Текст книги "Двадцать и двадцать один. Наивность (СИ)"
Автор книги: Das_Leben
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 51 страниц)
Противоречия, словно раскалённая вулканическая магма, сразу выплеснулись наружу. Как ждала этого момента Спиридонова – так ждут сектанты “второго пришествия”. По предварительному с нею сговору делегаты-эсеры ринулись к трибуне, едва ли втискивая во время регламента свои раскалённые речи.
– Украинские рабочие и крестьяне сражаются за свою землю, семью, за свою жизнь, а по Брестскому миру мы должны их бросить на произвол судьбы?! – возмущались они. – Это антиморально: использование украинского народа в качестве защитной подушки от немецкой интервенции! Они наши братья и сёстры, из покон веков мы жили душа в душу, а то, к какой линии склоняют съезд большевики непростительна и недопустима!..
Речи эсеров в целом содержали две мысли: освобождение кулаков, осуждение продразверстки и расторжение Брестского мира. Они требовали переизбрать мандатную комиссию на паритетных началах. Съезд превратился во взаимную ругань. Свердлов требования о мандатной комиссии ловко обошёл, а в ответ на все претензии по политике предложил проголосовать за проект резолюции, сводившей всё к благу Советской Республики. Левые эсеры за резолюцию голосовать не стали и демонстративно покинули заседание. Мария практически ликовала: половина съезда поддерживало её линию – было видно, что провокационные, гневные и расточительные речи действуют на публику. И как один из самых искусных мастеров ораторской манипуляции это заметил Троцкий. Однако в период дня открытия и первого полноценного дня съезда не проронил ни слова. Полноценные, жестокие дебаты продолжились и на следующий день, в четверг, пятого числа.
Поймав многозначительный взгляд Ленина, всем обликом кричащий: “эсеры раздувают скандал, предприми что-нибудь”, Троцкий спокойно кивнул. Однако этот кивок вовсе не значил, что наркомвоенмор вступил в полемику с соперниками – наоборот – Троцкий упорно молчал и внимательно наблюдал за процессом со стороны. Владимир Ильич немного смутился, подумав, что Лев не понял намёка, и обратился уже через записку, чтобы наверняка, к ведущему съезда.
Свердлов не был обескуражен политиков эсеров, он знал, что Спиридонова стремится занять ведущее место во властной структуре государства, и потому решила при удобном случае сбросить большевиков за борт. Следовательно, необходимо парировать раньше. “И ничего это нам не напоминает, – вздохнул он. – Разве не то же самое мы сделали с Керенским? Скудное у вас воображение, Мария Александровна”.
– Что с эсерами? – прошептал Зиновьев так, чтобы не услышали представители вышесказанной фракции. – Я был уверен, что они поддерживают нашу позицию по поводу Бреста. А теперь что – обострение?
– Это сложно назвать обострением, – так же тихо ответил Свердлов. – Это их продуманное решение.
– Но раньше они не были так настроены, – возразил Григорий Евсеич. – Такое чувство, будто их кто-то спровоцировал на это.
В это самое время за тем же столом шли перешёптывание и левых эсеров.
– Большевики и максималисты как на иголках, – Камков нервно вздохнул. – Возможно, стоит принять более радикальные меры? Мария Александровна, может быть, вы выступите?
– Нет, – жёстко отрезала она. – Мы и так раскалили атмосферу. Мы должны ждать, что скажет Ленин и Свердлов, а он наверняка будет охлаждать ситуацию. И только тогда я произнесу речь.
Спиридонова оказалась права: Свердлов с лёгкостью отбивался от огненных шаров эсерских возмущений: “изверги”, “палачи”, а чуть позже объявил пятнадцатиминутный перерыв.
Все делегаты повалили из раскалённого зала в вестибюль первых и вторых этажей. Неумолкаемый спор разразился между ними: эсеры, агрессивно жестикулируя, объясняли большевикам, почему необходимо разорвать Брестский мир, последние же ни в какую не шли на уступки, объясняя своё несогласие неминуемой войной РСФСР с Германией. Спустя пару минут контраргументы эсеров носили личный характер, а вспыльчивые большевики терпеть оскорбления не были намерены. У одного из руководителей ПЛСЛ Бориса Камкова и заместителя председателя ВЧК большевика Мартына Лациса распри раздулось до общеделегатского масштаба.
