Текст книги "Двадцать и двадцать один. Наивность (СИ)"
Автор книги: Das_Leben
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 51 страниц)
– Бесы – есть разрушение! – снова повторял священник, упрямо настаивая на спокойствии духа. – Они разрушают твою сущность, искушая тебя на подобные слова и поступки.
– Нет! – голос Виктории сорвался и раздался глухим эхом. – Я свободна, когда говорю подобные слова, ибо говорю я то, что думаю! Человек создан, чтобы созидать и разрушать. Созидание – не всегда полезно, а разрушение – не всегда плохо.
– За что ты бунт хочешь учинить?
– За людей, за мораль и справедливость, – девушка осеклась и шепотом добавила, – а главное – за себя. Чтобы окончились страдания мои и людские. Раз и навсегда. Чтобы смерти не ждать, чтобы Рай был на Земле, а не Ад.
– А нужно ли людям такое благочестие? – священник внимательно наблюдал за реакцией девушки. – Ты у них не спрашивала, а ежели они не пренебрегут хлебом земным ради хлеба небесного?
– О каком хлебе земном вы говорите? – устало произнесла Виктория, опуская глаза. – Его-то нет. И пренебрегать и терять нечего. А если и терять, то только свои цепи.
– Ты сама в цепях. Сбрось цепи с себя и мир измениться вокруг и больше не будет тебя мучить дьявол.
– Почём мне знать, что это дьявол? Может, это Он говорит со мной. Бог. Какой он есть на самом деле…
Священнослужитель вздохнул: ему приходилось не раз исповедовать душевнобольных, но слышать подобные слова от молодой девушки, которая жестами ещё совсем ребёнок, ему стало страшно. «Бедная грешница, – вновь вздохнул он. – Совсем запуталась в самой себе, потерялась, с ума сошла. Но, видимо, не крепко-то и сошла, в чём-то даже она и права… Господи, прости меня за мысли мои – раскольница она. И разве могу я такую исповедовать?»
–… я хочу за всё у вас прощения простить. Я проклинаю совесть, но, видимо, она у меня ещё осталась, и потому, прежде я не потеряю её совсем, я прошу у всего мира прощения. За то, что я сказала только что. Иначе не кому, иначе я сойду с ума, как и думаете вы, наверняка, – Виктория вздрогнула, наклонила голову и быстро картинно перекрестилась. – Помолитесь за меня… – сказала она неумело, натянуто, словно и не хотела того говорить. – За Нику, а ещё… за упокой душ…
– Каких душ?
– В Евангелие сказано, что каждому должен простить их грехи Господь, ибо прощение равно спасению и очищению душ, – горестно, но и одновременно вдохновенно проговорила она, устремляя взор к небесам, на вершину купола.
– Да, это действительно так, – кивнул священник. Виктория взглянула на него по-простому, по -доброму, глаза на этот раз сверкали неподдельной тоской и печалью. Не задумавшись о том, о какой абсурдности желает она простить, девушка странно улыбнулась и ухватилась руками за шаль.
– Так вот, просите о прощении и поминании душ Владимира, Льва, Феликса и Иосифа. Запомните и помолитесь. Они не святые, вовсе не так, как икона мученической царской семьи, они – грешники страшные, но даже и они заслуживают прощения, если есть тот свет, то мучаются они тяжко. Доброго слова никто за них не скажет, но я скажу и прошу вас всей душой и сердцем – помолитесь за них и за страдание всё человеческое.
Священник тогда не понял, что речь идёт именно о тех, кто учинил в своё время чудовищные гонения на его церковь, не понял также и ту, кто стоял тогда перед ним и, преклонив почтительно голову, исповедовался в тяжкой своей думе. Он перекрестил её, даже удостоверился: точно ли родственники вышеперечисленных людей не молятся за них, и пообещал прочесть их имена на отпевании, грядущее сразу после шести часов. И как бы ни хотела тогда бы Виктория остаться и удостовериться в искренности слов, но ей необходимо было уходить.
