Текст книги "Двадцать и двадцать один. Наивность (СИ)"
Автор книги: Das_Leben
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 51 страниц)
– Так то вчера в Смольном, а то сегодня в Разливе. Разница в ауре, – сказал Свердлов разводя руками.
– В какой ауре? – забеспокоившись, Коба отступил от Свердлова. – О чём вы тут говорите?
– Да не пугайся ты так! Я имел в виду атмосферу, обстановку, а ты так бурно реагируешь, я даже разволновался, – с заботой объяснил Свердлов, приближаясь на прежнее расстояние к товарищу.
– Яков прав, – Дзержинский, так же положив руку на плечо. – Коба, с тобой всё в порядке?
– Да, – твёрдо кивнул большевик.
– Вы уверены? – Дзержинский сощурил нефритовые глаза. – У вас крайне нездоровый вид.
– Скорее всего, предосенняя хандра, в этом нет ничего страшного… – Коба потёр ладони друг об друга. – Холодает.
– Верно, – согласился Дзержинский, опустив глаза. – Считай, только лето началось, а уже не успеешь оглянуться и серые хмурые тучи вокруг, и половина жизни уже в прошлом…
– Феликс, до твоего юбилея ещё двадцать дней, а уже кризис среднего возраста одолевает?
– Я и забыл, что седьмой год – мой год, – с сожалением проговорил Феликс. – Знаете, от этого мне ни горячо, ни холодно, только осознание того, что ещё на один год приближается час моей вечной свободы.
– Это и есть кризис среднего возраста, – подтвердил свой диагноз Свердлов. – Не даст мне Маркс такое же испытать.
– Мне бы твои заботы, не волнуйся, как только тебе тоже исполнится сорок, ты меня поймёшь.
– Ага, скажешь тоже, ходить как вы с Кобой в вечной депрессии не для меня, хоть и не доживай теперь до вашего сорока, – продолжал жаловаться Свердлов. Коба искал подходящий момент, когда настанет пауза, и наконец этот момент пришёл, и большевик мог задать вопрос.
– А вы уже были у Владимира Ильича?
– Были, конечно, он там, пишет очередную статью, – невнимательно отозвался Свердлов.
– Интересно наблюдать за ним и Зиновьевым, – мечтательно признался Дзержинский. – Оптимист с надеждой смотрит на все плохое, а пессимист – сомневается во всем хорошем.
– И то и другое – крайности. Утопия и антиутопия, – добавил Свердлов. – Эффективнее всего жить реальностью, так хотя бы не попадёшь в заблуждение.
– Ваше суждение о политике реальности правильно, но не своевременно. Рождение новой страны, как рождение нового человека. Юному и молодому свойственно мечтать, надеется на лучшие времена, пусть наивно и не всегда сбыточно, но это неотъемлемая часть детства, а потом реальные цели, реальные желания и достижения. Хотя, кто знает, реальных достижений можно добиться и в юности, если делать с умом. Вспомните того же Моцарта.
– Нашёл пример в истории. А никого менее буржуазного не мог вспомнить?
– В этом нет разницы. Талантливые люди есть как в аристократии, так и в пролетарии.
– Вы говорите с такой уверенностью, а откуда вам знать талантливых пролетариев? – поинтересовался Коба, ведь он прекрасно знал, из какой семьи Феликс Эдмундович.
– И не только пролетариев, ещё крестьян – искусные поэты, между прочим. Коба, а иначе, почему я стою здесь с вами?
– Но в пользу товарища Дзержинского могу сказать, что большинство русских поэтов всё-таки были отпрысками дворянства и аристократии, – подтвердил Свердлов, разглядывая облака на небе, и тут в его голове появилась одна мысль. – Кстати, Феликс Эдмундович, вы же наверняка были в Спасском-Лутовиново…
– Нет, не был.
– Как? – ахнул Свердлов. – Но вы же были в Орле! Не понимаю, как можно было находиться в одном из самых замечательных городов России и при этом не посетить его главные достопримечательности!
