Текст книги "Двадцать и двадцать один. Наивность (СИ)"
Автор книги: Das_Leben
сообщить о нарушении
Текущая страница: 45 (всего у книги 51 страниц)
На этом заседание НОППР было закрыто. Шустов не сказал при всех о том, что у него насильственно отняли ордер на легитимную регистрацию партии. Об этом ещё предстояло сообщить Сальвиати, да только какой был в этом смысл? Шустов был не глуп, он понял, что, оставшись тет-а-тет с заместителем, Джек сам ему назовёт ту дату, когда состоится ранее невозможная встреча правого и левого сектора.
Гражданская война была временно приостановлена.
3 января 1919 г. РСФСР. Москва. Кремль.
– Гарде, Лев.
– Чёрт, – выругался Троцкий, и, поправив пенсне, стал подозрительно рассматривать шахматную доску. – Стоило на минуту отвлечься, а ты почти съел моего ферзя! И как же это получилось?
– Ты выдвинул офицера на «F» пять, дабы съесть мою ладью, но тем самым снял защиту с ферзя, – мрачно объяснял председатель Чрезвычайной Комиссии. – Твоя проблема в том, что ты используешь тактику нападения, забывая об элементарной обороне.
– Какая оказия вышла, – удручённо вздохнул Лев, вновь откинувшись на спинку кресла. – В шахматы у меня выигрывал только Владимир Ильич… Но ничего-ничего: не радуйся, мат-то ты мне ещё не поставил. Белые не пройдут!
И с этими полными отваги и героизма словами, Троцкий максимально артистичным жестом капитулировал чёрную королеву на три клетки назад.
– А это уже зависит только от тебя, – двусмысленно ответил Феликс и, сощурив глаза, поставил белого коня на клетку, которую раньше занимал ферзь соперника.
– И от армии, – дополнил нарком, задумавшись, и выдвинул ближайшую пешку на съедение белому коню. Дзержинский неодобрительно фыркнул, наблюдая за игрой. – Фрунзе на днях докладывал, что Колчак, овладев Пермью, сдал наступление под Уфой. Уверен, что это переломный момент для разворачивания нашего контрнаступления.
– Снова за своё! – зло воскликнул Феликс, забирая на свою половину чёрную пешку. – Ты забываешь про оборону, жертвуя повстанцами. Они не шахматные фигуры, а живые люди – потери будут неописуемы при провале.
– А кто говорит о провале?! – горячо возмутился Троцкий, отвлекаясь от партии. Льдистые глаза встретились с нефритовыми – в последнее время такие переглядки участились, ввиду их бесконечных споров и дискуссий. – Вместо того чтобы сдерживать наши силы, при любой возможности необходимо рисковать, атаковать! Отдав пешку, можно срубить фигуру покрупнее.
– Свердлов полгода назад уже срубил, – строго сказал Феликс, покачав головой. Щёки наркома начали краснеть, ибо Троцкий раздражался, когда чекист упоминал о событиях полугодовой давности. А последний, казалось, это делал нарочно. Лев догадывался об этом, но не знал с какой целью Дзержинский о таком упоминал. Чтобы понаблюдать за реакцией? Или так ему было легче жить? Причина наркому была не ясна, и Троцкий не пытался её выведать. Он в который раз оторвался от игры и с укором обиженного человека произнёс:
– Чем-то недоволен?
– Ты слишком часто используешь террор и жертвы, как средства, которые не оправдывают цель, – попытался опровергнуть точку зрения собеседника Дзержинский, откровенно объясняя свою. Троцкий, прикусив язык до тех пор, пока чекист не выскажется и не замолчит, (чекист выходил из себя, когда его перебивали) а потом вдруг ядовито улыбнулся и торжествующе, словно Наполеон, провозгласил:
– А кто бы говорил, товарищ Дзержинский! Разве твоя ЧК не использует ту же стратегию? Террор с монархистами, эсерами и меньшевиками то же самое, что и борьба с контрреволюцией. Предался забвению и забыл, кто начал Гражданскую войну? С каких пор тебе стало жаль предателей?