Отправляясь на Петровскую набережную, к тому месту, где стояла на воде «Аврора», девушка в задумчивости рассуждала о поступке своём. О многом она не рассказала, лишь о самом важном, что беспокоило её именно в ту минуту, а как она хотела поговорить о семье своей, которая была уже ею давно стерта из памяти. И она соврала: был на ней крест – скрещённые алые молот и серп, и горевшая над ними алая звезда.
На набережной Виктория планировала место выезда: Миша же должен был зачистить следы. Однако девушка удивилась, когда никого не застала на месте встречи. В голове она рассчитала, что на автомобиле её мощности до Петербурга реально доехать за пять или даже четыре с половиной часа. Форс мажор мог составить примерно час, и он включался в это время. «Если я позвонила в час дня, сейчас уже полчетвёртого, то… у Орлова-то время ещё есть», – успокаивала себя Вика. Но в сознание в такие минуты проникают непонятные мысли, какие пугают или даже сбивают с толка. Сжав зубы, девушка скрестила руки на парапете и всё, что ей оставалось делать – ждать.
Отчего-то думалось ей, что она в последний раз видит этот город, хотя за пару месяцев она успела побывать везде, где только можно, и была очень рада однажды, застав дом, в котором некогда жил Фёдор Достоевский. Теперь же Дементьева смотрела на Неву, на «Аврору», словно в забытье – без сознания, а как-то даже рассеяно, не задумываясь каждый раз и не восхищаясь внутреннее.
«Ну, «Аврора». Ну, выстрелила. Ну, революция. Разве сейчас удивишь кого-нибудь революцией? Это тогда, ещё десять лет назад все боялись этой темы, как огня. А теперь же это повседневность. Как иначе события предопределять? Вот идут люди. И все они знают, что что-то будет. Не революция, так другая война. А хуже войны только деградация. Какой, однако, цинизм. Все прекрасно понимают, что, возможно, не доживут до конца месяца, знают про беспорядки и стычки – знают, но молчат. Будто бы и нет ничего. И предпосылок нет, и даже СМИ, которые как бы пытаются смягчать обстановку уже открыто заявляют о терроре. Что нам с того, что было с Ливией, Ираком, Украиной, Сирией, Турцией, Египтом, Испанией, Бразилией, Венесуэлой, Германией и Францией – с половиной мира? Мы живём в иной стране, будто и не в этой Вселенной. И мировая революция словно и не касается нас. Эх, Миша, Миша. До сих пор, наверное, думает, что про теорию Троцкого я ему просто так рассказывала и забралась так глубоко, аж в семнадцатый. Я бы тоже того не хотела, но если такой план, то что я могу поделать? Иначе Третью мировую тоже будем списывать на «Брестский мир»? И Гражданскую? Да разве на то история нам даётся, чтобы она повторялась? Не правда! История даётся, чтобы она ни в коем случае не повторилась и не встала на те же грабли…»
По набережной топтались стайки голубей, какой-то мальчик лет шести, шумно визжа, гонялся за птицами и пугал их, а его мать, несмотря на то, что была в каблуках, старалась поймать мальчика, но озорник юлил с невероятной скоростью.
– Не смей, То! Не трогай их! – кричала ему мать, угрожающе размахивая сумочкой. То или, как Вика поняла, Толя, даже не думал останавливаться. Он, словно не слышал возмущений, поднимал пыль на дороге, и, весело махая руками, разгонял голубей. Когда птицы разлетелись, То, наконец, угомонился, замер, чтобы отдышаться, и взгляд мальчика упал на крейсер, за который и улетели голуби.
– Мам, мам! Что за корабль? – воскликнул он, вопрошая, подтягивая лямки рюкзака. Виктория, стоявшая в стороне, перевела взгляд на мальчика. Разумеется, она улыбнулась. Она всегда улыбалась, когда не только дети, но и взрослые невольно спрашивают или делают замечания в её присутствии касательно предмета её специализации. Именно тогда появляется желания вмешаться, взять да и вставить свою ремарку – проявить себя, так сказать, во всей красе и знании предмета. Но мать , воспользовавшись паузой, крепко схватила То за руку и потянула за собой.
