульнара Дмитриевна всполошилась, заметив исчезновение дитятки, и собрала народ на её поиски. Девушка присмотрелась, сощурив голубые глаза – нет, это толпище окружило кого-то, рассматривала с превеликим интересом.
– Али не как сам император приехал, – предположила Стефания, с осторожностью подходя к толпе.
– Стефания Станиславовна! – Один из крестьян заметил юную буржуа, и народ расступился перед ней. – А ваша маман вас искала…
Но девушка не слушала. Её взор был направлен в цель этого скопления: в центре двора стоял молодой человек лет двадцати пяти, держа рыжего коня за узду, кормил животное из рук. Стефания была приятно смущена – парень тот был высоким, широкоплечим, стройным; лицо обладало правильными, мягкими чертами, а светлые глаза приятно с хитрецой сощурились от света солнца. Светло-русые волосы были уложены на бок и золотом блестели на свету. Он улыбнулся девушке и подал ей руку.
– Здравствуйте, Стефания Станиславовна, я рад познакомиться с вами.
Стеша не смогла не улыбнуться в ответ. Она протянула ему ладонь и поразилась, как такая крепкая, холодная рука могла так мягко, даже нежно сжать её пальцы.
– А вы?.. – протянула девушка.
– Это Сергей Иваныч, приехал с самих Уральских гор… Где ваш “паккард” остался? Откуда бишь говоришь, отец?
– Из Оренбурга. Виноваты мы, что ли, что у вас вокруг степь? Южнее леса оставили.
– Так угонят...
– Его завести не каждому под силу, – интеллигент вновь обернулся к Стефании. – Я знаю, что вашему тятеньке нужен толковый помощник на его предприятии. Надеюсь, не откажет, – глаза Сергея странно заблестели. – Как думаете, Стефания Станиславовна, не откажет?
– Нет, не откажет, – в мыслях Стефании вдруг пронеслось произведение Лескова о «Леди Макбет Мценского Уезда». Она сочувствовала главной героине, помня, как в свои сети её заманил крепостной, которого звали тоже Сергей. Но нет – Стефания хоть и скучала в «Райне», но пускаться во все тяжкие не стала бы. Да и интеллигент, стоящий перед ней, не подавал вида распущенного пошлеца. – Так… чем вы в Оренбурге занимались?
– Стефания Станиславовна, вот ни за что не поверю, что вам это интересно! – Сергей по-лисьи улыбнулся, смеясь со снисходительной иронией. – Солнышко только взошло, а вы промокли до ниточки. Видно, что празднуете, вам не до моей карьеры.
– А сами не хотите? – Стеша кокетливо подмигнула, а девушки, подошедшие позади Сергея, вылили на него целый чан с водой, и со звонким смехом убежала под руки вместе с ними, оставив обескураженного мужчину.
Вечером, на закате, как солнышко скрылось за горизонтом, утопая в речной бирюзе, молодежь развела большой костёр, и каждый прыгал через него по очереди. Девушки, кто посмелее, со смехом преодолевали огненное препятствие, подобрав полы платьев, а робкие стояли в стороне, боясь подпалиться. Парни подначивали последних: они брали их за руки и тянули за собой хороводом к огненному кострищу. Потом девушки навели заговор против русалок, сирен и речной нечисти, а позже плели венки из цветов и опускали на водную гладь: по обряду – к кому из парней венок приведёт, тот и будет суженым.
Стефания со своими подругами старательно делала свой венок из сиреневых фиалок, а чтобы он отличался от прочих, девушка вплела в него три золотых лилии. Она подмигнула подругам и с размахом бросила венок далеко вперёд. Течение тут же подхватило цветы и понесла вдоль берега. Стефания кинулась за ним, пробегая по траве, а далее заворачивая к деревянному мосту, куда поплыл венок.
Пробегая мимо берёз и лип, девушка немного замешкалась, поняв, что избрала не лучший путь, но когда она выбралась из чащи увидела, что её венок уже перебирал мокрыми пальцами тот самый Оренбургский предприниматель. «Что ночью здесь делать мелкопоместному буржуа? – думала Стефания, рассматривая из-за деревьев силуэт. – Они же все выше этих веселий».