– Ты, видимо, забыл, что мне там было не до прогулок, я по долгу заключения там находился, и этих далеко не сахарных лет пребывания в этом городе мне хватило по горло. Это – город ада, я клянусь, вам. Чувствую печенью, что этот город с таким поистине величавым названием полон чем-то необычным и тёмным. Маленькое чёрное пятнышко на карте такой огромной страны, совершенно неприметное, но врезающееся в память. Интересный город, прошлое у него интересное. И, какая ирония, отправил меня туда прямой однофамилец этому городу…
– Что ты говоришь! Нужно будет обязательно посетить Орёл, ты так потрясающе отзываешься о нём, а ведь только видел Централ. «Город ада»… Как драматично.
– Воля твоя, но смотри, как бы вас он тебя не притянул к верной смерти, – пронзительным голосом, как у пророка, предупредил Дзержинский.
– Полно тебе! Вас же не притянул… Коба, да ты совсем зазевался!
– Я не спал ночью, не подумай, что мне скучно, – честно ответил Коба. На секунду ему показалось, что у Свердлова в обращении к нему был странный голос, который будто хотел, чтобы Коба поскорее ушёл.
– Да ладно тебе саркарстировать! Будто я тебя не знаю, может, посмотришь, освободился ли Ильич?
– Пожалуй, – «нет, не показалось», – решил Коба, всё же его диалог с товарищами и без того слишком сильно затянулся. – До свидания, товарищи.
Странное Кобе показалось поведение Дзержинского и Свердлова, весьма странное. «Хорошо, что я не застал Орджоникидзе», – думал он про себя, пробираясь на опушку. Взоры на него обратили пятеро: Зиновьев, который вот уже который час сидел около шалаша, Ильич, который ходил взад вперёд, Емельянов и его два сына.
– Коба, вот и вы, – махнул рукой Ленин. – Не в обиду будет сказано вам, товарищ Емельянов, но начинаются дожди, как это ни странно, несколько раз нас чуть не разоблачили соседи. Представьте себе, хотели нас к себе на помощь направить…
– Я с тем и прибыл, вам тут опасно оставаться. Опасность раскрытия под угрозой, будет нехорошо, а в Петрограде уже ходят масса слухов. К тому же скоро польют дожди, и мы с товарищами решили, что будет лучше всего перенаправить вас в Финляндию.
– Превосходно, тогда я иду собирать вещи! – торжественно воскликнул Ильич. Зиновьев по-прежнему молчал, только хмуро спрятал взгляд.
– Григорий, ты тоже можешь, конечно, поехать в Финляндию, но так же есть вариант конспиративных квартир рядом с Петроградом…
– Пожалуй, нет, – отрезал Зиновьев. – Сейчас мне чем ближе к Питеру, тем лучше, да и кто я такой, чтобы представлять для Керенского какой-то особый интерес, а если попадусь, то так тому и быть.
В это мгновение Коба по-новому посмотрел на своего товарища, не как обычно – со снисхождением или неодобрением, а даже с гордостью. Он не ожидал, что когда-нибудь подумает так, но всё же Зиновьев в его глазах очень высоко поднялся.
– Вы друг с другом не разговариваете? – на всякий случай решил уточнить Коба, ему никак не хотелось верить в смелость и решительность Григория.
– Это совершенно ничего не меняет, – вздохнул Зиновьев. – Я не изменю своему решению, когда отплываем?
– Сегодня вечером. Будь готов, товарищ Зиновьев.
– Всегда готов!
Девять часов вечера, но небо летом было до сих пор голубым, тихим и совершенно безмятежным, но вот неожиданно появилось фиолетовое облако, а за ним ещё одно и ещё… Так, спустя всего пятнадцать минут, ниже к горизонту окутало светло лиловой дымкой, выше уже темнела густая глубокая ночь и вот по очереди зажигались далёкие, но яркие звёзды, которые не изменяются в течении миллионов лет. На краю берега стояли двое, молчали, неотрывно глядя на это небо.
– Как вы считаете, что происходит с человеком после смерти? – первым нарушил тишину Ильич.
– Они отправляются в небытие, превращаясь вон в те звёзды, – холодно ответил Григорий, не сводя глаз с неба.