– «Аврора», То. Был такой крейсер.
– Это тот, про которого песня?
– Да-да, пойдём скорее, к тёте Оле на именины и так опаздываем…
– А что он сделал?
– То, вон на табличке написано! – нетерпеливо отвечала мать, указывая на позолоченную таблицу. – Выстрелила в «Зимний дворец».
– А зачем?
– Революция была сто лет назад, – вкрадчиво пояснила женщина. – Пойдём же!.. А то тётя Оля маму твою сократит…
Виктория вздохнула: и как она даже не заметила, как постепенно революция становится обыденностью и повседневностью. Она понимала – почему. Не только из-за ситуации в мире.
«Аврора» была украшена алыми лентами. Улицы были также испещрены алыми знамёнами и флагами: на фонарных столбах особенно – на них всегда к праздникам вешают флаги. Даже несмотря на то, что праздник тот был уже не государственным, страна готовилась к торжественному событию. В 100-летие Октябрьской революции Виктория слышала, что «Аврора» за долгое время стоянки сойдёт на воду и даже наверняка повторит свой холостой залп. И в Москве зажгут звезду. Но до самого торжества оставалось пять месяцев, и чёрт его знает, что за эти месяцы может измениться.
Виктория отвлеклась от мыслей ввиду того, что увидела на лицах людей какой-то неописуемый страх. Движение правого квартала от набережной вдруг перекрыли: на улицу выехал танк. Девушка отняла руки от парапета и шатнулась назад, сглатывая появившийся в горле ком. Женщина, увидев боевую машину, схватила То на руки, покуда он брыкался и рвался узнать, настоящий ли танк или нет. Люди замерли, столпились на обочинах, даже матросы, держащие вахту на “Авроре” во все глаза смотрели, как перебирает гусеницами танк.
– Худо бедно война началась, – горячо прошептала женщина и перекрестилась. Виктория же из сумки своей достала очки: неужели никому не мерещится? Да, танк был самым настоящим, российским, ехал не очень быстро, словно на демонстрацию. Однако за танком не было колонн машин, значит, это была не охрана. Дементьевой припомнился эпизод исторической хроники: в начале 90-х по Москве тоже ездили танки.
“Что случилось?” – спрашивал народ друг у друга, но кто-то в толпе крикнул, что это едут запрещённый митинг разгонять. Дескать вчера был принят такой закон и теперь танки, броневики и другая боевая единица призвана ещё на подавление террористических забастовок в городе.
– Неужели на Сенной? – спросил кто-то. – Я слышал, что там сегодня снова вышли...
“Кто мог выйти? – лихорадочно соображала Виктория, пытаясь прорваться сквозь толпу людей, следуя за танком. – Коммунисты? Нет, они всегда берут разрешение у администрации. Правый сектор? Центристы? Неужели наши? Но я же сказала, я же предупреждала, чтобы тот час сюда!..”
Дементьева сплетникам не верила, но понимала, что на “Авроре” оставаться было нельзя: там образовался затор, и никто туда даже если пожелает не проедет и не дойдёт. Она двинулась по той траектории, откуда выехала боевая единица – там же недалеко была станция метро. Если поверить, то танк должен был обогнуть несколько улиц и кварталов, чтобы доехать до Сенной, а за это время она сможет доехать до площади на метро, и, возможно, предотвратить катастрофу.
Ни гражданин, ни Дементьева не ошиблись, и интуиция девушку не подвела, хотя она буквально молила, чтобы её опасения вновь не подтвердились. На Сенной площади в это самое мгновение достигало своего апофеоза настоящее восстание. Массы гремели в конвульсиях: одни желали поскорее скрыться и убежать оттуда, другие же наоборот – стекались и гремели криками и ругательствами, которые смешались в единый протяжённый вой. Граждане, потерявшие своё лицо во мгновение ока интегрировали в дикого зверя, который никого более не боялся и не осознавал. И этот зверь сорвался с цепи.
