Текст книги "Двадцать и двадцать один. Наивность (СИ)"

Автор книги: Das_Leben

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 51 страниц)

– Брук Венинга, – с этими странными словами он отдал социалистке флешку. – Это пароль, который ты должна ввести в базу данных, чтобы вирус активировался и заблокировал систему.

– Как ты сказал? – недоумённо спросила Анна. Виктория же молча кивнула и спрятала флэш-устройство. – Что это значит?

– Брук Венинга – значит время тьмы, – загадочно ответила Дементьева, обреченно вздыхая.

– Тьмы перед рассветом, – поправил её программист. – Не кипишуйся только, если запросят подтверждение в двоичной системе просто набери десятку. Система ПК в Останкино почти приравнивается по уровню защиты к системе Пентагона, но такой вирус специально для того и создан...

Виктория, прискорбно опустив голову, старалась запомнить и понять все, что объяснял ей Константин, но волнение, угнетенность и чувство фатальности в случае поражения не позволяли ей сосредоточиться на плане проникновения в Останкино. Анна заметила, что социалистка в порыве нервозности непроизвольно стала грызть ногти, и небольно ударила ее по руке.

– Не грызи, эти светские крысы сразу все поймут, а маникюр тебе переделывать никто не будет.

– Да, ты права, извини, – буркнула девушка, убрав руку за спину. – Еще этот синяк на запястье – это особая примета.

– Не волнуйся, – наденешь перчатки и все будет в порядке, – успокаивала ее Анна, заботливо и одновременно деловито, со знанием дела, поправляя складки ее платья. – Главное не сдрейфь при диалоге, если кто-то спросит, и это вряд ли, потому что местная мафия – такие снобы, что нарочно на незнакомых не глядят. Мало ли, хоть у них и узкий круг, жен и любовниц не перечесть.

– В этом платье я буду, как тореадор для быков, – переживала Виктория. – Нужно было темное, более скромное.

– Издеваешься? – воодушевленно возразил Миша, не сводя глаз с девушки. – Ты офигенно выглядишь, ты... прекрасна.

– Ну, спасибо, – смущенно ответила социалистка, краснея, ибо ей лишь однажды делали комплименты по поводу её внешности и к такому вниманию со стороны она не привыкла уже с давних пор. – Мне нужно что-то, что закроет руки помимо перчаток. Я решила, что стоит прикрепить флешку на резинке к плечу, тогда её не смогут распознать, если что.

– Ты бы ещё к ляжке прикрепила бы, – фыркнул Муравьев, на чей пошлый комментарий Виктория дала ему подзатыльник.

Девушки: Анна и Катя задумались над этой просьбой, внимательно рассматривая общий вид девушки, и вдруг последняя ахнула и, щелкнув пальцами, кинулась из зала в вестибюль. Спустя несколько минут она вернулась, держа в руках небольшой сверток. Как только Катерина развернула его, социалисты воспряли духом, ибо это было ни чем иным, как шелковая шаль бежевого цвета.

– Она очень подходит к твоим волосам, – произнесла девушка, накидывая на плечи Виктории эту шаль, благоговейно поправляя её. – И не делает общий вид платья таким броским.

– Нет, это совершенно не тот стиль, – попыталась воспротивиться Анна, но Дементьева, взглянув на себя в зеркало на противоположной стене, улыбнулась. Эта шаль показалась ей облагораживающей деталью, подчеркивающей положение рук, шеи, головы. В отражении она видела иного человека – не себя, а другую, не подчиняющуюся никому личность. В этот момент она особенно желала увидеть его глаза, чтобы они загорелись таким же восхищенным блеском, как глаза других, ибо теперь она чувствовала себя прекрасной внешне и осознавала, что теперь может быть достойной его. И как назло – его не было. А будто бы ей было какое-то дело до комплиментов иных, этих примитивно живых, материальных и осязаемых.

– Наверное, пора, – бросил Сергей Орлов, единственный, кто, облокотившись на стенку, смотрел в другую сторону.

