Текст книги "SEGUI IL TUO CUORE (ЛП)"

Автор книги: Bay24

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 50 страниц)

Хоть в её глазах и проглядывало беспокойство, Курт прекрасно это видел. Но она была искренне рада за них.

Когда Блейн отошёл в ванную, и они остались одни, женщина обратилась к Курту:

– Береги его. Не позволяй ему больше причинять себе боль, Курт.

И Курт, конечно, сразу понял, что она имела в виду, и учитывая, что это было именно то, чего он сам хотел избежать, обещал, что всегда будет о нём заботиться.

Курт сам считал, что – сознательно или нет – он причинил Блейну столько боли, что хватило бы на две жизни. Теперь он мог дать ему только любовь.

Хоть Блейн и был сильным, а с ним рядом становился ещё сильнее, при этом он был ещё и чрезвычайно хрупким.

Однако, Курт не удивился, когда в конце ужина Блейн попросил мать предупредить отца, что на следующий день они придут повидаться с ним. Он знал, что Блейн найдёт мужество внутри себя, чтобы сделать то, что необходимо, рано или поздно.

Чтобы попрощаться с прошлым, сначала нужно подвести итоги и рассчитаться с тем, что оставляешь позади; нужно попытаться простить, где это возможно, и понять тех, кто тебя ранил.

Не всегда это можно сделать.

И не факт, что это правильно.

Но нужно попытаться, если хочешь быть по-настоящему свободным.

Тюрьма Лаймы была смехотворно маленькой.

Это было первым, что пришло на ум Блейну, когда они с Куртом вошли в тесный душный зал для встреч с заключёнными.

Там стояли только три стула, один из которых был уже занят тучной женщиной, сидевшей напротив тощего паренька.

На грязном стекле, отделявшем заключённых от посетителей, отчётливо виднелись отпечатки пальцев.

Не то чтобы всё это имело значение, но мозг Блейна не мог в данный момент думать ни о чём другом.

Предыдущей ночью, лёжа рядом с Куртом, он не мог заснуть и думал о том, что они хотели сказать и о чём спросить Марка Андерсона.

Тогда у него в голове сложилась довольно длинная речь и целый поток вопросов.

Вопросов, которые, в конечном счёте, сводились к одному.

Почему?

Почему я? Почему Курт?

Почему?

Блейн нервничал как никогда в жизни.

Уже восемь лет он не видел своего отца.

Восемь лет не говорил с ним.

И даже не спрашивал о нём у матери.

И теперь, вот он, сидит на этом страшно неудобном стуле в комнате переговоров, в то время как Курт стоит позади него, заметно дрожа от волнения, и пытается понять, что испытывает.

Что он испытывает по отношению к этому человеку.

Что он испытывает по отношению к этой ситуации.

Что он испытывает вообще.

Потому что сейчас он чувствовал себя опустошённым и холодным, как кусок льда.

Но он знал, вскоре внутри него вспыхнет пламя, способное спалить его дотла.

И он не хотел, чтобы Курт пострадал.

Когда ненависть выплеснется наружу, он не хотел, чтобы ему снова пришлось расплачиваться.

Первое, что Курт увидел за небольшим стеклянным окошком в металлической двери, отделяющей это помещение от блоков камер, была огромная масса чёрных вьющихся волос. Точно таких же, как у Блейна, когда он не пользовался гелем. Когда дверь открылась, и охранник отступил в сторону, он смог, наконец, увидеть Марка Андерсона. «Сейчас он не кажется таким уж устрашающим», – невольно подумалось Курту.

И это было правдой.

Марк Андерсон всегда был человеком определённого класса, и холодность его манеры поведения пугала Курта. Мужчина с холодными зелёными глазами, мощный и возвышающийся над окружающими.

Теперь он казался лишь... маленьким усталым человечком.

Похудевший, растрёпанный, неухоженный, с трёхдневной щетиной и отросшими волосами, которые давно не видели парикмахера. Он выглядел постаревшим и измождённым.

Только глаза его оставались холодными, и когда их пристальный взгляд остановился на Блейне, холод пробежал по спине Курта.

«Монстр всё тот же. Это я стал другим», – думал тем временем Блейн, глядя как его отец подошёл и сел перед ним.