– Да, одни сгорают в бесславии, других ждёт чёрная дыра, и лишь немногие единственные получат истинное бессмертие, сияя и сопутствуя людям со звёздных небес, – согласился Ильич, переводя взгляд на товарища. – Простите меня за все то «хорошее», что приключилось с вами сегодня. Да и не только сегодня, а вообще – что я прежде не ценил вас, подвергал напрасной опасности, а вы всегда с риском для себя на это шли. И будьте осторожнее, прошу. Без вас мы вряд ли начнём борьбу за наше освобождение…
Эти слова тронули Григория до глубины души, он, не помня себя, кинулся на шею Ленина, крепко обнимая его.
– Мы уже её начали, спасибо вам за всё, и вы меня простите, – проговорил он и уже не смог сдержать эмоции и слезы.
– Будет вам расстраиваться, вы же большевик – железо, камень, сталь! – Ильич отстранился от Григория, говоря на прощание. – До свидания, Григорий, до скорой, надеюсь, встречи.
2017.
– … Тёмной ночью с девятое на десятое августа лучшие друзья мчались в противоположных направлениях, отдаляясь друг от друга всё дальше и дальше – один из них, на пути в Финляндию, под свист гудка поезда и вихри ветра вырвал из своей тетради один единственный злосчастный листок, отпуская его во мглу, как символ старой злосчастной жизни, который более не был никому нужен. На съезде партии И.В. Сталиным были зачитаны тезисы, В.И. Ленина благополучно перенаправили в Финляндию, а спустя двадцать дней Феликс Дзержинский праздновал свой юбилей. Как это эпично! – провозгласил Миша, отрывая взгляд от тетради. – Теперь я хоть более или менее включаюсь в эпоху, только вот почерк – безумно корявый, читать трудновато.
–Включайся, только не забывай, в какой эпохе мы живём, – заметила Виктория. Она забрала у юноши тетрадь, но перед тем как спрятать её, взяла со стола ручку и написала какое-то слово.
– Ты пишешь левой рукой? – поинтересовался Сергей.
– Нет, она правша, я видел, что она рисует именно правой рукой! – возразил Миша, но приглядевшись на руку, которой пишет девушка, очень удивился. – Ты пишешь левой рукой в документе?!
– Это моя тетрадь, этот эпизод в истории меня заинтересовал, ну я и завела тетрадь, хотя, скорее это ежедневник по толщине своей, чтобы самые яркие факты истории туда переписывать. Синий – мой любимый цвет, а я – амбидекстр!
– Кто? – испугался Миша.
– Ишь ты! Никогда таких людей не встречал. Михалыч, амбидекстр – человек, который умеет писать и правой и левой рукой.
– Приятно, что такие слова знаю не только я, – сказала Виктория и убрала тетрадь глубоко в шкаф, опасаясь, что её питомец прогрызёт их, как и поступил с «Корниловским мятежом».
– Вернёмся к теме, – предложил Сергей, отрываясь от своего планшета, и со снисходительной улыбкой обратился к Виктории. – Вы хотите проникнуть в наш дом, но вот беда, какая – он оцеплен, и как без лишних подозрений туда попасть?
– Это дело одной минуты, подождите меня, – Виктория достала из кармана джинс небольшой чёрный мобильный телефон, Мишу крайне смутило отсутствие на его панели белой гравировки надкусанного яблока.
– Сначала хоть согласуйте с нами, что собираетесь делать?
– Звонить в участок, естественно, – ответила Виктория, набирая короткий номер.
– Виктория, а вы не смешно шутите, – с обаятельной иронией сказал Сергей. – Ну, ни капли не смешно, смеритесь. У вас нет чувства юмора – это мой вердикт окончательный, и обжалованию не подлежит…
– Я не шучу, Серго, с чего вы взяли? – Виктория подняла серьёзные глаза на старшего Орлова, улыбка которого медленно исчезла.
– Так вы серьёзно в полицию собрались звонить, да? –возмутился он. – Выяснять о состоянии квартиры моего отца? Врага народа, вырвать мне язык, чёрт возьми!
– Алё. Участок № 6? Добрый вечер…
– Вырви у неё телефон, Мих! – приказал брату Сергей, пытаясь зацепить или как-либо ещё помешать Виктории, но та удачно отмахнулась от них, перескочив туда, где братья не могли достать её.
– …извините, а можете дать, пожалуйста, справку о положении квартиры по адресу…
– Ох, несчастная, неадекватная женщина! – безнадёжно восклицал Сергей, наигранно прислонив руку к лицу.
