Текст книги "Двадцать и двадцать один. Наивность (СИ)"
Автор книги: Das_Leben
сообщить о нарушении
Текущая страница: 49 (всего у книги 51 страниц)
– Я прошу, держите себя в руках, – хладнокровно произнёс он, озираясь по сторонам. Публично Дзержинский никогда не позволял себе обращался к коллегам на “ты”. – Поминок не было, неужели вы употребили?
– Я в порядке, Феликс Эдмундович, – строго заверил наркомвоенмор, вдохнув для отрезвления сознания в лёгкие побольше воздуха. – И ничего подобного, о чём вы подумали. Идите за стол президиума.
– А вы? – Дзержинский насторожился и посмотрел с толпы на Льва. Последний понял, к чему был этот недоверчивый, тревожный взгляд: оценка противоречивости ситуации – подавление Осиповского мятежа в Ташкенте, через месяц большевики взяли Киев, даже несговорчивого “Батьку Махно” удалось временно переманить на свою сторону. Всё это было, разумеется, на руку Краской армии. Но под предводительством кого были достигнуты эти победы? Кадровых офицеров бывшей армии императора, завербованных Троцким. И он прекрасно знал, что эта и иные причины породили противников: тех, кто искренне считал отряды партизан единственной силой Красной армией – “военную оппозицию”. – Хотите переговорить с Радеком и Смилгой?
– Не сейчас, – отрезал Лев. Он ощущал печёнкой, что сегодня “оппозицию” спустят с цепи, и они бросятся на наркома сворой голодных собак. Нужно было сохранить оставшиеся силы на дебаты с ними. – Я за вами.
Ни слова про похороны – за это Троцкий был безмерно благодарен председателю ВЧК. Разумеется, вопрос висел в воздухе и не желал растворяться. Только ничто не проходит идеально. К наркому по военным делам за минуту до начала съезда подошёл некий мужчина в серой шинели и представился Волиным – председателем Орловского губисполкома.
– Что вам угодно, товарищ? – отстраненно бросил Троцкий собеседнику, стараясь как можно скорее пробраться к столу президиума. Его надежды не оправдались: орловчанин не отставал.
– Товарищ наркомвоенмор, я должен сказать вам несколько слов...
– Прошу вас, позже, – перебил его Лев. От упоминания об Орле ему сделалось дурнее прежнего: к горлу подступила тошнота, в глазах потемнело – нарком рисковал потерять сознание у всех на виду. Снова, ибо в первый раз у него был подобный приступ как раз накануне Октябрьской революции. Курить он бросил, даже вполне сносно питался – причину недомогания он не мог понять.
– Тогда разрешите, Лев Давидович, выделить мне несколько минут регламента для ознакомления съезда с ситуацией в городе, – не сдавался Волин.
О том, что произошло в Орле накануне, конечно. Нужно будет обязательно замять это дело. Так, чтобы всё было как можно естественнее. И ни у кого спустя даже сотню лет не возникло бы никаких вопросов. VIII съезд должен был принадлежать ему. И он стал ему посвящён.
За одиннадцать дней до открытия съезда.
“Курск. Губком коммунистов. Проезжая Курск, считаю целесообразным переговорить по некоторым вопросам, партийным и советским. Прошу придти в мой поезд совместно с президиумом Губисполком. Буду в Курске через 5 часов седьмого марта.”
Председатель ВЦИК Я. Свердлов
Яков Михайлович поручил разослать подобные телеграммы в Белгород, Тулу, Серпухов и Орёл. Его поезд следовал по направлению Москвы из Харькова. На Курске и Белгороде простояли всего около пяти минут, а затем двинулись дальше.
Дело близилось к рассвету, председателя ВЦИК чувствовал себя изнурённым, но будучи ответственным в своей работе, он не опускал рук и не ложился спать. На его плечах лежала организация и подготовка к Восьмому съезду РКП(б), и Свердлов тщательно прорабатывал скелет повестки дня и для того, чтобы не уснуть совсем, попросил принести горячий чай.