– Мне не жаль, даже не надейся, – обидевшись, процедил Феликс сквозь зубы. – Напора белые просто так не сдают, у них сильные стратегические ходы, особенно на позициях Колчака. Опытные офицеры, генералы, адмиралы, а у нас обыкновенные пролетарии, которых нужно учить.
– Но у пролетариев есть то, чего нет у буржуев – они сражаются за свободу, братство и социальное равенство, а белые? – продолжал парировать нарком. – За царя, монархию, корону и власть? Неудивительно, что их с каждым месяцем становится всё меньше. Революция сломила их планы, пешки восстали против коней, офицеров и королей. А ты прекрасно знаешь, что если простой пешке пройти всю шахматную доску, то она станет ферзём!
С этими словами Троцкий решительно продвинул самую дальнюю пешку на крайнюю клетку со стороны светлых фигур и та, обернувшись в ферзя, смела самую важную, но самую слабую фигурку в партии – короля.
– Шах и мат, Феликс Эдмундович. Конец третьей партии!
– Что же. Очень надеюсь, что ты не лукавишь, – чекисту пришлось ретироваться; он поднялся из-за стола, надевая фуражку. – Ситуация с твоим контрнаступлением оставляет желать лучшего. Сталин тебя критиковал. Так для чего меня вызывал?
Троцкий, не пересаживаясь из кресла, придвинул к себе тонкую папку с приказными ордерами, которые ему было необходимо рассмотреть по долгу службы, и погрузился в работу.
– Мнение Сталина меня не интересует, он о положении Восточном фронте сам доложил Владимиру Ильичу, а мне, увы, не с кем было сыграть партию…
– В таком случае разговор окончен. Некогда мне здесь с тобой антимонии разводить.
– И да, чуть не забыл, – проговорил про себя нарком, – если увидишь Кобу, передай, что его ждёт Владимир Ильич. Снова.
Дзержинский кивнул, и, повторив про себя задание Троцкого, укусил запястье. У наркома, у которого на глазах произошёл это действие, невольно округлились глаза. Он был так ошарашен, что даже оторвался от написания подтверждения приказа.
– Ты что делаешь?!
– Так лучше запоминается, – невозмутимо ответил чекист.
Троцкий подозрительно пронаблюдал сначала рукой Феликса, а затем за выражением лица последнего, но не заметив эмоций, кроме мрачной апатичности, быстро успокоился. Он был раздосадован тем, что потерял чувство контроля над собой в присутствии “Железного Феликса”. Авторитет неприкасаемой личности был подорван.
– Волнуюсь я за тебя, Феликс. Смотри, не переусердствуй.
– Вообще-то метод действенный, – пожал плечами Дзержинский. – Побеспокойся лучше о себе, Лёвушка.
Он собирался незамедлительно покинуть помещение, но Троцкий, который о чём-то сильно задумался, остановил чекиста.
– Послушай, Феликс, несмотря на то, что ты спешишь, я всё же ещё немного отниму твоё драгоценное время. Нужно поговорить...
– О Сверлове? – встревожено спросил чекист, остановившись.
– Нет, о Кобе, – Троцкий вздохнул, ибо для него это был не менее приятный разговор, чем обсуждение ордена или Каббалы. – Дело в том, что до меня дошли сведения, что он знает об ордене, и более того, он знает всех, кто в нём состоит и какие у них планы.
Дзержинский подозрительно сосредоточил острый взгляд на наркоме, прекрасно понимая, к чему тот клонит.
– И какая же птичка тебе об этом пропела?