– Вы не можете понять угрозу украинских людей по вашей необразованности! – заявил Камков, надменно смотря на разозлённого, потерявшего всякое смирение латыша Лациса. – Ваш Брест на соплях висит, только какой из него прок?
– Не гоните лошадей! – прошипел второй по значимости чекист в стране. – Представьте хотя бы на секунду, что будет, если Бресту придёт конец! Немцы итак осели у Петрограда, не вышли из Республики. Желаете, чтобы интервенция приобрела законный характер? Чтобы немцы до сюда дошли?
– Надо дать им бой! – воскликнул Камков, привлекая тем самым делегатов к обсуждению. – Вы же большевики, те, кто совершили Октябрь, а теперь ухватились за власть и трясётесь за неё?
– Намекаете на то, что большевики – трусы? – сквозь зубы спросил Лацис, сжимая кулаки.
– А я не намекаю, я прямо говорю!
Не выдержал не только Лацис. На Камкова набросились все большевики, кто был в тот момент в холле. В отместку на помощь своему руководителю пришли на помощь эсеры. Шум драки долетел до главного зала съезда.
Ленин обернулся на крики, доносившееся из вестибюля, хмыкнул про себя и, наконец, обратился к Троцкому, который сидел за столом Президиума и смотрел куда-то вдаль задумчивым, сосредоточенным взглядом. Медный свет ламп освещал только половину лица, оттеняя пенсне и ресницы.
– Что-то ты, батенька, тихий в последнее время. Не хочешь выступить с докладом о военной политике?
– Возможно, но сейчас не время, – Троцкий медленно повернул голову в сторону Ильича – наркомвоенмор был обеспокоен. – Что-то твориться на Волге – явная чертовщина! Все мои... поручители в Царицыне смещены с постов, а некоторых расстреляли по личному приказу Сталина.
– Сталина? – удивился Ленин, подсаживаясь к товарищу, игнорируя к привыкшей недоговорённости. – Уж ли не хочешь ты сказать, что Сталин специально именно на твоих людей нападает?
– Хочу? Да я говорю об этом! – Троцкий гневно щёлкнул зубами. – Вова, я должен туда ехать, мне необходимо во всём разобраться! Я не могу спокойно смотреть на то, как Коба...
– Успокойся, Лев, – Ленин утешительно пихнул наркомвоенмора в плечо – Ильича не без основания вовсе не заботило состояние приближённых к Троцкому. – Я не думаю, что Коба настолько глуп, чтобы в открытую, без причины нападать на твоих поручителей. Значит, причина была. Наклюкались, небось в доску твои comrades, а за нарушение дисциплины полагается расстрел – сам говорил.
– Не глуп, ты, правда так считаешь? – Троцкий расхохотался, и смеялся так истерично, что на глазах его выступили слёзы. – Нет, правда, Коба?! Коба всю революцию только банки грабил, а ты говоришь – умён! Да даже Зиновьев, этот сноб, и тот образованнее Кобы. Он по крайней мере ставит партийные приоритеты выше собственных тараканов.
Тут же в зал практически вбежал председатель Петросовета – взъерошенная шевелюра колебалась вихрами, а выбившийся из-под сюртука галстук мотался из стороны в сторону. Ленин, увидев Григория Евсеича, смерил насмехающейся улыбкой наркомвоенмора.
– Товарищ Зиновьев, что с тобой? – картинно удивился Троцкий, приложив руку к груди.
– Там Лацис и Камков накинулись друг на друга, – ответил Зиновьев с лёгкой одышкой.
– А ты тут причём?
– Да там все: Бухарин, Бубнов, Урицкий, – перечислял Зиновьев, наливая из хрустального графина воды в стакан, отхлебнул один глоток, а затем достал из кармана пластмассовый гребешок и обмакнул в жидкость. – В общем, они их-то ли разнимают, то ли – наоборот. Сейчас только причешусь и вернусь обратно – ну и шоу там.
– Хлеба и зрели-и-ищ, – слабо протянул Троцкий, откинувшись на спинку стула. Ленин прищурился: его де-товарищ до сих пор ненавидел Брестский мир, хоть и старался этого активно не демонстрировать.
