Текст книги "Двадцать и двадцать один. Наивность (СИ)"
Автор книги: Das_Leben
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 51 страниц)
Мише на лавке места не хватило, и он остался стоять рядом с чемоданом Виктории. От налетевшей скуки Орлов рассеянно поглядывал по сторонам, озираясь на приезжих и наблюдая за их поведением. Какая-то гражданка с раскладным мини-чемоданом, вероятно нерусская, гордо шла по перрону, высоко закинув голову. Её шея была обвита шкуркой горностая, а сзади с тремя авоськами огромных размеров тащился невысокий человек в синем френче.
– I haven’t time, Henry, let’s go faster! (У меня нет времени, Генри, давай быстрее!) – возмущалась женщина, специально громко произнося свои слова, чтобы все слышали, что она не из этой страны. – Stupid Russian spring! If I knew that here in April is +10 C, I would not put my ermine.(Дурацкая русская весна! Если бы я знала, что тут в апреле бывает +10 градусов, я бы не надевала моего горностая.)
Прямо следом за иностранкой и её горе-муженька следовала провинциальная семья, которые, скорее всего, прибыли в столицу в первый раз, дабы полюбоваться её красотами и размахом. Глава семьи в ярко-красной футболке, на груди [точнее на пивном животике] которого вовсю красовался серп и молот. Ему было совершенно плевать, что на улице только 10 градусов, у него уже было лето. Спросите, как определить туристов? Супруги с открытыми ртами пялились на стену вокзала, покрытую мозаикой. А если у людей, только приехавших в незнакомый мегаполис и уже, не успев покинуть здание вокзала, чуть глаза из орбит не выпали – то это точно турист. На шее его жены, которая как две капли воды похожа на мужа – с такими же выгоревшими рыжими волосами, свисает полупрофессиональный фотоаппарат из Японии за 30000 рублей, а понтов ничуть не меньше, чем у коренного москвича. Ну и сынок лет одиннадцати такой семейки – с первого раза скажешь, что такой каждый день питается в ресторанах быстрого питания [Макдоналдс, по-народному], в одной руке у «колобка» лазерный планшет, в другой чупа-чупс, купленный где-нибудь в привокзальном «Дьюти Фри». И как ни глянь на этого поросёнка – он его постоянно сосёт, просто не отрываясь ни на секунду, а одновременно с этим выкладывает все фотографии в свою страницу в социальной сети.
Пока Миша так увлечённо наблюдал за всей этой картиной, Муравьёв наклонился практически к самому уху Виктории, которая что-то записывала в своей синей записной книжке, и негромко прошептал:
– Заславский сказал, что выборы на год раньше перенесут.
– То есть? – Виктория оторвалась от написания и подозрительно посмотрела в сощуренные глаза Гриши, немного отпрянув от него, уж очень близко находились их лица. – Это дело исключительно Совета Федерации, откуда такая информация?
– У шефа муж сестры в верхней палате парламента работает. Говорят, что они принимали во внимание этот проект.
– Ха-ха, это им невыгодно, – холодно съязвила Виктория. – Для этого нужен капитал, который сейчас так ладно к рукам приватизируется, что даже немного жаль за него. Во-вторых, очередная кормёжка обещаниями надоела не только нам, но и им самим, это нужно время, чтобы придумать новые, тратится на агитацию, пропаганду. Заславского просто ввели в заблуждение.
– Возможно, – ответил Муравьёв. – Это происки оппортунистов, но наш шеф не настолько глуп, чтобы поверить во что-то маловероятное.
– Но он же послал нас в Петербург за пророком, – парировала Виктория. – У нас все действия рассчитаны именно на восемнадцатый год. К тому же столетие Октябрьской революции через полгода, оппозиция будет бунтовать. Она только этой даты и ждут, а власти проводить выборы в этом году не станут.
– И ещё открытие капсулы времени, – добавил Муравьёв.
– Ты думаешь, там написано о том, что мы ищем? – не на шутку разволновалась Виктория. Её вопрос заглушила диктор, объявляющая прибытие их поезда.