– Не поверишь: он сам! – Троцкий вальяжно откинулся на спинку кресла. Он вынул из кармана австрийскую зажигалку и чиркнул по механизму пальцем. После обморока он решил бросить курить, однако тяга к затяжке ввиду нервной работе осталась. Лев не мог позволить себе сорваться, и потому оставил себе только зажигалку. Появившийся огонёк отражался в стёклах пенсне наркома, отражался в глазах Дзержинского. Маленькое пламя надолго приковало взгляд Троцкого, и глядел он на этот микропожар так любовно и так внимательно, продолжая соразмерено говорить, – Коба мнит себя горным орлом, ибо считает, что поставил мне ультиматум, но он является лишь канарейкой. Несколько недель назад Владимир Ильич решил вернуть Сталина на фронт, а потому задумал меня с ним помирить. Я к диалогу всегда готов – великодушно подготовил Архангельское к его визиту. Коба приехал ко мне на дачу, не как я полагал – к 9 утра, а к часу дня. Мало того что опоздал, я это простил ему, так этот фамильярный грузин уселся в моё любимое кресло и начал заявлять о своих правах и возможностях, при этом ловко маневрировать словами. Говорит: “желаю наладить совместную работу с вами, Лев Давидович, но так как я – человек теперь семейный, прошу то-то, то-то и то-то...” Его лицемерие вывело меня из себя, потому что я не понимал, чего он хочет. Я сказал: “будь так любезен, Иосиф, поставить условия более конкретно”, так он по новой завёл свою шарманку. И вдруг ни с того ни с сего говорит: “...да-да, конечно, я знаю, товарищ Троцкий, что вы – иллюминат, а потому для вас не будет сложности провести эти мероприятия...” Если честно, я чуть не подавился чаем, ибо я не ожидал услышать такого заявления от него. Вышел скандал, примирения не получилось. Я начал спорить с ним, а он парировать, при чём делать это так абстрактно, что я окончательно запутался в его знаниях. Может быть, ты, Феликс, развеешь мои сомнения?
Произнеся последний вопрос, Троцкий моргнул и резко перевёл взгляд на чекиста, захлопнув зажигалку. Огонь погас.
– Да, это я сказал Кобе, – мрачно согласился Дзержинский, – потому что не вижу в этом никакой опасности и риска.
– Что конкретно? – взволнованно бросил нарком, вскакивая с кресла и приближаясь к чекисту. Не рассчитав силы, нарком с силой затряс его за воротник, ибо страх разоблачения был сильнее, чего бы то ни было. – Об Октябре? Про Керенского?! О Франции 1905-ого? О чём?!
– Это был разговор о философии, – пламенно возразил чекист, отрывая ледяные руки Троцкого от своей шинели, – о высоком: о легенде о Великом мастере, его учениках – не о политике, и тот разговор не уходил так глубоко, потому что он сам просил меня рассказать.
– Когда же ты успел? – недоумевал нарком.
– Ещё год назад.
– Часть диалога, возможна, им уже забыта, – обнадёжено пробубнил Лев, начиная бродить по кабинету, рассуждая вслух. – Однако важно узнать: нарыл ли Коба ещё чего-нибудь за это время или же его представления об “Приорате Сиона” всё ещё столь расплывчаты? Слушай: Ленин вопреки мне собирается всё же отправить Сталина на фронт – снова, и уже в Пермь, дабы разобраться с разложившийся там армией, как он это великолепно сделал в Царицыне. Наверняка уже сегодня Владимир Ильич вручит ему мандат, и я прошу тебя ехать вместе с ним. Ты – лучшая для того кандидатура, Ленин это отлично воспримет и более того...
– Хочешь, чтобы я выяснил у Кобы всё, что он знает?
– Ты понимаешь меня с полуслова, – хитро улыбнулся Троцкий. – Скажи Ленину, что едешь вместо меня. Ильич хотел, чтобы я отправился на Урал вместе с Кобой – что за маниакальное желание нас свести? Уму не постижимо, право слова!
– А работа в ЧК? А что, если Свердлов именно в это время совершит новое покушение? – с тревогой спросил Дзержинский. Ему не очень понравилось, что за него уже всё решили, однако Троцкий обладал способностью к убеждению. По крайней мере, всё было более чем логично – Кобе, несмотря на его ум, не пришло бы и в голову, что председатель ВЧК отправится в Пермь вместе с ним только для того, чтобы расспросить о некоторых важных вопросах.
– Ich werde nehmen unter seine Fittiche ( Я возьму под свою опеку), – заверил Лев, вернувшись к своим отчётам. – Не волнуйся, Феликс. Я не допущу. Спасибо за прояснения, больше не буду тебя задерживать.
