Текст книги "Двадцать и двадцать один. Наивность (СИ)"
Автор книги: Das_Leben
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 51 страниц)
– Да, они будут рады вас принять у себя, и тебя, Гриш, тоже, – сказал Коба. Зиновьев с огромной благодарностью смотрел на Кобу, казалось, что сейчас он кинется ему на шею, поэтому большевик отдалился от товарища на некоторое расстояние.
– Забавно получилось, Георгий Евгеньевич. Вы так стремились отгородить дело Ленина от публикации в средствах массовой информации, а теперь вы же и уходите в отставку.
Князь Львов, бывший глава временного правительства, неотрывно смотрел на Керенского глазами, полные боли и безысходности. Нового властителя окружало новое будущее коалиционное правительство.
– …Мне искренне жаль.
– Вам жаль? Разве вы не этого добивались в последнее время?
Керенский улыбнулся, медленно расхаживая по главному залу Марлинского дворца.
– Для страны моё правление будет лучше: я не допущу подобных кризисов, как это было в апреле, в июне и сейчас. Эта невнимательность с вашей стороны дала огромную трещину в броне фронта. Немцы побеждают практически во всех сражениях, а большевистские кронштадтцы в это время заняли Таврический, убив столько невинных людей… А вы, товарищ Переверзев, ослушались моего приказа и опубликовали в «Живом слове» дело о шпионах! Это непростительно. Я всеми силами пытаюсь отразить атаку большевиков, перебрасывая часть сил с фронта, которых и так недостаточно, и сейчас перевес на нашей стороне. Однако благодаря самодеятельности товарища Переверзева все большевики уйдут в подполье, словно крысы. Некоторых шпионов, правда, уже успели арестовать. Ленина мы точно упустили. Поэтому орденом было принято решение организовать второй состав правительства – вы уже неэффективны. С большевиками сразу же надо было жёстче, ещё на Первом Съезде, потому что они не люди – это дьяволы, антихристы, у которых отсутствует всякое чувство патриотизма и морали. Они большие охотники до власти, идут к ней, прикрываясь телами невинных одураченных людей, которые слепо следуют за ними, а вы промахиваетесь, паля из маузеров в «живую» броню, никак не задевая большевиков. А теперь, я прикажу перерыть весь Питер и за его пределами, но Ульянова мне надут и приставят к суду, как всех остальных шпионов!
Керенский остановился у окна, внимательно посмотрев на улицу – на площади мирно шныряли люди, словно никакого вооружённого восстания нет, и никогда не было. Это немного смутило нового главу Временного Правительства, он закрыл глаза.
– Я просил связаться через кого-нибудь из незапятнанных большевиков и передать, что завтра днём их любимый вождь должен предстать перед судом. Если он не трус, то Ленин должен явиться.
– Александр Фёдорович, один из большевиков сейчас стоит за дверью, будет лучше, если вы поговорите с ним лично, – уточнил новый министр юстиции Зарудный, указывая на дверь.
– Ну, пусть заходит, – слабо отозвался Керенский, разворачиваясь. В зал вошёл человек лет тридцати, рассеяно озираясь по сторонам. Он был среднего роста, грузинской внешности: небольшие глазки быстрыми перебежками оглядывали всех присутствующих. Александр Фёдорович вздохнул, подумав про себя:«есть ли вообще среди большевиков славяне?», и коротким движением почесал затылок, обращаясь к большевику.
– Как ваше имя?
Грузин встрепенулся: ему явно было некомфортно в «логове врагов», но всё же тот без всякого страха отвечал с сильным акцентом:
– Орджоникидзе. Серго Орджоникидзе.
– Вы, Серго, должны были оповестить вашего лидера о завтрашнем суде, на котором он обязан присутствовать вместе с другими обвиняемыми, – Керенский медленным шагом приближался к большевику, который словно был приклеен к полу и не сдвинулся ни на сантиметр.
– Разумеется, но, хотелось бы узнать условия будущего содержания Владимира Ильича в местах заключения.
– Условия? – Первый министр посмотрел на своих подчинённых, и те лишь пожали плечами. – Самые обыкновенные условия, как у всех заключенных.
– Можно конкретнее, товарищ Керенский.