– Всё сводится к одному, Тори – «ищите, и обрящете». Николай Орлов же не случайно тебя сагитировал в таком юном возрасте? – напоследок спросил Муравьёв, поднимаясь с лавки, оставив Викторию в ступоре.
– О чём ты говоришь? Николай… заметил меня, поэтому и сагитировал! – истерично бросила та вслед, вскакивая с лавки. – Возраст сейчас не имеет никакого значения.
– Пойдём, Моисей, не дадим этой юной диктаторше сместить на себе весь гнев, – подмигнул Муравьёв Мише, ловко ухватив его под руку, быстрым шагом направился вслед за нужным вагоном.
– Стойте, евреи! У меня билеты! – крикнула им, отставая, Виктория, умело держа равновесие с помощью футляра и чемодана и не давая себе поскользнуться на каблуках.
–А вот, антисемитизма, дорогая моя, не нужно, – в ответ кинул ей Муравьёв.
– Лучше бы помог, у самого ничего нет!
– А ты зачем столько набирала? – Муравьёв отпустил Мишку и повернул обратно, дабы взять у Виктории её чемодан. – И билеты тоже…
Посадка прошла более чем обычно, описывать её подробно смысла не имеет: прошли проверку билетов, нашли своё купе, погрузили сумки. Как позже оказалось, путешествуют в одном купе они не одни, заметили это, правда, наши знакомые не сразу.
– Грехорий, встань с полки, пожалуйста.
Виктория склонилась над Гришкой, который упрямо сидел, скрестив и руки и ноги на нижней полке с левой стороны.
– Повторяю, – пародируя голос диктора на вокзале, проговорил Муравьёв. – Лицам, не достигшим двадцати лет, нельзя было брать вещей, больше чем влезает внутрь полки. Вверху меня укачивает.
– Ты мне предлагаешь переложить на параллельную полку?
– Нехай, – расслаблено ответил Муравьёв, за что Виктория позволила себе навесить ему подзатыльник.
– Какой «нехай»? Не видишь, что там лежат чьи-то вещи?
Муравьёв приподнялся, чтобы получше посмотреть, не лжёт ли его товарищ. Виктории лишь оставалось бросить футляр на свою верхнюю полку.
– И вон – пакеты с едой лежат, – указала на белый столик девушка. И действительно, чего там только не было: румяная картошечка в мундире, свежая жаренная на гриле курочка, отдельный пакетик с солью, пятилитровая баклажка с водой, крабовый салат в пластиковом контейнере и большой, размером с добрый кулак, шматок сала.
– Я думал, это нам, – удивился Муравьёв, почёсывая затылок.
– У нас не первый класс, чтобы нам курицу с картошкой подавали, – ответила Виктория, садясь напротив на свободное сидение. В эту же минуту в купе буквально ворвался круглолицый мужчина, в белой нарядной рубахе с воротом. Во всём он вызывал ассоциацию с колобком: румяное лицо, украшенное широкой до ушей улыбку во все зубы. Не смотря на всю его приветливость, он с первого взгляда оттолкнул от себя социал-демократов.
– О, гарно! А ось и гости подсели! – звучно гаркнул он, плюхаясь рядом с Викторией. Будучи интеллигентной девушкой, она сделала попытку отсесть рядом с Муравьёвым, но мужик [мужчиной его просто язык назвать не поворачивается] резко остановил её, одёрнув за руку. – Да сидите, дивчина! От Москва какая, и ведь раз проездом едешь, грех не выйти на остановке! А вы отсюда будете, москвичи?
Григорий и Виктория одновременно кивнули. Михаил уже расположился на верхней полке, забрав с рук Виктории всё о 25-ом и 26-ом числе. Он всё прекрасно слышал, но «колобок» его не заметил, продолжал делиться бурными впечатлениями.
– А я с Донецка. Анатолий Бурмыло. Как буро и мыло – поняли?! – украинец в одиночку залился горластым смехом, Виктория продолжала скромно сидеть с недоумённым лицом, а Муравьёв хихикнул пару раз вслед. – Два дня уже в пути. А вы, молодёжь, куда путь держите?
– В Петербург, – неудобно запинаясь, ответила Виктория – фамильярности она не терпела, но это был закон любого поезда дальнего следования, по-другому с соседями по купе просто невозможно общаться.