Он и глазом не моргнул, когда охранник снял с него наручники, и с того момента как вошёл, не обратил на Курта ни единого взгляда. Он смотрел только на него. И Блейн смотрел на него в ответ.

Пытаясь… стараясь изо всех сил не опускать взгляд.

Он не сделал бы этого. Не в этот раз.

Это был всё тот же монстр, что разрушил его юность.

Но он сам не был больше тем испуганным мальчиком.

Курт встал позади Блейна и положил свои тёплые ладони на его плечи, стараясь передать ему силу и мужество.

Прошлой ночью Блейн настоял на том, что он будет говорить с отцом. И задавать вопросы.

Разумеется, Курт возражал. Но Блейн был непреклонен.

Прежде чем стать их палачом, этот человек был его отцом. Самым страшным кошмаром его отрочества. Чудовищем, отнявшим у него всё.

Блейну было что сказать и спросить. Чтобы идти вперёд, Блейн должен был высказать ему некоторые вещи.

Курт, в конце концов, согласился, потому что знал, что это было правдой. И потом, он был бы там на этот раз. Был бы рядом с ним.

Вдруг он взял руку Блейна и крепко сжал, прямо там, перед Марком Андерсоном. Чтобы ему сразу было ясно – несмотря ни на что, это всё ещё были… они.

Неделимое целое.

Вопреки всему.

Вопреки ему.

Блейн первым взял переговорную трубку, потому что хотел каким-то образом прервать это тяжёлое молчание и этот поединок взглядов между ним и его отцом.

Он был горд тем, что ни на секунду не заколебался, но они пришли сюда не для того, чтобы подвергнуть ещё большим испытаниям его или Курта, но чтобы получить ответы.

Движение руки Курта, что коснулась его ладони, даря тепло и неописуемую силу, привлекло внимание его отца, заставляя, наконец, обратить взгляд и на Курта.

В нём не было ни ненависти, ни интереса. Только холодный расчёт.

Блейну хотелось закричать: «Посмотри на наши руки, видишь? Они соединены. Несмотря на всё, что ты сделал, в конце концов, мне удалось снова соединить эти руки!»

Но он этого не сделал.

Ещё не настало время для этого.

И, в любом случае, он сомневался, что отец смог бы понять глубокий смысл этого простого жеста.

Затем его отец тоже взял трубку на своей стороне.

И это было странно.

Все те чувства, что Блейну казалось, он должен был испытать… их не было.

Не было страха.

Не было боли.

Только гнев.

Теперь было только желание узнать.

– Спасибо, что пришли, – были первые слова Марка, произнесённые низким и хриплым голосом. Должно быть, он неважно себя чувствовал в те дни. Не то чтобы Блейна это заботило. Это было простое наблюдение. – Джули сказала мне, что вы снова пара. Я рад.

– В самом деле? – не удержался Блейн спросить с иронией.

– Да, то есть... я часто спрашиваю её о вас, и она рассказала мне всё. О потере памяти Курта и о её возвращении. И если вы сейчас счастливы, думаю, это хорошо, – ответил мужчина с неловкостью. Затем добавил более уверенным тоном: – Честно говоря, я бы и полпенни не поставил на вас, когда вам было по семнадцать. Я никогда не верил, что ваши отношения могли продлиться. Но, вот они вы, после... всего, – споткнулся он немного на последнем слове, – так что, возможно, я недооценивал ваши чувства. Или, может, сейчас вы лишь тень того, чем были, и через несколько месяцев каждый снова пойдёт своим путём. Поодиночке. Меня это не интересует, честно говоря. Если я попросил вас прийти сюда, то только по одной причине.

– А именно? – спросил Блейн, чувствуя, как гнев поднимается в нём всё больше.

Когда Марк снова посмотрел пристально ему прямо в глаза, Блейн почувствовал, что почва уходит у него из-под ног. На мгновение, только на одно мгновение, в этих глазах он увидел ненависть. Ненависть в чистом виде. Ту же самую, что сопровождала его почти всю юность. Ту, которой он никогда не понимал.

Почему? Задался он снова вопросом.