– А вы, как я понял, не пойдёте?
– Мы надеемся на тебя, Гриша, – Ленин подмигнул Зиновьеву. – Урезонь эсеров, и Бухарина тоже, а то, как бы он в порыве чувств к ним не сбежал.
Зиновьеву только и оставалось, что пожать плечами и скрыться за дверями.
Спиридонова курила сигарету, стряхивая пепел на пол. Она стояла у западной стены зала, где возвышались, такие же, как она – белые, стройные светлые колонны. Всё присущее на съезде вызывали у неё отвращение и смех, но всё шло под контролем. Вот-вот большевики сдадут позиции, не выдержат и тогда можно нанести по ним последний удар. А если со съездом произойдут неполадки, то придётся применить кардинальные, но стопроцентные меры.
С противоположной стороны колонны, куда совсем не падал свет, и рядом с которой находилась Мария, стоял Свердлов.
– Что-с, Мария Александровна, ваши снова дебоширят? – произнёс он, завязывая диалог – молчание спиной к спине становилось неэтичным.
– Дебоширят не наши, а ваши, – нервно отозвалась она. – Ваше упрямие, присущее всем большевикам, сыграет с вами злую шутку когда-нибудь.
– Скажите откровенно, – Свердлов облокотился на колонну и повернул голову к эсерке. – Чисто теоретически допустим, что ваша партия добьётся разрыва Бреста – что вы будете делать дальше?
– Мы дадим немцам полноценный отпор, – спокойно и размерено ответила Мария.
– А откуда будете брать войска, если все мобилизованы на Урал и Восток?
– Возьмём, не переживайте, Яков Михайлович, один отряд Попова чего стоит, – Спиридонова на мгновение оторвала взгляд от сигареты и её глаза встретились с взором Свердлова. По телу эсерки пробежали мурашки, пересохло во рту – большие, чёрные глаза светились в темноте. Освещение и гнёт вопросом играли не малую роль в её воображении. Она поспешно выдохнула струйку серебристого дыма и бросила окурок на пол, раздавливая его каблуком.
– Надеетесь на “авось”, – Свердлов ухмыльнулся, опустив ресницы. – Как бы вы в таком случае не пролетели, Мария, как фанера над Парижем.
– А вы только и умеете задавать провоцирующие вопросы? – эсерка подняла брови, также облокачиваясь, повторяя движения большевика.
– Отнюдь, вам в провокации равных нет, – Свердлов снова устремил глаза в прозрачном пенсне на женщину. Марии было нечем парировать, хоть лесть ей была чужда, к тому же смотреть куда-то в сторону ей порядком надоело.
– Так не пора ли объявить об окончании перерыва? – спросила она, улыбнувшись. – Пятнадцать минут давно прошли.
– И то верно. – Свердлов окинул взором часы и, отстранившись от колонны, направился прочь от стены. Спиридонова осмелилась посмотреть вслед, и снова ей стало смешно. Как такая женщина как она может бояться этого низенького, тёмного еврея? Но весь мир когда-то дрожал от одно только имени Наполеона Бонапарта, хотя сам он был отнюдь не французом и небольшого роста. Значит, что-то и по мимо притягательной или ужасающей внешности может вызывать у людей привязанность, отчуждение, ненависть, любовь и страх – любые чувства, кроме изветшалого равнодушия.
“Вторая часть Марлезонского балета” – цитируя Дюма, на деле вторая часть второго дня съезда практически не отличалась от первой. Эсеры выполняли кульбиты гневных речей, изобличающих Брестский мир, большевики парировали угрозой войны. Ленин поражался хладнокровности Троцкого по поводу этого съезда – зная эсеров, их методы и принципы, от фракции можно было ожидать чего угодно. Разумеется съезд никогда бы ни пошёл им навстречу – Ильич понимал, что мир обязан был существовать. Для Троцкого же это значило крах мировой революции. Перманентная мировая революция – три заветных слова, ради которых этот человек готов был уничтожить всё на свете: за эти слова он жил, за эти слова был готов отдать жизнь. Чужую, конечно. Ленин в бдительной осторожностью слушал речь Спиридоновой, коя эмоциями своими была чиста, а злости и разочарованию её не было предела.