Шорох листьев услыхал Сергей. Он улыбнулся как-то странно, загадочно, и, не оборачиваясь, звонко произнёс:
– Стефания Станиславовна, уж ли не думаете вы, что я так глуп и глух, чтобы не заметить вас?
Девушка покраснела, однако во тьме при лунном сиянии этого не было заметно. Она вышла к мосту, остановившись, опустив голову, как провинившаяся школьница перед своим учителем.
– Вы гневаетесь на меня за утреннюю оказию? – с сожалением спросила она. – Да, я во многом легкомысленна, поддаюсь первому порыву, а вы настолько серьёзный, чтобы на меня обижаться.
– Считаете, я не способен на что-то неземное? – Сергей предубеждённо хмыкнул и приподнял бровь.
– Отнюдь, я считаю, что вы выше всего неземного, – Стефания улыбнулась, но тут же снова помрачнела, так как её собеседник кокетничать не собирался. И суеверным не был.
– Ваш венок, я так полагаю… – Сергей протянул девушке цветы. – Вы же крещёная, правда?
– Правда, – тихо ответила Стефания.
– Отчего же тогда языческим праздникам следуете?
– Оттого, что это весело.
– Но вы не по вере своей живёте, – язвительно произнёс он. – Сильна ли в вас ваша вера?
Этот вопрос застал девушку врасплох. В словах Сергея не было укора, они были холодны и просты, что удивило Стефанию. И лукавить ей не было сил.
– Каюсь, что не сильна. Я верю, но я многого не понимаю по глупости и молодости своей…
– Вам говорит так маменька? – немое ехидство застыло на его лице.
– Я просто не столкнулась ещё с такими трудностями и бедами, когда помочь, кроме Бога, более никто не в силах.
– Да своя голова на что нужна? – удивился Сергей. – Не на то нам положены пара рук и ног, чтобы падать на колени, крестится и молить бога о помощи. Нам они даны, чтобы мы сами могли преодолевать препятствия, положенные судьбой.
– Как странно вы говорите, – промолвила девушка, всё рассматривая водную гладь, блестящую при луне. Веселье утопало и растворялась в ней.
– Вы не согласны со мной, Стефания Станиславовна?
– Отчего же, я думаю над вашими словами и не нахожу должного подвоха.
– А хотите ли вы его найти?
– Но ведь это… неправильно. По вашим суждениям не нужно молиться?
– Молитесь коли хотите, но какой от этого прок? – мужчина царапнул ногтями деревянный парапет моста и тут же оживился. – Вы читали Чернышевского?
– Читала, но... – осеклась Стефания, – ...он долгое время был под запретом.
– Однако?
– Я не примечу того, чего вы спрашиваете? Там фигурирует лишь любовная линия…
– Любовная линия? Любовная линия? – переспросил Сергей и рассмеялся. Этот холодный, язвительный смех задел Стефанию за живое. Она передёрнулась и с обидой скрестила руки на груди, отстраняясь от Сергея в сторону. – Как можно быть такой слепой?
– Я не понимаю вас, простите, мне нужно откланяться…
– Не ждите, что я брошусь за вами приносить свои извинения, – кинул он вслед. – Вы говорите не своими словами, и я не обижусь на вас.
Стефания обернулась, покуда желала бы скрыться прочь, гордо задрав нос. Её вдвойне задело такое гордое и пренебрежительное поведение какого-то интеллигента. Но чувство любопытства выло в ней куда сильнее чувства собственного достоинства.
– Интересно, почему вы решили, что я говорю не своими словами? – с нотной обиды спросила она. – И если не своими, то чьими?
– Вы желаете сказать, но вас душат родительские авторитеты. Вы говорите их словами.
Немного подумав, Стефания произнесла:
– У Чернышевского я видела не только любовную линию…
– И?
– Но мне сказали, что всё это выдумки и кроме её любви с Лопуховым ничего нет.
– Но что же вы видели?
– Желание свободы и независимости Веры Павловны, – тихо прошептала Стефания.
– Почему вы это говорите так неуверенно? Будто извиняетесь?
– Но это же не так.
– С чего вы взяли? Вдруг именно ваше мнение есть самое верное. Вам не нравится слышать и видеть, как ваши родители отдают приказы рабочим и кулакам?
– Нет, – с дрожью в голосе сказала она.
– А вы ходите отдавать приказы? – пытливо всё спрашивал Сергей Иванович.