– Я вам не товарищ! – вспылил Александр Фёдорович, сверкнув глазами. – Вам ли не знать, каждый революционер хоть раз в жизни сидел в тюрьме, я считаю, что «Кресты» ни чем особенным не отличается.
– Ясно, то есть общие прогулки с остальными заключёнными утром и вечером, одна камера на десятерых, скудный паёк и так далее? Знаете, Владимир Ильич не согласиться на подобные условия, а вот если определить отдельную камеру, освещение…
– Вы что, издеваетесь?! – Керенский окончательно потерял терпение. Он угрожающе оглядел грузина с ног до головы, в этот самый момент ему было очень жаль, что данный большевик не находится в списке «немецких шпионов». – Вашим наглым заявлением вы держите нас за идиотов?
– Боже упаси, нисколько! – в своё оправдание вскричал Орджоникидзе, мирно вскинув руки. – Но вот ещё один момент разъяснить – кто будет сопровождать Владимира Ильича на суд?
– Наши юнкера, кто же ещё!
– Вот! – щелкнул пальцами большевик, деловито обходя министра, раскрепостившись. – Сами знаете, как вы и солдаты его ненавидите, дайте нам гарантию, что товарища Ленина доставят на суд в целости и сохранности, а то…как бы они его не убили по дороге.
Керенскому пришлось задуматься. Он был бы очень рад, если бы так оно и случилось, но ввиду яркого и эмоционального заявления от Орджоникидзе, новый глава Временного правительства окончательно запутался. Гарантию на безопасность Ленина он дать не мог, да и не было в этом смысла. Но вспомнив свои слова о том, что с большевиками в любом случае нужно быть жёстче, Александр Фёдорович ответил:
– Всё равно, ваш лидер объявлен преступником, немецким шпионом, это доказано следствием, а значит, он обязан явиться на суд, без всяких особых привилегий.
Но такой ответ ничуть не смутил большевика, он не возмущался, чем вызвал у Керенского массу подозрений.
– Ну что же, хорошо, всё понятно. До свидания, товарищи власти, – быстро проговорил Орджоникидзе, сделав короткий кивок Керенскому, поспешным шагом удалился из зала Мариинского.
Коба терпеливо ждал у невысокой белоснежной колоннады дворца, косо поглядывая на его окна. Он был спокоен, однако ситуация могла пойти не по плану, поэтому большевик решил сам всё проконтролировать. Наконец вдали Коба увидел выходившего из-за дверей Серго. Тот лишь жестом указал на то, что всё прошло, как было запланировано. Коба поманил его к себе, явно давая понять, чтобы Орджоникидзе прибавил шаг.
– Все нормально, Коба. Они ответили именно так, как ты предупреждал.
– А ты? Ты сказал то, что я говорил?
– Обижаешь, всё до единого слова, – с довольной улыбкой сказал Орджоникидзе. Коба облегченно выдохнул.
– Теперь, Серго, мы можем с чистой совестью возвращаться к Ильичу. Своё дело мы сделали, жаль, что я не видел лицо Керенского. Наверное, он трясся от злости.
– Не говори: неистово негодовал! А ты подумал, что будет с Зиновьевым и Лениным после? Возможность принудительного суда остаётся.
Джугашвили усмехнулся, да так равнодушно, словно и это было у него запланировано.
– Зря времени тоже не терял: я нашёл для них идеальное место, недалеко от Сестрорецка, но и вне Питера. Там хоть до осени скрываться можно будет.
– Позволь узнать, – хитрым и любопытным голосом произнёс Орджоникидзе, – у кого?
– Хех, Серго, ты нетерпелив, – иронично отрезал Коба, погрозив ему пальцем. – Скоро сам всё узнаешь, а то мало ли, может Вождь не захочет ехать.
– Да уж, конечно, – обиделся он. – Такое чувство, словно у него и Зиновьева есть выбор.
– Не дуйся, Серго.
– Нет! Я твой друг! Как грузин грузина прошу не таить! – оживился большевик. –Ты мне что, не доверяешь?
– Серго…
– Нет, Коба, ты мне прямо скажи! Не доверяешь?