Огонь из зажигалки Троцкого почему-то невольно напомнил Феликсу годы своего заключения в Орловском централе. Там не было огня. Почему-то он помнил только зиму, словно там, в этом провинциальном городке России, не было ни весны, ни лета. Помнил, как каждый вечер по 3, по 4 человека погибали его товарищи. Орёл клевал их, будто те были ядовитыми змеями. Разумеется, не зря ведь эта птица олицетворяла символ Российской Империи. И тот город был призван уничтожать таких, как он. Он никогда больше не вернётся туда и как бы чекист ни хотел забыться: выпить сотню бутылок вина и выкурить тысячу сигарет – ничто не могло затмить страшные воспоминания о проклятом заключении, которые до сих пор преследовали его в кошмарах. Централ не стал местом его смерти, но стал местом его личного Ада, личного аутодафе. Ужас и безумия, пережитые в той тюрьме можно было приравнять к самой жестокой физической смерти. Чтобы привыкнуть, нужно было стать животным, лишиться морали. И всё это он в тайне списывал не на жестокость системы, а на общую картину города. Именно туда его отправил из “X павильона” чёртов Орлов. Человек, которого простил Дзержинский, оказался белым шпионом. Он бежал за границу осенью в связи с началом “Красного террора”. А потому никакой жалости к белым первый чекист отныне не питал.
Именно поэтому он хотел устроить казнь де-факто врага страны именно в Орле. Это было сродни мании, это стало его смыслом на ближайшее время. Дзержинский чувствовал, что Гражданская война окончится победой “Красной армии”. Нужно было воспользоваться этим жестоким временем. Один вопрос, который мучил его целый месяц: как? Как заманить Свердлова в самую глушь РСФСР? И что произойдёт там с ним? Подослать убийцу? Своих, из ВЧК? Если всё вскроется, Свердлов предпримет очередную попытку избавиться от Ленина. Дзержинский не мог этого допустить. Если только Троцкий в качестве спасительного огонька сможет всё предотвратить.
Однако нужно было сосредоточится и выбросить этот надоедливый огонёк из головы. Льва Давидовича беспокоил Коба, а значит нечего переживать. С ним-то он точно найдёт общий язык. И вот как раз он – лёгок на помине, поднимается по лестнице второго этажа.
– Иосиф! – позвал товарища Дзержинский, дабы он остановился и обернулся.
– Здравствуй, Феликс, – любезно улыбнулся Коба, дожидаясь, пока чекист поравняется с ним – какими судьбами?
– Владимир Ильич вызывал к себе в кабинет, – Феликс взглянул на лестничный проход. Им как раз было по пути. – Ты знаешь про ситуацию в Перми?
– Имею представление. Думаешь, товарищ Ленин проведёт со мной разъяснительную работу по этому поводу? Отправит на точку?
– Такое предположение сделал Лев Давидович.
– Троцкий? – Коба демонстративно хмыкнул, широко растянув рот в улыбке. – Ну что ж, этот павлин только и делает, что предполагает...
Однако Дзержинский не поддержал юмор товарища. Наоборот вопреки ожиданиям Коба, чекист нахмурился и сурово произнёс:
– Попрошу тебя, Коба, не выражаться оскорбительно! За словами следуют дела, в нашем же случае пока что только слова.
– Действительно, товарищ Дзержинский, и когда же Бронште... товарищ Троцкий успел очаровать такого человека, как ты? – нарком по делам национальностей поднял брови. – А впрочем, не имеет значения, я ведь этим рискую, верно?
– Das ist recht, – кивнул чекист.
– С чего вдруг на немецком?
– Германия скоро будет нашим союзником.
– Экий ты дипломат, Феликс.
Положение у Кобы улучшалось с каждым месяцем. Ильич был к нему благосклонен и общался с ним практически наравне с Троцким. Грузин прекрасно понимал, что Ленин желает помирить заклятых конкурентов. А потому не удивился, что председатель ВРК, не горя энтузиазмом, всё же пригласил его на дачу. Вернувшись домой, Коба очень долго заливался смехом, рассказывая Каменеву и Наденьке о том, как вывел из себя едва ли сдерживающегося Льва. Троцкий жалил тонким сарказмом, словно пчела, но Джугашвили успел изучить его. И даже по своему привыкнуть к его выходкам. А вот Ленину это не нравилось. Он не гневался, но очень расстроился, когда узнал о провале своего, блестящего на первый взгляд, плана.