– Твой пригласительный на имя Жанны Евгеньевны Лихачёвой. Она является журналисткой, которой заблаговременно выслали приглашение, а недавно она перешла на нашу сторону, – Заславский протянул девушке пригласительный и пожал руку. – Удачи! Мы все тебя будем ждать.

Удерживая руками шаль и накинув сверху тёмную куртку, чтобы не было так холодно, Виктория на секунду остановилась у дверного проёма. Она хотела обернуться и вновь увидеть всех, кого знает, кто составлял часть её непосредственной жизни, но это желание мгновенно оборвалось внутри, и девушка, глубоко вздохнув, скрылась в пасмурных сумерках вечера.

Над вечерней Москвой, пропитанную пустотой и запахом мокрого асфальта, нависла луна. Видимо, все революции в России будут протекать именно осенью: что Красный, что Чёрный Октябрь. Однако сегодня все знали, что день 7-ого сентября не забудут никогда. Это был праздник – день города, отмечаемый в честь основания самой красивой столицы мира. Тёмно-синее небо кусками освещалось пурпурными фейерверками, вдалеке играла музыка – торжественные мероприятия проходили на самых обширных улицах Москвы. Главным торжеством были празднества на Красной площади и в павильоне Останкинской башни.

Именно там сегодня все гости были погружены в атмосферу расслабленности, алкогольных коктейлей и шумных музыкальных композиций. В свете редких фиолетовых прожекторов никто не заметил, как некая девушка в бардовом платье и с бежевой шёлковой шалью, покрывающей её плечи, неспешно вошла в сумрачный зал. Её лицо скрывала алая узорчатая маска. На ней не задерживали внимания дольше двух секунд: всё, как обещала Анна – никто её не узнал и не имел ни малейшего представления о личности некой анонимки. Светскому обществу давно наскучило обсуждать очередных любовниц высокопоставленных коллег и олигархов: они менялись как перчатки, и уследить за всеми ними было физически невозможно, а потому Виктория сразу влилась в рассеянный круг «небожителей».

Девушка, сделав вид, что поправляет шаль, отстранилась в сторону, во мглу, куда не падал свет лучей прожектора, и окинула поспешным взглядом помещение, однако практически ничего не было видно, несмотря на то, что Виктория надела линзы: светомузыка заглушала собственные мысли и двигалась в хаотичном ритме, делая этот павильон более похожим на ночной клуб. Возможно ли взорвать? Устроить пальбу, как то делали в “старые, добрые” 90-е? Виктория поняла, что в её положении было глупо играть в киллера или мафию. Ей необходимо было точно знать, что можно было рассчитывать от своих ребят. И, благо, повезло, что она родилась именно женщиной, потому что незнакомых мужчин заподозрить и выявить было гораздо проще.

Жаль, что невозможно было сообщить обо всех особенностях и обстоятельствах вечера – из-за риска прослушивания и ловли абсолютно всех сигналов извне было решено не снабжать Викторию электрооборудованием. Её основной ролью была разведка, и дабы она, незаметно пробравшись внутрь, в специальном порядке ликвидировала подачу электричества, занеся в главный ПК такие вирусы, против которых ни одна защита и операционная система не смогли бы устоять. А для того требовалось покинуть мероприятие и подняться на лифте в главный центр управления, который располагался на самой вершине телебашни. И если бы она ещё не боялась высоты... Однако, бред. Первое, что нужно было сделать – уйти “по-английски”.

Мимо неё вразвалочку, видимо, совсем никакой, прошёлся прилично одетый мужчина в обнимку с двумя молодыми девушками. Они наверняка громко смеялись, из-за оглушающей музыки не было слышно их слов, но был слышен пьяный визг. Виктория, наблюдая за этим, почувствовала ещё большее омерзение и разочарование в российской элите. На тот капитал, который имели олигархи, они могли бы шиковать культурно, распивая дорогой виски или абсент на белоснежной яхте в Тихом океане или, в конце концов, выкупить огромные Европейские библиотеки и изучать иностранные языки. Многие действительно так делали, несмотря на то, что состояние это было заработано совсем некультурным путём распила государственного бюджета. Однако они до сих пор предпочитают вечеринки, алкоголь и женщин. Кто-то даже мужчин.