– ... Владимир Ильич Ленин, – говорила она, протягивая руки в зал, – каким он был до Октябрьской революции, до нашей ссоры – справедливым, хладнокровным, страждущим за жизни рабочих и крестьян нашей страны, и каким стал после – щепетильным человеком до власти, до узурпации, и то, о чём мечтали наши братья – большевики – о мировой революции, об освобождении пролетариата и крестьян всего мира обратилось в пепел и развеялось на ветру! Затмили им глаза и души деньги и власть!..
“Что ж ты городишь, дурёха”, – думал Ленин, подперев кулаком щеку. Нет, глупой Спиридонову Ильич не считал, но он знал, что последует после таких слов. Необходимо было выступить после неё. И Ленин выступил.
– Всё в нашем мире, как говорит Альберт Эйнштейн, относительно. Относительно и время, в котором мы живём. В октябре, более полугода назад нашей основной задачей было свержение буржуазии в России и выход из Первой Мировой. Мы этой цели с вами достигли. Теперь фракция большевиков, будучи ответственной за советский народ, должен удержать его от гнёта белой армии – той самой низвергнутой буржуазии. Нам необходимо, товарищи, уладить конфликт буржуазии и пролетариата в нашей стране, а уже потом думать о мировой революции. Поэтому разрыв Бреста и развязывание межгосударственной войны недопустимо. А фракцию левых эсеров считаю окончательно погибшей, утонувшую в провокаторах и единомышленниках Керенского. Предыдущий оратор говорил о ссоре с большевиками, а я отвечу: нет, товарищи, это не ссора, это действительный, бесповоротный разрыв!
День съезда закончился в четыре часа дня. Всероссийская чрезвычайная комиссия, здание, которое расположено на Малой Лубянке, продолжала свой будний день. Владимир Григорьевич Орлов служил тогда в секретариате: распоряжался бланками и удостоверениями. Также вёл непосредственную организацию работы допросов контрреволюционеров. Он был шатеном со светло-карими, большими глазами и всегда нахмуренными, сдвинутыми бровями – это выражение лица вошло в его привычку навсегда, из своего далёкого прошлого.
Ещё до Февральской и Октябрьской революций он, будучи профессиональным юристом, работал судебным следователем в Польше. И как раз 1912 году он вёл дело политического заключённого Феликса Дзержинского, отбывавший тогда срок в X павильоне. Да так раскрутил, что накопал ему 20 лет каторги, а позже визит в одну из самых страшных тюрем Российской Империи – Орловский централ. [Всюду одни Орлы – как не заметить]. В Первую Мировую Владимир Орлов служил в военной контрразведке следователем по особо важным делам. Действительный статский советник, состоял в особой комиссии генерала Батюшкина, расследовал дело сахароводчиков.
Орлов был убеждённым монархистом и антикоммунистом. После того, когда генерал Алексеев ехал на Дон начинать борьбу с большевизмом, он поручил Орлову оставаться в Петрограде и создать разведывательную сеть. Что Владимир Григорьевич и сделал. Пользуясь покровительством доверчивого Бонч-Бруевича, Орлов устроился на советскую службу в ВЧК.
И в один прекрасный день в одном из следственных отделов... лицом к лицу столкнулся с Феликсом Дзержинским. Орлов замер, похолодел от ужаса, охватившего его целиком, подумал – это конец.
– Место встречи изменить нельзя, – произнёс Дзержинский, изучая проницательным взглядом следователя, и как ни в чём не бывало пожал ему руку. – Это очень хорошо, Орлов, что вы на нашей стороне. Нам нужны такие квалифицированные юристы, как вы.
И вот теперь Орлов был в управлении своего бывшего подследственного, и ему не верилось, что его жизнь “до” была не сном. В коридор с лестницы первого этажа вошёл молодой русоволосый чекист, почему-то опустивший в пол светлые, затуманенные глаза. Это был первый заместитель и просто товарищ председателя ВЧК Вячеслав Александрович.
– Товарищ Орлов, Феликс Эдмундович у себя? – поспешно бросил он, остановившись у стола.