Размешивая заварку, Яков Михайлович тоскливо переводил взгляд с документов на окошко, и обратно. За стеклом расстилался равнинный пейзаж: лазурное небо с сиреневыми, закатными разводами похоже за разлитую акварельную краску, золотые поля сухой травы утопали то ли в болотистом, то ли в озёрном углублении, покрытое сверху голубой-голубой каёмкой льда. Изобилие совершенно разночтимых красок и невероятная загадочность впечатлили Свердлова, хотя в своей жизни он повидал немало красивых пейзажей. Нет, этот вид был далеко не красив, а, скорее необычен. Сразу же после равнины стали мелькать берёзы. Их голые, черные макушки впивались в небосвод, и из той дыры, казалось, струиться нежно-розовая кромка рассвета. А повсюду лежит нетающий синий снег.
Глаза сами собой стали закрываться, преодолевая неуёмную бессонницу. Под размеренный, статичный стух колёс Свердлов не заметил, как опустил голову на документы.
“В городе будет катарсис, когда родиться нужный человек. Да, вот о чём тогда говорил Распутин: Каббала будет найдена именно там, который один из восьми назовёт городом Ада. К тому времени многое перестанет иметь прежний смысл и не будет в том прежнего мистицизма.
...Кресты. Чёрные кресты сверкают на алых полотнищах. Тогда придёт второй из восьми. В прошлом на землю Вифлеема сошёл Иисус. Теперь на землю сойдёт Люцифер. Мефистофель Гётте воскреснет из книги и выйдет на свет. Он принесёт катастрофу, хуже которой не будет ничего на свете.
...Синий. Везде синий цвет. Небо, земля, дома, люди, флаги, глаза... Ад распространиться на всю землю. Она будет гореть синим пламенем. Крест Люцифера – знак третьего из восьми...”
Свердлов проснулся оттого, что чутким слухом услышал, что поезд стоит. Обыкновенно придавая значение снам, на этот раз он решил выкинуть навязчивые слова из головы, ибо поезд на самом деле сделал остановку – очень длительную. Пять минут, десять, полчаса. Когда прошёл час, Свердлов попросил осведомиться, где они находятся.
– В Орле, – был дан ответ.
Значит, не прогадал, решил Яков. Поезд стоял возле вокзала захолустного города. Из окна не было видно ни других строений, ни улиц. А улицы, как мог предполагать Свердлов, там были очень маленькими и узкими. В общем, это был не Екатеринбург, не Харьков и не Москва. И как же в таком провинциальном городишке может располагаться одна из самых страшных тюрьм России? Именно из-за централа “Железный Феликс” ненавидел Орёл.
Яков понимал, что не умышленно, ведь сам город к мучениям чекиста никакого отношения не имел, однако в нём действительно было что-то странное. Именно из этой области на свет появилось большинство российских прозаиков и поэтов, исключая Санкт-Петербург. И название у города интересное. И что же в нём такого адского? Рассказывали, что при строительстве крепости по приказу Ивана IV Грозного работники увидели, как на одну из верхних башен крепости села могучая, чёрная птица и крикнула им три раза. Подивились на хищную птицу мужики и решили назвать крепость её именем, а позже так был назван и весь город.
– Почему так долго стоим?
Свердлов начал беспокоиться и терять терпение. Спустя несколько минут вместо чинной, почтительной делегации региональных властей его купе зашел мужик в гражданской шинели и с картузом в трясущихся руках. Его синюшные руки и пар изо рта говорили о том, что на улице был ужасный мороз.
– Яков Михайлович, – запинаясь, начал он, забыв представиться. – Великодушно прошу прощения, у нас здесь небольшая оказия. Рабочие железнодорожники забастовку устроили. Карточки не отовариваются, пухнут люди от голода. В депо собралось аж тысяча человек – буйствует, митингует, никак успокоить не можем...
– Но мы не можем ждать! – возразил Свердлов, возмутительно глядя в глаза большевика. – Меня ждут в Туле, в Серпухове. Вы знаете, кто такой Троцкий? Он дожидается меня там со вчерашнего дня. Меня ждёт Москва – у нас готовится партийный съезд!