– Я хочу извиниться перед вами, Блейн, – были слова, которыми Марк Андерсон потряс его. Позади него Курт тихонько всхлипнул и усилил хватку на его плечах. Без трубки он не мог слышать всё в деталях, как Блейн, но в этом месте было тихо, так что многое доносилось и до его ушей. В различных воображаемых сценариях этой встречи, никогда, ни единого раза, они не представляли, что могли получить извинения от этого человека. Не настолько прямые, по крайней мере. – Я хочу попросить у вас прощения за то, что счёл себя вправе относиться к вам как к вещам. За то, что решил, будто деньги могли бы купить молчание Курта после той ночи. За то, что радовался возможности окончательно отдалить его от тебя. За то, что не сказал тому слизняку, Джонсу, в первый же вечер, когда он его увидел и начал говорить о нём как о куске мяса, что он не шлюха, которую я могу ему продать, а парень моего сына. Я хочу извиниться за то, что отнял у вас юность, ради извращённой забавы. Я хочу извиниться за каждый удар, за всё насилие, за всю боль, что была причинена вам в ту ночь. Но больше всего я хотел бы извиниться за то, что не понимал. Что отнял его у тебя, Блейн. За то, что думал, что в тот вечер он должен был быть единственным, кто пострадает. И я хочу, чтобы ты простил меня за то, что я не был лучшим отцом, лучшим человеком, которому никогда и в голову бы не пришло сделать что-то подобное. Я не ожидаю, что ты или он примете эти извинения, но я должен был принести их. Даже если они ничто. Если их недостаточно. Я был вам их... должен.

Должен.

«Ещё как, блять, должен!» – подумал Блейн.

Должен, за каждый год боли, проведённый вдали от Курта.

Должен, за всё то время, что понадобилось Блейну, чтобы позволить другому мужчине касаться его и, следовательно, любить то, кем он был, после той травмы.

Должен, за все зашитые раны на теле и те, которые навсегда останутся открытыми и кровоточащими на его душе и в сердце.

Должен Курту.

Должен ему.

Должен. Но он ждал слишком, слишком много времени.

Блейн распрямил плечи, прежде чем спросить то, что действительно хотел знать.

– Почему?

– Потому что это было весело. Хотел бы я сказать тебе, что за этим стоит больше, но это не так. У меня не было никаких подростковых травм. Никакой нехватки родительской любви. Просто это было нечто, что я мог делать. То, что давало мне больше власти и больше денег. И мне этого было достаточно. Или, по крайней мере, до того момента, когда это коснулось тебя. Я мог собственноручно избивать тебя до полусмерти за то, кем ты был, но только когда это сделали другие, я понял всю тяжесть моих действий. Это оправдывает меня? Нет, конечно, нет. И я не хочу, чтобы ты это делал. Я просто хотел принести вам извинения. Я не жду, что вы их примете, или что. Я просто... да, приношу вам мои извинения.

– И всё? Ты приносишь свои извинения, и после можешь спокойно продолжать жить, и тебе даже неважно, что нам с твоих извинений? – со злостью выпалил Блейн. – Девять лет, проведённых в аду, вся юность, прошедшая среди унижений и боли, благодаря тебе, и всё, что я получаю, извинения… абсолютно недостаточные и холодные, и ни в малейшей степени не прочувствованные? Ты говоришь, что не ожидаешь нашего прощения, и это хорошо, потому что ты никогда его не получишь. Но ведь тебя даже не беспокоит, как мы можем принять эти твои слова. Эти извинения, отчасти сделанные только чтобы облегчить совесть, а не потому, что ты действительно чувствуешь вину. Это бесит меня больше, чем всё остальное.

– Мою жизнь здесь можно определить как угодно, но только не спокойной, Блейн. Ты даже не представляешь, что я должен терпеть или видеть в этих стенах. И, честно говоря, эти мои извинения ничего мне не принесут. Не уменьшат мой срок. Не позволят мне выйти отсюда раньше. Я... если я это делаю, то только потому что хочу. Я не ожидаю, чтобы для вас это хоть что-то значило. Но это тяжело для меня...