– Так и я туда же! Значит, вместе будем путешествовать! – последняя фраза Бурмыло ох как смутила Викторию, которая изо всех сил старалась подавлять все буржуйские качества, а что – обыкновенный пролетарий, и что же он ей так не нравится. – Ох, чувства переполняют от одного только названия, а? Санкт-Петербург – в честь Петра! Целая эпоха рода Романовых, они – то так город и основали… Сальца хотите?
– Ни, – отказался Муравьёв. – Таки не кошерно по воскресеньям сало кушать.
– Як хочите, хлопец, – мужик пожал плечами. – Я так сам не мог поехать, мне дети ко дню рождения собрали. Я большой поклонник истории, я так давно хотел там побывать – там же ж каждая улица – уже история! Петры, Елизаветы, многочисленные князья и графы. Не чаю, когда увижу дом графа Орлова, так ведь ж он являлся фаворитом Екатерины. Эрмитаж, Царское село, в Царскосельском лицее сам Пушкин учился – во как! Его, лицей-то есть, слышал по приказу самого императора! Какое время было, как же тогда жили – широко, роскошно, времена аристократов такие интересные и вдохновенные. А ведь многое до нас и не дошло, ребята, да… Скольки зданий порушили, якие храмы, проклятые большевики.
– И правда, чего им помешали? – спросил Муравьёв больше у Виктории, нежели у мужика, его глаза игриво заблестели – он готов был к назревающему конфликту. Но Виктория никак не отреагировала, она молча отвернулась к окошку.
– Вот-вот! А я скажу – завидовали они царям! Власти им хотелось, живот крутило, спокойно им жить не давало, атеисты. Не атеистами они были, а дьяволу служили, особенно их главарь – Ленин. Немецким шпионом был – да! И ведь так хорошо жил народ, а он окрутил всех подчистую! И сверг Ленин царя в семнадцатом году – голод устроил…
– Но Ленин же не свергал царя, – вдруг донеслось откуда-то сверху. Мужик подавился салом и трусливо покосился на потолок. Миша высунул голову. Украинец, увидев столь юного молодого человека, стал брюзжать слюной от смеха.
– Юноша, не встревайте, не знаете историю – не лезьте вообще! С умными людьми, между прочим, разговариваю. Так вот, Ленин сверг Николая Второго – последнего русского царя…
– Ленин не свергал Николая Второго, – упорно возражал Миша. – Николай Второй отрёкся от престола во время Февральской революции, в пользу своего брата Михаила, по факту – последним русским царём был он, хоть и не состоявшимся.
– Не препирайтесь со старшими! Я на протяжении десяти лет занимаюсь историей, вот так вот. Но сам факт – Ленин заставил отречься Николая…
– Нет, – кивнул головой Миша. – Ленин к отречению Николая имеет такое же отношение, как я к вашему салу. Тогда он был за границей, а за Февральскую революцию отвечали князь Львов и Александр Керенский, которые и возглавили «Временное правительство».
Эти слова заставили Бурмыло залиться краской, он прочистил горло, почесал голову, но сдаваться сопляку он не хотел, погрозил пальцем и продолжил.
– Но ты–то не будешь отрицать, что Октябрьскую революцию вершил Ленин?
– Буду, – ответил Миша, не шелохнувшись.
Да что б тебя, дурачок! – ударил по коленке мужик, разливаясь по купе смехом. Муравьёв насторожился, а вот Виктория всё это время не произнесла ни слова – она обернулась, неотрывно, широко распахнув глаза, посмотрела на Михаила. – Ну, молодёжь, ничего не знает! Историю своей страны не знать – как так можно! Ленин – немецкий шпион, в октябре устроил самую кровавую революцию, настроив против власти народ. Все его «товарищи» были зеканами и сумасшедшими, людей четвертовали, кто протестовал, затыкал им рот. Сколько крови пролилось, одному Богу известно! Он же атеистом был, поприказал уничтожить все церкви и всё, что упоминает христианство, а потом он царскую семью расстрелял…
– А как же Лев Троцкий?