Как всё это началось? Вспомнить даже спустя много лет было довольно сложно и понять, что всё-таки послужило последним звоном к сигналу о начале народных волнений, а тогда – в ту минуту все разом стали сумасшедшими. Казалось, все в тайне этого и ожидали. Ждали того, чтобы порвать на себе одежду и заорать во всю глотку, дико сверкая глазами, проклинать всё и вся, вылить всю ненависть, что таилась у каждого, у абсолютно каждого человека в этой стране. Бесконечная ненависть, злость, досада и гнев – всё что угодно, кроме апатии – нет, не было такого в душе русского человека. А тогда – именно в тот момент, когда кто-то дал сигнал, им сжали петлю на шее так, что она просто порвалась, и тела грохнулись на пыльную землю. И будут ли еретики щадить своих инквизиторов? Никогда!
О, это только лирики и наивные романтики проповедают прощение всяк врага своего, твердят: “Задумайтесь, окаянные, что же вы творите?..” Никто не задумывался и не задумается. Этот мученический народ слишком долго терпел и кричал в подушку по ночам, и теперь, проповедники и праведники, лично я прошу вас – молчите! Заткнитесь хотя бы на миг – дайте этому народу слово сказать, слишком долго им затыкали рты! Да и кто затыкал – лично вы и затыкали, дрожа и трепеща от каждого шороха в людской массе. Теперь же ни молитва, ни Евангелие не придут вам на помощь, а всё из-за трусости всеобщей. Вы считаете, что Бог над всеми судит, что Он каждому судья и спасение? Нет, и так не было никогда, ибо многострадальный народ не вынес, не снёс и не вытерпел той адской пытки и священной мученической миссии, которую Он возложил им на плечи. Народ этот сломался, уже второй раз его сломали. И верно ли сказано классиком: не дай Бог вам увидеть русский бунт. Бессмысленный же? Беспощадный же?
Знаете, дорогой читатель, что думала тогда девушка, которая была причастна ко всему, что творилось в Петербурге? В голове её крутилась лишь дата: второе июня. И ещё она думала под каким лозунгом и девизом этот день войдёт в историю. Всё. Можете себе представить, насколько циничны мысли будущих Вождей и благоговейно строящих самих себя Наполеонов? А знаете, сколько было убитых и задавленных в толпе? По телевизору вам скажут, что около пятнадцати человек – это меньше, чем в первые месяцы “Майдана”, а знаете правдивые числа? Сто пятнадцать человек. И СМИ никогда не опубликует такие цифры. Самые точные цифры общих жертв “Сенного антитеррора” – как вследствие окрестят это событие аналитики, примерно двести пятьдесят человек. Под танками и прочей боевой техникой погибло сорок человек, под ногами толпы – около пятидесяти, остальные же сто десять получили ранения разных степеней. Метро было забито, а баррикады начали строить намного позже.
Дементьева успела выбежать на улицу до того момента, как метро переполнилось гражданами, но она попала в небольшую давку встречного движения. Люди, кто поумней, стремились умчаться на много станций дальше, остальные же норовили посмотреть воочию на российский “Майдан”, который так долго предсказывали, и который так внезапно настал. Девушку буквально выдавило из толпы, она бросилась в самый центр Сенной, где на застывшей проезжей части оккупировала автомобили оппозиционная группировка. Это был не просто митинг, наконец поняла она – митинги проходили небольшие и по запланированному времени. Взявшись за голову, трещащую от стучания железа и прочих нелепых восклицаний, Виктория бросилась к какой-то бардовой иномарке, по близости, и с лихвой вскарабкалась на капот. В полный рост она не встала, даже на коленях девушка смогла различить фигуру Анны. В груди всё сжалось: Дементьева была готова тот час выдрать у неё все волосы – так в душе всё налилось той самой революционной ненавистью и гневом. Спустившись, Виктория тот час ринулась в ту сторону, а как достигла цели, вцепилась в космы межрайонки и с силой начала её трясти.