– Помолчите, ради Бога! – крикнула девушка на зеленоглазого Орлова. – Я слушаю, да. Зачем мне информация об оцепленной квартире нужна? Я не расслышала вас, дети под руки кричат, повторите ещё раз…
Виктория как можно быстрее вышла в коридор и, захлопнув за собой дверь, из-за которой братья всё равно могли слышать её голос и видеть силуэт, но помешать ей уже не смогли.
– …В завещании покойного Николая Орлова чётко указано, что после его смерти квартира переходит в полное распоряжение и владение одной из волонтёрских организаций, как нотариус, заверивший и принявший последнюю волю покойного, я обязана вас осведомить… – ходила взад вперёд Виктория. – Да, вы правильно поняли, оцепление снять… Я прекрасно знаю, кто он и кто его сын, но меня это совершенно не волнует. Он же уже наказан, в конце концов, квартира никак не может принадлежать государству… Вы же не будете противоречить Гражданскому кодексу? Даже не как нотариус, как человек человека прошу поддержать и поощрить благородную волю… Конечно… Уже? Замечательно… Хотите я самолично принесу вам копию? Всё оформлено в законном порядке… Об остальном имуществе сейчас речи не идёт, в основном положено государству… Благодарю вас. До свидания.
– Так это вы папин нотариус? – ревниво спросил Сергей у Виктории, как только она вошла обратно. – Прекрасно, какой-то незнакомой девушке он доверял больше, чем родным сыновьям. Почему я ничего не знал?
– Серж, нельзя так говорить! – одёрнул брата Михаил. Виктория, убрав телефон в чёрную кожаную сумку-планшет, накинула на плечи чёрный кожаный тренчкот с капюшоном.
– По дороге объясню, если так хотите. А сейчас мы в ваш дом едем, оцепление уже снято, ведь преступник задержан и путь свободен.
– Вот вы сейчас снова не шутите? – принялся за своё Сергей, сощурив глаза. – Прямо сейчас? Не может быть всё так легко.
– А зачем же всё усложнять? – пожала плечами Виктория, хитро улыбнувшись. Миша усмехнулся, он понял, куда ведёт девушка.
– А Вика тут права, но… Ты реально так смело говорила! – восхищенно произнёс он довольной собой девушке. – Я даже не думал, что всё вот так…
– Быстро? Не поверишь, но так всё проходит. Сначала что-то долго ждёшь, а потом ба-бах и всё прошло. Темнеет быстро, тучи ведь повсюду, лучше не откладывать срочное в долгий ящик.
– Хрен с вами, поехали. На метро если успеем, приедем к девяти, – с этими словами Сергей обогнал брата, застёгивая пуговицы на пальто.
– Зачем на метро, у Виктории есть машина, – сообщил ему Михаил, не заметив, что Виктория в этот момент смерила его испепеляющим взглядом.
– Она ещё и автомобиль водит… Господи, – охнул Сергей, вознеся руки к потолку. – Я ж тебя просил уберечь этих прекрасных созданий…
– Ох, засмущали вы меня, – без улыбки проговорила Виктория.
– …от женских рук и логики. Ну не могут женщины водить автомобиль! Принципиально!
– Как же вы меня… Раздражаете, – ответила девушка, надевая на голову капюшон. – Что за стереотипное мышление?
– Хорошо, только я сам поведу! – предупредил её Орлов-старший, протягивая руку для ключей. Виктория негодующе посмотрела на Сержа, поставив руки на пояс.
– Ещё чего? Может вам ещё цыганочку сплясать?
– Без этого мы обойдёмся, верно, Миш? – со смехом обратился Сергей к брату. – К чему таких обычных парней, как мы, радовать танцами профессиональной актрисы.
– Можете прекратить кричать?! – рассердился Миша, которому уже наскучила болтовня Виктории и Сергея. – Это важно, а мы тут ещё выясняем отношения.
– Братец, а ты умнеешь на моих глазах, – Сергей оценивающе оглядел брата. – Поверю вам, раз вы смогли заставить Мишу подумать в первый раз в жизни хоть о чём-то серьёзном…
Виктория покачала головой и тяжело вздохнула, но делать было нечего, раз сама взяла два балласта, значит, тяни их, как хочешь.