– Троцкий? – переспросил украинец. – А, был там один, на побегушках у Ленина, только болтать целые дни и мог, а толку от него – никакого. Хвастун и высокомерец, даже поговорка есть: «Болтаешь, как Троцкий». Он вообще отношения к революции не имеет, он в гражданскую войну делов понаделал…Самая страшная ошибка в истории.
Годы, которые бы следовало вырезать из прошлого бедной страны...
Петроград. Смольный. Ночь с 24 на 25 октября 1917 г.
В маленькой комнатушке у плохо освещённого стола на пол сброшены пальто. В комнату всё время стучат – сообщают об очередных успехах восстания. Среди присутствующих – Ленин, Троцкий, Зиновьев, Каменев и Сталин. Как и обещал Ильич: спать было некогда, актуальный вопрос, несмотря на всеобщую усталость, обсуждался с интересом. Он касался распределения мест в будущем составе советского правительства, проще говоря – делёжка власти. Для каждого оппозиционера именно этот вопрос оставляет сладкое медовое послевкусие – наивность и мечты постепенно становятся реальностью. Правда, интересовало обсуждение с таким бурным рвением далеко не каждого, как Ленина или Троцкого. Не спали большевики уже не первую ночь, глаза слипались сами собой, совсем не от скуки – я повторюсь, а от усталости. Пришлось сегодня [вернее вчера, ведь уже наступило 25-е число] побегать и поволноваться Кобе. С формальных и не очень то приятных совещаний ко Второму Съезду Советов, он стремглав отправился на конспиративную квартиру Ленина. Представьте же его удивление, когда сообщают, что Ильича в квартире, в которой он обязан был находиться всё время восстания – нет. Сразу в голову приходят два исхода: первый – его схватили юнкера и второй – Ленин самовольно сбежал в жерло вулкана, то бишь в Смольный. Первый вариант отметался сразу: если бы это было действительно так, то открыла бы ему не хозяйка квартиры – а офицеры, которые логично дождались бы связного и вырвали бы у него информацию, для предотвращения восстания. Кобе ничего не оставалось, как бежать следом за своим «подопечным». Уже глубоким вечером он явился в Смольный, не без волнения, а вдруг Ильича поймали по дороге или того хуже – уже расстреляли. Не разглядев Ленина в вестибюле [спрашивать у кого-либо смысла не было – не стоило будоражить народ ложными вопросами], Коба уже почти отчаялся, как вдруг.
– Иосиф Виссарионович! – окликнул его кто-то позади. Коба обернулся, переполненный надеждой, но тут же сердце вновь кольнуло шипами разочарования.
– А, Вячеслав, это вы, – с досадой проговорил Коба. Перед ним стоял светлый молодой человек [блондин, светло-русый] невысокого роста, двадцати семи лет, в очень приличном тёмно-сером костюме и галстуке. Внешности он был типично славянской: лицо на вид добродушное, открытое, кругловатое, на носу, покрытого веснушками, [нос казался достаточно крупным, в народе говорят: нос картошкой] едва держались очки, сквозь которые блестели голубые глаза. Усы типичные, типичная короткая прическа не выделяли человека из многочисленных масс, никакой экстравагантности в нём не было, но зато была серьёзность и солидность, как у селезня, что не могло не вызвать симпатии и даже некую недооценность. Но человек не обижался: он был молод, терпелив, ждал того заветного часа, когда его заметят наверху и по достоинству вознаградят за труд и усердие. Чем-то он напоминал Кобе себя самого когда-то, поэтому Вячеславу он делал иногда какие-то замечания или советы между делом, но серьёзно пока не воспринимал – рановато ещё. А тот и доволен, чего ещё для счастья нужно молодому революционеру. – Я же просил вас так меня не называть, буржуазная официальность совсем не делает наш диалог легче. Просто: товарищ Сталин.
– Хорошо, – кивнул Вячеслав. – Товарищ Сталин, вы товарища Ленина ищите? Он буквально полчаса назад сюда прибыл, загримированный. Они с Троцким и с другими товарищами в крайней левой комнате на первом этаже.