– Ты меня за кого принимаешь? – включил свою эмоциональную натуру Коба, заговорив на своём родном языке. – Я тебе доверяю, а вот как ты мог такое подумать?! Аллилуевы – потрясающие люди, это лучшая семья, которую я когда-либо встречал! Товарищу Ленину может понравиться у них, и тогда кто знает… А вообще я клянусь, ты будешь первым, кто узнает его местонахождение.
Восторженный пламенным ответом Кобы, Орджоникидзе слегка побледнел, но такое было вполне приемлемо у грузинов, поэтому он даже обрадовался.
– Ловлю на слове, пойдём, нужно сообщить об этом Вождю, – ответил Серго, направляясь к мостовой, чтобы потом оттуда, минуя пару кварталов дойти до дома идеальной семьи, по мнению Кобы.
Всё же, всё случилось так, как предполагал Коба: Ильича и Зиновьева пугала возможность суда, поэтому между ними не возникло никаких противоречий – решение отбытия из Петрограда было принято единогласно, к тому же Ленин не хотел злоупотреблять радушным гостеприимством Аллилуевых. Следующим пристанищем для большевиков оказался дом рабочего Емельянова, а если быть точнее – шалаш на берегу озера. Следующим же утром все трое отправились в путь. Проплыв на лодке водную преграду, они высадились на сушу, где и располагался небольшой шалашик.
– Здесь довольно мило, уютно, – довольно отозвался Ильич, оглядываясь. – По крайней мере Керенскому нас здесь найти будет нелегко. Прекрасно, Коба, я восхищён. А как тебе, Григорий?
Зиновьев молчал, грустно уставясь на горизонт. Коба недоумённо посмотрел сначала на Григория, затем на Ленина.
– Эх, не обижайтесь на него, Коба, он просто удручен и расстроен, – пояснил Ильич. – Нелегко вот так вот просто в считанные дни поменять весь образ жизни. К тому же масла в огонь подливает страх. Оно и понятно, ночью арестовали Троцкого и Луначарского, прямо из постели взяли. Не думал, что мне будет жаль «Иудушку»…
Коба улыбнулся: много что грузина радовало в этой ситуации, особенно «внезапный» арест Троцкого. Большевик даже не скрывал своей неприязни, но будучи умным человеком, открыто злорадствовать он не стал.
– Такова судьба, – ответил он, опуская голову.
Ильич согласно кивнул, неотрывно глядя на Зиновьева, который безысходно кидал камушки в воду.
– Вы уже несколько раз выручали меня, мне уже просто неудобно снова к вам обращаться…
– Что вы! Я говорил, что вы всегда можете положиться на меня!
– Пока я буду здесь, нужно, чтобы кто-то руководил партией. Вас не арестуют, я решил, что вы способны проконтролировать её работу.
Жёлтые глаза Кобы засияли. Он не верил своим ушам – сам Вождь просит его руководить партией в его отсутствие! Никогда ещё Коба не чувствовал себя таким счастливым. Возможно, это чувство сравнимо с наивной детской радостью, но всё это чушь: лишь по-настоящему счастливый человек мог почувствовать эту радость, такую нежную, трепетную, но в то же время грандиозную и нерушимую.
– Я… я сочту за честь эту просьбу, Владимир Ильич…
– Ох, вы такой сентиментальный, я даже не думал, – весело заметил Ильич, – но у меня есть ещё одно поручение к вам. Пока я здесь, а вы в Петрограде нужен будет человек, который смог бы посещать меня с Григорием, и в то же время вести дела «за горизонтом», выполнять кое-какие мои поручения: передавать сообщения от вас ко мне и наоборот – то есть связной. Это должен быть человек из партии: хитрый, ловкий, умный и пронырливый. У нас таких большинство, но всё-таки я полагаюсь на ваше чутьё. Найдите мне его, Коба!
====== Глава 22. Связной ======
…Все они действительно сильные натуры… раз вступив на революционный путь, даже из поражений всегда черпали новые силы…
(с) Карл Маркс.
– На кого ты работаешь? – словно звоном раздался в голове полицейского громкий противный голос. Полностью придя в сознание, лейтенант Свиридов с ужасом огляделся. Он понял, что не мог двинуться с места: руки и ноги его были связаны и уже порядком затекли. Помещение было полицейскому незнакомо, но и на камеру пыток оно так же не походило, – как решил Свиридов. Он сильно зажмурился, думая, что спит, но резко открыв глаза и поняв, что картина происходит в реальной жизни, отчаянно заёрзал на стуле.