Узнав о том, что товарищ Троцкий ретировался, Ленин задумался. Он долго смотрел на Дзержинского, когда тот рассказал ему о своей инициативе поехать в Пермь.
– И ты уверен, что сможешь оставить ЧК? Потому как я с тобой согласен, Феликс. Ты бы смог вразумить пермских обалдуев.
Коба был немало удивлён желанию чекиста покинуть Москву, но в мыслях решил, что именно так он извиняется за тот инцидент, когда уехал за границу к своей семье. Может быть, он сможет перенаправить их в столицу, когда-нибудь?.. В этом плане Джугашвили было жаль чекиста. А разве чистосердечный “Железный Феликс” мог ехать по какой-то иной причине? Подводные камни свойственны каждому.
– Я уверен, Владимир Ильич. Ситуация на фронте оставляет желать лучшего, а армии нужна мотивация перед контрнаступлением, которое планирует товарищ Троцкий, – ответил Дзержинский.
Ленин тяжело вздохнул, и, пожав плечами, взял со стола уже исписанную бумагу и что-то дополнил в тексте.
– Коба, это твоей Наденьке. Пускай она перепечатает мандат.
Спустя полчаса документ был переделан. Коба, перечитав содержимое, бережно сложил бумагу вчетверо и положил в карман своего френча.
И.В. Сталину и Ф.Э. Дзержинскому
Мандат
Член Совета Обороны т. Сталин и председатель Всероссийской Чрезвычайной комиссии т. Дзержинский уполномочены Советом Рабочей и Крестьянской Обороны и Революционным Военным Советом Республики для расследования причин падения Перми, сдачи в плен частей 3-й армии, дальнейших неудач наших войск в районе действий этой армии и причин несвоевременной эвакуации Перми.
Т. Сталину и т. Дзержинскому предоставляются права: 1) требовать объяснений от всех властей, находящихся в этом районе; 2) смещения должностных лиц, причем ответственных военных работников с согласия Революционного Военного Совета Республики; 3) предания суду Военно-революционного трибунала виновных.
Всем советским организациям предлагается оказывать полное содействие тт. Сталину и Дзержинскому.
Председатель Совета Рабочей и Крестьянской Обороны
Секретарь
3.1.1919 г.
Когда их поезд отправлялся, Дзержинский поймал себя на мысли, что его что-то гложет. Возможно это были дурные мысли о том, что оставляет Москву, хоть и с обещанием доверять Льву, а, может быть, это были предчувствия. Интуиция чекиста очень редко подводила. То ли гибель кого-то очень дорого сердцу, то ли провал контрнаступления?.. Всё, к черту! Лучшее: закрыться в купе, закрыть глаза и в кромешной, вечерней темноте, когда путь так далёк, а зимняя ночь так холодна, представить слабый, но яркий огонёк.
Феликс чиркнул спичной. Маленькое пламя отразилось в его зелёных глазах, в окне поезда. Коба, наблюдая за сим довольно сентиментальным и идеалистическим зрелищем, достал трубку.
– Дай прикурить, – попросил он. А Феликсу не было жалко своего огня. Он не принадлежал только ему, ибо тот огонь был пламенем сердца. Конец четвёртой партии.
====== Глава 42. «Брук Венинга» ======
Тщетно отчаянный ветер
бился нечеловече.
Капли чернеющей крови
стынут крышами кровель.
И овдовевшая в ночи
вышла луна одиночить.
(с)В.В.Маяковский.
К наступлению осени оппозицией был осуществлён захват основных точек Москвы: аэропортов, вокзалов, почты, районных администраций. Процент уличных столпотворений увеличился. 1-ого сентября в школах центрального округа в связи с возможностью терактов были отменены праздничные линейки. Были отменены также и занятия в иных учебных учреждениях. По региональным СМИ гражданам было передано обращение президента РФ о сложении чрезвычайной ситуации в стране. В речи призывалось сохранять спокойствие, не поддаваться панике и провокациям, и по возможности – не выходить из дома. “Массмедиа” были всё ещё в руках настоящего правительства. Дивизионы власти всё ещё контролировали Кремль, Белый дом и “Останкино”. И взятие этих пунктов означало для оппозиционеров полную победу.
