Текст книги "SEGUI IL TUO CUORE (ЛП)"
Автор книги: Bay24
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 50 страниц)
И он впал в полнейшую панику. Боже, он совершенно забыл о встрече с Бриттани и Сантаной.
– У тебя какие-нибудь проблемы с лесбиянками, чико*? – было первое, о чём брюнетка спросила Блейна, после того, как влетела словно ураган в дом, сопровождаемая беременной блондинкой, сходу начав забрасывать Курта возмущёнными фразами о завышенной аренде и слишком болтливых привратниках. А затем она остановилась вдруг, осознав присутствие Блейна.
Курт представил брюнетку как Сантана, а беременную блондинку как Бриттани, его соседок и лучших подруг со времен средней школы.
– А должен? – спросил её в ответ Блейн.
– Не знаю. Я и Бриттани лесбиянки. Она моя женщина, и ребёнок, которого она ждёт – мой. Для тебя это проблема? – не желала уняться латиноамериканка.
– Нет, и, пожалуй, это было бы лицемерно с моей стороны, учитывая, что я гей. Не находишь?
О, вот и ещё один кусочек этой интересной мозаики, под названием Блейн Андерсон, встал на место – подумал Курт.
Минуточку... интересной?
Что за...?
О том, чтобы вернуть его внимание к действительности позаботилась Бриттани, которая на словах Блейна воскликнула:
– О, ещё один единорог среди нас! Наконец-то! – прежде чем броситься к нему в объятия, насколько позволял её живот.
Блейн посмотрел на неё немного ошарашено, впрочем, это была нормальная реакция всех тех, кто встречал Бриттани впервые.
– Да, здорово. И что, интересно было бы знать, ты здесь делаешь? – спросила резко Лопез.
Курт знал, почему. Сантана никогда не была примером хорошего воспитания, однако, в этом случае явно перебарщивала. Но делала она это ради своего друга.
У них с Себастианом довольно долгое время были весьма конфликтные отношения.
Но сейчас они стали как брат и сестра. И, по сути, узнав, что Блейн был геем, она только метила территорию. Вместо Себастиана.
– Это друг Бастиана, Сантана, который пришёл сюда вчера вечером проведать его, и не знал, что с ним случилось, поэтому сегодня он пойдёт с нами в больницу, чтобы увидеть его, – ответил Курт, опуская те детали, которые, по его мнению, могли лишь ещё больше вывести из себя подругу. Как, например, тот факт, что Блейн спал здесь.
Препирательства с Сантаной были не тем, в чём Хаммел нуждался сейчас. Ему хватало и других забот.
Он отлучился, сказав, что идёт одеваться, оставляя таким образом Блейна в одиночку разбираться с нескромными вопросами Сантаны и чудачествами Бриттани. В сущности, это было справедливым наказанием за практически насильственное вторжение в его дом.
Всё, что ему было сейчас необходимо – снять эту дурацкую пижаму с медвежатами и одеться в самое лучшее для Себастиана, как он делал каждый раз, когда отправлялся его проведать.
Тогда ему станет лучше.
По крайней мере, на некоторое время.
Когда он вышел из своей комнаты, одетый в белые брюки, облегающие, словно вторая кожа, и серый жилет с рубашкой из чёрного шёлка, что так нравилась Себастиану, его взору предстала совершенно абсурдная сцена.
Бриттани, стоя на столе, пыталась продемонстрировать порядком ошарашенному Блейну какую-то танцевальную фигуру, в чём её несколько стеснял живот; в то время как Сантана, сидя с Брандо на коленях, наблюдала за ними, чередуя влюбленные взгляды на Бриттани с подозрительными на Блейна. Который, казалось, был весьма обеспокоен тем, что беременная женщина может упасть и пораниться.
Эта сцена его развеселила, и Курт рассмеялся от всего сердца, чего не случалось очень давно. Где-то несколько месяцев.
Тогда все повернулись к нему, и, чёрт возьми! Он и сам уже не помнил звука собственного смеха. Но хватило одного мгновения, обычной мимолетной мысли, что разум-предатель подсунул ему в тот момент, просто: «Бастиану это понравилось бы», – подумал он, прежде, чем успел остановиться, и всё вокруг вновь погрузилось во тьму.