– Простите, железнодорожники перекрыли движение, – с дрожью в голосе оправдывался орловчанин. – Они ещё и по своим каналам справки навели, что к нам высокое начальство на спецпоезде едет.
Что оставалось делать? Из-за такой мелочи заторчать в провинциальном Орле на невесть какое время? И сорвать все свои планы? Ну уж нет. Яков Михайлович такого не позволит. И, несмотря на своё недомогание и усталость, он решил вмешаться. Выйти из поезда и угомонить толпу. Это было для него подобно утихомириванию делегатов на съездах. Совершенно ничего сложного, а тут – абсолютные непросвещённые пролетарии. Бросить пару лозунгов и забить своим сильным голосом сознание толпы. Ораторство, манипулирование настроением массы – это была стихия Свердлова. И оттого Яков Михайлович рассчитывал расправиться с провинциальными железнодорожниками быстро. Это же действительно так просто!
Орловское депо представляло из себя медное двухэтажное сооружение с небольшими окошками, по бокам которого исправно светили изящные невысокие фонари. “Надо же, здесь есть электричество”, – подумал Свердлов, когда выходил из поезда. А земли не было видно, ибо её обступила темная, рабочая толпа. Рассерженная и жестокая против одного: худого, щуплого председателя ВЦИК, однако смелого, безумно гордого и самодовольного.
– Товарищи орловцы, – обратился он, – прошу немедленно прекратить...
Свердлов не успел закончить даже свою первую мысль. Разъярённые, голодные люди со звериным ожесточением бросились на него подобно единой стае волков. Безумные жёлтые глаза людей мелькали перед ним как вспышки электрических зарядов. С разных сторон удары, камни, поленья, заготовленные для топки поездов. Это были не волки, а коршуны: били, кололи, мстя за свои мучения и за что-то такое, о чём возможно сами они не могли догадываться. Тысячей людей должно быть руководило одно сознание, они были сплочённее, они разрывали на куски, колеча и избивая – как будто один гигантский чёрный орёл с жёлтыми, сверкающими глазами, клюющий стальным клювом в самую душу Свердлова.
Охрана, не растерявшись, по инстинкту, защищая хозяина, бросилась на толпу. Завязалась ожесточенная драка, Чекисты пустили в ход револьверы, били закладами винтовок тех, кого они поклялись защищать. Грянули выстрелы. Рабочие не отступали, прятались, защищались, но продолжали отважно биться.
А председатель ВЦИК лежал на ледяной, промерзшей орловской земле, покрытую вечными снегами без сознания. Охрана дралась за него, а про самого Свердлова – забыла. А из пробитого виска чёрной тонкой струйкой текла кровь, исчезая в холодных трещинках лазурного зимнего льда...
– Товарищи!..
Резкий, раздражающий уши звук колокольчика распространился по всему залу за долю секунды. Все делегаты умолкли, а Коба наконец пришёл в себя. Сколько времени он замечает за собой, что начал задумываться, не замечая ничего вокруг, до того, что попросту “улетает в облака”. Коба тряхнул головой и начал массировать виски.
– Бури?
Не поняв вопроса, Джугашвили опустил руки и с удивлением взглянул в сторону: с правой стороны от него сидел Зиновьев. Вид у него был скучающим, а настроение даже подавленным. Григорий Евсеич рассматривал Кобу с тем же интересом, как рассматривал бы муху, присевшую на подоконник.
– Что? – Наркомнац слегка приподнял брови.
– Ну бури, – пожал плечами Зиновьев и медленно зевнул, прикрывая рот рукой. – Видишь, какая погода? Говорят, она влияет на состояние людей.
Спорить нечего: самочувствие такое туманное, что даже клонит в сон. О чём тут можно было говорить, если даже вести протокол за Лениным не было сил. Хоть это и не входило в работу Кобы, но он всегда на всякий съезд или конференцию брал с собой карандаш и блокнот. И работа в наркомате была связана в основном с отчетностью и документами, а как же Коба ненавидел бумажную волокиту...