От подобных размышлений Виктория отвлеклась, заметив, как из дальнего конца зала была открыта дверь до лифта, и молниеносно ринулась туда, и когда уже до завершения второго плана миссии оставалось совсем чуть-чуть ей преградили путь. Девушка замирает и резко поднимает подбородок, чтобы потребовать прохода, но из её губ не вырывается ни звука. Перед ней стоит высокий человек в тёмно-синем костюме с двубортным воротом, по краям которого блестят серебряные пуговицы.

Мужчина свысока смотрит на неё, сощурив глаза: лицо его также скрывает маска, едва освещаемое тусклым светом сиреневого прожектора. Виктория бледнеет, точно мел: она желает вмиг отстраниться назад, чувствуя на себе, что эти странные глаза демона её подавляют, но что-то не позволяет девушке сдвинуться с места. Во взгляде незнакомца она замечает отнюдь не высокомерие, а скорее внимание и пытливый интерес с очевидной целью познания – именно так пылкие юные философы лицезрят содержания трудов Аристотеля, как неизвестный испытывал взглядом Викторию.

Спустя несколько мгновений музыкальный хаос замер, а он, молча подает ей руку. Отступать бедной девушке некуда: отказать – значит привлечь к себе много лишнего внимания, а незнакомец выглядит угрожающим и чересчур подозрительным. Теперь она понимает, для чего все эти годы училась психологии и нейролингвистическому программированию, а самое главное – искусству актёрского мастерства. Для успешного завершения этой миссии ей необходимо применить все навыки в действии: усыпить бдительность анонима, возможно даже очаровать, что при его снежной холодности было, однако маловероятным, и выяснить что-нибудь, что могло касаться её тайных замыслов. Абсолютно аналогичны мысли незнакомца.

Девушка, собравшись с духом, бросает ответный оценивающий взгляд на мужчину и смело протягивает ему свою ручку. В тот самым момент, словно дожидаясь команды, раздались звуки фламенко. Такой поворот событий Виктория ожидает меньше всего, однако, не дав себе растеряться, она делает несколько медленных шагов по кругу, как сходятся соперники на дуэли. Незнакомец проходит следом и внезапно под пламенный аккорд дёргает её за руку, притянув к себе. Девушка, чуть не упав в железные объятья, делает пируэт, увернувшись, и резко отстраняется на расстояние вытянутой руки. Тёмные, подобно космическим метеорам, глаза анонима блестят с ещё большим жаром. Он сладко улыбается, в такт музыке оборачивает вокруг себя и начинает аккуратно приближаться к девушке. Благо лишь тень её лица отражается в изысканных, сиреневых переливах.

– Вас сложно изумить, но возможно, – первое, что произносит он, – хочу лишь сказать, что импровизацией вы владеете недурно.

– Могу задать лишь один вопрос, – томно, нарочито страстно, как она могла, спрашивает Виктория, стараясь только не смотреть ему в глаза – слишком странные, слишком невыносимые, – кого мне благодарить за столь лестный комментарий?

– Никогда! – вдруг шипит он, словно ужаленный, отклонив от себя девушку, на что она делает великолепное па, яростно парируя. Незнакомец вновь притягивает её к себе, и практически касаясь губами её лица, шепчет. – Запомните, никогда не благодарите, кого бы то ни было за высказанный восторг.

По спине её пробегают мурашки. Она чувствует кожей чужое, ледяное, зимнее, мёртвое дыхание. «Главное – не потерять голову, которая должна быть много холоднее этого дыхания», – твердит про себя она. А чертово фиолетовое сияние ослепляет её и его глаза.