– Что? Что тяжело? Курт провёл последние несколько лет своей жизни, не зная, что скрывается внутри него, и из-за тебя мне пришлось провести их вдали от того, кого я люблю. И ты сейчас просишь у меня прощения. Говоришь, что это тяжело. Что ж, позволь тебе сказать, что этого недостаточно. Недостаточно того, что ты отдал мне все свои деньги, чтобы я простил тебя, и твоих извинений недостаточно. Ни в малейшей мере. И неважно, в каком аду ты живёшь здесь. Сколько бы боли ты ни испытал, её никогда не хватит, чтобы расплатиться за наши страдания, которые мы вынесли из-за тебя. Ради пустой забавы.

– Что же тогда я должен сделать?

– Вернуть мне годы, что я не смог провести с Куртом, – сказал Блейн убеждённо, чувствуя себя вдвое сильней от ощущения на плечах хватки Курта, что вселяла в него мужество и уверенность. – Взять на себя всё насилие, через которое пришлось пройти мне и Курту. Забрать назад все избиения и унижения, которым ты подвергал меня годами. Хочешь нашего прощения? Скажи, что ты понял, а не что тебе жаль. Скажи, что ты сам себе противен!

Марк ничего не ответил на эти слова и снова устремил настойчивый взгляд на Курта. Блейн не обернулся, чтобы увидеть его реакцию, а лишь крепче сжал руку Курта, возвращая ему немного мужества, которое тот до сих пор вселял в него одним своим присутствием. И ему было довольно увидеть разочарованное выражение своего отца, чтобы понять, что он не нашёл на лице Курта ничего, что отличалось бы от того, что он читал на лице Блейна.

Тогда мужчина слабо кивнул и добавил только:

– Я мог бы многое сказать, но не думаю, что ты готов поверить мне, Блейн. Сейчас я не могу дать тебе ничего кроме моих извинений. И если их недостаточно, мне больше нечего сказать. Позаботься о нём. Он заслуживает кого-то, кто любил бы его без каких-либо условий. И ты этого заслуживаешь, – потом он просто положил трубку и ушёл.

Оставляя Курта и Блейна в недоумении задаваться вопросом, для чего нужна была эта встреча?

Были ли они готовы оставить его позади теперь, так и не получив ни единого удовлетворительного ответа? Да и существовала ли настоящая причина тому, что случилось? Причина, что могла иметь хоть какой-то смысл?

Нет. Не было.

Вот горькая истина. Та, которой они ждали девять долгих лет.

Никакой причины не было.

Просто иногда людская злоба берёт верх.

Поздно вечером, вернувшись в квартиру Курта, погруженную в сумрак и тишину, Блейн смотрел словно загипнотизированный, как Курт неспешно снимает с себя одежду, пока не оказался совершенно обнажённым перед ним. И тогда он будто со стороны услышал собственный сдавленный вздох.

На этой бледной безупречной коже не осталось и следа того, что случилось девять лет назад. Ни единая царапина, ни шрам, не порочили её великолепия.

И это было восхитительно.

В душе каждого из них были невидимые шрамы, которые никогда не исчезнут, Блейн знал это. Многие раны, которые со временем они сумеют залечить, если постараются.

Но раздеваясь, в свою очередь, под пристальным жадным взглядом Курта, Блейн думал, что заниматься любовью с любимым мужчиной не было и не могло быть ошибкой. Как бы его отец или люди, подобные ему, ни стремились заставить их почувствовать, будто это неправильно, Блейн знал, что это не так.

Не существует ничего более естественного в мире, чем дарить и получать любовь в ответ.

В какой бы форме она ни проявлялась.

Ведь, чтобы стереть страшные воспоминания, хватало нежных прикосновений их рук, чьи ласки прогоняли все другие ощущения, кроме желания и тепла.

Каждое воспоминание о том, как отец Блейна заставлял его чувствовать себя ущербным из-за того, кем он был, теряло значение благодаря поцелуям Курта. Поцелуям глубоким и полным любви и страсти.

И той ночью, после слов отца – произнесённых вслух, невысказанных и ожидаемых, но так и не услышанных – эти эмоции, которые буквально искрили между ними от одной только возможности видеть друг друга обнажёнными, прикасаться друг к другу – были самым лучшим напоминанием о том, что ничто не имеет большего значения, чем их чувства друг к другу.

Он должен был любить его изо всех сил.