Ещё три года назад в соседней стране из танков и пулемётов расстреливали людей. И никто из живущих ныне в России людей даже не подозревал о том, что повторят ту же ошибку. Учиться на своих гораздо проще, особенно когда видишь суть вещей своими глазами, а не односторонней призмой телекамер.
– Наша агитация приобрела невиданные масштабы, – декларировал Заславский на внеплановом собрании ЦК теперь уже “Левой оппозиции”. Он стоял в центре большого зала рядом с проектором, который отражал на огромном белом экране фотографии, видеосъемку с произошедшими в городе картинами, а также общую статистику. – В виду того, что к НОППР, “ЕдРу” и прочей либеральной шушере интерес у народа исчерпан, потому что людям нечего ожидать от торгашей, ростовщиков и националистов, они обращают своё внимание на единственный, по их мнению, способ выхода из этой кризисной ситуации – левая партия. Историей был преподнесен поучительный урок и безжалостное наказание людям, ибо те не ценили тех благ, которые им были предоставлены при Советской власти. Теперь же в лице экономического кризиса и угрозе в лице нового дефолта, они пожинают плоды своих инфантильных суждений. Теперь я убеждён – ничто в этой жизни не происходит просто так. И история даёт России второй шанс – вернуться на социалистические рельсы. К сожалению, этот путь мирным мы назвать не в силах.
– Не мы же развязали Гражданскую войну! – крикнули с мест члены КПРФ.
– Не мы, хотя на нас льётся грязь, потому что те граждане, которые мыслят поверхностно считают, что именно товарищ Дементьева стала главным провокатором. Это неправда. Митинг, устроенный на Болотной второго июня организовывала не она. И началась вся суета раньше: когда ГосДумой был принят этот самый закон...
– Мы голосовали против! – усердствовал в дебатах лидер коммунистической партии преклонного возраста Зюганов. Члены СДСПР пока что помалкивали, межрайончиские организации перешёптывались между собой.
– А вы не забывайте, Геннадий Андреевич, что вы – уже не только коммунисты, – парировал Заславский. – Мы – это левая сторона оппозиции. И будьте добры не отделять себя и своих людей от общей среды. Иначе какая же вы коммуна?..
– А что же с НОППРом? – включились эсеры – члены партии “Справедливая Россия”. – Они так и не зарегистрировались?
– Шустов им уже новый ордер выудил! – воскликнул Муравьёв, с достоинством поправляя значок с изображением розы – символом эсдеков. – Он в этом плане оправдывает свою фамилию – шустрый.
– Его вообще фамилия настоящая Прохвостов, – заметил кто-то из межрайонцев.
– Да не задерживайте регламент! Людям покурить охота...
– Какой тут перекур, мы ещё не голосовали о принятии перерыва!
– Ох уж вы, эсеры, всегда такие щепетильные.
– А вы уже не коммунисты, а меньшевики какие-то!..
Орлов молчаливо сидел на крайнем ряду слева. По ту же сторону от него сидела Виктория, скрестив на груди руки, и, иногда зевая, смотрела в окно: однообразный пейзаж столицы, окутанной серым дымом, ей был куда интереснее, чем притёртые споры участников “Левой оппозиции”.
– И что, неужели ты и теперь думаешь, что мы сойдёмся с НОППРОМ, и Шустов нас не кинет, если даже со своими договориться не можем? – язвительно спросил Муравьев, обернув голову к молодым людям. Дементьева хмыкнула, презрительно усмехнувшись в ответ.
– Конечно, – бросила она. – Однако тебя там не было: Шустов заинтригован, это было видно по его лицу.
– Ну да, откуда тебе знать, что это одна из его масок?