Внезапно он осознал, что его разглядывают. Бриттани, со слезами на глазах, а Сантана, с беспокойством. В то время как Блейн... ну, он буквально пожирал его глазами.
Курт понял, что это был первый раз, когда Блейн видел его одетым должным образом, с уложенными волосами, и всё прочее.
И, казалось, это произвело на него определённый эффект.
Было странно признавать, что этот пронзительный взгляд не раздражает, как это было с другими до него.
Более того, ему казалось почти правильным то, как под этим взглядом внутри него распространялось тепло, а в голове формировались смутные неопределённые образы потных тел и переплетённых пальцев.
Это было ощущение, одновременно, прекрасное и отвратительное.
По крайней мере, пока Сантана не одёрнула их обоих, заставляя оторвать взгляды друг от друга проницательным замечанием:
– Подбери язык, хоббит! Этот пирожок уже занят. Не забывай!
Через четверть часа он был стиснут между подругами на заднем сидении такси, а Блейн сидел впереди.
Единственным, кто говорил, была Бриттани, которая жаловалась, что во время беременности приходится делать очень много пи-пи, пи-пи в промышленных масштабах. В то время как Сантана переводила подозрительный взгляд от одного к другому, немало нервируя Курта.
Ему не терпелось поскорее добраться до больницы.
Он взял с собой новый компакт-диск, для Себастиана, куда записал медленную версию Glad you came, песни, с которой Соловьи выступали на региональных, в их последний год, и которую он посвятил Курту.
Это стало первым признанием. Сделанным публично, во всеуслышание, и совершенно неожиданно, как любил делать он. Хотя, в свое время, песня не произвела ожидаемого эффекта. Правда, сейчас Курт не помнил, почему.
Он рассеянно задался вопросом, был ли тогда среди парней в униформе и Блейн.
Он не помнил толком лица других Соловьёв. Всё его внимание было поглощено только Себастианом, негодяем, что по-настоящему украл его сердце только через несколько лет после того события.
Воспоминание заставило его улыбнуться.
Это была их песня.
И доктор всегда говорил, что больному полезно слушать собственный голос. Поэтому Курт собирался попросить Нэнси, медсестру Себастиана, оказать ему любезность, включать время от времени небольшой проигрыватель, который был в палате, чтобы он мог слушать эту запись, даже когда Хаммела там не было.
Вскоре, он обнаружил, что договориться с медсестрой, была отнюдь не самая большая его проблема на сегодня.
Это случилось, более или менее, в тот момент, когда он столкнулся с обворожительной ведьмой, матерью Себастиана, и решил, что пребывание Блейна, в его доме только что стало постоянным.
Чико* – chico (исп.) – обращение к детям и молодым людям мужского пола в условиях неофициального общения.
====== Глава 2. Горько-сладкие воспоминания. Часть 1. ======
Эти руки, медленно скользящие вдоль бёдер, сводили с ума.
Его ладони обжигали кожу, как если бы были из чистого огня, и его горячее тело, прижимавшееся сзади, заставляло издавать неконтролируемые стоны, умоляя о большем, умоляя о том, чтобы он взял его, не спрашивая разрешения.
Овладел им силой.
Прошло так много времени с тех пор, как к нему в последний раз прикасались таким образом.
Курт даже не помнил, сколько.
Он протянул руку за спину и прошёлся пальцами по его крепким ягодицам, в то время как тот притянул его ещё ближе к себе, покусывая и тут же зализывая, зацеловывая оставленные следы, по всему телу, где только мог достать.
Когда Курт просунул руку между ними, скользнув по собственной заднице, чтобы взять в ладонь возбуждённый член партнёра, тот издал вздох удовольствия и прижал его ещё крепче.
Курт утратил способность воспринимать окружающее, когда ощутил, как его зубы настойчиво, но аккуратно покусывают мочку уха.
Его горячие руки бродили по всему телу, жадные и властные. Его эрекция вдавливалась между ягодицами, прося войти, прямо так, без подготовки. И желание закричать: «Да, сделай это!» – разрывало изнутри.