– Вы ли будете меня учить? – нагло бросает Виктория, резко повернувшись спиной к незнакомцу, вскидывая руку вверх и медленно проведя ею по волосам и вниз по подбородку. Она его дразнит, сама же боясь до смерти окончания музыкальной партии. Оттого, что понятия не имеет, и подозревает, что только худшее можно ожидать от этой фиолетовой тени, что в холодном мраке так крепко и в то же время нежно держит её за руку.

Он обхватывает её талию, она медленно кладет свои руки на его плечи. И в вихре неистового вальса её уносит за пределы реальности.

– Я видел вас раньше? – спрашивает он. От мужчины пахнет дорогим одеколоном, и этот дерзкий, до опьянения приятный аромат погружает девушку в некий транс.

– Сомневаюсь, – тихо отвечает она наперерез своим чувствам. – Иначе бы я вспомнила.

Всюду мелькает свет, но ей не видно его лица. Наверняка оно было бы таким же очаровательным, как и голос. И этот мелодичный, мягкий тембр кого-то напоминал социалистке. Нет! Неужели это снова её видения? Почему так кружится голова? Почему изнутри в груди возникают ударные, шоковые волны? Почему она видит такую же тень в зеркале?.. Виктория слишком истощена, чтобы противиться инстинкту. Тень ожила: он явился в реальный мир и намерен играть с нею не иллюзорно, а по-настоящему. Мужчина ведёт в этом ритме танго, а она, не отрывая отрешённо взгляда смотрит на него, пытаясь разглядеть хоть какие-то отличительные внешние признаки. Ведь это был точно не олигарх, и не человек из того окружения. А вдруг это плод её воображения, а на самом деле девушка, уже связанная по рукам и ногам, брыкается, сопротивляется, пока её везут в сумасшедший дом.

– Вы верите в судьбу? – с улыбкой спрашивает он, после того, как девушка завершает реверанс. Она оборачивается, не понимая, есть ли этот вопрос – провокация и, тяжело дыша, отвечает:

– Верю, – отвечает она на выдохе. Вновь реверанс и бросок. Он ждал именно этого ответа, а потому, насильно приближая к себе девушку, почки касается лицом её правой щеки.

– И знаете, что сегодня должно произойти? – словно змея шепчет он.

Лоботомия. Эти эмоции сравнимы только с лоботомией. Викторию будто окатили ледяной водой, но было настолько жарко, что состояние подозрения вмиг улетучивается. Социалистка даже не могла думать о том, что на этом вечере мог бы произойти подобный форс-мажор.

Она хочет ответить что-то связанное с ночью, со страстью, но только не со штурмом. Да, пусть он посчитает её дорогой проституткой, как тех двоих нескромных девах, плевать. Даже в таком состоянии Виктория всё ещё осознаёт себя и то, что не имеет права выдать своих. Гадкое ощущение, когда кто-то роется в твоих мозгах. Музыка бьёт по сознанию. Усиливается ритм танго.

– А верите ли вы в то, что у человека есть право выбора?

– Да, каждый, несмотря на то, каков его выбор, должен иметь такое право.

– И значит, делая выбор, мы можем изменить свою судьбу?

– Вы логично рассуждаете, – отвечала Виктория, – однако на мой взгляд наш выбор уже заложен в нас изначально.

– Зачем вам шаль? – вдруг спрашивает он, кардинально меняя тему. Ему не понравился ответ. – Я видел вас: вы не выпили сегодня за вечер ни единого бокала.

Само собой это странно. И вновь девушка в тупике, не зная, что ответить. Она произносит, что без шали ей холодно, и что обнажённые плечи ей кажутся пошлым признаком.

– Право, в шали на нынешний бал должна была явиться единственная девушка, – незнакомец сделал многозначительную паузу, что заставило Викторию забыть о дыхании. – Моя невеста.

– Увы, не хочу Вас разочаровывать, – отвечает она, – но я – не она.

– Думаете, леди Фиорелла, я не узнал Вас? – угрожающе шипит он и под захвативший новой аккорд наклоняет девушку практически до пола, жадно вглядываясь в её глаза своим дьявольским, чёрным взглядом, не позволяя ей ни моргнуть, ни отвернуться.