– Муравьёв, ты допросы вообще когда–нибудь вёл? Что за глупый вопрос! Он в полиции работает.
– Не лезь, Тори. Надо же начать. Может быть, он знает больше, чем мы думаем! – оправданно заговорил парень, который допрашивал Свиридова и с пущей силой затряс стул. – Отвечай!
– В п-п– полиции, – заикаясь от волнения проговорил лейтенант.
– Ох, я же говорила, – девушка-блондинка, которая стояла в тени, облокотилась на стенку, уныло скрестив на груди руки. – Конечно, никто никогда меня не слушает. «Самая мелкая, а ещё лезет в политику. Подрасти, потом будешь советы давать», – передразнила она. – Возраст это не грань!
– Послушай, Тори, твой профиль – агитация, – отрезал молодой человек, обернувшись к ней. Девчонка только хмыкнула, тряхнув головой.
– Ты забываешься, Муравьёв. Разве ты обезвредил и привёз сюда шпиона? Да и особой разницы между нами нет, по крайней мере, я не вижу. С какой стати именно ты допрашиваешь? В нашем коллективе есть сотрудники «постарше» и поумнее, чем ты!
Полицейский сощурившись изо всех сил пытался разглядеть ту, которая стояла в стороне. Он вспомнил, что это была девушка, в чьей квартире он был в последние часы.
– Бла, бла, бла… – Муравьёв скорчил препротивную рожу. – Может теперь тебе медаль за это вручить надо?
Парень откашлялся и вновь повернулся к Свиридову, который с ужасом заметил, что глаза у незнакомца налились пущей ненавистью. Он перестал трястись, пытаясь понять, за что конкретно с ним так обращаются.
– Кто ты такой?
– А вы кто? – неуверенно спросил правоохранитель порядка, вжав голову в плечи.
– Молчать! Здесь вопросы задаю я! – пафосно крикнул он. – Имя, фамилия!
Свиридов задрожал, крепко сжимая челюсти. В уставе ничего не было сказано насчёт похищения и допросов, однако, несмотря на весь страх, полицейский понял, что имеет дело с дилетантами, и рассказывать что-либо было неприемлемо и неразумно.
– Ты же приказал ему молчать, о чём с тобой можно говорить, – мрачно прошипела девчонка.
– Тори, ну, правда, мы никогда ещё не сталкивались с подобной ситуацией. Будь толерантнее, – отозвалась другая девица, которая стояла за спиной Свиридова. От этого он не мог увидеть и рассмотреть её.
– Кать, я и так сама толерантность, никто на моём месте не был бы таким снисходительным. Я уже не говорю, как в наше время относятся к евреям, – блондинка всплеснула рукой.
– Я наполовину еврей, – возмутился Муравьёв, отстраняясь от полицейского.
– Можешь не оправдываться, Гриш. И всё-таки Тори права, нужно доложить шефу.
– Так ты что, ещё не доложила?! – воскликнула светлая. – Пулей туда, мы одни не справимся.
– А можно не таким приказным тоном? – кичливо спросила вторая.
– Я думала, что ты сама догадаешься. Быстрее!
Девушка хмыкнула и ушла в неизвестном направлении, был ясно слышен только грохот хлопнувшей двери. Свиридов выдохнул, решив, про него совершенно забыли. Какая же это конспиративная квартира шпионов, когда похитители обращаются друг к другу по имени, не скрывают лиц и говорят при нём на относительно откровенные темы.
– Что у вас тут? Объясните мне, Виктория Павловна, – Свиридов услышал высокий мужской голос и звуки шагов. Похоже, «вошло несколько людей» – решил лейтенант.
– Он вломился в квартиру без ордера на арест, я не могла допустить, чтобы он что-либо узнал о нас. Михаил Леттерс помог при задержании иллюминатского шпиона, – Блондинка сразу после входа мужчины вытянулась, словно струнка и гордо вышла из тени.
– Леттерс? Ах, Леттерс… – протянул шеф, внимательно посмотрев на Викторию, а затем на Свиридова, который находился в откровенных непонятках, но несмотря на это по долгу службы пытавшегося запомнить всё, что говорится. – А каким образом он оказался у тебя?