====== Глава 25. Затишье перед бурей ======
«Первая гроза в году, дорогие мои радиослушатели. С каждым годом, если задуматься, грозы проходят всё раньше, но, надеемся, это не пугает тех, кто сейчас за рулём…», – доносился голос из радиолы. Лёгко ди-джеям говорить, они сидят в уютных студиях и, кажется, совсем не замечают, что эта первая гроза шла уже полдня и затопила несколько спальных районов Москвы и Московской области. Для метеорологов наступали тяжелые дни, ведь их хвалёный прогноз обещал ясную и солнечную погоду без осадков. Мрачных, тяжёлых туч, которые, казалось, вот-вот задавят землю, просто не заметили многочисленные спутники. К подъезду одной из многоэтажки подъехал синий автомобиль. Захлопнув дверцу и подключив сигнализацию, девушка, экипированная в кожаный готический тренчкот, проследовала по ступенькам. За ней следом вышли два молодых человека, два брата, один из которых – самый высокий, обогнав девушку, подбежал к кодовой двери. Ключи всё время норовили выпасть из скользких от дождя рук на грязный асфальт. Виктория и Сергей, не проронив за это время ни слова, стояли позади, взволнованно наблюдая за поведением капризной связки. Но вот спустя несколько мгновений железная дверь была открыта.
– Всё абсолютно спокойно, – заметил Сергей, оглядываясь по сторонам, голос его эхом разнёсся по подъезду площадки, которая была едва светлее, чем погода на улице. Двери были наглухо заперты и так сливались с тёмно-серыми стенами, словно лишь очертания были выгравированы на них в виде обычного орнамента.
– Что же так медленно?
– Этот замок, похоже, не четыре месяца не открывали, а лет десять, – пробубнил Миша в ответ, надавливая со всей силы на заржавевший ключ, и, наконец, замок поддался. Все трое оказались на пороге и по очереди вошли в квартиру. Первым зашёл Сергей, и по памяти во мраке пошёл к выключателю.
– Свет не включается…
– Ещё бы, кто, по-вашему, за него платил? – прошипела Виктория, пытаясь разглядеть в кромешной тьме хоть что-то похожее на проход в другие комнаты. Догадавшись посветить коридор мобильным телефоном, Сергей аккуратно, обходя разбросанные кучки вещей, прошёл в глубь квартиры. Минуя гостиную, он остановился напротив небольшой двери, проём которой был залеплен жёлтой лентой.
– Что же они с домом сделали? – ужаснулся Миша, озираясь на накрытую белой пеленой мебель, блестевшие голубым светом от коммуникатора битые осколки стекла, порезанные на куски картины.
– Боже мой, даже до них добрались, – с сожалением произнесла девушка, опустив глаза. Сложно было узнать тот прежний дом, в котором когда-то царила невероятная идиллия и взаимоуважение.
Никогда ещё Миша не видел такой потухший холодный камин, который теперь казался чёрной бездонной дырой. Сколько он себя помнил, в их квартире всегда был тёплый и уютный свет, папа его сидел в кресле, читая что-то наверняка познавательное и умное. Чтение было одно из его любимых занятий. Очень часто он брал сына к себе на колени и рассказывал о самом интересном, что есть в мире, наверняка из своих книжек, о далёких и бескрайних степях, о глухих таёжных лесах, из который никому ещё не удавалось выбраться, о ледяном севере, где люди строят себе дома изо льда, ездят на оленях, и о тёплых краях с глубокими морями и озёрами, стоя на берегу которых, даже разглядеть горизонт сразу не сможешь. И что всё это – одна большая и великая страна. Раскрыв глаза, боясь мигнуть, Миша боялся упустить любую мелочь из рассказов папы, очень злился, когда их разговор прерывала мама, зовя всю семью обедать или когда рояль, на котором постоянно занимался брат, играл слишком громко.
Особенно сложно было осознать, что этим мгновением никогда не суждено было повториться, что света в том доме уже нет и папы тоже нет.
– Кабинет оцеплен, господа! – торжественно провозгласил Сергей, разводя руками в стороны, прервав бушевавшие в сознании Миши воспоминания.