Все вопросы Кобы исчезли мгновенно – вот что значит дать исчерпывающий ответ. Все бы так отчитывались, цены бы не было работничкам. Бросив не на долгое прощание благодарность, Коба направился в ту самую крайнюю левую комнату, где в данный момент и разворачивалось событие.
– Как же нам назвать членов нашего революционного правительства? – поинтересовался Ленин у товарищей. – Только не министрами: это гнусное, истрёпанное название, тошнит меня от этого слова.
– Можно бы – комиссарами, – вдруг предложил Троцкий, с интонацией, словно он проходил мимо.
– Уф, – фыркнул Зиновьев. – Достал со своими американскими устоями.
– Мда, – Троцкий снисходительно кинул взгляд на Григория. – Только теперь слишком много обычных комиссаров. Может быть, верховные комиссары?.. Нет, «верховные» звучит плохо, по-капиталистичному. Нельзя ли «народные»?
– Народные комиссары? – переспросил Ильич, задумавшись. – Что ж, это, пожалуй, подойдет. А правительство в целом?
– Эм… Совет Народных Комиссаров?
– Совет Народных Комиссаров!– подхватил Ленин.– Это превосходно: пахнет революцией!
– А сокращённо Совнарком, – добавил напоследок довольный собой Троцкий. Он не заметил, что на мгновение Ленин омрачился. Коба это увидел: неужели Ильич ничем не ответит наглому выскочке?
–Хорошо, давайте непосредственно к составу, – как ни в чём не бывало, продолжил Ленин. – Предлагаю на место председателя Совнаркома достопочтенного организатора переворота – Льва Троцкого.
Троцкий с минуту сидел молча, а потом энергично покачал головой в знак отрицания.
– Нет, я не могу! – кичливо ответил он. – Я отказываюсь!
– Это ещё почему?! – возмутился Ленин. – Вам предлагают стать верховным, извиняюсь, главным народным комиссаром России! А ВЫ ОТКАЗЫВАЕТЕСЬ?!
– Я отказываюсь, потому что… я еврей.
– А это тут причём? – недоумевал Ленин. – Что вы мне тут Ваньку валяете? Мы, к вашему сведению, не правая, а левая партия!
– Стоит ли... давать в руки врагам такое дополнительное оружие, как моё еврейство?
– У нас международная революция, – какое значение могут иметь такие пустяки?
– Революция-то великая, но и дураков осталось немало, – пояснил Троцкий. – Антисемитизм в России по-прежнему актуален, я с этим ничего не могу сейчас сделать. Дураки не будут молчать, если главным в стране будет еврей.
– Я поддерживаю Льва, – заступился за Троцкого Свердлов. – Не дай вам быть евреем и испытывать всё то, что испытываем мы.
– Ну… и логика у вас! Хорошо, я сам займу этот пост, – нехотя согласился Ленин. [А нехотя ли? Ленин был далеко не дурак, и вопрос о председателе Совнаркома Троцкому он задал нарочно, тем самым провоцируя его на отказ]. – Вопрос с местом для Льва Давыдовича всё ещё открыт. Кем бы вы сами хотели бы быть?
– Я вообще не хочу работать в Совнаркоме! – ответил он, скрестив руки на груди.
– Вот тебе раз! Нет, больше у вас не пройдёт! Выбирайте из предложенных должностей в наркомате. Давайте, комиссаром внутренних дел?
– М… вряд ли. Есть ещё для меня какая-нибудь альтернатива?
Ленин выдохнул. Никогда в истории таких случаев не было.
– Товарищ Рыков, может быть, вы будете комиссаром внутренних дел?
– Пожалуй, буду, – согласился Рыков.
– А для вас, товарищ Троцкий, остался последний вариант – комиссар иностранных дел. Вы жили долгое время за границей, владеете языками. Вот и решайтесь – либо это, либо ничего.
– Хорошо, – печально проговорил Лев. Не о том он мечтал все эти годы, но для начала, как он считал – самый приличный вариант. – Наркоминдел, так наркоминдел.
– Товарищ Луначарский, золотой наш человек, – обратился Ленин к Анатолию Васильевичу. – Вы говорили, что неравнодушны к искусству и некоторым гуманитарным наукам. Будете наркомом просвещения? Наркомпрос?