– Нет, не хочу.
– В таком случае, что вы здесь делаете?
– А вы? – Стефания пронзительно взглянула на интеллигента. – Вы не очень похожи на человека, кто бы любил разгуливать при луне.
– Что же вы думаете?
– Я не скажу.
– Чего вы боитесь?
– Я думаю, что вас отец подослал следить за мной.
– Какой абсурд!
– И вы всё расскажете ему. Я неправильно думаю.
– Вам не дают правильно думать! В этом вы не находите себя похожей с героиней романа Чернышевского?
– Нахожу. Только, Сергей Иванович, давайте перейдём на «ты». Мы, право, знакомы меньше суток, а будто несколько лет. Это так странно…
– Как хочешь. Всё лучше всякой лишней официальности, и если вам взбредёт в голову называть меня при ком-то по имени, что, вероятно, будет компрометировать и меня и тебя, то зови меня “Фауст”. Ничего странного. Обыкновенная психология, – в свою очередь улыбнулся Сергей. – А вежливость часто берут за флирт – так говорит мой товарищ.
– Умный у тебя товарищ, “Фауст”, а ведь как верно сказано.
– Он мудр, он многое повидал и многое знает.
– А императора он видел? – решила пошутить Стефания.
– Видел. Он дал знать, что императору недолго править осталось.
– Как это так? – испугалась девушка.
– Император всей стране приказы отдаёт, а людям, как и вам, это не нравится. Никто не любит, когда им приказывают.
– Да как же не будет?
– А император перестаёт править, когда люди перестают подчиняться, – пояснил Сергей.
– Да как же жить без управления?
– А что тут необычного? Человек сам себе кормилец и хозяин. Представьте, что ты работаешь: сеешь пшеницу на хлеб, но только ровно половину урожая должна отдавать какому-то человеку, кто ни усилия для всхода колосков не сделал.
– Несправедливо это. Зачем я ему буду отдавать то, что я одна заработала?
– А затем, что этот человек над вами управу имеет. Так задумано было, что до вас его прадед был в управе над вашим прадедом и так далее.
– Да как же так можно?
– Можно. Только тебе этого не понять, потому что твоя семья сама имеет управу на простых людей.
– Что ты со мной так разговариваешь, будто это я другими управляю?!
– Повзрослеешь – будешь. Тебе в наследство имение перейдёт, заводы и леса. И ты, и дети твои.
– Не буду! Не хочу!
– Ну что за детский лепет, – зашипел “Фауст”. – Придётся, кто будет, если не вы. Конечно, если верить моему товарищу, то когда император перестанет управлять, больше никто не будет управлять. И тогда бы станете свободной.
– Так жалко же императора. Что он будет делать?
– Так же, как и все, будет жить, наверное...
Примерно такой диалог проходил между молодыми людьми в ту ночь. И не заметили они даже того, что подруги Стефании, которые так и не дождались её, пошли за ней и теперь, хихикая, наблюдали на Вержинской и новым управляющим. “Кокетничает, верно, – перешёптывались они. – А Стешка-то не промах”.
Вечера Сергей проводил в особняке Вержинских за обыкновенным диалогом с дочерью управленца, но только когда оставались наедине. И если относиться к своему творчеству не с художественной, но с философской точки зрения, то и ты, любезный читатель, прекрасно знаем, какой исход приобретёт развязка этой истории. Но любая история имеет свою альтернативу, которая зависит от того или иного угла созерцания и понимания, и факт – объективную истину, от которой ни мне, ни тебе не сбежать и не спрятаться. И те и другие впечатляющие, но такие простые обороты мыслей не могут не заворожить молодые: холодные и горячие умы, особенно если ум принадлежит юной, а потому и наивной девушке, которая, познавши некоторые философские аксиомы, наивной себя вовсе не считает. Дорогой читатель, естественно образ той девушки является метафорой и именно ты к их числу, разумеется, не относишься. Ты, можно сказать, избранный, понимаешь людей и понимаешь меня.
Однако, в этом мире всё относительно. Есть гении, однозначно тебя образованнее и умнее – те, на кого вы ровняетесь. Это ваш идеал – будь то духовный лидер или ты просто влюбляешься в него по картинке. Во всяком случае в любом противопоставлении с ним ты претерпеваешь полное фиаско, потому что ты не можешь даже возразить ему, оттого, что невозможно муравью спорить с Богом!