– Сорвите эту штуку, – решительно скомандовала Виктория, указав на ленту.
– А если сигнализация сработает? – испытывающее спросил старший Орлов.
– Какая сигнализация? Сами подумайте, кто бы на неё деньги выделял? Рвите, давайте, не бойтесь.
– Я прошу заметить, что я не боюсь, а проявляю-с бдительность! – с иронией начал оправдываться Сергей, что его брата абсолютно вывело из себя.
– Хватит выпендриваться, тошнит от твоей интеллигенции, как буржуа, честное слово.
В доме воцарилась мертвая тишина, и Сергей и Виктория невольно переглянулись между собой.
– Чувствую печенью, пора бы тебе сократить чтение заметок большевиков, – проговорила Виктория, опасливо отстраняя взгляд от глаз старшего Орлова.
– Говорить интеллигентно, Миша, это прекрасно, изумительно, великолепно…
– И всё же я согласна с тобой, Мишка. Меньше нужно ораторствовать и больше делать. Уже пять минут на одном месте топчемся, а всё из-за какой-то ленты! Вас Львом нужно было назвать, а не Сергеем. Открывайте!
Подведя глаза к потолку, Сергей разорвал ленту и толкнул двери, ведущие в кабинет... Такого обращения со старыми вещами никто не ожидал, неудивительно, что поднявшаяся пыль вызвала защитный кашель и слезотечение у обыкновенных людей. Прикрывая нос и рот рукой, Виктория, перешагнув книги, разбросанные на полу, пробралась к середине комнаты.
– Знаете, где ваш отец хранил документы?
– Естественно, как-никак мы его дети, – откликнулся Сергей, идя следом за девушкой. – Вот, видите стену напротив книжного шкафа, там раньше висела видимо ваша картина – клён и красные рябины на фоне осеннего пейзажа, «Аллея в октябре», кажется. Любимая картина папы. Он очень ценил искусство, был поклонником и коллекционером многих произведений и небольших скульптур, но… он часто говорил: «весь этот дорогостоящий, пафосный абстракционизм и мазня – ничто в сравнении с обычным пейзажем осенью, изображённый с душой». Мда, признаться и меня чем-то затронуло искусство…
– А если обрезать вашу вдохновенную речь ближе к тому моменту, в которой ваш отец говорил о документах? – холодно перебила Сергея девушка. Похоже, она не лгала о том, что ей искусство даже своё безразлично.
– Так если вы приглядитесь, то увидите на той стене отблески сейфа…
– Сейф, ну конечно, без очков не вижу и не соображаю, – хлопнула себя по лбу девушка. – Знаете пароль?
– Знаю, конечно, – с гордостью напел Сергей. – А вот правоохранительные органы, видимо нет. Сейф-то целый. Семь, один, девять, один, ноль, один, шесть и два.
Прослушав код, Виктория хитро и довольно растянулась в улыбке. Она подошла к сейфу и без просьбы повторить начала набирать цифры.
– А вы не задумывались, почему именно такой код придумал ваш папа?
– Я про код не знал вовсе, – печально сказал Миша.
– Ну, естественно. ФСБ наверняка перебрала все даты рождения. К тому же сейф встроен в стену, и относить его к специалистам по вопросам вскрытия не удалось.
– Вводить дату рождения в пароль? – рассмеялся Сергей, облокачиваясь на стену. –Только полный тупица мог это сделать, тем более на сейф с относительно ценными документами.
–Но ваш отец же ввёл дату рождения в пароль…
Сергей оторопел, пытаясь состыковать цифры и только что сказанную фразу девушки.
– Беру свои слова назад, это… дата рождения?
– Да, и можно было бы догадаться об этом сразу, если знаешь элементарную историю. Шифр перевёрнут, вот посветите мне, – Виктория вынула из сумки блокнот с ручкой и начала записывать. – Смотрите, код звучал так «71910126» если посмотреть наоборот, то получается…
– Два, шесть, один, ноль, один, девять и семнадцать, – закончил Михаил. Увы, эта дата ему ничего не говорила.
– ФСБ никогда бы до этого не додумалось, разве не гениально?
Лампочка на сейфе загорелась зелёным светом, дверца была открыта. Все ринулись вынимать содержимое.