Луначарский коротко кивнул – ему понравилась его будущая должность.
– Товарищ Сталин, и вас мы не забыли. Вопрос по национальностям, а?
Кобе было всё равно, но если его выделил сам Ильич, то сомневаться и ломаться, как Троцкий, он не стал.
– С радостью, Владимир Ильич, – с улыбкой ответил Коба. Троцкому это всё не понравилось, и он решил – пора парировать.
– А как будет сокращённо народный комиссар по национальностям? – спросил он у присутствующих. Все одновременно поняли, к чему ведёт, но ни у кого не хватало смелости произнести сокращение вслух.
– Наркомнац, ну… что тут такого? – откликнулся Зиновьев, и как только он сказал – тут же повалился на бок от безудержного смеха. Следом за ним «рухнули» ещё несколько человек.
– Не заносите этот инцидент в протокол, пожалуйста, – попросил Ильич, едва сдерживая смех. – Это несерьёзно, Лев Давидович!
– Такое сокращение, – пожал плечами Лев, – не в обиду товарищу Сталину.
– Да, ничего, ничего, – спокойно ответил Коба. – Я тоже люблю посмеяться, особенно, когда из головы собеседника что-то железное торчит.
Комната смолкла. Дабы разрядить обстановку, Ленин быстренько раздал оставшиеся места и свернул совещание, сославшись на то, что от недосыпания и усталости новоиспеченные комиссары начали творить черти что.
– Напоследочек, – Ильич развернул карту Петрограда, масштаб которой занимал практически всю поверхность стола. -Лев Давидович, ознакомьте партию с вашим планом на переворот.
– Итак, – Троцкий склонился над картой, указывая главные места на ней. – Наш главный штаб – Смольный, запасные – в Петропавловской крепости и на «Авроре», она сейчас находится у Николаевского моста около Зимнего. Партия делится на две группы – первая контролирует действия восставших, а именно, основные захваченные пункты – почта, телеграф, вокзал, электростанции, желдороги. Главная цель – перерезать связь и ограничить Керенскому проходы.
По плану, в 10 утра повстанцы должны брать Зимний, после сигнала! Вторая группа – готовится ко Второму Съезду Советов, то есть здесь, отстаивает интересы партии. Также в 10 утра выпускаем воззвание «К гражданам России», что Временное правительство – низложено. В 22:40 открывается Второй Съезд – до этого времени мы должны захватить важные пункты города. Далее – по ходу действий, во всём советоваться с ВРК! Всё понятно, товарищи?
Большевики уверенно кивнули. Начинать операцию «Второй Съезд Советов» им предстояло с утра. Опаснее всего было той группе, которая сегодня ночью отвоёвывали главные городские пункты связи. Лучшее время для нападения – ночь, служащие спросонья просто не понимали, что их захватывают, а юнкера предпочитали отступать и складывать оружия. Почти все бои проходили бескровно, и здания одним за другим переходили из рук Керенского в руки большевиков.
– Всё, товарищи. Тут, пожалуй, и останемся, – провозгласил Ленин. – Отдыхайте.
– Отдыхать? Как можно… в такой момент спать? – устало зевнул Троцкий. – Нужно рассчитать время речей каждого выступающего и вероятность отрицания смещения Временного правительства всех членов партий, составить речь на такой случай… Без импровизаций…
– Он спит, – вынес вердикт Каменев.
– Ненадолго, через 4 часа придётся его будить. Это не сон, да и вам тоже стоило бы, потому что никто не исключал варианта, что мы не доживём до завтрашней ночи, – ответил Ленин.
– А где?
– Да прямо на полу, – Ильич указал на сброшенные пальто. – Вы же пролетариат, а не буржуи, товарищи.
Большевики переглянулись: что-либо возразить означало признаться в буржуйстве, да и сил на перепалки и дебаты не оставалось. А у Кобы и в мыслях не было возражать, в детстве часто ему приходилось ночевать на холодном деревянному полу. Спать ему, в отличие от других не хотелось – слишком ответственным был грядущий день. Только дураку могло быть не понятно, что большинство партий на Втором съезде не поддержат их, а когда они узнают, что власть будет принадлежать самой немногочисленной партии в недалёком прошлом – их реакция будет ещё более опасной. Но это уже проблемы Ленина и Троцкого…
Петроград. Окружённый Зимний дворец. Утро 25 октября 1917 г.