– Я знаю, когда эмоции – не фальшивка, – уверено отвечала “Умница”, ибо на актёрском факультете её успели познакомить ещё со знанием языка телодвижений и мимики. – И ещё... – Виктория снизила голос и максимально приблизила корпус спины ближе к своему первому мужу, шепча слова практически ему в ухо. – ...Ты знаешь, что понимание людей, как Шустов, у меня в крови.
– Ты до сих пор наивно полагаешь, что это передаётся на генном уровне? – хмыкнул Григорий, однако больше не улыбался и быстро отвернулся обратно.
Наблюдая за этим диалогом и пропуская мимо ушей реплики дебатчиков, Михаил насторожился, а когда Дементьева, довольная собой, вновь отвернулась к окну, он придвинулся к ней и спросил:
– А это вы о чём только что говорили?
– Не имеет значения, – Виктория сделала нервный жест запястьем, но чтобы Орлов от неё отстал, нужно было постараться.
– Да что хоть ты? Снова тайны?
– А много тебе рассказывала Анна?
– Вообще-то нет.
– Так вот: если я сейчас всё тебе расскажу, ты не сможешь заснуть сегодня ночью. Как-нибудь потом, может быть.
После окончания собрания большая часть делегатов вышли в тамбур для перекура. Оставшиеся, немного подавленные и уставшие, начали тихо запевать: “Ваше благородие, госпожа Удача...” Не хватало только старой грамм-пластинки для передачи полной атмосферности временного затишья. Левый радикальный фронт готовился к началу наступательных операций. Умеренно-левые: коммунисты и эсеры не знали о том, что на день города – 7 сентября эсдеки планировали вывести из строя главное преимущество власти. Ответа от НОППР не было, переговоров было ждать бесполезно, и на закрытом заседании ЦК СДСПР Заславский высказал своё предложение.
– Наши товарищи из других регионов ждут от нас, от центра, команды к тотальному наступлению. Мы должны им дать сигнал: седьмого числа в одном из парадных павильонов “Останкино” будет проходить официальное мероприятие. По нашим источникам там будут присутствовать некоторые члены правительства, Государственной Думы – как официальные лица, а значит там будет приличная охрана. Иного пути нет, как нанести удар не открыто, как мы планировали раньше, а закрыто.
– Что вы имеете в виду? – уточнили партийцы.
– Кто-то из наших людей под прикрытием должен проникнуть на это мероприятие заранее, а когда мы начнём бомбить нижние этажи, этот человек проберётся в главную студию и выведет из строя всю работу спутниковых каналов. Когда телевидение и радио по всей стране прекратят свою трансляцию – это и будет сигналом к началу государственного переворота.
Несмотря на гладкий и ровный план Заславского, члены фракции его раскритиковали. Во-первых: как шпион сможет проникнуть на закрытое мероприятие? Во-вторых: какова вероятность того, что этого человека не разоблачат? В-третьих: если под контролем охраны будет вся нижняя территория Останкино, как незаметно начать бомбёжку? В-четвертых: с помощью чего сможет быть отключено подача мощнейших теле сигналов? В-пятых: какова будет ответная реакция властей, если всё получиться?
– Во-первых, – отвечал Заславский. – Это будет тот человек, который меньше всего вызовет на себя подозрения. Во-вторых: это должен быть подготовлено, если не физически, то морально, человек. Знающий психологию и обладать отличной реакцией. В-третьих, со стороны озера наши люди откроют огонь дальним оружием и только потом несколько отрядов будут наступать на общий штурм с иных сторон. В-четвёртых: у Константина, нашего программиста, в разработках есть специальный вирус, который способен вывести из строя такой поток сигналов. И в-пятых: реакция может быть очень разной, и, скорее всего, они попробуют вернуть подачу теле сигналов, направляя оставшиеся силы на Останкино, а в это время мы незамедлительно начинаем штурм Кремля и Дома Правительства.
– Если получится, и у нас под контролем будет “Останкино”, мы сможем выразить правительству импичмент. Вот на что переключится их ответная реакция.
– Хватит делить неубитого медведя! – грубо прервал Вульф. – Никто не станет рисковать собой, не стройте планов!