– Серёга, папа о нас позаботился! – радостно воскликнул Мишка, разглядывая пачки отечественных банкнот. Виктория же рассматривала исписанные листы бумаги, лихорадочно и взволнованно листая их, не произнося не слова. С каждым просмотренным листом её глаза становились всё больше и больше.
– Das ist wunderbar! (Это потрясающе) – глухо вырвалось из уст Виктории. Похоже, её внутренней радости не было предела.
– Что-то важное нашли? – поинтересовался Сергей, косясь на документы.
– Ich fand die Tagebücher sehr wichtigen Menschen. (Я нашла дневники очень важных людей) Ой, простите, в приступе эмоций перехожу на немецкий язык, – Виктория залилась лёгким румянцем, в темноте который видно не было. – Короче, тут заметки людей, которые замешаны в той самой дате на вашем пароле.
– Ну, тогда можем возвращаться? Вроде нашли всё, что хотели…
– Шутишь, что ли? Никуда из своего дома я не поеду! – заявил Сергей, падая на застеленный диван. – Скрываться больше смысла нет, а вот прибраться – смысл есть.
– Я… только за то, чтобы переночевать, – окинув взглядом просторный подоконник, Виктория, сбросив оттуда пыль и мусор, быстро забралась на него, вглядываясь в мокрое от капель дождя окно, в котором едва виднелось тёмное отражение. – Может вызвать подозрение постоянное пребывание здесь, а переоборудовать некоторые детали – стоит.
– Какие ещё детали? – возмущённо, но тихо спросил её Сергей.
– Завещание вашего папы не читали? Квартиру – в штаб.
– Ребят, всё бы отлично, но давайте вы будете спорить утром. Зрелище из вас никакое – оба уставшие какие-то, вот завтра – полюбуюсь, – одёрнул их Миша. – Я в гостиную пойду, а вы тут не подеритесь, смотрите.
– Миш, может брат уступит тебе этот диван? – нажала на голос Виктория. Младший Орлов покосился на брата – вопрос был обращён скорее к нему. Провокация девушки прошла успешно: Сергей недовольно сполз на пол с дивана, захватив с собой покрывало. Попросив прощение у брата, Миша разместился на диване. Он долго не мог заснуть, думал – а сколько ещё людей сегодня не спят? Наверняка в аэропортах, если их рейс из-за грозы задержали, вот бы это оказался кто-нибудь из иллюминатов: пусть узнают тяготы жизни простого человека…
1917
Это были одни из последних спокойных дней в этом году для большевиков – начало осеннего сезона. Это были дни, когда последние политзаключённые были отпущены домой. Коба знал об этом, но в душе у него бушевали противоречивые чувства. Он понимал – амнистия завершена и скоро в Смольный вернутся арестованные большевики, в том числе и Лев Каменев, которого Коба не видел большую часть лета. С горькой усмешкой большевик вспомнил, что его товарищ упоминал между словом, как планирует провести длинное, тёплое лето, говорил, что мало времени уделяет семье, обещал втроём – с Кобой и Зиновьевым съездить куда-нибудь за город на пару недель. А вышло,что судьба решила распорядиться иначе – только одному Зиновьеву удалось «отдохнуть» за городом. И как он сейчас?
Но вместе с лучшим другом возвращался и худший враг – Коба это тоже знал, и принял это. Он уже успел смириться с той мыслью, что работать с Троцким придётся не один год, если, конечно, его не убьют в перестрелке. Но на такое счастье рассчитывать глупо и наивно, пока нет Ленина, не лучше было бы наладить отношение со Львом, просто на время. Весь сентябрь для большевика тянулся, как зима для зверька – долго, но зато спокойно. В один из таких осенних сентябрьских дней, по мрачной, монотонной улице рядом с аллеей деревьев, чьи стволы черны, словно уголь, а листья словно выкованы искусным мастером из чистого золота, неторопливо и молча шли двое. Лев Каменев был одет в тёмно-коричневое осеннее пальто, усталые, но внимательные глаза провожали группу юных девиц, которые шли на другом конце улицы.