Она хочет умереть. Да, именно сейчас: не во время своих припадков, не в заключении в камере, не в уличных битвах с правыми, а теперь, когда риск разоблачения так велик. О, почему она не эта Фиорелла? Почему она, являясь совершенно никем и появившейся из ниоткуда, сейчас здесь, испытывает цинизм гибели, буквально парализована и не в состоянии сделать ни малейшего движения? И отчего ей кажется, что жизнь её была так коротка и наивна до сего момента, что именно сейчас воздушные замки разлетятся ко всем чертям в пучину седьмого круга ада? Мысли испарились, и осталась только точка под грифом «разоблачение».

– …Хм, и линзы иные, дабы я не узнал цвет глаз… – заканчивает фразу «тень». – Хитро. Вы почти, что меня разыграли.

И он впивается в её алые губы адским поцелуем, подобному прикосновению раскалённого железа, таким, что у Виктории замирает сердце: она перестаёт дышать, бледнеет, ей не хватает воздуха. Революционерка на грани потери сознания: тело захватывает жаром – она пылает, словно еретик-ведьма на костре, разведённым дьяволом-инквизитором. Он же, казалось, хотел её этим поцелуем умертвить, дабы та задохнулась и погибла у него на руках, ибо в том была не нежность, а звериная страсть и жестокость, как тигр терзает лань: челюстью и зубами он хотел выгрызть её язык.

Когда у вестибюля послышался взрыв детонатора, Виктория вырвалась мгновенно. Из разбитых в ту же секунду окон в свою очередь трассирующими пулями полетели тысячи осколков, раня до крови гостей. Девушка успела скрыться в этой бушующей, вопящей от ужаса массе людей, прежде чем «тень» опомнился и направил свой острый, проницательный взгляд на толпу, не в силах разглядеть пятна ярко-красного платья. К нему тут же подбежали.

– Вы целы?! – задыхаясь от волнения, спросили служащие. Его же вид на дикость выражал абсолютное равнодушие к происходящему вокруг. Он поправил серебряные манжеты и коротко кивнул. – Кто это был?

– Революция, – ответил он, ухмыляясь краешком тонких губ и вытирая с них остатки алой, как кровь помады.

Ей было необходимо скинуть с себя платье, ещё не добравшись до верхнего этажа. Слава богу, что в лифте не было камер наблюдения. Под покровом атласной ткани шали Дементьева скрывала рукава того самого костюма, который приобрела на блошином рынке в Петербурге. Он идеально подходил под этот случай, словно девушка уже тогда знала, что такой момент настанет. Было довольно просто его перешить и вот теперь, когда кабина лифта преодолевала одиннадцатый этаж, Виктория сдёрнула с плеч шаль, расстегнула застёжку платья, стягивая его с себя, подобно грязной, давно не нужной вещи.

Новое облачение Виктории было цвета спелой смородины: оно было изготовлено из тонкого, но прочного материала, которое не натирает кожу, если одежду надеть на голое тело. Костюм его полностью облегал – он был похож на форму сотрудников ОГПУ, только без аксельбантов и погонов. Белые перчатки от локтя переходили в черную ткань, шея, благодаря легко отстёгивающемуся и застегивающемуся воротнику, была полностью закрыта до самого подбородка, талию обхватывал кожаный ремень, ноги до щиколотки обтягивали плотные тёмные лосины из того же материала.

Теперь только изящные белые ботиночки на каблуках и макияж не соответствовали серьёзному и даже угрожающему обличью экстремистски. Выбравшись из лифта она спрятала платье и маску в первый спуск мусоропровода, а дальше, осторожно пробираясь по узкому коридору, пользуясь паникой окружающих, искала глазами центральное управление массовыми коммуникациями.

Помещение было пусто – сотрудников тут же эвакуировали. Однако это затишье было ненадолго. Главную студию с постоянно работающими телеэкранами, которые показывали разные каналы, нельзя было оставлять дольше часа – кто-то обязательно должен был контролировать теле и радиотрансляцию. И Виктория знала: после этого теракта СМИ вылезет вон из кожи и поставит на кон все, что у них есть, лишь бы люди раз навсегда вкусили всё то, что пытаются им навязать.