И потом шёпот, слабый и почти неуловимый: «Тебя возбуждает это, малыш? Нравится, Фарфоровый?»
Его пульс зашкалил, и, вздрогнув, Курт вернулся в действительность.
Он был у себя дома.
Под душем.
Один.
Только один человек называл его так. И этого человека там не было.
Боже, эти воспоминания, накатывающие внезапно, в те моменты, когда он слабее всего, рано или поздно, убьют его. Желание его… убьёт.
Курт опёрся о стены душа, чтобы удержаться, в то время как его тело сотрясалось от рыданий.
Он снова задался вопросом, когда эти сны наяву перестанут быть столь реальными.
И снова не сумел найти ответа.
Блейн чувствовал себя странно.
Сидя на этом диване, рассеянно нажимая на кнопки пульта от телевизора, который не показывал ничего, что в тот момент могло бы действительно его заинтересовать, Андерсон продолжал спрашивать себя, что он всё ещё там делал?
Хотя, на самом деле, это была всего лишь проформа; он прекрасно знал, что там делал.
Он понял это, в тот самый момент, когда, притворяясь гораздо более пьяным, чем был на самом деле, вошёл в этот дом.
Он понял это ещё раньше, на самом деле, едва встретил взгляд кристальных глаз Курта, и его сердце остановилось.
Точно так же, как в тот день, когда он увидел их в первый раз.
Себастиан натворил бед.
И, как обычно, ему придётся всё исправлять.
Среди всех людей в мире, именно ему.
Он знал. Он был готов к этому. В сущности, это было причиной, по которой он приехал в Нью-Йорк.
То, чего он совершенно не ожидал, к чему, как вскоре понял, совсем не был готов, это то, с чем он столкнулся в больнице.
Но это был Себастиан.
И Блейн никогда бы его не бросил, как Себастиан не бросал его.
Никогда.
– Эй, приятель, ты там заснул или что? – спросил Себастиан, махнув перед его лицом рукой.
– Нет, извини, я задумался о вчерашней ссоре с отцом, – ответил Блейн, оглядываясь в поисках места, где можно было присесть и спокойно выпить капуччино.
– Твой милейший папаша снова распустил руки? – спросил Смайт с беспокойством в голосе, указывая на свободное место рядом с окном.
– Что-то в этом роде, да. – фыркнул Блейн с некоторым смущением, направляясь к столу.
Себастиан обратился к нему с озабоченным видом:
– Ты знаешь, что я думаю по этому поводу, Би. Твой отец не может тебя винить, если ты предпочитаешь член вагине, и уж точно не может заставить тебя изменить сексуальные предпочтения кулаками. Ты должен что-то сделать, чтобы это прекратить.
– Например, что?
– Не знаю! Может... Вот, возьми пример с меня. Я сказал моему отцу, что я гей, когда мне было пятнадцать лет. Он сначала почти подавился ростбифом, который жевал, а потом, со всей присущей ему изысканностью, хотел забить мне в задницу бутылку Бургундского 1984 года. Конечно, моё замечание о том, что об этом вскоре позаботился бы кто-то ещё, в равной степени болезненным, но гораздо более подходящим случаю образом, на тот момент не помогло, ни моему делу, ни его успокоению, должен признать. Но, как бы он ни старался «исправить» меня, каким бы упрямым он ни был, я был упрямее его, и ему не удалось изменить меня. Ни в тот вечер, ни после. Я начал жить, как хотел. И теперь он смирился. Если он хочет иметь со мной какие-либо отношения, должен принимать меня таким, какой я есть. И ведь это я, не ты! Ты хороший парень, честный парень. Но продолжаешь цепляться за роль идеального сына, которым не являешься, лишь бы порадовать всех; и он, прекрасно зная эту твою сторону, этим пользуется, пытаясь изменить тебя. И меня бесит, что ты ему это позволяешь, Би!
– Я ничего ему не позволяю. Я просто принимаю удары, когда он не в настроении, – сказал Блейн очень тихим голосом, играя с салфеткой.