– Он помогал при изучении архива, вы же сами поручили, – ответила Виктория.
– А товарищ полицейский? – влез в диалог Муравьёв.
– По сетованию моей соседки, для поиска сына Орлова.
– У Николая же был один сын? – спросил у еврея мужчина.
– Насколько мне известно, ищут только Михаила за покушение на сотрудника следственного отдела, а были ли у него ещё дети – неизвестно.
– А если посмотреть его досье? – не унимался Муравьёв.
– Какое это имеет значение? Сказал же, что ищут только одного Орлова. Правда, ведь? – последнее предложение на этот раз было адресовано побледневшему Свиридову. Он кивнул головой.
– Может, стоит расспросить об иллюминатах?
– Он ничего о них не знает, он лишь выполняет приказы сверху.
– Но он знает все обстоятельства охоты на Орлова, а значит, у него есть информация и о нас.
– Прекратили спор! – теперь в референдуме Свиридов расслышал новый голос – низкий, но, тем не менее, пронзительный. – Пётр Геннадьевич, почему такими серьёзными вещами, как допрос, занимаются молодёжная группа?
– Вы недооцениваете наши способности, товарищ Вульф! – возразил Муравьёв, погрозив пальцем.
– Спорить – не ваше, Григорий, особенно со старшими! – высокомерно отозвался некто Вульф. Свиридов перебирал в памяти разнообразные прозвища людей, которые могли находится в розыске, но никого с фамилией Вульф вспомнить не смог.
– Подкол засчитан, – прошептала Катя.
– Хорошо, пускай присутствуют, но не вмешиваются!
– Представьтесь нам, любезный, – наконец обратился шеф к полицейскому.
– Лейтенант И.. Иван Свиридов. Родился в тысяча девятьсот восемьдесят…
– Стоп, не настолько подробно, благодарю. Скажите нам, зачем вы сегодня днём посетили квартиру вот этой девушки. Вы узнаёте её?
– Я не должен докладывать вам об этом! – боязливо настоял на своём Свиридов.
– Что вы с ним возитесь? Вам жёсткости не хватает, Пётр Геннадьевич! – сказал ещё один мужчина лет тридцати, и что бросилось в глаза лейтенанту – ядовито зелёный пиджак, надетый на него.
– Не спешите, Игорь Романович, зачем нам жестокость, если можно всё уладить мирным путём. Не волнуйтесь, никто вас бить не собирается, а товарищ Муравьёв просто поторопился. Итак, что вы делали в квартире этой девушки? – повторил свой вопрос главный.
– Поступил вызов на задержку преступника Орлова. Я, как и должно, явился, но это су… девушка не захотела пускать меня в свою квартиру.
– Дальше что? – серьёзно допрашивал босс.
Свиридов сконфузился – он не мог признать того, что начал избивать беззащитную молодую девушку.
– Ну? – повторил за шефом бойкий Муравьёв.
– Он меня ударил, а Леттерс пришёл мне на помощь, – сказала за лейтенанта Виктория. – Пётр Геннадьевич, простите, если этим я отвлекла вас от более важных дел, но оставить его я не могла.
– Ты всё правильно сделала. – Шеф вновь повернулся к Свиридову. – Знаете, кто расследует дело Орлова?
– Это не секрет, практически все следственные отделы нашего органа правопорядка.
– Мне важна не организация, а конкретное лицо? Может быть сам Степан Ухов?
– Ухов, – кивнул лейтенант. – Но это закрытая информация…
– Предположу больше: за Уховым стоит Де Сальвиати? Я прав – вы побледнели. Должно быть, сам Великий Джек снизошел до нас. Значит, он в курсе о нашем переустройстве, но это его заботы.
– Так вы что, СДСПР? Вас же ликвидировали, – Свиридов был шокирован, более того, если ему удастся выбраться живым из плена, он сможет доложить верхушке о них. Такой гениальный скачок для карьеры!
– А мы возродились, как феникс из пепла, – съязвил Вульф. – Скажи-ка нам, как продвигается следствие? Ухов случаем не в отчаянии?