Светало. Всего на несколько минут рассвет сопровождался холодным светом осеннего солнца, но, увы, – тут же скрылось за серыми тучами. Министр Александр Керенский не спал всю ночь: он сидел за столом и неотрывно смотрел на бумаги, лежащие перед ним. Под красными, опухшими от изнеможения глазами образовались тёмные круги, но министр упрямо продолжал следить, словно из этих оповещений и докладов вылетит что-то ужасное и сверхъестественное, буквы и строчки сплетутся воедино и чёрная субстанция поглотит его душу до скончания веков. А ведь он знал, на что способны большевики, но ничего для ликвидации угрозы не предпринял. Но сдаваться – это было не в его стиле.
– Александр Фёдорович, – глухо окрикнул его кто-то. Керенский впал в полудрёму, от этого и все звуки казались ему, словно под водой. Он, не сводя глаз с бумаг, чуть повернул голову.
– Ещё один доклад о положении, генерал? – спросил он вошедшего.
– Матросы заняли Государственный банк, – неутешительно ответил он, кладя ещё одну бумагу перед Керенским. Казалось, что сейчас у него произойдёт нервный срыв, но Александр Фёдорович держал себя в руках.
– Наши отряды юнкеров продолжают отступать?
– Неизвестно, скорее всего, что да. Мы отрезаны от всех событий, более полную картину восстания я дать не могу, – ответил генерал.
– Я ожидал иного от Ленина, я считал, что снова они будут проводить вооружённые демонстрации и митинги, как четыре месяца назад, но я совершил роковую ошибку. Церемонится с нами они не стали. Организатор восстания у них новый, серьёзно подошёл к этому вопросу. Но одного я не могу понять: как наши юнкера, специально обученные сухопутному бою, отступают перед совершенными неумехами, как большевистские рабочие?
Керенский замолчал. В эту же самую минуту неожиданно в кабинете погас свет. Генерала передёрнуло, а вот Керенский, похоже, ждал подобного. В тусклой комнате были видны нездоровые красные от лопнувших капилляров белки глаз министра.
– Что это? – спросил Керенский у генерала.
– Электричество отключили, – шёпотом ответил генерал.
– Сначала телефон, теперь свет! – озлобленно воскликнул Керенский, уже не выдержав тонну нависшего напряжения. –Чтобы там у них не происходило, дела большевиков идут в гору. Эвакуировали экспонаты Эрмитажа, как я велел?
– Это точно.
– Вы приказали развести мосты? Вооружили караулы?
– Так точно, мосты разведены, но ВРК заняли и сводят некоторые из них. Можете сами посмотреть, – и генерал указал на окно. В нём было, несмотря на утренний туман, хорошо видно, как некоторые мосты уже сведены воедино. Керенский посмотрел на единственный светлый уголок, освещаемый серым отблеском неба, и безутешно выдохнул.
– Как бы мы не пытались развести или раздробить их, они соединяются снова вместе, и как один наносят по нам удары. Вот в чём их сила, их не волнуют поражение России в мировой войне. Они не думают о стране, а думают лишь о захвате власти в такое тяжёлое время… И некоторые ещё утверждают, что они не шпионы.
– Они выступают за диктатуру мирового пролетариата.
– А чем пролетариат не доволен? Мы для них царя свергли, что им ещё нужно? – огрызнулся Керенский. – Что голод – так война идёт, почему они не хотят этого понять? Почему они от нас отреклись?
– Они люди непросвещённые, они вряд ли когда-нибудь это поймут. Ленин и Троцкий обещают им землю, фабрики…
– Россию они погубят, – пробубнил Керенский. – Это изначально их цель – разрушение страны, разрушение капитализма. А что из этого выйдет – неизвестно. Если говорить объективно: это либо самая роковая ошибка в истории России, либо наоборот. Я однозначно склоняюсь к первой версии, и я не намерен сидеть, сложа руки, и ждать, пока матросы вломятся сюда и будут арестовывать нас!