– Непривычно слышать колокольчик не из рук Якова Михайловича, – с тяжёлым вздохом произнёс Каменев, сидевший с другой стороны от Джугашвили. – Он всегда вёл съезд. И так к нему готовился...
– Полно будет причитать, Лёва, – перебил его Коба, угрюмо скрестив руки на груди, предварительно оттянув манжеты чёрного френча.
– Ах, товарищи, когда убили Урицкого, я тоже некоторое время горевал, – протяжно вздохнул Зиновьев, облокотившись на стол и подперев щеку кулаком. – И представляете, от какого-то там гриппа.
Коба искоса поглядел вдоль стола: на другом краю Троцкий, сложа руки, тщательно изучал какой-то документ: то ли протокол, то ли повестку дня, или же просто буравил взглядом поверхность стола, не замечая никаких бумаг.
– Я лично сомневаюсь, – говорил Каменев. – Дорогой из Харькова на него напали, мой друг.
Слишком спокойно вёл себя Троцкий, думал Коба. Грузин сощурил глаза, дабы получше присмотреться к наркомвоенмору. “Да, он бледнее, чем обычно, сукин сын, неужели не будет читать доклад?” – пронеслось у него в голове. Сам же Лев Давидович даже не замечал, что кто-то на него упорно смотрит. А у Кобы на него имелось масса подозрений, касающихся даже пропажи ручек из ящиков в кабинете. Ничего, не зря же он натравил на наркома по военным делам Ворошилова: “идет против должного – пускай получает по заслугам”.
– Я об этом слышал, но, знаешь ли, если хотели, убили бы сразу, – предположил Григорий Евсеич. – И вроде только-только всё становится на рельсы...
– Однако мы потихоньку разрываем кольцо нашего окружения, а это неплохо, – с оптимизмом сказал Лев Борисович.
– Вот Юденич очень беспокоит. Они в Гельсингфорсе создали «Русский политический комитет». Националисты с Колчаком не соперничают...
– Тишина-а-а! – вновь разнеслось над залом не хуже карманного колокольчика.
– Господи, ну и противный же у Калинина голос, – фыркнул Зиновьев, опустив на секунду голову на руки.
Ленин поднялся с места. Значит, съезд готов к открытию.
– Товарищи, – лицо Ленина выражало безусловно трагичность, но какую-то, казалось бы, натянутую, неестественную. – Первое слово на нашем съезде должно быть посвящено товарищу Якову Михайловичу Свердлову. Товарищи, если для всей партии в целом и для всей Советской республики Яков Михайлович Свердлов был главнейшим организатором, о чем сегодня на похоронах высказывались многие товарищи, то для партийного съезда он был гораздо ценнее и ближе. Здесь мы потеряли товарища, который последние дни целиком отдал съезду. Здесь его отсутствие скажется на всем ходе нашей работы, и съезд будет чувствовать его отсутствие особенно остро. Товарищи, я предлагаю почтить его память вставанием.
Все делегаты встали. Так Коба смог даже лучше рассмотреть Троцкого: уж слишком он был бледен и слишком спокойным выглядел внешне. Обычно он всегда поправлял пенсне – автоматически, но теперь поднялся как солдат по приказу, не сделав никаких лишних движений. Коба обратил на это внимание, а потому подозрения его стали ещё крепче. Или же на него так действовали бури?..
За пять дней до открытия съезда.
Состояние Якова Михайловича ухудшалось с каждым днём. Врачи ставили разные диагнозы: следствие страшных побоев, оставление иммунитета из-за того, что председатель ВЦИК слишком долго пролежал на холодной земле без сознания или же просто суровый Орловский климат? Нет, очевидно, что погода – это смешно. Однако прогнозы после консилиума врачи делали благоприятные.