Заниматься с ним любовью и дарить ему наслаждение всеми возможными способами – было правильно.

Когда они оказались вместе на кровати Курта – губы, что без устали искали поцелуев, а руки ласк – Блейн почувствовал себя счастливым.

Нет ничего неправильного в любви.

И много – в ненависти.

Это самый важный урок, который он усвоил.

Когда Блейн на мгновение оторвался от губ Курта, он приподнял его за плечи и повернул на живот.

– Помнишь первый раз, когда мы занимались любовью? – прошептал он, обжигая дыханием его спину и оставляя на ней голодные поцелуи.

– Да, конечно, – отозвался Курт, задыхаясь, – это была одна из первых вещей, которые я вспомнил. Это было единственное, что не позволяло мне развалится на части, пока возвращались те, другие, воспоминания.

Затем его слова прервались громким стоном, потому что Блейн безо всяких предисловий развёл его ягодицы и с нажимом медленно провёл между ними языком, крепко удерживая его на месте руками.

– Блять, Блейн, да… так... – пробормотал Курт, теряя контроль от этих немного грубоватых и властных ласк Блейна.

– Ты всегда становишься вульгарным в определённые моменты. Обожаю это в тебе, знаешь? Обожаю видеть тебя таким раскованным, свободным, будто тормоза отказали, – прошептал Блейн лишь чуть-чуть отстранившись, прежде чем снова приняться за сладкую пытку, в быстром ритме проникая в него языком и ненадолго задерживаясь там, где был небольшой шрам, происхождение которого было теперь хорошо известно Курту.

Шрам, появившийся в мучительной боли, которого теперь касались с любовью и страстью.

– Пожалуйста, – простонал Курт, и это было всё, что хотел услышать Блейн, который тут же отстранился от него и приказал хриплым голосом:

– Повернись ко мне.

Когда Курт сделал это, Блейн мягко раздвинул его ноги, а затем скользнул пальцами между ягодиц. Подготавливая его, он не прекращал целовать и ласкать языком его тело в самых разных, казалось, случайных точках, без какого-либо логического смысла. Многие даже не были особо чувствительными.

Но Курт знал.

Ведь это было болезненно запечатлено в его сознании.

Каждое местечко, которого касался Блейн, было тем, где когда-то появился отвратительный шрам, царапина, отметина от укуса – следы злобы и бездумной жестокости. Истерзанная плоть, замаранная кровью девять лет назад, которую сейчас Блейн омывал своей любовью и страстью, вновь делая её безупречной и незапятнанной.

Чистой. Правильной.

Безмерная радость взорвалась в груди Курта, когда он понял, что, возможно, сам себе не отдавая в этом отчёта, Блейн сейчас делал то, что не под силу было извинениям его отца.

Он возвращал Курту любовь к плотским радостям – самым откровенным и далеко не целомудренным.

Тем, что не приносили боли, а только удовольствие, примитивное и чистое.

Руки, что ласкают, победили руки, которые принуждали.

Слова, что использовались, чтобы ранить, унизить, очернить, теперь, произнесённые шёпотом, возбуждали, подводили к пределу, превозносили.

Это действительно было так.

Всё это, прошлое и настоящее, сосуществовало сейчас в сознании Курта, и каждое действие Блейна вытесняло дурные воспоминания, даря Курту новую жизнь. Новую страсть.

«Я хочу трахать тебя всю ночь», – эта фраза, произнесённая одним из тех монстров, в то время как чужой член грубо вбивался в него, разрывая надвое, эта фраза и этот жестокий акт, которые так часто возвращались к нему в ночных кошмарах, заставляя проснуться в слезах, чувствуя себя слабым и никчёмным, всё это теряло своё значение и власть над ним, когда Блейн произносил те же слова откровенным шёпотом прямо ему на ухо.

– Так возьми меня, – потребовал Курт слегка сиплым голосом, поднимаясь и вставая на колени, а затем, опираясь на плечи Блейна, чтобы обхватить его ногами вокруг талии.

Блейну не нужно было повторять дважды это приглашение, так давно желанное. Он тут же подхватил Курта за бёдра, чтобы сопровождать его движения, пока тот сам насаживался на него, а Блейн одновременно приподнимался, проникая всё глубже.