– Так ты могла! – в исступлении рычала Дементьева, стараясь как можно больнее ухватить пряди и как можно резче оттянуть их. У Анны от неожиданности и пронзительной, словно копьем, боли потекли слёзы; она постаралась замахнуться рукой, чтобы освободиться, но социалистка сама оттолкнула её от себя, с безумием и слепой яростью вглядываясь в самые глаза. – Я только теперь говорила, я сегодня говорила, чтобы ничего... А ты?!.. Как ты могла?
– Хватит, дура! – дребезжащим голосом отвечала Анна, держась за взъерошенные волосы. – Они сами пошли, сами захотели! Я только сказала им, что теперь за это будет. Я пыталась их остановить...
– Где Миша? – перебила ее Виктория, которая вовсе потеряла всяких интерес к выслушиванию несвязанных оправданий. – Я тебя убью, если с ним что-то случится...
– Здесь он, здесь! – старалась перекричать вопли толпы Анна, голос её был на пределе и срывался в скрежетавший визг.
Из глубины толпы вынырнул Орлов: бледный, дрожавший, напуганный – он никогда раньше не видел подобного хаоса. Он бросился к Анне и Виктории, пытаясь прорваться через тела людей. Последняя дотянулась до него, ухватив за шкирку, как непослушного, слепого котёнка.
– Уходим! – зло крикнула Дементьева прямо в ухо парню и буквально поволокла за собой. Орлов беспомощно, растеряно смотрел на Анну, которая была ошарашена не меньше его самого.
– Я не брошу своих! – зарыдала она, слёзы непроизвольно потекли из её прекрасных глаз. Там, в самом центре толпы петербургская оппозиция, лишившись разума и самосознания, громила площадь; поджигали самих себя и попадали под прямой курс движения броневика. Танки двигались прямо на них.
– Они обречены, – сквозь зубы прошипела Виктория с таким цинизмом, какому мог бы позавидовать любой диктатор. Анна бросила последний взгляд назад, где были ещё слышны отголоски её товарищей.
На “Сенной” строили баррикады. Материалом для них служили фуры, автомобильные покрышки, и кто-то даже выкатил рояль. Сама площадь – овальный пятачок от улицы, совсем невелика, если сравнивать с Дворцовой и с Красной площадями, но и та была полностью забита людьми. Прочая же территория: обыкновенная автомагистраль, проходящая вплоть до Невского проспекта – по ней передвигалась отечественная бронетехника...
Отличие массы от народа в том, что масса не обладает самосознанием. Масса дика и разношёрстна – именно масса совершает беспорядки и крушит политический строй. Кто вызвал беспорядки на Сенной – народ или масса? Среди бездонной толпы были те, кто имел аргументированную позицию и пытался что-то доказать, но в основном же масса состояла из текучей среды актуальных нынче мнений – из большинства. Это был “тотальный флэшмоб”, когда мало мозгам становится интернет-батлов и бесконечных online-распри, которые заканчиваются в тот момент, когда некто из участников спора выключает компьютер. В жизни же ничего нельзя ни удалить, ни выключить, а это гораздо интереснее, чем вести унылый диалог в сети за столом своего офиса. А здесь и сейчас – исключительное Show time!
Бросить коктейль Молотова в человека напротив? Да, есть такая функция в реальной жизни! Что-то ещё? Есть другие дополнительные примочки. На выбор: поджечь соперника, истоптать ногами, вырвать пальцы или выдавить глаза, но если вы новичок в этом деле, то для начала разбейте пару десятков окон и витрин или начеркайте провокационное граффити на всю стену – поднятие самоуверенности гарантировано!
И всё перечисленное выше кровавым букетом разверзлось в самом культурном и самом криминальном городе России... И кто бы только мог подумать хотя бы месяц назад о том, что примерный семьянин, прилежный работник и просто гражданин своей страны в единый миг превратятся в животных, зверей и монстров, так дико уничтожающие всё на своём пути и с наслаждением смотрящие на жестокость, направленную на таких же, какими были они сами. Ведь никто бы из них месяц или год назад о таком не только бы не подумал: услышав это, они бы спустили вас по лестнице и это было бы только началом.