Сам Свердлов и без того ссылался на обыкновенную простуду. “Умереть таким образом просто унизительно!” – со смехом восклицал он, но с каждым произнесенным с чувством словом силы покидали его. Только немногие знали и догадывались об истинной причине такого оптимизма.
Среди многочисленных коллег, желающих навестить больного, Свердлов жаждал видеть всего трёх людей. Один из них пришёл как раз из первых.
Дзержинский шёл в стороне от Кобы, Каменева и приехавшего из Петрограда из-за таких дел Зиновьева. Он не вписывался в их компанию, хотя отношения с наркомнацем были более или менее товарищескими. Лев и Григорий сами не питали личной симпатии к чекисту, однако отмечали его продуктивную работу. Дзержинский считал, что этому тандему ни в коем случае нельзя доверять работу в сфере государственной власти, Каменев и Зиновьев относились к Феликсу как к замкнутому социофобу. Кобе приходилось бултыхаться где-то посередине таких мнений, а потому, для разряжения напряжённой обстановки предложил чекисту пройти первым к больному товарищу.
Для Дзержинского вид Свердлова не стал чем-то душераздирающим: в тюрьме он часто видел, как умирали его товарищи. Особенно эти невыносимые и мучительные воспоминания появлялись при упоминании централа. А осознание того факта, что “испанку” Яков Михайлович подхватил именно там, в городе его личного Ада, доставляло Феликсу удовлетворение. Цвет кожи председателя ВЦИК был изжелта-светлым, практически прозрачным – он лежал на кровати, обставленный тарелками с яблоками, а мутные, заплывшие глаза с трудом смотрели на гостя.
Дзержинский спросил о самочувствии Свердлова: вопрос был исключительно для вида, ибо его состояние было очевидным.
– Вполне сносно, – ответил Яков Михалович. – Врачи говорят, что что-то могут выписать, однако... (Свердлов закашлялся) я считаю, что всё это брехня. Так, чтобы меня не пугать.
– Ты думаешь, что всё кончено? – тихо спросил чекист, сощурив глаза.
– Ошибаешься, я вовсе так не думаю, – и тут Свердлов сверкнул глазами так, что уверенность чекиста в скором летальном исходе председателя ВЦИК поубавилась. – Я ещё не нашёл Каббалу. Поэтому рано мне ещё умирать.
Между редкими фразами наступало молчание. После всего того, что произошло летом прошлого года, Феликс и слышать не хотел о Каббале, и, конечно же, находиться в одной комнате с человеком, который хотел смерти Ленина. Даже если этот человек на смертном одре. Даже если этот человек был когда-то товарищем. “Железный Феликс” не терпел лицемерия, но не прийти он не мог. И когда уже стало совершенно тоскливо, чекист спросил:
– Я могу чем-то тебе помочь? Помимо поисков Каббалы?
– Расследуй Орловское дело лично, как ты сделал, когда... убили Урицкого, – прошипел Свердлов, сжимая простынь в кулаке. – И так, чтобы никто лишний об этом не узнал.
– Это невозможно. Хочешь, чтобы я устроил в Орле террор? – холодно спросил Дзержинский, свысока посмотрев на Свердлова суровым взглядом. – Ты знаешь, что я никогда не вернусь туда.
– Преступники должны... ответить по закону! – прохрипел председатель ВЦИК, протягивая руку к чекисту. – Ты должен, Феликс...
– Я сделаю всё, что в моих силах, – Дзержинский отстранился в сторону. – Мне пора идти, Яков.
Волнение охватило Феликса, когда он повернулся к Свердлову спиной. В сознании мелькало только такое значимое для чекиста словосочетание. “Город Ада, город Ада. Ты же так хотел там побывать. Для дьявола самое лучшее место гибели. Прощай, Яков.” Свердлов беспомощен, слаб; он ничего уже не сможет сделать. И даже если он узнает, о чём думает “Железный”... Пускай.
– Сделай это, Феликс! – с силой выкрикнул Свердлов вслед, но быстро закашлялся и затих. – Сделай...