Курт застонал в голос от удовольствия, когда Блейн полностью оказался внутри. Затем он начал двигаться, используя плечи Блейна как опору, чтобы приподниматься и опускаться в постоянном чётком ритме, резко и отчаянно, будто в последний раз.

«Оседлай эту шлюшку!» – сказал один из тех монстров, заставляя его чувствовать себя грязным. Неправильным.

– Да, оседлай меня, Курт, – говорил Блейн ему прямо в губы, покусывая их с вожделением и страстью, и он чувствовал себя лишь желанным и возбуждённым. Чистым. Правильным.

– Да, блять, да! – выкрикнул Курт, и не только от удовольствия, что испытывал, но и из-за того, что происходило внутри него.

– Я люблю тебя, люблю до смерти, Курт, – повторял Блейн, ритмично приподнимаясь навстречу его движениям.

– И я тебя, Блейн... я... блять, всегда буду. Сильнее, Блейн. Трахни меня сильнее, пожалуйста, – всхлипнул в ответ Курт, полностью потерявшись в удовольствии, которое испытывал благодаря ему.

Тогда Блейн не слишком деликатно опустил его на спину и, закинув его ноги себе на плечи, начал практически вдалбливаться в Курта с той животной страстью, что боялся как-либо проявить до этого момента, не желая всколыхнуть страшные воспоминания.

Но теперь он мог.

Он мог трахать Курта, мог вбиваться в него, даря ему наслаждение всем своим существом, уверенный, что во всём этом – в его жёсткости, грубости и необузданности – Курт почувствовал бы только любовь. Ничего кроме любви.

Любви, что он испытывал к нему.

– Да, Блейн, та... так... не останавливайся! Ещё, да! – продолжал повторять Курт, касаясь Блейна повсюду, сжимая до боли, впиваясь в него ногтями, царапая.

Раня. Но не для того, чтобы ранить по-настоящему.

Но чтобы дать ему почувствовать, что он там. Что он с ним. И что Блейн – его. Весь его.

Когда их движения стали беспорядочными и ещё более лихорадочными, но, несмотря на это, приносящими невероятное наслаждение, Курт потянулся, чтобы схватиться за руку Блейна, тут же находя её с обезоруживающей лёгкостью.

Это не удалось им в тот страшный день, как бы оба ни хотели этого и ни старались.

Но сейчас они могли это сделать.

Теперь Курт мог чувствовать тёплое прикосновение руки Блейна каждый раз, когда хотел.

Это было их самой большой победой.

– Люблю тебя, – застонал Блейн, толкаясь в него с ещё большим напором, Курт закричал, и он прижал его ближе, целуя.

– Я тоже люблю тебя, Блейн, – прошептал Курт в ответ, а затем задрожал и кончил даже без прикосновений рук Блейна.

Что было именно тем, чего он хотел добиться. Подарить ему удовольствие и довести до пика наслаждения в точности так же, как в прошлом другие пятеро причинили ему боль, ранили, заставили почувствовать себя грязным.

Блейн продолжал двигаться в нём, пока Курт бессильно распластался на кровати, чувствуя себя удовлетворённым и пресыщенным. Схватив его за бока, он начал поднимать и опускать, с силой толкаясь в него, и Курт снова застонал от удовольствия и повышенной чувствительности. После всего лишь ещё пары движений Блейн тоже кончил, с именем Курта на устах, как и Курт чуть раньше.

Тяжело дыша, Блейн упал на него, прислоняясь лбом к его лбу. Глаза в глаза. И с минуту они так и лежали, плотно прижимаясь друг к другу и глядя в глаза, пока их дыхание выравнивалось, а ощущение оргазма превращалось в сладкую истому. Затем Блейн выскользнул из Курта и блаженно растянулся рядом с ним.

Не оставляя его глаз и его руки при этом.

Только когда Курт провёл кончиками пальцев по его лицу, он позволил себе закрыть глаза, наслаждаясь этим ласковым прикосновением и теряя на мгновение визуальный контакт.

– Это было удивительно, – сказал Курт, нарушая молчание.

– Это было великолепно.

– Разве между нами не всегда так?

– Да, Курт, всегда.

И это было правдой.