– Боже, ты же занимаешься боксом, Блейн. И я видел тебя в бойцовском клубе Далтона. Ты не слишком церемонишься с противниками.
– Ты мне советуешь избить собственного отца, Бас?
– Если бы это чему-то его научило, было бы неплохо, как вариант! Но нет... я советую тебе защищаться. И показать ему, что тебе не страшно. Но если этого не достаточно, если он упорствует в своей глупости, просто перестань пытаться заставить его полюбить тебя. Ты можешь переехать ко мне и остаться сколько хочешь, ты же знаешь. То, что я пытаюсь сказать, это что… я не брошу тебя, Блейн! В любом случае, рассчитывай на меня... возьму не дорого, – сказал он, в то время как наглая ухмылка возвращалась на его губы. – Один разочек оттянусь на твоей круглой попке, и мы в расчёте.
– Напомни мне, пожалуйста, как, чёрт подери, меня угораздило рассказать о своих проблемах такому маньяку, как ты?! – отплатил любезностью за любезность Блейн, толкнув его слегка в плечо.
– О, я несказанно рад, что ты спросил меня об этом, Андерсон. Это очень забавная история, и я не мог дождаться случая, чтобы рассказать её кому-нибудь. Итак. Ты вошёл в мою комнату два месяца назад, без стука, потому что разыскивал красавчика Тэдди. Я только что переехал, и весело разбирал свой багаж. Или, точнее, первокурсник, которого я пытался поиметь – и здесь я использую вполне пристойный термин, пожалуйста, возьми на заметку – разбирал мой багаж для меня, пока я его обрабатывал, выдавая эффектные фразочки по-французски. И весьма успешно, надо сказать. Он был уже весь возбуждённый и готовенький для здоровой деятельности в горизонтальном, или вертикальном положении – я ещё не решил – когда ты вошёл и, увидев нас, тут же принялся проповедовать, насколько это было несправедливо, чтобы я использовал этого бедного мальчика, и бла-бла-бла. В какой-то момент я больше тебя не слушал, а думал только о том, какая у тебя шикарная задница и соблазнительный рот. И когда я сообщил тебе об этом, вместо того, чтобы оценить комплимент или исчезнуть со скоростью света в шоке, чего я ожидал, ты уставился на меня с этим потрясённым выражением, до боли напоминающим тех медвежат с сердечком на пузе, о чём я тебе тут же и сообщил, а ты ни с того, ни с сего спросил, умею ли я петь, и не хочу ли, случайно, присоединиться к вашему хоровому кружку. Я чуть не обкончался, просто глядя на тебя, а ты лишь хотел услышать моё пение, прикинь? Я всё ещё не понимаю, что за ассоциативное замыкание произошло у тебя в голове, и не думаю, что хочу узнать, честно говоря. Мне иногда кажется, что ты ещё больший извращенец, чем я, а это о многом говорит! Ты меня тогда просто ошарашил! И тем же вечером... вуаля! Мы были уже друзья – не разлей вода! – закончил, подмигнув, Себастиан.
– Хм... точно! Я был впечатлён тем, что тип вроде тебя знает Заботливых мишек*. А также тем, что тот парень повёлся на твои жуткие фразы, взятые, похоже, из руководства для юных цветоводов. Я не представлял ни что он гей, ни что дурак, – сказал Блейн, чтобы не подкармливать и без того раздутое эго друга.
– Он и не был, до того, как познакомился со мной, на самом деле.
– Кем? Геем или дураком?
– И то и другое!
– Себастиан Смайт, ты член ходячий! – рассмеялся Андерсон.
– О, Боже! Да хорошо бы, кабы так, Андерсон. Может, мне бы удалось трахнуть даже Харвуда.
– А ты разве ещё не сделал этого? – спросил Блейн, продолжая посмеиваться.
– Не совсем. Не полный акт, и не думаю, что он заметил, в любом случае. Он был слишком пьян, чтобы участвовать по-настоящему, а это не считается.
– Однако это не остановило тебя, да, Бас?
– Естественно, нет, Блейн, ты же меня знаешь.
– Так значит, есть кто-то, кто смог устоять перед очарованием Смайта, в конце концов, а?