Закрыв за собой дверь, пульс Дзержинского выровнялся. Сердце его отныне билось абсолютно спокойно. Он кинул многозначительный взгляд в сторону Троцкого, который стоял поодаль, облокотившись на стену. Он подождал, пока Коба со своими друзьями навестит Свердлова, а затем сам вошёл к больному.
Теперь вокруг Свердлова как назло вертелась его благоверная. В отличие от Дзержинского, у Троцкого была масса вопросов к бывшему товарищу: по какой причине, во сколько, при каких обстоятельствах всё произошло и что сам председатель ВЦИК думает по этому поводу.
– Дорогая, всё в порядке, дай я тет-а-тет поговорю с Лейбой, – Свердлов понял многочисленный взгляд Льва Давидовича.
– И как? Голова императора не помогает? – с иронией спросил нарком, когда супруга Якова удалилась из комнаты.
– Не в том дело, Лёва, – тяжело вздохнул больной. – Каббала так и не найдена. Распутин клялся, что уничтожив всех членов семьи Романовых, мы сможем завладеть этим знанием, но... Я просто чего-то не понимаю.
– Возможно, не все Романовы были убиты, – пожал плечами Троцкий. – Тебя до сих пор всё это волнует? Скажи лучше, как ты себя...
– ...Чувствуешь? Знаешь, мне не дает покоя вопрос, что Ленин уезжает в Петроград. Ты не в курсе куда?
Лев Давидович кивнул головой и ответил, что Владимир Ильич вместе с Крупской отправляются на похороны мужа его сестры – Елизарова, и что Калинин выступает главным организатором похорон.
– Мне плохо, Лёва. Очень, – вдруг перебил его Свердлов и схватил за руку. – Знаешь, мне кажется не просто так те железнодорожники взбунтовались. Что-то послужило для них мотивацией, я уверен...
– Ты бредишь! – вскрикнул Троцкий и шарахнулся в сторону. – Это была случайность!
– Мне кажется, что это мне кара, – сипло продолжил председатель ВЦИК. – Я читал, что орёл – предвестник пришествия Люцифера на землю и его... поражение. Я всегда считал себя им.
– Кем? – недоумевающе спрашивал Бронштейн, сощурив глаза. – Люцифером?.. Помилуй, я – атеист, это бред.
– Нет, не бред! Каббала существует, и Люцифер и Бог тоже существуют! – воскликнул Свердлов не своим голосом. – Прошу тебя, Лёвушка, позаботься о съезде. Не дай новой оппозиции тебя подавить. И резолюции, самое главное про них не забудь... Кресты... Кресты на красном полотнище.
Троцкий был напуган так, словно лицезрел второе пришествие. Зрачки Свердлова расширились, руки затряслись. В приступе бреда он попытался встать с кровати, звать к себе сына, поведать что-то о краже этих самых резолюций.
– Пожалуйста, – вдруг обратился Яков к однопартийцу необыкновенно тихим шепотом. – Я должен сказать... Маше...
– Какой такой Маше?.. Прошу тебя, Яша, ляг обратно, – призывал его Лев, насильно прижимая обратно к постели. Началось кровохаркание. Темная жидкость брызнула на руки, на сюртук. Троцкий был бессилен: в безысходности он даже не знал, как успокоить Свердлова и что сделать. Это был идеальный момент для убийства. Сунуть любую таблетку в горло и летальный исход гарантирован. Однако Льву ничего подобного не пришло в голову. Он не мог убить сам, он не был убийцей и был для того слишком слаб и слишком милосерден.
Бред закончился быстро. Свердлов вновь потерял сознание, а Троцкий, не помня себя, выскочил из его квартиры. Кровь с его пальцев редко капала на пол, оставляя длинный бордовый след.