Это было их победой над отцом Блейна, над теми, кто их разлучил, и над целым миром.

Сколько бы ненависти ни выплёскивали на них, любовь между ними всегда была крепкой. Всегда чистой. Всегда прекрасной и настоящей.

И будет всегда.

Как бы мир их ни ранил, они бы всегда сумели исцелить друг друга.

Как бы людская ненависть ни старалась уничтожить их, любовь помогла бы им становиться лишь сильнее.

Иногда ненависть может победить.

Но ей никогда не стать сильнее любви.

Пара сцепленных рук может быть сильнее всего.

Блейн увидел кольцо подходящее для Курта в утро перед отъездом в небольшом ювелирном магазине Лаймы.

Он вышел, чтобы купить круассаны и оказался, сам не зная как, перед его витриной.

Внутрь он вошёл из чистого любопытства.

И по инерции направился к витрине с кольцами.

Было рано для этого, он знал. Они едва успели вновь обрести друг друга.

Но, в сущности, это было лишь вопросом времени.

Потому что в глубине души Блейн знал, что Курт – тот самый. Это знал и семнадцатилетний мальчишка, которым он был, и двадцатишестилетний мужчина, которым он стал.

Поэтому он выбрал кольцо. Или, точнее, кольцо выбрало его.

Он увидел его сразу, казалось, оно сияло ярче всех других на этой маленькой бархатной платформе. Простое золотое обручальное колечко с двумя небольшими камнями. Насыщенно-красный рубин и розовый кварц. Два камня, такие разные, но и столь похожие, одновременно. Несовершенные по раздельности, но абсолютно идеальные вместе.

Андерсон использовал кольцо, что носил на шее, для проверки размера. Курт как-то раз надел его ради шутки, чтобы посмотреть, угадал ли Смайт хоть это, и, оказалось, кольцо подходило идеально.

Внутри он попросил выгравировать одно слово: «Всегда».

Он не знал точно, когда отдаст это кольцо Курту. Но он знал, что это случится в подходящий момент.

Если бы он узнал, что за два дня до этого Курт был в этом же ювелирном магазине, чтобы купить кольцо для Блейна, Андерсон от души рассмеялся бы.

И ещё больше он бы позабавился узнав, к каким уловкам его парень прибег, чтобы раздобыть размер Блейна, пока он спал.

Хорошо, что Хаммел обладал портновской сноровкой.

Кольцо, которое Курт выбрал для него, не слишком отличалось от того, что купил Блейн. Более того, оно было практически таким же, на самом деле. Отличались только два камня в центре.

Изумруд и ляпис-лазурь. Столь же несовершенные врозь, но идеальные рядом.

Фраза, выгравированная им внутри, гласила: «Вместе – я и ты».

Он тоже не знал, когда подарит кольцо Блейну. Пока было, пожалуй, слишком рано, и он не хотел напугать его и заставить сбежать. Но он знал, что время придёт.

Время, подходящее, чтобы дать друг другу это обещание и сдержать его.

Потому что, хотя он и был весьма осторожен и предпочитал не торопиться, внутри себя он знал, что Блейн – единственный и неповторимый. И что он будет им для него всегда.

Что тут поделаешь?

Есть сердца, которые бьются в унисон.

Снова в Нью-Йорке.

Снова в квартире Курта.

Снова обнажённые на смятых простынях.

Обнажённые душой, не только телом.

Обнажённые, как только двое любящих людей могут предстать друг перед другом.

– Останься, Блейн. Останься здесь. Переезжай ко мне. Не выношу, что ты возвращаешься в Чикаго, – прошептал Курт в темноте комнаты.

– Я сделаю это, Курт. Но мы должны дать нам время. Чтобы снова узнать друг друга. Я буду приезжать чаще, чем ты думаешь. Каждые выходные, точно, – ответил Блейн.

– Это обещание?

– Это обещание, Курт.

И потом снова была только любовь.

– Готов, Бас? – опять спросил Блейн, застёгивая ремешок своего шлема под подбородком.

– Если ты спросишь меня об этом ещё хоть раз, клянусь, я сброшу тебя с мотоцикла на ходу, Андерсон. Я готов, да. Заводи и прекрати уже спрашивать.