– В действительности, таких в этой школе уже двое, – сказал он, подмигивая ему и, заставляя немного покраснеть. – Моя самооценка начинает снижаться, должен сказать. Слава Богу, что все остальные продолжают падать к моим ногам.
– Да, в твоих мечтах, Бас, может быть, – засмеялся вместе с ним Блейн, забыв о проблемах с отцом, как и всякий раз, когда находился в компании друга.
Себастиан в жизни бы этого не признал, но Блейн был уверен, что он действительно к нему привязан, а не заинтересован лишь в том, чтобы затащить в постель, как тот часто любил повторять. Эта фаза осталась позади, когда Себастиан впервые нашёл Блейна, лежащим на своей постели с синяком под глазом.
Он не поверил в историю о “боксёрской груше, которая врезала ему по лицу после слишком сильного удара” и, более того, он не сдался, пока, спокойно и терпеливо, выслушав даже несколько оскорблений в свой адрес, не заставил Блейна рассказать ему всё. О себе и своём отце. И о том, каким странным образом тот пытается научить его жить.
Было очень легко раскрыться перед этим невыносимым парнем. Гораздо проще, чем и с ним продолжать носить маску идеального сына и ученика. Это было своего рода освобождением, иметь возможность хоть с кем-то оставаться самим собой на все сто процентов.
Блейн часто спрашивал себя в такие моменты, когда были только они двое и их странная дружба: смогла бы когда-нибудь глубокая привязанность, которую он испытывал к другу, превратиться в истинную любовь?
Иногда он почти надеялся на это.
Как раз в то время, как эти мысли снова зародились в его сознании, колокольчик над дверью Лайма Бин звякнул, и Блейн Андерсон впервые встретился взглядом с парнем, который навеки изменил его жизнь.
Звук клаксона такси вырвал Блейна из его воспоминаний и резко вернул к действительности.
Они уже подъехали к больнице, и остальные выбирались из машины.
Он сделал усилие и тоже вышел.
Это был Нью-Йоркский Пресвитерианский госпиталь, занимающий первое место среди больниц Нью-Йорка, и шестой в рейтинге лучших больниц Америки.
Не обошлось без вмешательства семьи Себастиана, подумал Блейн.
Внутри всё выглядело чисто, спокойно, почти неподвижно.
Блейн ненавидел такие места.
Мальчиком, ему пришлось провести в одном подобном заведении много времени, после того, как он был жестоко избит некоторыми из его товарищей по школе.
Перелом двух ребер и ноги, один потерянный зуб, вывих плеча, самые разнообразные порезы и ссадины, и один глаз, с которого целую неделю не сходил синяк, не были единственным источником боли, с которой ему пришлось столкнуться в те дни.
Услышать от отца, что «возможно, он сам напросился на такое своим стилем жизни», было гораздо хуже.
Период, который последовал за этим, был ужасен. Но он преодолел его.
Жизнь никогда не жалеет изобретательности и времени, чтобы заставить тебя понять, насколько ты в действительности сильный.
Блейну пришлось потратить на это всю юность, но, в конце концов, он осознал, что в нём было гораздо больше, чем думал его отец. Гораздо больше, чем сам он мог представить.
Это была его победа, в конце концов.
Эхо этих воспоминаний сопровождало Блейна, молча следующего за Куртом, Сантаной и Бриттани.
Другой парень тоже казался спокойным и притихшим.
В машине он предупредил, что вид Себастиана мог стать травмой для него.
Его кормили через пищевой зонд, но парень всё равно сильно похудел, и пребывание в закрытом помещении в течение восьми месяцев придало его коже нездоровый вид, даже хуже, чем должно было, по мнению Курта.
После этого объяснения он больше ни слова не проронил, потерянный, кто знает, в каких мыслях.
Только две девушки переговаривались между ними. Бриттани хотела спросить кого-нибудь, могла ли она родить в бассейне, считая, что так она могла бы попрактиковаться в водной аэробике и подготовиться к программе для восстановления веса.