Открытие съезда состоялось 18:00 При обсуждении Программы РКП(б) раздел “В области военной” не вызвал особых возражений. В нем подчеркивался классовый характер Красной армии; необходимость широкого военного обучения пролетариев и полупролетариев, начиная со школы; классовое сплочение и социалистическое просвещение как основы воспитания в РККА; для чего нужны политические комиссары; возможно, короткий срок казарменной выучки, связь военных формирований с фабриками, заводами, профсоюзами и организациями деревенской бедноты; подготовка командного состава “из среды сознательных рабочих и крестьян”: широкое привлечение военных специалистов для использования и применения оперативного и технического опыта мировой войны; потеря принципиального значения выборности комсостава.
Противники нового курса не выступали, поскольку большинство программных требований совпадало с их взглядами, а по конкретным проблемам бои были впереди.
– Начнем, естественно, с основного вопроса полемики – о привлечении военных специалистов в РККА, – так начиналась речь о военных делах.
В прежних тезисах Льва Давидовича были названы “большим недоразумением” попытки поднять этот вопрос “до уровня принципиальных разногласий”, а в тезисах Сокольникова, выступавшего вместо Троцкого, подчеркивалась необходимость “продолжать привлечение военных специалистов на командные и административные должности”, но держать их под неослабным политическим контролем, устраняя “политически и технически непригодных”. Эту точку зрения поддержали делегаты А.С.Александров, А.И.Окулов, Абрамов, В.М.Мулин, Р.Я.Левин, И.Л.Дзевялтовский. Наиболее обстоятельными были доводы Окулова:
– Еще очень долго не будет сколько-нибудь образованных в этом отношении коммунистов, потому что то, что нам дают и могут дать теперь на фронт, это люди, знающие несколько страниц военных книг, и доверять им ответственную задачу – это значит производить опасные эксперименты.
В тезисах Смирнова, прежде всего, говорилось, что “отсутствие у пролетариата собственного технически подготовленного командного состава делает совершенно неизбежным использование военных специалистов из среды бывшего офицерства...”, но отсутствие “организационной гегемонии партии” передает им “руководство организационной работы”, что “благоприятствует бюрократизации военного аппарата и обрастанию его паразитическими чиновничьими элементами и учреждениями”.
– Руководители буржуазной военной политики никакой пользы для Красной Армии принести не могут и потому для Красной Армии не нужны! – возразил по этому поводу делегат С.К. Минин.Но ведь и он имел в виду необходимость дифференцированного подхода к военспецам. Кстати, прямого и полного отрицания использования специалистов не было и в выступлениях от “военной оппозиции”
Выступивший с заключительным словом Смирнов заявил, что его взгляды были изложены неверно – он говорил, что нужно устранять и плохих военных руководителей, и незнающих военных комиссаров.
– Мы сумели привлечь специалистов, но не сумели направлять их работу и нужно стремиться к исправлению линии, – уточнил он о главном недостатке.
В заключительном слове Сокольникова содержалась реакция на ряд выступлений – в частности, Мясникова о лишении спецов командных прав и перекликающейся с этим точкой зрения Смирнова – командует военный совет.
Вторым из основных военных вопросов борьбы на съезде стал вопрос об уставах Красной армии. Он, как и все, имеет свою историю. 15 ноября в Высшую военную инспекцию поступило письмо из областного бюро РКП(б) Промышленного района о получении копии Устава внутренней службы для Красной армии Орловского военного округа. Утвердил его окрвоенком А.Я.Семашко. В уставе, как утверждали обкомовцы, устанавливалось “старое отдание чести, хотя и с оговоркой, что вне службы и вне казармы честь не отдается”. Наложенные на документе резолюции свидетельствуют об отрицательном отношении руководства ВВИ к изданию местного устава.
Тезисы Сокольникова завершались конкретным пунктом о необходимости “устранить из изданных военных уставов проскользнувшие архаизмы и положения, устанавливающие ненужные привилегии для командного состава”. Что касается тезисов Смирнова, то в предлагавшихся конкретных мерах “исправления линии военной политики партии” имелся пункт об уничтожении привилегий командного состава, регулировании оплаты труда в армии и необходимости “переработать уставы и оклады”. Следовательно, суждения по этому вопросу шли в одном направлении с большей или меньшей степенью конкретизации.
В выступлениях делегатов – та же картина.