Кто-то наверху очень любил Викторию. Возможно, незаслуженно. Вынув флешку, она аккуратно, боясь ошибиться, вставила USB в проход как ей казалось, главного ПК, но все компьютеры были связаны единой системой, и это не имело значения.

На экране появилось тёмное окно с требованием введения пароля. Девушка собралась с духом, выдвинула клавиатуру, и, не отрывая взгляда от монитора, набрала буква за буквой однотипные, но никому не понятные слова.

БРУК ВЕНИНГА

Чёрное окно исчезло и появилась бегущая строка с загрузкой. В тоже самое мгновение изображение на работающих телеэкранах начали искажаться подобно тому, когда не работает антенна. С увеличением процента загрузки вируса, картинка на ТВ погасла вовсе и на всех экранах неожиданно даже для Виктории появилась фотография человека. Она была показана всего пять минут, перед тем, как система окончательно выйдет из строя, но последующий ажиотаж вокруг этого казуса был подобен взрыву атомной бомбы. Чей же портрет транслировался по всем российским телеканалам это малое, по сравнению с общим эфиром, время?

Шок парализовал девушку, не давая ей двинуться с места. Точно так она чувствовала себя внизу, там, при странном танце. Однако это было иное: это был тихий крик, который не вырывается из губ людей, который не демонстрируется мимикой. Этот непередаваемый ужас человек испытывает внутри себя, когда он ещё не до конца понимает, но принимает то, что происходит с ним в тот момент. И видела Виктория отнюдь не изуродованное лицо: вытянутое, бледное, заострённое. Лицо мужчины даже не было столь примечательным, не обладало никакими отличительными признаками: зачёсанные под политику тёмные волосы, обычные дугообразные брови, острый, как у лисицы, нос. Однако это лицо знали если не все, то большинство людей в нашем просвещённом обществе. И знаете почему? Вглядитесь: огромные, чёрные глаза, сияющие стальным блеском в два блика, и тонкие губы, которые искривлены пронзительной ухмылкой – издевающейся,смеющейся, парализующей.

Лицо некрасивое, но весьма интеллигентное, А улыбка и глаза Мефистофеля. И впечатление от этой такой простой фотографии одного человека было колоссальным, несравнимым даже с лицезрением несравненной “Моны-Лизы”. Ниже под изображением тёмными буквами цитировалась фраза: “Чем чудовищнее ложь, тем скорее в нее поверят”.

Вскоре все экраны погасли, оставляя тёмный след. Социалистке, может быть, на самом деле и не было никакого дела до штурма главного Российского телецентра. В тот момент ей вдруг показалось всё сиюминутным, таким, будто и жизнь и борьба происходила со стороны, а Виктория не принимает в них никакого участия. Аутизм. Однако такое чувство было мимолётным, и нужно было уходить. Одёрнув перчатки на пальцах, Дементьева направилась к выходу, но вдруг внешняя стена и стёкла в студии разбились автоматной очередью.

Девушка прижалась спиной к противоположной стенке и замерла: сердце бешено колотилось от осознания того, что она – окружена. Снаружи слышались крики, мелькали пули: единственным выходом для Тори было направление через карниз, откуда можно было перебраться в соседний павильон. Надежды на то что там не велась перестрелка, не было, но остаться означало неминуемо попасть под обстрел.

Медленно опустившись на пол, не думая о последствиях, а лишь о неистовом желании выжить, Дементьева осторожно продвинулась к разбитой лоджии. Ситуация усугубилась тем, что карниз был высоким, мокрым и скользким от того, что шла гроза, ибо правительственные самолёты накануне не разгоняли тучи. Виктория вцепилась ладонями в ледяной, тоненький парапет, разделяющий лоджию от многоэтажной бездны и стала продвигаться по карнизу.