Эта девушка поражала его своими заявлениями. Блейн никак не мог понять, шутит она или нет, потому что серьезность тона, с которым она произносила все эти вещи, заставляла предполагать, что она убеждена в них и вовсе не шутит.
Он рассмеялся бы в этот момент, если бы вид Курта, входящего в палату, не напомнил ему вдруг, по какой причине они были там, лишая всякого желания как-либо реагировать на окружающее и делать что бы то ни было.
Даже передвигать ноги.
И, действительно, Сантана, что шла следом, дала ему небольшой толчок, чтобы заставить двигаться снова.
– Смелее, хоббит, – прошептала она прямо над его ухом.
Вот они и добрались. За этой дверью был Себ.
Только тот, кто лежал на этой кровати, не мог на самом деле быть Себастианом. Блейн понял это, как только ступил в комнату.
В бледном, измождённом, потухшем человеке с чертовски истощённым телом, похороненным в этой кровати, среди машин, которые издавали тревожные звуки, не было ничего от солнечного парня, которого он помнил.
Его лицо, единственная часть тела, которую было видно целиком, среди этой путаницы проводов и труб, некоторые из которых исчезали даже под простынями на его груди, было бледным, изнурённым, с ввалившимися щеками. Правая часть его головы была немного больше нормального размера, будто бы разбухшей. Глаза были закрыты, тело неподвижно.
Блейн ожидал... чего угодно.
Но не этого.
Пока он разглядывал Себастиана, безвольно лежащего там, волна воспоминаний вновь вторглась в его разум.
Бас, что смеётся. Или сердится. Бас, что страдает и плачет. Такое случалось редко, это правда. Но он позволял себе подобное без страха, если приходилось делать это с ним наедине.
Каждый из этих образов не имел ничего общего с тем, что было перед ним сейчас, и не было абсолютно никакого способа остановить крик, что неудержимо рвался с его губ.
Сердце болело, видеть его таким.
Курт, тем временем, не подозревая о внутреннем хаосе Блейна, передвигался в этой тёмной комнате, как у себя дома, стараясь вести себя радостно и непринуждённо.
Маленький ангел, который пытался привнести свет в бесконечную тьму.
Когда этим утром Блейн увидел его, вышедшего из своей комнаты и готового ехать в больницу, он был поражён гордым светом, что заметил в его глазах.
Какая-то его часть, определенно, была поражена также и тем, как эти джинсы облегали его бёдра, разумеется. Но он чувствовал, что совершенно неправильно допускать эти мысли, там. В этой серой комнате.
В комнате Себастиана.
Бас. Тот, кто лежал на кровати перед ним, был Бас.
Парень, который однажды явился в абсолютно пьяном и голом виде в его комнату в Далтоне, вопя о том, что только что видел призрак Ника без головы, бродящего по коридорам.
Блейну так хотелось кричать. Кричать, что это не могло быть правдой, и, что, если это была шутка, то она не смешная. Господи, Бас, встань!
Вместо этого, он приблизился к кровати, чтобы убрать прядь волос с его лба. Они были такими ломкими, тусклыми и редкими, и более длинными, чем Блейн помнил.
Боже, если бы Бас себя увидел, он привлёк бы к суду медсестёр больницы за недостаточный уход за самым крутым пациентом. Или что-нибудь ещё в этом роде.
Ему было почти смешно от осознания, какую глупую мысль сформулировал его разум. И, тем не менее, он был уверен, что его друг отчебучил бы что-то подобное.
Курт рядом с ним затаил дыхание, заметив этот жест.
Блейн понимал, что тот мог неправильно его интерпретировать, но это его не интересовало, не в тот момент.
Это был Бас, парень, который обнимал его всю ночь, когда в восемнадцать лет он убежал из дома, потому что не мог больше выносить побои отца.
Парень, который заставил его взглянуть правде в глаза, даже рискуя получить в ответ ненависть. Парень, которому он доверил важнейшую часть своей жизни, только затем, чтобы распрощаться с ней.
Который и в самом деле, не раз был близок к тому, чтобы Блейн его возненавидел. Но Себастиан был также тем парнем, что остался с ним рядом, когда он потерял всё.