Он скажет о шовинизме и вы пойдёте сжигать евреев и цыган на кострах “священной” инквизиции, скажет о революции, и ты уже готов мчаться, сломя голову, штурмовать дом правительства. Да он скажет, что зелёные обои лучше бежевых, и ты сойдёшь с ума, если одним резким рывком не сдерёшь, как кожу вместе с мясом и кровью, эти ненавистные “бежевые” идеи своей сущности...
Прости меня из-за лишней эмоциональности и грубости, но как об “идеалах” можно говорить без цинизма, пафоса и, конечно же, благоговения, ведь и ты и я – мы независимы от этого бреда.
Стефания, наивная девчонка, зависима была, более того, она, раскрыв глаза и рот, с трепетным содроганием всё слушала и слушала “Фауста” с таким примитивным, земным именем Сергей. Он открыл ей новые горизонты, как иную сущность произведений Пушкина, Достоевского и его заклятого врага Тургенева. Почему мир, переживая, плачет за одного усопшего, покуда миллион смертей – статистика.
“Да, тебе это не французские романы читать”, – говорил он ей с улыбкой. Неужели он имеет что-то против беллетристики, спрашивала у него Стефания, на что “Фауст” отвечал, что товарищ её “милихлюндии” не любит.
“Фауст” был холоден, в словах своих бесстрастен и сдержан по-аристократски. Он казался девушке каким-то невероятным явлением, героем антиутопии, философом, и даже задерживала дыхание при его рассказах о никому не известной стране. А когда она спрашивала, откуда он всё это знает, Сергей отвечал, что товарищ его знает и сказывал прежде.
– Я рассказывал о тебе товарищу: ты ему нравишься.
– Я? Да чем же? – покраснела девушка. – Я же самая обычная.
– Обычная, – согласился Сергей. – Но тем ты ему и нравишься: ты обычная, простая, без пошлостей, официальности и фамильярности.
– Когда же ты скажешь, кто твой товарищ? Когда ты меня с ним познакомишь?
– Познакомлю, – “Фауст” повернулся к окну. Обычная, но всё-таки ещё такая глупая, не понимает она метафор. А сказать прямо: согласиться с суевериями. Нигилистом он не был, но было кое-что другое: то, что никак не вписывалось в его планы.
Стефания откинулась на спинку кресла, отстранив руку, которой подпирала щёку, от лица. Ей было чересчур лестно и приятно, хотя слышать комплименты было не в первой.
Больше полугода Сергей продолжал работать на Станислава Вержинского и больше полугода встречался со Стефанией. Девушка была счастлива: любила Сергея, не говорила никому дабы “не компрометировать ни себя, ни его”. Родители её не могли не заметить, что их дочь регулярно по вечерам уходит из дома, а возвращается либо поздно ночью, либо глубоко за рассвет. В один из февральских дней, когда на морозной улице свой покров ещё стелили белые снежинки, Станислав Андреевич в гостиной своего дома сидел в кресле с интересом и предельным вниманием читал свежую газету. Вдруг его глаза остановились на одной строчке, мужчина побледнел и бесконтрольно провел рукой по лицу.
– Гульнара, слышала ль ты, что наш Николай Александрович отрёкся от престола? – спросил Станислав Андреевич, быстро придя в себя, покуда его жена, услышав вопрос – оторопела. Она отвлеклась от вязания и поверх очков, которые носила лишь при чтении, и с недоверием взглянула на мужа.
– Не слышала. Обманываешь меня, поди? – ответила она, подняв брови. Когда Станислав Андреевич отрицательно покачал головой, мать схватилась за сердце. – Да что ж это такое твориться! Десять лет лишь прошло с одного помутнения, на те – ещё! Только год начался, а там им всё неймётся! Сам, поди отрёкся… Но сейчас, когда идёт война, в такую минуту. Наш Сашка-то в Польше, на Висле затем погибал разве? – возмущения женщины слились со слезами о покойном сыне. Она достала из рукава своего платья платок и промокнула глаза. – Говорила ему: куда ты идёшь, не успеешь оглянуться – застрелят! Э-эх!..