Она знала, что не сорвётся, пули летели мимо, не задевая тела. Кто-то наверху действительно очень любил Викторию. Она старалась не смотреть вниз, сосредоточив взгляд перед собой. Капли сентябрьского ливня хлыстали её лицо, размывая черную тушь по щекам, уложенная причёска развалилась, и вымокшие пряди свисали по и липли ко лбу, попадая в рот, оставляя солёный дождливый привкус. Прямо над “Останкино” несмотря на сильный дождь взмыла алая ракета и взорвалась гигантскими алыми осколками. Это был ещё один знак того, что штурм повстанцами набирает обороты.

Перед распахнутыми, голубыми глазами Виктории гроза заливала Московский ландшафт. Никогда ещё она не видела столицу с такого ракурса: город был перед ней как на ладони: буквально в двух шагах в серой бездне утопал Кремль и вылизанная Красная площадь, в другой стороне скрывался под грозовой стеной Дом правительства. Эти точки должны были принадлежать ей, партии и народу. Был ли в этом символизм? – не знаю, однако Дементьева, обретая ясность мыслей, приоткрыла рот и рассмеялась небу, которое озарилось блеском белоснежной молнии.

В параллельном павильоне Виктория увидела людей с красными повязками на рукавах. “Свои”, – поняла она. И как после такого действительно не поверить в судьбу. Телекамеры внизу пытались передать изображение, но сигнал спутника вышел из строя. Вскоре повстанцы во главе с Григорием Муравьёвым и Алексеем Вульфом овладели Останкино. Олигархи и некоторые чиновники были задержаны и арестованы. Муравьёв проверял их по списку гостей.

– Вот она, всё отлично, парни! – воскликнул Григорий, увидев, как Виктория выбиралась из павильона. – Живая, молодец! Как всё прошло?

В нескольких словах Дементьева поведала о том, что с ней приключилось.

– ... Сказал, что узнал и назвал некой Фиореллой, – закончила она, когда революционеры уже прекращали боевые действия. – Скорее всего выдумал, и если вы бы не начали штурм, всё бы провалилось.

– Нет, подожди… – Муравьев сделал жест остановки рукой, одновременно проглядывая список. – Среди задержанных есть некая Фиалка Бойнст. Наверняка тебя приняли за неё… из-за шали.

– Фиалка Бойнст?.. – Виктория кичливо примерила это имя к себе, с каким-то даже отвращением повторяя вслух. – Какой она может быть национальности?

– Я тебе больше скажу: это – немка, эмигрировавшая в Россию, – Григорий нервно хихикнул. – Странная какая, обычно наоборот…

– Кто же тогда мог быть её будущим супругом? – задумалась девушка, потирая подбородок. – Он не узнал меня, значит, у неё не было акцента.

– Просто ты тоже «шпрехен зи дойч», – передразнил её напарник. – «Гитлер капут» и всякое такое. Может быть, он упоминал что-то на немецком, а ты в порыве страсти, да и не распознала, на каком языке он говорил?

Девушка больше не слушала. Ей не было в этом нужды. Шутки Муравьёва больше её не забавляли, и более того: погружённая в собственные мысли, Виктория не могла понять, что даже будучи в темноте, красиво одетую и не похожую саму на себя, её никто не узнал. И кем бы ни был тот незнакомец – уж он-то точно мог обо всём догадаться, но, отчего-то ничего не сказал. А, может быть, это был не враг, а друг? Тот, кого она хорошо знает? И оттого он не разоблачил шпионку?

Слишком тяжелой для неё была эта ночь. Да и для всех социал-демократов. Никто не ожидал, что план Заславского сработает безотказно. И нужно будет обязательно поблагодарить Анну за её поддержку, даже не будучи подругами. А программисту высказать всё недовольство из-за его перегиба с изображением. Да, фото министра пропаганды Третьего Рейха взбудоражило всё население России, которое смотрело телевизор. Намёк ими был понят. Возмущению не было предела. Праздник был запечатлён в истории омрачённым временем. Смотреть теперь было нечего, Интернет, из-за прекращения подач спутниковых сигналов, был недоступен. А что делают люди, когда их любимому и единственному свободному времяпрепровождению настаёт конец?