И всё же, того парня там не было. Нет, его не было там. Он не мог быть там.
Курт, тем временем, вновь принялся за дело.
Он открыл шторы и поставил цветы, что принёс, в пустую вазу, стоящую на тумбочке возле кровати.
И он не переставал говорить всё время. Довольно тихо, как если бы боялся нарушить сон Себастиана.
Бриттани, в свою очередь, подошла поближе, рассказывая о своём коте Толстом Луи, который, по её мнению, подбивал клинья к Брандо, не поняв, что тот тоже был котом, а не кошкой, или, может быть, прекрасно это понимая, что, в этом случае, заставляло её думать, что Толстый Луи – кот-единорог, которому нравятся другие коты, как и он. Излагая эти нелепости, девушка положила руку Себастиана на свой живот, пытаясь заставить его почувствовать толчки ребенка.
А Сантана… она стояла в ногах кровати, глядя на Себастиана с очень сосредоточенным выражением, всем сердцем ожидая хоть какого-то знака, едва уловимого движения, и это можно было прочесть по её лицу.
Курт же казался обезумевшим волчком, успевающим приводить комнату в порядок и одновременно рассказывать забавные случаи, что произошли с ним на этой неделе так, будто сидел в кафе, мирно болтая с друзьями.
Но Блейн видел в его глазах колоссальные усилия, которые он делал над собой, чтобы не выдать через голос своей боли.
Да, этот парень был удивительным. Всегда был. Где он брал эту силу? Блейну хотелось только согнуться и плакать. А для него это должно было быть адом похуже. Адом, который длится уже восемь месяцев. Как он справляется?
– Ни за что не угадаешь, кто пришёл тебя проведать, – сказал Курт, слегка нажимая на плечи Блейна, дабы тот сел на единственный стул в комнате. – Твой друг из Чикаго, Блейн. Он заявился вчера ночью, совершенно пьяный и невменяемый. И ты его возненавидишь за то, что он заранее нас не предупредил, чтобы мы успели навести тебе красоту, как всегда, правда?
Блейн вдруг заметил, что Курт на него смотрит, как будто ожидая чего-то.
Инстинктивно, Андерсон чуть вскинул голову, молчаливо спрашивая, что именно он должен делать, и Курт приподнял бровь, а потом посмотрел на Бастиана.
Знак был ясен. Говори с ним!
Блейн посмотрел на него, как будто он сошел с ума.
Курт мягко улыбнулся и сказал снисходительно:
– Он слышит нас, Блейн. Ты можешь с ним говорить.
Да, но, чтобы сказать ему что? Блейн не имел ни малейшего представления. Было так много всего, что крутилось у него в голове в тот момент.
Он хотел бы знать, чувствует ли друг боль?
Хотел бы знать, скучает ли он по людям, присутствующим в этой комнате? Вспоминает ли о том, что оставил в Чикаго?
Видел ли в лицо того мудака, который наехал на него, прежде чем это случилось?
В действительности, однако, он понял, что есть только одна вещь, которую ему на самом деле хотелось сказать, даже если момент был неподходящий. И он это сделал.
– Привет, Бас. Не волнуйся! Теперь я здесь.
Он заметил, что Курт смотрел на него обеспокоенно.
– Ты... уверен, что он слышит? – спросил тогда Блейн.
– Да. Иногда он шевелится. Открывает и закрывает глаза. Когда мы приходим сюда, то говорим с ним, даём послушать музыку, потому что врачи говорят, что это полезно в качестве стимула. Иногда он улыбается, когда спит, и мы считаем, что он видит сны. Врачи говорят, что это непроизвольные сокращения мышц, но я в это не верю. Если это так, то почему они бывают только, если мы говорим с ним или включаем музыку? – спросил Курт.
– Нужно верить и молиться о том, чтобы в один прекрасный день он пробудился, – произнесла внезапно Бриттани, зарабатывая косые взгляды всех троих. – Что такое? Миссис Бингли всегда так говорит, – сказала в своё оправдание блондинка.
– Курт не верит в Бога, Бритт, ты знаешь, – упрекнула её ласково Сан, которая до этого момента была странно тихой.