Над Петербургом сгустились тучи и затянули небесный купол, а шпиль Адмиралтейства буквально проткнул насквозь напряжённые, с угрозой нависшие над землёй мрачные облака. Хлынул дождь: городские пейзажи из цветного и яркого, солнечного и пёстрого разом обратились в чёрно-белый ландшафт – стало так темно, что звериная масса слилась с грязным асфальтом, и дым от потушенного каплями ливня огня взмыл густым, душным паром над землёй и скрыл толпу от её же самой.
Завертелась мать-земля быстрее, время дало обратный ход, а некоторые вспомнят даже строки из Есенинского Пугачева. Однако были и те, кому от лицезрение тех бесчинств не было не страшно, не дико, а даже удовольствие в тот миг они могли испытывать. Потому как они ждали того момента пуще “второго пришествия”.
Виктория почувствовала вибрацию. Такую надоедливую и едкую, словно пожирающую изнутри. Однако это был всего лишь телефон.
– Вы где?! – голос Сергея был наполнен возмущением.
Дементьевой пришлось вкрадчиво объяснять, где они находятся и по какой причине. Из-за того, что движение было закупорено, молодые люди решили перебраться с “Сенной” к зауженным обочинам, где люди хоть и были, но их было не так много.
– Есть риск того, что мы не проедем? – вдруг спросил Михаил, и Виктория кивнула головой. Врать она не хотела, да и в том не было никакого смысла: проезд могли бы загородить отряды правоохранительных сил. Но отряды выехали позже, когда люди чуть ослабли, а социал-демократка уже завидела свою родную машину вдалеке – возле пересечения “Сенной” с Гороховой улицей.
Осталось только вдохнуть этот необыкновенный, влажный аромат чистой свободы и красоты в последний раз. Как же Виктории было, всё же, трудно прощаться с ним: в её голове промелькнула мысль, что северный город не был для неё частью заточения, а даже наоборот – он являлся частью её свободы. И вряд ли до конца своих дней она забудет те песочные дома неописуемой архитектуры, голубое-войлочное небо, куполом накрывающее горизонт и чувство бесконечного сейчас – вечного мгновения жизни, того, что ценится так высоко, того, что исчезает каждый миг, и не уцепиться за него рукою, ибо сгинет момент тот так же, как и возник.
Вся палитра мыслей и эмоций пронеслась в сознании Виктории за доли секунды. Она вздохнула воздух с огромной силой, так, что заскрипели лёгкие, и устремилась в салон автомобиля так, словно кинулась в бездну.
В зеркале она заметила, как Анна с силой захлопнула двери, а лицо её было мокрым не только от дождя: девушка отвернулась, обхватив себя дрожащими руками, беззвучно плача.
– Пристегнись, – стальным голосом произнесла Виктория, указывая ей на ремень безопасности. В словах не прозвучало ни капли сочувствия ил жалости.
Сергей заводя автомобиль, искоса взглянул на блондинку рядом.
– Меняться не будем, – предупредил он и, не дожидаясь возражений, надавил на педаль акселератора. Машина взревела и молнией ринулась с места, рассекая магистраль, залитую дождём и толпой, покуда люди бросались в стороны, дабы их не задавили.
– Как твоя фамилия? – вдруг спросила Виктория, оглянувшись на Анну. Та подняла голову, убито отвечая взглядом девушке.
– Зачем тебе? – грубо переспросила она. Дементьева нахмурилась.
– Паспорт новому жителю Московской области сделать нужно. Вот, разбрасываюсь предложениями.
Анна судорожно вздохнула, вновь опуская голову. Из её уст донеслось только глухое: “Юдина”.