– Нет, – покачал головой Владимир Григорьевич. – Может быть, я могу помочь?
Чекист кивнул, махнув кому-то рукой. Тут же с двух сторон его окружили два человека в форме – один был брюнетом, другой – рыжим – Блюмкин и Андреев.
– Пару бланков дайте, пожалуйста.
Орлов тут же протянул листы в руки центрального русоволосого чекиста. Монархист ненавидел последнего – он всех, находящихся в этом городе, считал своими кровными врагами, но вида, естественно не подал.
– Товарищ Александрович, печать при вас? Не забудьте, потом уведомьте Феликса Эдмундовича.
– При мне. Не забуду, – чеканя каждое слово, ответил сотрудник ЧК по отчеству и фамилии Александрович. Он тут же скрылся за дверью, за ним направился Блюмкин, а Андреев остался у стола секретариата, чтобы спросить что-то существенное.
Блюмкин вытащил из шкафа печатную машинку, вставил в проём пустой бланк и ловко набрал нужный текст:
“Специальное поручение ВЧК, предписывающее незамедлительное посещение посольства Германии...”
Длинные пальцы ловко щёлкали по клавиатуре, и, спустя минуту, удостоверение было готово.
Александрович ерзал на месте, взволнованно считая в голове какие-то цифры. Блюмкин вытянул из проёма листок и положил на стол. Александрович безмолвно вытащил из из кармана и старательно поставил в углу удостоверения печать ВЧК.
– Всё, – выдохнул он, обеспокоено взглянув на подчинённого и однопартийца в одном лице. – Осталось только подписать.
– Может быть, поговорите с ним? Насколько я помню, он выступал против Бреста.
– Он всё знает. Не беспокойся, он будет железно молчать, – Александрович протянул листок обратно Блюмкину. – Но от голосования за Брест, тогда в феврале, воздержался. Чтобы спасти Ильича. Видишь, Яков, как за полгода всё может измениться. С подписью как таковой проблем не будет, только прошу, сделайте всё чисто – не наследи! Я тебя знаю. Всё должно идти по плану.
– Обижаешь, – Блюмкин хищно улыбнулся, убирая удостоверения в портфель.
6 июля. Спустя час после убийства.
– Как убили?! – Ильич, так долго метавшийся по кабинету, остановился у стола, а глаза метали молнии. – Выяснил, кто стрелял?
Чичерин, который и сообщил о трагической новости, качнул головой.
– Террористы, видимо из-за спешки и волнения, оставили в посольстве портфель. Рицлер сообщил, что это были представители ВЧК.
– ВЧК?.. – у Ленина от удивления дёрнулся левый глаз. Он тяжело опустился на стул, закрыв лицо руками. Чичерин смутился и прикусил язык: наблюдать, как мучается Ильич, не было сил, но не сказать всё сейчас, значит, добить после.
– В портфеле было найдено удостоверение на имена чекистов Блюмкина и Андреева... с личной подписью председателя Чрезвычайной Комиссии.
– Дзержинский!!! – озлобленный рёв Ленина испугал Чичерина, отчего тот даже шарахнулся в сторону. Ильич бросился к телефону, в исступлении крича в трубку каждое слово. – Срочное собрание! Ко мне в кабинет сейчас же!
Спустя несколько минут вокруг Вождя стояли пятеро большевиков: Зиновьев с опаской посматривал на товарищей по партии, тайно подозревая каждого в измене; Троцкий и Свердлов стояли рядом, но если последний был действительно взволновал из-за грянувшей ленинской ярости, то нарком по военным и морским делам тоскливо и равнодушно, облокотившись рукой на подоконник, глядел в окошко; Чичерин стоял за спиной предсовнаркома, сцепив позади руки – он смотрел на всех исподлобья; и прямо напротив Ленина, держал осанку, словно на допросе по старой привычке Дзержинский. Этот человек мог вынести любой взгляд, но перед Лениным он трепетал, а потому, гордо стоял у всех на виду с опущенными глазами.