– Даже сейчас, Курт? – спросил Блейн, оборачиваясь к парню, который, между тем, присел на край кровати.
Курт посмотрел на него, откровенно изумлённый таким вопросом.
– Нет. Даже сейчас. С чего бы вдруг? Потому, что он жив? Я считаю, что, если бы Бог существовал и взаправду вершил чудеса, сейчас он бы не был в коме, а бодрствовал. Или даже ещё лучше, тот ублюдок, который решил хорошенько напиться, прежде чем сесть за руль, врезался бы в стену, вместо того, чтобы искалечить моего парня. Сейчас он в тюрьме, да, ну и что? Он здоровый, живой. Видит, чувствует... может прикасаться к другим, может говорить со своей женой, когда она приходит к нему. Он проведёт там немногим более пяти лет, и выйдет, и...
Курт затих внезапно, глядя обеспокоенно на Себастиана. Затем он взял его руку и поцеловал ее.
– Нет, я не верю в Бога, – продолжил он затем более спокойным и тихим голосом. – Но я готов изменить своё мнение, в случае, если он надумает совершить чудо, чтобы продемонстрировать мне обратное.
– Что вы здесь делаете? – раздался позади них раздражённый голос, грубо нарушая установившуюся было тишину.
Четверо повернулись к двери, где строгого вида блондинка недоброжелательно смотрела на них. Она была одета в белый костюм, который не смягчал её фигуру, а, наоборот, делал ещё более резкой. Её волосы, длинные и удивительно светлые, казалось, только что побывали у парикмахера.
В одной руке она держала мобильник, в другой – букет белых роз, любимых цветов Бастиана, Блейн хорошо это помнил. Всё в этой женщине кричало: «деньги». Деньги и презрение.
Она выглядела ужасно неуместно там, и, казалось, сама была того же мнения.
Мадлен Смайт, мать Себастиана.
Заботливые мишки – мультсериал для самых маленьких. Рассказывает о жизни целой ватаги пушистых медвежат и целом ворохе их родственничков, что живут на облаках, катаясь на радуге в обнимку со звездами. Пять милых пушистых спасателей стараются научить ребят не бояться трудностей и смело преодолевать их. Каждый из плюшевых друзей отличается от других своим символом, пропечатанным для наглядности на груди, цветом, любимыми занятиями и чертами характера.
====== Глава 2. Горько-сладкие воспоминания. Часть 2. ======
Стоя в дверях, женщина смерила своим ледяным взором каждого из них, как если бы перед ней были мыши, а не люди.
Когда взгляд женщины остановился на Блейне, однако, черты её лица смягчились, и первая улыбка, за всё пятилетнее знакомство Курта с ней, появилась на её губах.
– О, Боже, Блейн, дорогой, ты ли это?
– Добрый день, миссис Смайт, как поживаете? – ответил парень, в то время как другие не слишком приятные воспоминания всколыхнули его сознание, потревоженное присутствием этой женщины.
– О, милый! Как приятно видеть, наконец, дружеское лицо посреди этого сброда, что вечно толпится в комнате моего сына.
Блейн увидел, как Курт, с ненавистью смотревший на женщину, застыл, казалось, даже не дыша, на этих словах. И Андерсон хотел бы сказать ему что-то хорошее. Но женщина, решительно приблизившись на головокружительных двенадцатисантиметровых каблуках, внезапно вовлекла его в объятие, которое застигло Блейна врасплох.
Мадлен Смайт его всегда не выносила.
Бас даже рассказывал о радости, с которой она встретила известие, что Блейн переедет в Чикаго, а не Нью-Йорк вместе с ним, после Далтона.
Следовательно, этот спектакль был разыгран исключительно для Курта.
Эта женщина была настолько скользкой, что один её вид вызывал у Блейна мурашки. Прошли годы, но это оставалось неизменным. И это его бесило.
– Вы могли бы иметь удовольствие видеть моё лицо гораздо раньше, если бы удосужились дать мне знать, что случилось с Себастианом, мэм, – сказал Блейн, с ядовитой ноткой в голосе, которой не мог, и, честно говоря, даже не хотел, скрывать.