– Устав в том виде, в котором он издан, не может быть одобрен ни одним коммунистом, – протестовал Ярославский.
– Конечно, уставы плохие. Имеется масса мест, которые подлежат устранению, – согласился Окулов. Его же поддержал большевик Юренев:
– Устав – вещь скверная. Когда мы его писали, мы находили в нем много дефектов, но он необходим, пока вы не пропитали армию коммунистическим духом.
Существовало два принципиальных вопроса, вокруг которых шла основная полемика. В связи с ними поднимались и другие сюжеты: о коллективном и единоличном управлении войсками в процессе боевых действий; о качествах командного состава и необходимости военной подготовки комиссаров, их тесной связи с партийными ячейками; о недостатках в работе центральных органов и лично председателя РВСР; о плохом снабжении армии и о другом.
На утреннем заседании 21 марта после прекращения прений состоялось открытое поименное голосование. Председатель Ярославский называл фамилию делегата и тот говорил, за чьи тезисы голосует. За тезисы Троцкого проголосовало 19 человек, за тезисы Смирнова – 37 человек. По завершении голосования тезисы Смирнова зачитывались по пунктам. Вносились поправки и дополнения. После перерыва делегаты, отстаивавшие тезисы Троцкого и Сокольникова покинули заседание. Секция продолжала работать без них.
Вечером 21 марта закрытое заседание съезда началось с доклада члена РВСР Аралова о военном положении. А следом с приготовленной речью выступал Джугашвили. Лейтмотивом выступления Кобы была необходимость укрепления дисциплины в Красной Армии.
– Добровольческая армия, – говорил он, – хотя и состоит преимущественно из рабочих, терпит поражения ввиду отсутствия дисциплины, ввиду отсутствия стройности. С приходом в РККА масс крестьянства требуется сознательно дополнять дисциплину железной формой, а непролетарские элементы, составляющие большинство нашей армии, драться добровольно за коммунизм не хотят.
Один из лидеров “оппозиции” уловил истинные убеждения ярого противника Троцкого: Голощекин, выступавший после Кобы дополнил:
– Между официальными представителями наших военных учреждений и членом ЦК товарищем Сталиным существует огромная пропасть. Правильно ставил вопрос товарищ Сталин, и только в этой плоскости надо решать этот вопрос. Устав есть только отражение всей военной политики за последнее время, и мы вовсе не упрекаем ЦК за его политику в военном вопросе. Мы упрекаем ЦК, что он упустил из своих рук организацию армии.
Следующим выступал Ленин.
– Критика недостатков в военной политике выходит за границы допустимой!
Честное признание Лениным своей ошибки, будто в Царицыне “расстреливают неправильно”, в устах руководителя прозвучало как санкция использования такого метода наказания.
В отношении среднего крестьянства в армии Ленин подчеркнул необходимость и недостаточность политики идейного воздействия, поскольку пролетарская часть армии не велика. Категорически отрицал Ленин возможность коллективного командования, определяя его как “возвращение к партизанщине”. Уход меньшинства с заседания секции – “это нехорошо, это есть нарушение дисциплины”, но если пункт о командном управлении войсками собрал 37 голосов – “это больше, чем нехорошо”, это “скрывает опасность”. Закончил Ленин свою речь, провозгласив, что возвращение к партизанщине невозможно никогда.
Смирнов снова как докладчик выступил с заключительным словом. В данном случае оно в значительной мере содержало ответ и возражения Ленину, вплоть до того, что некоторые высказываемые положения можно объяснить “только военным незнанием Ленина”. Относительно Сокольникова и его возражений было заявлено, что его доклад напоминает “сочинение на заданную тему”.
В своём заключительном слове Сокольников обращает на себя внимание заявление, что его тезисы во многом совпадали со Смирновым, а разногласия касались изменения “прежнего курса политики” и изъятия руководства “из рук товарища Троцкого”. В конце выступления Сокольников выразил надежду, что съезд “в области военной политики станет на путь серьезной деловой работы”.
За два дня до съезда.