Такое поведение Ильич обязательно счёл жестом стыда или немого раскаяния, если бы не знал Феликса Дзержинского – никогда революционер не совершал того, за что после стыдился бы, а если и совершал что-либо радикальное, то с преднамерением, железным основанием и холодным расчётом. А потому Ленин разозлился пуще прежнего. Он некоторое время, молча, наблюдал за “предателем”, затем сделал пару шагов ему навстречу и спокойным, но пронзительным и натянутым до предела, как струна, голосом, наконец, сказал:
– Не думал я, что ты пойдёшь на авантюры с эсерами. От кого угодно, но от тебя я этого не ожидал.
Дзержинский, услышав такие слова от Вождя, передёрнулся всем телом. Он поднял глаза и в упор взглядом убитого животного посмотрел на Ленина.
– Как вы могли так даже подумать, Владимир Ильич?! Эта гнусная ложь!..
– Молчите, голубчик! – громко одёрнул его Ленин, и Феликс униженный вновь отвёл глаза. – Скажи, если ты здесь не причём, то откуда на удостоверении взялась твоя подпись?
– Её подделали, – сквозь зубы отвечал Дзержинский. – Я ничего не подписывал.
– Да, подпись действительно достаточно легко подделать, – согласился Свердлов, но Ленин пропустил мимо ушей его слова.
– Однако тебе же импонирует разрыв Бреста! Ты голосовал против начальной ратификации, а смерть немецкого посла лишь повод для его бесповоротного разрыва.
– Я воздержался от голосования, – продолжал упорно парировать чекист.
– И Рицлер ещё за неделю до убийства предупреждал, что на Мирбаха готовится покушение! Почему ты ничего не предпринял? Почему мне ничего не сказал?! – с каждым словом голос Ленина повышался и, в конце концов, перерос в крик. – Что – молчишь? Нечем больше оправдаться?!
– Это было невозможно! – Феликс вновь взглянул на предсовнаркома: зелёные глаза блестели от обиды. – Если вы считаете, что я лгу, если вы более не доверяете мне, поверив подобной клевете, то расстреливайте как контрреволюционера, но повторяю снова и снова – подпись фальшивая и я не отдавал приказ убивать Мирбаха!
Для Ленина подобной пламенной речи было достаточно, чтобы поверить Дзержинскому: ещё с самого начала он сомневался в подобной подлости, однако тот, кто абсолютно точно знал, что за пламенными словами могут оставаться только слова, отпрянул от окна, переняв эстафету добивания Дзержинского, медленно обходя последнего вокруг.
– Допустим, что подпись не ваша, и допустим, что вы действительно не отдавали такой приказ, – с пафосом, как окружной прокурор, проговаривал он, сверкая пенсне. – Однако печатью руководителя ВЧК располагаете только вы, и она сейчас в кармане вашего плаща. Покажите её всем, чтобы вы не могли сказать, будто у вас её выкрали.
Наркомвоенмор протянул руку ладонью вверх, ожидая действий. Дзержинский с силой до больного хруста схватил её и сунул небольшую печать.
– Подобная есть у двух моих заместителей, и если не выкрали у меня, то выкрали либо у Александровича, либо у Лациса, – прошипел Феликс.
– Всё это чересчур сложно, не находите? Подделывать вашу подпись, воровать печать у заместителей, выискивать без подозрений бланк для удостоверения... Не проще ли завербовать кого-то одного, чтобы этот самый “кто-то” сам отдал приказ расстрелять посла?
Дзержинский оскалился, а узкие, кошачьи глаза метали молниями ядовитой зелени от ярости и ненависти: ещё бы чуть-чуть и он кинулся бы на наркомвоенмора, чтобы разорвать на куски, но холодный разум всегда возобладал над огненной душой. Он сдавленно вздохнул и по-змеиному процедил:
– Вы ошибаетесь, Лев Давидович. Ни я, ни один, тем более, из моих заместителей не могли допустить подобного. Я разгрызу это дело, но убийц найду и привлеку к ответственности!
– Один из них, кстати, скрывается в отряде Попова, – спокойно отозвался Троцкий, снисходительно ухмыльнувшись. – Может быть, найдёте прямо сейчас, если, конечно, говорите правду?
Железный Феликс понял всё из этих странных слов. Он кивнул и, ничего не ответив, ринулся прочь из кабинета.
– А ну постойте. Куда же вы, батенька? – удивился Ленин, подняв брови.