– Следствие закрывают через две недели, ваш шпион оказался бесполезен, – соврал Свиридов.
– Чего это так скоро? – удивился Вульф.
– Приказ сверху. Ходят слухи, что Ухову грозит суровое наказание за упущение сына Орлова.
– Да врёт он всё!– воскликнул Муравьёв, мечась из стороны в сторону. – Если мы его отпустим, он непременно растрезвонит начальству о нас, тогда дело продлится не на месяц, а на год!
– Ну, самое необходимое мы из него выжали, а именно – Джек знает, что мы продолжаем свою работу. Катюша, несите сыворотку.
– Ч-что вы собираетесь делать? – Свиридов встрепенулся, переходя на крик.
– Игорь Романович, подержите его, please, – попросила Катя, наполняя маленький белый шприц голубоватой мутной жидкостью. Разум Свиридова в один миг затуманился и загустел, словно молочное суфле...
Сильный проливной дождь мокрой стеной обрушился на голову Свиридова. Полицейский моргнул и обернулся вокруг себя: он стоял прямо на перекрёстке и сейчас автомобильные сигнализации и гудки угрожали его ушным перепонкам. Тот охнуть не успел, как опрометью кинулся в родное отделение, пытаясь нащупать в глубоком кармане куртки мобильный телефон.
– Алё, Свет, что ты кричишь? Когда ты мне звонила, я буквально минуту назад набирал тебе. Как это не было полдня? Ты… что, чокнулась совсем? Дура, я на службе… какой ещё вызов? Тебе приснилось всё, что ли? Всё хватит, не кричи. Я помню, что у твоей мамаши юбилей… мать твою лужа. Да я не тебе! Ну, еду я, еду!
«Снова подвал, родной подвал. – подумал Михаил, оглядывая этаж, медленно подходя к двери, отпирая шкаф с документами. – И что я здесь вижу? Даты, символы, изображения, слова, вырезки из газет, примечания современников… Одним словом прошлое, точнее лишь малая часть его деталей. Но если все частицы собрать воедино, то передо мной, словно картинка из мозаики, откроется вся суть того времени, всё станет понятно и ясно, а пока я лишь на пути поиска. Странно, что я начал так красноречиво думать: обычно мои мысли не заходили дальше привычек или инстинктов, а сейчас… я будто бы постигаю что-то удивительно сложное, но вместе с тем простое. Так и запутаться можно, или голова от переусердия заболит. Однако я до сих пор не могу понять, зачем я здесь. Ради чего я копаюсь в архивах, пытаюсь что-то вбить в мозги, даже запомнить на всякий случай? Что я ищу? Даже зная об иллюминатах и о новом порядке, мне не говорят о моей цели. Это как в сказке: «иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Замкнутый круг, получается. А может, не говорят, потому что опасаются? Боятся, что я могу не понять или испугаться ответственности, возложенной на меня важным поручением? Всё это напоминает школу: учи химию, учи биологию… Ну, русский и математика понятно, но зачем в жизни мне может понадобиться история? Она же уже и так произошла, какой в ней толк? Эх, а ведь правда, из истории своей школьной жизни я помню только смех и гомон друзей, да только где они сейчас, в трудную минуту, когда мне так нужна их поддержка. Да, я был лидером, душой компании, но сейчас словно и не было ничего этого, а в ушах звучит лишь громкий безжалостный смех. Они наверняка обсуждают меня сейчас, сидя за партами – я для них теперь не более чем жалкий преступник, в любом случае они сдали бы меня при первой же возможности. Как тяжело это осознавать… Те, с кем ты делил только смех, радость, беззаботное сосуществование все одиннадцать лет отныне лишь зомби, под властью крестоносцев. А грусть, печаль и тревогу со мной никто не делил, только мама, папа, Серж и Виктория. Она всегда равнодушна и мрачна, да и искреннюю улыбку на её лице я могу вспомнить лишь однажды. И она не жалела, её волнует лишь прошлое, она им живёт, она любит это время, словно сама в нём родилась. Главное для неё – это достижение цели, а я всего лишь оборудование, которое первое под руку попалось. Ну и пусть, очень-то мне нужно сострадание человека, у которого в глазах написано «крови мне и власти». Почему бы ей просто не рисовать свои картины в её-то возрасте, ну да, она зануда. Очень кстати напоминает Наташку Стрельцову из параллельного класса. Такая же, только Наташка была поменьше и учила биологию, даже для моего роста, Вика слишком большая и высокая. Порой даже кажется, что это она на меня сверху вниз смотрит, кошмар какой-то. А Серёге досталось не меньше. Как мне их не хватает, я проклинаю себя за моменты, когда я грубыми словами отталкивал тех, кто искренне любил меня и заботился. Как же сдохнуть хочется, я не справлюсь с этой горой архивов, почему именно я? Я не смогу противостоять крестоносцам, я жалкая пыль… Всё! Убрали пессимизм! Где я там остановился…»
Август 1917. Разлив.