Нависла тишина. Идея лидера СДСПР разлетелась в щепки. Это должно было быть осознанное и добровольное решение – не лёгкий психологический выбор, подобно тому, когда подписываешь контракт с дьяволом. Улыбнётся удача или нет. И, конечно, это должен быть человек, коему было нечего терять. Личность, обрекающая себя на гордое звание “Жертва революции”. Именно Жертва, с большой буквы. Нужно быть наивным идеалистом, чтобы согласиться на подобное, но зато как красиво: самопожертвование ради Великой цели, страдание и риск во благо перемен и, конечно же, выгравированное имя золотыми буквами на скрижали истории.
О такой судьбе как раз мечтал один из тех, кто находился на собрании. Вернее, одна. Таковыми были стимулирующие причины для Виктории, которая всё больше замыкалась в себе, становясь интровертом, переживающая выворачивающие наизнанку боли под покровами её души. Анонимный тест на медицинском форуме определил у неё пока что только начальную стадию душевного заболевания: звучащие мысли, которые транслировались подобно вечному радиоприёмнику, развивающаяся амбивалентность и несуществующие люди. Разумеется, все эти IT-тесты – ерунда, и девушке следовало бы обратиться к врачу, но разве было ли это возможно при её теперешнем статусе? Невольное возвращение в прошлое, и возможное достижение цели. Синдром Наполеона.
И вот она поднимает руку и высказывает своё желание рискнуть. Неодобрительные взгляды уставлены в её сторону, что девушку ни чуть не тревожит. Дементьева не колеблется: она уверена в себе, а иначе почему именно на её шее “Сердце революции”? Это можно было бы назвать перетягиванием одеяла на свою сторону, но из большинства трусливых и адекватных коллег вряд ли кто-то рискнул собой ради воздушных замков. А с другой стороны напрашивается вопрос: зачем они тогда все здесь собрались?
Благо, что она. Благо, что на это хоть кто-то решился. Ведь некоторые исторические события происходили по причине порой абсурдных и необоснованных решений. Ей же не сказали убивать, что, кстати, тоже служило мотивирующим аргументом. Или решение было действительно неоправданным?
Ввиду того, что Виктория не могла свободно посещать магазины или просто ходить по городу, за всем необходимым для операции оборудованием ходили Анна и Катерина. Дело в том, что на такое мероприятие необходимо было явиться в определённом дресс коде, который полностью соответствовал бы тому типу общества. Выигрыш неразоблачения заключался в том, что это “party” было объявлено маскарадом. Это был ход правительства, дабы разрядить обстановку среди российской элиты. И эсдеки не могли им не воспользоваться.
Это могло быть провокацией, но революционеры умели наносить ответный удар.
Когда наступил, на удивление Круг членов СДСПР собрался в вестибюле, дабы проводить Викторию. Из-за дверей появилась бледная, тонкая ручка, а затем сама Виктория, немного смущённая, вошла в коридор и остановилась. Увидев её, никто не смог сдержать очарованных возгласов и междометий. Перед ними стояла женственная, длинноволосая блондинка в необыкновенно-дорогом платье-макси из алого шифона: открытое декольте демонстрировало открытую шею (без медальона, конечно), в грудях и талии атласная ткань подчёркивала фигуру “песочные часы” девушки, а развивающиеся тонкие складки пикантно очерчивали бедра и полностью скрывали легким объёмом ноги. Это было самое настоящее бальное платье и в этом женственно-роковом образе девушку было просто не узнать. Осветлённые, ухоженные волосы собрали прядями, а выдающую, отросшую чёлку уложили на бок и убрали за ухо. Виктория была похожа на выпускницу и это платье, макияж отчего-то не делали её взрослее, а выдавали её девятнадцать лет.
– Что угодно ожидал, чёрт! – воскликнул Муравьёв, улыбнувшись.
Последующие комплименты приводили социалистку в ступор, ибо в подобном облачении она не привыкла находиться. На душе её было трепетно и тепло. Она могла бы забыться и утонуть на время в этом безмятежном чувстве, однако невольное смятение пришло на замену трепету, когда даже странноватый программист Костик с серьёзным видом приблизился к ней.