Местный дворник Савелий Иваныч Коченёв сгребал метлой павшую с деревьев листву в большие кучи, походившие на горы. Люди совершенно разных сословий перебегали улицу, мчась по своим делам, перепрыгивая лужи, обходя стороной лиственные горы и все, абсолютно все наступали на прекрасный, пёстрый ковёр. «Коба выглядел тогда не совсем здоровым», – так описывал его союзник. Лицо было бледно-серое, ровно под цвет облаков на небе, и только, похожие на чернильные пятна редкие веснушки, создавали неких контраст. Тёмные печальные или просто задумчивые глаза с мягким медовым оттенком были опущены. На нём было тёмное пальто, как у Льва, только сношенное – потрёпаннее. Единственной тёплой вещью был вязанный бардовый шарф, но он был такой длинный, что, даже обмотав им шею несколько раз, сзади на ветру развивались два длинных хвоста.
– Ты снова хмур, – после долгого молчания Лев, наконец, решился нарушить тишину, которую долго переносить просто не мог по причине своего характера. Его замечание звучало так спокойно и монотонно, словно он выразил своё мнение о погоде. Коба в ответ лишь тяжело вздохнул.
– Не буду искать причин, чтобы оправдываться перед тобой, Лев. Просто прими это как должное.
– И никогда ты не расцветаешь, Коба, – Каменев с долей неодобрения посмотрел на товарища. – Я уже смирился, но постарайся хотя бы на короткое время сделать вид, что всё хорошо. Ты же отталкиваешь от себя людей своим поведением.
Коба недовольно фыркнул, отвёл глаза в сторону аллеи лип и осин, листья которых успели покрыться матовым золотым цветом, таким же, как и его глаза. Эти деревья гармонично сочетаются с пасмурным небом и серо-голубыми облаками, отражаются в лужах на дороге, словно в зеркалах. Запах погоды после дождя и ледяной ветер как ничто другое освежали в этот сонный и медленный сентябрьский вечер.
– Знаешь, что я не люблю кичиться и строить гримасы, как ваш дорогой Троцкий. У меня есть ты, Зиновьев, зачем мне мнение других? Зачем вести себя так, как не хочется, вот я не хочу улыбаться и не буду.
– Ты точно разговаривал с Дзержинским, говоришь его словами и, похоже, зря, – сказал Каменев, не сводя своих глаз с Кобы. – Хотя с другой стороны, всё это, конечно, правильно, но я же не смогу тебя всегда поддерживать, ещё одной твоей хандры я не вынесу.
– И что ты этим хочешь сказать? – Коба всё-таки повернулся лицом к товарищу, подозрительно вглядываясь в него. Каменев не отвечал несколько минут, переводя взгляд с Кобы на дорогу, затем на его шарф и наоборот, но вскоре Лев всё-таки собрался с духом.
– Я… не хочу тебя обидеть, но таким эгоистичным отношением ты рискуешь остаться один. Хочешь быть таким же изгоем, как Дзержинский? Ни слова доброго от тебя не дождёшься, а вечно утешать тебя я не в силах.
– Смотрю, ты тоже не в настроении сегодня – так ты, значит, думаешь, – горько усмехнулся Коба. – Слово «дружба», Лёва, подразумевает для тебя целенаправленный и ритуальный обмен теплотой души, как материальным товаром? А как же бескорыстность, желание помогать от чистого сердца?
Каменев на минуту отвернулся от Кобы вперёд, глубоко задумавшись над словами товарища.
– Я ценю то, что ты считаешь меня своим другом, Коба, но ты даже не хочешь понять меня, вдруг у меня тоже проблемы существуют?
–Тебя что-то беспокоит? – с неподдельным сочувствием спросил большевик. – Интересный какой, откуда я могу знать, если ты не говоришь.
– Зря я затронул эту тему, так бы вряд ли и сказал…
– Что ты ломаешься, как девица на ярмарке? – со своим национальным чувством эмоций воскликнул Коба. – Ты не доверяешь мне?
– Коба, прошу тебя, не задавай мне такие провокационные и грубые вопросы, – не выдержал Каменев и с мольбой обратился к Кобе. – Ты же товарищ мой, столько времени вместе, вряд ли я заслужил такое отношение.
– Ты скажешь или до сумерек ждать придётся? Не лето, к вечеру теплеть не будет.