– Добрый день, Владимир Ильич.
– Здравствуйте, здравствуйте, товарищ связной. Я рад вас видеть: милости прошу к нашему шалашу! Как Питер, как Кронштадт?
Несложно угадать, то разговор протекал между двумя бывалыми большевиками и профессиональными революционерами. Первый – низенький, несмотря на жаркую погоду на голове его была надета кожаная кепка-фуражка. В приподнятом настроении он встречал второго – своего собеседника, высокого мужчину брюнета аристократичной внешности и привычек. Во-первых, выше, чем он есть, казался оттого, что большевик держал идеально ровную осанку, во-вторых, внимательный, колкий и насмешливый взгляд свысока подчёркивал авантюристичную натуру его обладателя. На нём был светлый костюм в контраст глазам, в руке держал трость, на голове – светлая фетровая шляпа, от полей которой на бледное лицо падала тень, окантовывая тем самым и без того выразительные глаза.
– Всё стабильно, – ответил он. – Не сказать, что матросы утихли совсем, но они отчаялись, когда узнали, что вас хотели арестовать.
– Я сам не свой. Не могу сидеть на месте. Надеюсь, Феликс Эдмундович, вы не обидитесь, если мы отложим прочие разговоры на потом? О погоде мы всегда успеем поговорить.
– Не обижусь, – улыбнулся Дзержинский.
Коба, сидевший в стороне, пристально смотрел на разговаривающих. Он часто, как мог, посещал Вождя и отчитывался о проделанной работе в партии, о ситуации в городе, о Керенском. Почему именно Дзержинский? Кобе в момент выбора невольно вспомнился диалог со Львом Каменевым, произошедший несколько недель назад перед восстанием кронштадтцев на террасе возле входа в особняк Кшесинской.
– Я вижу, Лёва, ты в смятении? – спросил тогда он, чем–то озабоченного друга, который взволновано, теребил в руках сорванную травинку.
– Ты прав, Коба, меня терзают тяжкие сомнения.
– О восстании беспокоишься?
– Ох, в большей степени о нём: не рано ли всё это началось? Может, лучше стоило немного подождать?
– Увы, неуверенность – тяжкий порок, оно возникает именно в тот момент, когда пора действовать, а потом будешь горько жалеть о потерянной возможности. Тебя гнетёт что-то ещё?
– Или кто-то… – пробубнил про себя Каменев, выбросив на дорогу мятую травинку.
– Неужели некая личность смогла сократить твои нервные клетки, при твоём-то терпении? – изумился Коба.
– Не то, чтобы совсем…
– Однако лицо говорит за тебя больше чем язык. Я не настаиваю, можешь не говорить…
– Кое-кто из нас не в своём уме.
– С чего такое смелое заявление? О ком ты?
– Я, конечно, понимаю, все мы тут немного странные, но до такой степени… – Лев не на шутку разговорился, размахивая руками.
– Лев, не тяни кота за хвост. Ты про своего шурина говоришь? Это далеко не новость, его и так за километр товарищи обходят, а с другой стороны на что он ещё мог рассчитывать – только на гонение.
– Нет, я о Дзержинском.
– Подожди, – Коба недоумевал. – Почему он не в своём уме?
– Ты с ним разговаривал когда-нибудь?
– Не пришлось, но я никогда не замечал за ним странностей.
– Возомнил себя умнее всех, молчит постоянно, ни с кем не разговаривает, сколько уже раз видел: стоит в стороне и смотрит так пристально, словно при первой возможности разорвать на кусочки готов, молнии из глаз мечет.