Они делают революцию.

Январь 1919 г. Пермь.

Коба проснулся оттого, что Феликс Дзержинский грубо тормошил его за плечо. Через несколько минут поезд должен был прибыть на станцию в Перми. Состояние грузина было отвратительным: обыкновенно он спал всего лишь несколько часов и этого ему вполне хватало, и, видимо в связи с ужасно-ледяной погодой, к концу путешествия Джугашвили потянуло залечь в зимнюю спячку – оттого он и был сильно раздражён внезапным пробуждением.

Высказать свои претензии первому чекисту Коба не решился, лишь тихо пробурчал несколько непереводимых слов на родном языке. Что-то ему явно снилось, но Наркомнац сны не помнил и предпочитал не верить суевериям насчёт правдивости некоторых из них. Дорога выдалась длинной. Она напомнила Кобе его приезд в Петроград около двух лет назад. И сколько всего произошло с тех самых пор... Отчего-то зимняя стужа, лютый мороз и паровозное купе ассоциировались у грузина с ностальгическим ощущением некогда своей детскости. Впрочем тогда он с Каменевым ехали в пекло революционных свершений ради мечты, а теперь – с Дзержинским, Коба прибыл в Пермь защищать свой народ из-за ответственности.

Когда их провожали в населённый пункт, где и осела часть подавленной Красной армии, Коба, хрустя по снегу сапогами, пристально смотрел в даль, стараясь что-нибудь разглядеть среди белого беспросветного покрывала. Он чувствовал на себе взгляд искоса; грузину было не за чем первому начинать диалог, развить который хотел Дзержинский.

Он подбирал вопросы и анализировал возможный ответ, но чего можно было ожидать от Кобы? Для Феликса он не представлял никакой опасности, и даже если Наркомнац мог что-то подозревать, то вряд ли как-то тому противился. Троцкий тоже не видел в нём конкурента или врага, а потому Феликс хотел поговорить с товарищем начистоту. Он мог прочитать мысли. Он делал так со Свердловым и предсказал гибель Романовых, значит, он может заглянуть в сознание Кобы, чтобы, возможно, что-то предотвратить. Развитие телепатических способностей нынче принято считать проявлением мистицизма, однако знающие люди, которые умеют контролировать эти невероятные способности своего мозга, не разглашают свои тайны.

– При обучении в семинарии ты изучал притчи о пророчествах?

Коба усмехнулся, ибо было забавным двум атеистам обсуждать религиозное прошлое. Однако это было позёрством, Феликс пожелал начать издалека. К притчам сам Коба в тайне питал особое уважение. Особым же у него было отношение к вере в бога.

– Само собой. Мы уделяли этому немало времени.

– А что ты, Иосиф, думаешь о подобных проявлениях сверхчеловеческих особенностей?

Голос Феликса был натянут, словно струна. Он не лукавил: его действительно волновала эта тема, чекист был искренен и действительно хотел услышать от Кобы его мнения. А что мог сказать марксист марксисту, не иначе как:

– Думаю, что брехня это всё.

– Отчего же? – не унимался Дзержинский. – В истории существует немало примеров точных предсказаний некоторых будущий событий. Ведь были и есть те, кто действительно обладают какими-то свойствами, что позволяют им видеть то, чего не видят другие.

– Слушай, в будущем, я уверен, такие “способности” установят и признают точной наукой. Её уже признали – прогностика. Анализируют причинно-следственные связи, обстановку в определённой стране и вот тебе пророчество. В этом нет никакой мистики или магии.

Дзержинский был раздосадован ответами Кобы; будучи умным человеком, Феликс догадывался, что Джугашвили не откровенен в ответах, но провоцировать его на ссору не хотелось. А Коба был действительно убеждённым прагматиком, не настроенным на философскую волну.

– Иешуа га-Ноцри предсказал свою гибель и предательство, – буркнул про себя чекист.