– Я поеду в отряд Попова, – кинул чекист. Свердлов переглянулся с Чичериным, Зиновьев от неожиданности поперхнулся и закашлялся. Один Троцкий был, казалось, приятно поражён такому решению.
– Но там главный эсеровский штаб, – предупредительно заметил он. – Вам даже отряда не хватит.
– Я еду один.
– Один? – теперь даже наркомвоенмор изменился в лице, обескураженный бескомпромиссным риском. – Вы сошли с ума! Вас убьют.
– Они не посмеют! – воскликнул Чичерин. – Председателя ВЧК, к тому же такого человека, как Феликс!..
– А это уже не ваша забота, Лев Давидович, – с намёком на угрозу ответил Дзержинский. – Или же за что, по-вашему, должны убить эсеровского шпиона?
Наступило молчание, из которого Дзержинский в любом случае выходил победителем. Но лишь из молчания.
– Ну, удачи... – рассеяно произнёс Троцкий. Ленин затушевался, обеспокоившись таким исходом, придержал Дзержинского за рукав.
– Не гони коней. Без охраны, без сопровождения? Они растерзают тебя...
– Нет, не держите его! – Троцкий вновь отвернулся к окну. – Пусть едет, а если вернётся с убийцей, докажет, что не виновен. Прости, Феликс, ничего личного, но иного выхода я не вижу. Я, знаете ли, в последнее время тоже стал подозрительным.
Дзержинский, тяжело вздохнув, взглянул на него мягче, понимая, что на его месте поступил бы точно также, надвинул фуражку на самые глаза и скрылся за дверью.
– Владимир Ильич, нужно ехать в посольство – приносить извинения, – спустя несколько минут могильной тишины произнёс Чичерин.
– Едь, коли необходимо, – невнимательно ответит Ленин, но Чичерин покачал головой.
– Нет, вы не поняли: ехать должны вы. Все мы.
– Я не поеду, – заявил Троцкий, наблюдая, как за окном председатель ВЧК в одиночестве садится в машину, и, надеясь увидеть Ленина, поднял голову вверх. Но вместо этого взглядом, преисполненный досады, встретился с наркомвоенмором. Возможно, что видел он его в последний раз, но вида, что обеспокоен, не подал. – Я выступал против Бреста, нахамил немцам. Они не забыли “ни мира, ни войны”, поэтому противоречить себе и своей политике не стану.
– Ну, хорошо. Поедем тогда втроём: я, Яков и Владимир Ильич. Григорий пусть тоже останется, – Чичерин пожал плечами. – Ты не дипломат. Не обижайся.
– Да куда уж... – Зиновьев театрально развёл руками. Ильич хмыкнул про себя, причитая, дескать: “в следующий раз пусть кто стрелял, тот и поедет извиняться”, вышел из кабинета. Свердлов и Чичерин направились за ним. Троцкий и Зиновьев остались наедине.
– Ну и что это была за провокация? – спросил глава Петросовета, садясь прямо на ленинский стол, скрестив руки на груди. Троцкий непонимающе посмотрел на него, пробарабанив пальцами по подоконнику.
– Провокация? С чего бы это?
– Ты, конечно, можешь считать, что я дурак, что не влез в ваши распри, но я не глухой и не слепой. Ты же нарочно злил Дзержинского, для того, чтобы тот поехал, ну?
Троцкий улыбнулся и немного по-детски с умилением склонил голову на бок.
– Гриша-а-а, ты наивен. Что можно ждать от человека, который больше десяти лет скитался по тюрьмам и каторгам? Правды-матки? Ну, уж нет, Железный Феликс не так уж прост и честен, как хотелось бы верить. Он очень хитёр – понаблюдай за ним, и ты увидишь, что все его слова и действия носят дальновидный характер.
– А если он не при чём? – потупив взгляд, спросил Зиновьев. – Ты его спровоцировал на такой риск... Если его убьют...
– Гордость свою, значит, надо уметь обуздывать! – резко возразил Троцкий, улыбка которого начисто исчезла с лица. Он выкрикнул фразу с таким гневом, будто очень давно хотел её сказать. – И выбрать, наконец, за кого он. Иначе как прикажешь его судить?