– Какая оказия, ему показалось, что какой-то революционер хочет его убить. Возможно, он и правда умный. Лёва, ты слишком мнителен.
– Можешь думать, как хочешь, Коба, да только Дзержинский всё равно настораживает меня. На месте Ильича я бы вообще не рискнул бы принимать его в партию, такому просто опасно и рискованно доверять.
– В твоём голосе чувствуется страх, Лев.
– Не говори ерунду. Я не боюсь, я… бдительный. Ты знаешь о его прошлом? Он просто фанатик, более десяти лет в тюрьмах просидел – машина смерти!
– Что в этом странного? Мы все сидели в тюрьмах.
– Понимаешь, он зациклен на революции, он абсолютно одержим, я даже сомневаюсь, может ли он нормально по-человечески мыслить, он в Орловском централе сидел, понимаешь? В самом Орле! Оттуда живыми выбираются только сумасшедшие. У него взгляд звериный.
– Серьёзные обвинения… и много кто ещё такого мнения?
– Зиновьев… секундочку, уж не считаешь ли ты меня сплетником?
– Я просто знаю тебя. Ты любишь обсуждать других людей, наверняка и мне успел косточки промыть. А Дзержинский просто необщительный, замкнутый в себе. Такой вряд ли когда-нибудь предаст. Лёва, это вполне нормально, неужели ты забыл Катехизис? «Природа настоящего революционера исключает всякий романтизм, всякую чувствительность, восторженность и увлечение. Она исключает даже личную ненависть и мщение…»
– Я помню Катехизис, Коба, но это слишком неправдоподобно. Посему получается, Дзержинский идеальный революционер?
–Получается, что так.
Однако стоит вернуться в настоящее мгновение, ибо Кобу заинтересовал диалог Ленина и Дзержинского. Жаль было только, что большевик не мог слышать их слова.
– Феликс Эдмундович, у меня есть к вам одно дело.
– Я вас слушаю, Владимир Ильич.
– Как прибудете в Петроград, наведайтесь в заведение вот по этому адресу. Я не могу присутствовать там лично, и вы, как мой связной должны будете встретиться там с одним человеком и обсудить кое-какие вопросы.
– Я знаю этого человека? – уточнил Дзержинский, внимая каждому слову Вождя.
– Близко вряд ли вы знакомы, всё указано здесь. Могу сейчас сказать одно: этот человек – большевик, наш союзник. Так что прошу проявить всю вашу интеллигентность и деликатность, пожалуйста.
Дзержинский быстрым взглядом окинул текст в записке и кивнул.
– Всё будет сделано, Владимир Ильич.
– Условия выполнения задания вас не затрудняют?
– Ни сколь. Это уже не ваша забота. Раз я пообещал, значит, всё будет выполнено, цель всегда оправдывает средства.
– Прекрасный настрой, товарищ Дзержинский! – Ильич развернулся и направился обратно к месту посиделок, где их терпеливо ждал Коба. – Григорий, брал бы пример с Феликса Эдмундовича! А вы не знаете, когда Свердлов нас посетит?
– Он сейчас занят в Кронштадте, но, думаю, на этой неделе сможет приплыть. Я его заставлю, если хотите, – ответил Дзержинский, позволив себе оглянуть окрестности.
– А как товарищи Антонов-Овсеенко, Дыбенко и Раскольников?
– Их арестовали.
– Всех? – опешил Ильич.
– Всех.
– Дела, – Ленин почесал затылок. – Ещё так не вовремя ввели смертную казнь. Непорядок, товарищ Коба.
– Такое время, Владимир Ильич, сами знаете, – Коба пожал плечами.
– Знаете, что я подумал? Стоит снять лозунг «Вся власть советам». Григорий! Идите нам, неужели тебе не надоело постоянно одному сидеть?
– Не выходил и не выйду! – глухо донеслось из шалаша. Коба хмыкнул, доставая трубку, закурил.
– Григорий до сих пор в безысходности?
– Знаете, Коба, он ещё более или менее приободрился по сравнению с тем, в каком состоянии он находился только по прибытию сюда.
– Слюнтяй, – словно между прочим, вдохновенно высказался Дзержинский c презрением глядя на шалаш.