В Москве наступила глубокая ночь, когда синяя иномарка под аккорды композиции группы “Мумий тролль – контрабанды” пересекла границу города. Решив смешаться с другими автомобилями, Сергей развернул машину к Болотной площади, однако Орлов-старший совершил тем самым роковую ошибку. Дороги и площадь были забиты не только автомобилями, но и людьми. Это реакция жителей Санкт-Петербурга будто неизлечимый вирус передалась и столице. Митинг на Болотной также носил импровизированный характер: под чёрным, смолянистым небом хаотично сверкали прожектора и фонари фар и реклам. Сиренево-фиолетовые, жёлтые, красные и прочие цвета мегаполиса освещали никогда не спящий город. Третье июня 2017 года было субботним днём, оттого граждане могли позволить себе придти поздно вечером на площадь, покричать и помахать флагами от своих фракций.
Виктория, полная уверенности в том, что выхода у них нет, вцепилась в руль, перекрыв руки Сергея, и мигом заглушила машину. Затем девушка, мгновенно освободившись от ремней безопасности, выскочила наружу. Следом за ней – Михаил и Анна.
– Что, и здесь?.. – убито произнёс парень, растеряно озираясь вокруг. Анна молчала, но с какой-то дикостью смотрела на людей, словно те были безумцами и маньяками. Сергей же остался в машине, вновь заведя автомобиль на всякий случай, не рискуя поддаваться провокации. Одна Виктория была умиротворена тем, что происходило на Болотной: она, облокотившись на двери своей иномарки, поверх очков с любопытством наблюдала за митингом.
– Такие страсти быстро не утихнут, – ответила Анна, пристально разглядывая вокруг себя город, в котором никогда не была. – Наверняка они даже не представляют, что творится в Питере, раз они так себя ведут.
– Люди здесь не бушуют, – заметил Орлов. – Они скорее просто собрались, чтобы... чтобы узнать что-то.
– Они ждут своего оратора, – глаза Виктории сверкнули неподдельным блеском момента счастья. Она провела в своей голове такие анализы, что без труда определила уровень настроения толпы. Дементьева направилась к багажнику и из него вытащила лоскутный чёрный не то ковёр, не то просто покрывало и бросила ткань на крышу автомобиля. Так она смогла моментально забраться на него, не поскользнувшись на влажной и скользкой поверхности. Оказавшись на крыше, Виктория заняла нужную позицию – такую, чтобы люди обратили на неё внимание. Михаил и Анна в растерянности повернули головы, а Сергею пришлось выйти из машины, так как он даже не понял, что произошло, услышав гулкий стук над своей головой.
– Что она делает?! – воскликнула Анна, однако Миша не ответил, смотря на Дементьеву с восторгом узнанной персоны.
– Граждане москвичи!!! – обратилась Виктория к народу, надрывая голосовые связки и сопровождая свои слова жестами. – Я только что приехала из Петербурга на этом самом автомобиле! Я была там и я знаю, что происходит там в этот миг!
– И что?.. – загудела толпа, прерываясь выкриками и возмущениями. Виктория возвела обе руки вверх, призывая людей угомониться.
– Поверьте мне! – снова произнесла она, прижимая ладони к груди. – То, что вершиться там нельзя назвать иными словами, как добровольное слово народа! Жители Петербурга сами – никто их не провоцировал и не принуждал к этому переломному шагу, вышли на улицы, на площади, дабы объявить свой протест и несогласие с недавним принятым Думой законом!..
– Они громят город!
– Эти люди не могут иначе сопротивляться! – возражала девушка, разрезая руками воздух. – На улицах бронетехника: танки, тополя-м – и всё это оружие направлено не против врага, а против граждан своего государства! Они не громят город – они призывают к справедливости, к плюрализму мнений, к свободе своего слова, которое ныне попирается! Они не хотят крови – они хотят законности и мира для себя и своих семей! Неужели мы оставим их в сей трудный час? Неужели мы с вами поверим лживым словам СМИ?! Неужели мы забудем историю прошлых лет: “чёрный Октябрь” и “Евромайдан” на Украине? Неужели совершим те же самые ошибки, поддавшись провокациям “пятой колонны”? Неужели будем также молчать и терпеть ложь и дёготь, которыми обливают на власти, считая нас рабами и зверьём? Я! Лично я видела всё это своими глазами! Я желаю донести правду из моего сердца до глубины ваших сердец! Долго ли будем ждать и терпеть? Ждать момента судьбы свыше?.. Бог не скажет, так я скажу – этот момент настал! И мы не должны молчать! Мы должны защитить граждан Петербурга и иных российских городов от легитимного террора и зверских, антиморальных законов! Долой Единую!..