Керенский выскочил из-за стола и кинулся к вешалке.
– Что вы намереваетесь делать? Бежать? Просить помощи у ордена?
– У Ленина козырь в рукаве и этот самый козырь – организатор переворота против нас, а не против ордена! – возразил Керенский, одевая шинель. – Я еду на фронт за подкреплением.
– Зимний окружён, – отвечал генерал, подозрительно наблюдая за министром [А ведь капитулирует, точно капитулирует!]. – Вам просто не дадут проехать.
– Уеду, право слово, хоть на американском автомобиле. Дворец готов к сопротивлению, пока не заняли Зимний, они власть не возьмут! – бросил напоследок Керенский, но вдруг остановился и тихо спросил. – Хм, большевики до сих пор не начали активную атаку, а это странно. Интересно, чего они ждут?
Петроград. Актовый зал Смольного. Экстренное заседание Петроградского совета. 25 октября 1917 г. 14 часов 35 минут.
Два ряда белых массивных колонн, освещённых хрустальными люстрами, стол президиума по помосте, на фоне пустой золотой рамы, откуда выдран портрет императора… Весь зал был наполнен большевиками–пролетариатами, все, без исключения: от мала до велика.
– Товарищи, это победа! – объявил Ленин ко «второстепенным» организаторам переворота, пока до начала заседания оставалось свободные пять минут. – За нами теперь остаётся формальный Съезд Советов, дабы уведомить фракции в этом факте.
– Подождите пока, рано праздновать, – возразил Свердлов. – Временное правительство ещё не арестовано. – Они до сих пор находятся в Зимнем, чей захват откладывается, за него отвечает товарищ Подвойский.
– Как это понимать?! Товарищ Подвойский, почему откладывается захват Зимнего? – разгневанно крикнул Ильич.
– Керенский уехал за подкреплением, а повстанцам оказано сопротивление.
– Какое к чёрту сопротивление?! Оставшиеся войска дезертировали, остался лишь женский батальон. Хотите сказать, что восставшие не могут баб одолеть?!
– Товарищ Ленин…
– Вы мне клялись, что Зимний будет взят уже к утру, уже практически вечер, а даже сигнал к его штурму не был дан. Второй Съезд советов вот-вот откроется, ультиматум Временному правительству выдвинут, весь город – наш, а здание взять не можем?! Я вас расстреляю!
– Владимир Ильич, сопротивление юнкеров не ослабевает, мы ждём, как только все сложат оружия, товарищ Троцкий настаивал на бескровном перевороте, – оправдывался Подвойский, указав на Льва.
– А вы могли предположить, что юнкера не сдадутся? М? – спросил Ильич. – Что они будут защищать даже низложенное правительство?
– Сигнал к штурму Зимнего дворца отложен на вечер, – в дело вмешался Троцкий, так как он был единственным, кого слушал Ленин. Он был в элегантном чёрном костюме, как для бала, поверх была наброшена солдатская шинель. – Переворот обязан пройти бескровно, как доказательство того, что мы не звери, домогавшиеся до власти, а люди, которые сражаются за свои права!
Эти слова подействовали на Ильича, он успокоился, а затем сказал:
– Хорошо, но если вечером не будет дан сигнал к штурму Зимнего, то мы можем смело считать, что проиграли. Если не будет взят Зимний, то фракции Второго съезда не признают нашу силу и доминирование среди них, особенно меньшевики: либо они с эсерами поделят власть между собой, либо вернут её Керенскому. Возможно следовало бы одному из нас проконтролировать ход штурма или просто осведомиться, что сигнал будет дан в срок.
– Я готов, Владимир Ильич, – вызвался бесстрашный Дзержинский. Прочие члены ВРК облегчённо вздохнули.
– Товарищ Дзержинский, активист вы наш, нисколько не сомневался, – улыбнулся Ильич. – Товарищи, взяли бы пример с Феликса Эдмундовича, вечно подталкивать их нужно, не хотят быть героями.
– Товарищ Дзержинский был там и видел крейсер собственными глазами, – защитился за всех и за себя, в том числе Каменев.