Нервы наркомвоенмора сдали, он выругался и выскочил из ленинского кабинета. Председатель Петросовета остался один, непонимающе разглядывая шатающиеся дверные створки. “Ну и зачем кого-то судить? Сам бы приуменьшил, – подумал он, – а потом уже и за других бы брался. Какой отвратительный, однако, характер”.
В здании штаба под командованием Дмитрия Попова ЦК партией левых эсеров было принято решение на организацию срочного заседания. Преддверием к нему стало прибытие Блюмкина и Андреева. Брюнет из-за практически раздробленной ноги не мог сделать ни шага, Андреев держал его на руках, чуть ли не надрываясь, так как был ниже и меньше своего товарища. К замеченной машине бросился Александрович и, увидев, в каком состоянии находится Блюмкин, тайно отправил его в госпиталь – в соседнее от штаба здание.
После этого как раз и проходило срочное совещание членов ЦК партии левых эсеров. За прямоугольным столом в небольшой, обыкновенно обстроенной комнатке сидели сами её руководители.
– Ну что же, можем ли мы теперь развязать мятеж? – с надеждой спросил Карелин и с тревогой взглянул на Марию, боясь услышать отрицательный ответ, но ожидаемое к его облегчению не оправдалось.
– Само собой, – кратко ответила она. – Он должен быть лаконичнее, но грандиознее Октября. Стоит предусмотреть промахи большевиков в прошлом году и ошибки Александра… Фёдоровича. А далее простой захват: телеграф, мосты, железнодорожные пути… Мятеж вооружённый, а значит, нашим товарищам нечего бояться, по подавляющим пусть открывают огонь на поражение. Обо всём докладывать нам первостепенно – просто и стандартно, без отъявленного пафоса, который так присущ РСДРП(б).
Карелин, воодушевлённый одобрением Марии Александровны, хотел сказать что-то важное и дельное по поводу восстания, за что бы его обязательно похвалила руководитель, но вдруг, круша его планы, в вестибюле послышались упорные и настойчивые звуки перепалки, а также трусливое дребезжание стен.
– Что там происходит? – нервно спросила эсерка, привставая со стула и озираясь на дверь.
– Кажется, кто-то рушит здание… – предположил Камков, неудачно отпустив шутку. – Я сейчас разберусь.
Карелин чуть ли не разозлился на товарища – оба они питали симпатию к Марии Александровне, как к достойному лидеру и просто как к женщине. В этом трепет и преданность Камкова и Карелина можно было сравнить с чувствами Каменева и Зиновьева по отношению к Владимиру Ильичу. Он хотел было перехватить эстафету, но обоих эсеров опередили: в комнату вбежал запыхавшийся, бледный Дмитрий Попов. Одним своим взбудораженным видом загнанной лошади, он испугал членов ЦК эсеров ещё больше.
– Товарищи, не в угоду шутить, но сюжет похлеще Гоголевского будет, – начал говорить матрос. – Сюда приехал Дзержинский.
– Как Дзержинский?! – опешили все.
– Вот так. Приехал злой, как чёрт: глаза горят, задыхается от ярости – ищет повсюду Блюмкина…
– Блюмкина? Якова? Зачем?.. Постой, как же, – прервала его Мария, – он один приехал? И его не смогли наши оборонцы задержать?
– Так что же вы думаете – один. Ещё два чекиста с ним... Один, но сам Дзержинский! Сам! Ребятам страшно стало, все как омертвели, парализовало всех в единый момент, он потребовал – они его и пропустили. Ходят за ним, как липки на ветру трясутся. Позвал он меня, дескать, здесь скрывается однопартиец ваш Яков Блюмкин, который расстрелял немецкого посла – поставил перед фактом и приказал немедленно его разыскать, и добавил, что иначе – расстреляет на месте. Ну, ребята говорят, что Блюмкина здесь нет, а он рассвирепел пуще прежнего, как пантера оскалился, по всему штабу теперь мечется: подать сюда Блюмкина, где Блюмкин. Даже приказал в подсобке заколоченной двери выломать. Как ищейка чекистская – все высматривает, всё вынюхивает, двери ломает, а я в такой суматохе оставил его и сюда к вам – предупредить…