Виктория не успела закончить свою фразу, как кто-то грубым жестом вцепился в её ногу, и девушка спрыгнула с крыши под вопль и аплодисменты людей на её невероятно эмоциональную, наполненную чувствами речь. Ударившись об землю, Дементьева увидела перед собой железный щит правоохранительных сил и направленный прямо ей в лоб пистолет. Ужас бледной маской застыл на её лице, а чей-то не менее железный и жёсткий голос, отчеканив каждое слово, произнёс:
– Вы арестованы.
Октябрь 1918 г. Москва. Кремль.
Летом 1918 года Советская республика была отрезана от украинского и сибирского хлеба. Оставался один район – юго-восток, Поволжье и Северный Кавказ, дорога от которого лежала по Волге через Астрахань и Царицын.
Положение в районе Нижней Волги было тяжелое. Сюда рвались хорошо оснащенные войска Краснова и Деникина. Против них вели борьбу отдельные разобщенные отряды, не имевшие ни достаточной боевой выучки, ни нормального снабжения, ни твердого командования. В них еще были сильны элементы партизанщины и местничества. 23 мая Серго Орджоникидзе сообщал в Москву о положении дел в Царицыне:
«Положение здесь неважное, нужны решительные меры, а местные товарищи слишком дряблы, всякое желание помочь рассматривается как вмешательство в местные дела, на станции стоят шесть маршрутных поездов с хлебом в Москву, Питер и не отправляются... Нужны самые решительные меры – вокруг Царицына бушует контрреволюция».
6 июня в Царицын приехал Коба в качестве облеченного чрезвычайными полномочиями руководителя продовольственного дела на Юге России. С ними прибыл вооруженный отряд в 400 человек и бронеавтомобиль.
В тот же день вечером Сталин телеграфировал Ленину:
«6-го прибыл в Царицын... В Царицыне, Астрахани, Саратове монополия и твердые цены отменены Советами, идет вакханалия и спекуляция. Добился введения карточной системы и твердых цен в Царицыне... Железнодорожный транспорт совершенно разрушен стараниями множеств коллегий и ревкомов. Я принужден поставить специальных комиссаров, которые уже вводят порядок, несмотря на протесты коллегий. Комиссары открывают кучу паровозов в местах, о существовании которых коллегии не подозревают. Исследование показало, что в день можно пустить... восемь и более маршрутных поездов... Дайте распоряжение о немедленном выпуске пароходов к Царицыну».
С этого момента в Советскую Россию водным и железнодорожным путями непрерывно поступали хлеб, мясо, рыба и другие продукты. Успеху Кобы способствовали введенный им твердый порядок, высокая требовательность и жесткие меры по организации заготовок продовольствия. При нем оживилась деятельность комбедов, помогавших продотрядам находить спрятанный хлеб.
Сам Коба склонен был видеть в недостатках работы царицынского руководства преступный умысел. 4 июля он телеграфировал Ленину:
«Я отправил в Москву 80 цистерн бензину, буду и впредь отправлять, если это окажется необходимым, ибо преступную деятельность Махровского не намерен прикрывать».
Последующее расследование показало, что в задержках отправки топлива виновен не лично пролетарий Махровский, а нерасторопное руководство Главнефти, с согласия и ведома которого и действовал Махровский. Сообщая об этом Сталину, Ленин сделал в телеграмме приписку:
«Для меня лично ясно, что Вы погорячились, обругав Махровского».
Жесткие меры принимал Коба не только к тем, кто не подчинялся его распоряжениям по заготовке продовольствия, но и к военному руководству.