– Окей, босс, – поддел его Блейн, усевшись в седло и ожидая, пока Себастиан устроится как следует позади него, прежде чем стартануть.

Курт и Тэд стояли неподалёку и настороженно за ними наблюдали. Никто из них двоих не был в восторге от этой идеи.

Да, на дорогах не было льда, и солнце сияло в безоблачном небе, но они не чувствовали себя спокойно.

Однако, таково было желание Себастиана. В этом состояло обещание, которое Блейн поклялся выполнить до его операции, что была назначена на следующий день.

Он хотел вновь ощутить ветер в лицо. Рёв мотора под ним. Ощущение полной свободы, которое он испытывал, только когда был в седле своего мотоцикла. Который они и собирались опробовать в тот момент. Мотоцикл Смайта, отремонтированный Блейном.

Самостоятельно Себастиан не мог его больше водить, поэтому он попросил Андерсона.

Никому он не доверял больше.

Когда Блейн выжал газ, и Себастиан узнал характерный мощный гул, он наклонился вперёд, крепко ухватившись за друга, заранее улыбаясь при мысли о том, что вот-вот произойдёт.

Ибо Блейн, который отъехал потихоньку, чтобы успокоить Тэда и Курта, резко ускорился, когда оба они исчезли из виду.

Он знал, что именно этого хочет друг.

Скорости.

Чувства полной свободы.

Авария не смогла уничтожить его любовь к мотоциклам.

Скорость всё ещё заставляла его чувствовать себя свободным.

Живым, что завтрашний день мог отнять у него.

Но пока он был жив и мог ощущать это каждой клеточкой тела.

Поэтому он отпустил Блейна и протянул руки к небу, откинув голову назад и наслаждаясь ветром, что бил ему в лицо.

В тот день Себастиан смеялся, смеялся от всей души.

Он заново влюбился в жизнь.

Несовершенную, мрачную, непредсказуемую, какой она могла быть иногда.

Но и удивительную и прекрасную тоже.

В самых простых своих проявлениях, чаще всего.

Когда они вернулись, и он слез с мотоцикла, то тут же бросился со всех ног к Тэду и порывисто поцеловал его с какой-то новой страстью.

– Спасибо, – сказал он затем ласково.

– За что? Я всё время простоял здесь, грызя ногти от беспокойства.

– За то, что позволил мне это, Тэд. Спасибо, что позволил.

– Я тебе не хозяин, Бас. Ты свободный человек.

– Нет, ты мне не хозяин, но ты можешь заставить меня делать что хочешь, просто попросив, так что, спасибо, что не запретил мне сделать это.

Тэд вскинул голову и пристально взглянул на Бастиана. Это был, пожалуй, первый раз, когда Смайт признавал напрямую, что находится полностью в его руках, что Тэд имеет над ним такую власть.

Не то чтобы Харвуду захотелось тут же этим воспользоваться. Но всё-таки... уже только знать об этом было восхитительно. Потому что Тэд, со своей стороны, разумеется, чувствовал то же.

Он прислонился своим лбом к его и спросил:

– Ты счастлив сейчас?

– Очень.

– Тогда, почему я должен был запрещать тебе это? То, что делает счастливым тебя, делает счастливым меня, так что всё в порядке.

Да.

Всё было более чем в порядке.

Это было необычайно спокойное утро.

Несмотря на всю важность для многих людей, казалось, в нём не было ровным счётом ничего, что отличало бы его от любого другого январского утра.

Тэд, Блейн, Курт, Сантана, Финн и Мадлен сидели в маленьком зале ожидания в больнице.

Прошло уже два часа с тех пор, как Себастиана увезли в операционную, а новостей всё не было.

Прошедшей ночью, едва отдышавшись после оргазма, Себастиан попытался вырвать у Тэда обещание.

– Если что-то пойдёт не так, и я не вернусь домой, я хочу, чтобы ты уехал из Нью-Йорка и начал новую жизнь в другом месте, с хорошим парнем, красивым и здоровым. И я не хочу, чтобы ты тратил свои лучшие годы хлопоча вокруг меня, в случае, если я останусь овощем или в коме. Пообещай мне, Тэд, или, клянусь, я отменю операцию.