Станислав Андреевич тяжело вздохнул: он не любил пустые возмущения, был человеком дела, а поэтому, не обращая внимания на всхлипывания жены, сказал:
– Полно тебе. Будет. Переживай лучше за лес наш, ведь неизвестно, какую политику изберут Львов и Керенский.
– А кто хоть они? – спросила жена, словно разбираясь в политических партиях.
– Эсеры, что ли… – пожал плечами Вержинский. – Я слышал, что они не особо-то и против частной собственности. Тут смотри, как написано: Николай отрёкся от престола в пользу Михаила – его брата, а тот тоже, и теперь правительство возглавляет этот самый Львов. Было ими объявлено, что до Учредительного собрания новое правительство будет именоваться временным.
– А, может быть, вступил бы ты в партию этих самых эсеров, а? – осторожно предложила Гульнара. – Всякое правительство будет способствовать делам однопартийцев…
– Нет, – отрезал Станислав Андреевич, отложив газету на стол. – Твоё дело дочерью заниматься и домом, а в политику, будь добра, не лезь. Кстати говоря, что со Stephanie происходит? Можете от меня скрывать, да вот только я не слеп и не глуп. Я же вижу, что она в кого-то влюбилась…
Гульнара Дмитриевна тут же замолчала и простодушно улыбнулась. Она знала абсолютно все и обещала дочери не рассказывать её секрет отцу, который отличался строгими и суровыми нравами.
– Может быть, и влюбилась, а может быть у неё просто хорошее настроение. Нельзя каждую невинную улыбку списывать на любовь…
– Гуля, ты совершенно не умеешь врать, – Вержинский снисходительно посмотрел на жену. – Я не тиран, я понимаю, что у Стеши возраст, неужели я буду её на ключ запирать? Пускай гуляет…
– Она с Серёжей встречается…
Мягкое снисхождение тут же исчезло с лица Станислава Андреевича, когда тот услышал имя избранника своей дочери. Дело в том, что как к работнику он положительно относился к Сергею, но как к человеку крайне осторожно. Вержинский считал Сергея ветреным и непостоянным и уж точно бы не желал единственному дитятке такого жениха. Он, как дурак, уже давно подыскал Стефании идеальную партию – чинного пана из Варшавы, а также на учёте состояли сын крупного промышленника Тимофеева из Киева, а на крайний случай – зажиточный подмосковный кулак Петруша Горшков.
Отец попытался поговорить с дочерью серьёзно, но та не поддавалась на его уговоры – она ругалась, царапалась, а когда Вержинский пригрозил ей отсылкой в Петербург, а ныне Петроград, прорыдала в подушку целых три дня.
– О чём же ты думаешь, дурёха! – упрекал Станислав Андреевич, стоя у запертой двери. – Вон сколько парней гуляет, нет на Серёгу-разгульника глаз положила.
– Не смей так про него говорить! – глухо раздалось из комнаты.
– Ты пойми, я дурного тебе не посоветую. Я что – враг тебе?
– Враг!!!
Для девушки начались тяжёлые дни, хотя в её и в жизни города ничего практически не изменилось.
В Петроград Стефанию, слава Богу, не от справили. Сжалилась над ней Гульнара, упрашивала мужа простить юную дурёху: “глупая она, не следит за языком”. И Вержинский сжалился. Спустя ни много ни мало месяц всё же вступил в партию социалистов-революционеров, хотя сам, как впрочем видно из повествования, был консервативным монархистом. А если быть ещё откровеннее, то истинная сущность Вержинского совершенно либеральная, однако в таком контексте бессмысленно говорить о политике, когда всё плавает грязными, весенними разводами на поверхности. Станислав Андреевич сразу же после обличения от собственной дочери понял, откуда корни растут, и хотел выгнать Сергея с предприятия ко всем чертям, но тот неожиданно исчез сам.
Стефания была убита: счастья её длилось недолго и снова она осталась одна: а “Фауст” был прав – император действительно больше не управляет, но почему всё осталось по-прежнему?”
И кто же всё-таки тот самый товарищ?..
====== Глава 36. Призрак бродит по Европе ======
“Вы снова здесь, изменчивые тени,
Меня тревожившие с давних пор,
Найдется ль наконец вам воплощенье,
Или остыл мой молодой задор?
Но вы, как дым, надвинулись, виденья,
