Текст книги "В объятьях зверя (СИ)"
Автор книги: atranquility
сообщить о нарушении
Текущая страница: 51 (всего у книги 59 страниц)
Услышав последние слова, Деймон почувствовал, как по коже у него пробежали мурашки. Какими же правдивыми они ему казались… Он ведь тоже когда-то верил. Седина на висках. Домик где-нибудь в Италии, которую они с Кэтрин оба так любили. Много детей и внуков. Эти мечты казались такими простыми и такими близкими, что подумать, что будет по-другому, тогда было немыслимо.
Грейсон взглянул на сына, и тот, глядя куда-то вдаль, поджав губы, едва заметно кивнул. И, наверное, в эту секунду он понял и принял боль Деймона, которая даже спустя столько лет его не отпускала и которой раньше он находил лишь одно объяснение: его слабость. Лишь сегодня, точно так же, как Деймон, попрощавшись с любимым человеком навсегда, он почувствовал, какую дыру в сердце прожигает каждая секунда, проведенная без него и не дающая забыть: ничего уже не изменится.
Судьба отмерила Грейсону и Изабелле сорок лет, проведенных вместе. Подарила им сына. Дала им увидеть, как он вырос и чего достиг. Вместе. Сейчас Грейсону и это казалось ничтожно малым. Но у Деймона ничего этого не было.
– Я так и не успел ей все объяснить, – задумчиво произнес Деймон, опустив взгляд.
В этих коротких словах заключались то наказание и та боль, которые он пронесет в своем сердце через всю жизнь. Сейчас единственным человеком, которому он мог бы это доверить, оказался тот, кто был предательски далек все эти годы. Но Деймон чувствовал всем сердцем, каждой клеточкой души: ближе него в эти минуты не было никого.
Он даже не вздрогнул, когда на плечах ощутил прикосновение ладони подошедшего к нему отца: он словно бы этого ждал.
– Мать верила в тебя, Деймон, – сказал Грейсон.
Во фразе этой не было ни доли упрека: лишь искреннее желание едва успокоить его душу.
Деймон повернул голову в сторону, и в этот момент взгляды их пронзительно похожих голубых глаз встретились. В эту минуту в сознании у него мелькнула, на первый взгляд, удивительная мысль: как же долго он не видел глаз своего отца. Кажется, лишь за эти несколько дней полностью поседевший, худой, с глубокими морщинами вокруг глаз, сейчас Грейсон был совсем не похож на того волевого сильного мужчину, каким его всегда знал Деймон. И лишь серо-голубые глаза, в которых, пусть и очень слабо, но все еще горел огонек жизни, выдавали его.
– Даже когда ты напрямую рассказал ей обо всем, Белла твердила лишь одно: ты на такое не способен.
Деймон вздохнул. Когда-то давно он принял одну простую истину: человеку не дано повернуть время вспять, чтобы исправить свои ошибки, совершенные в прошлом. Именно поэтому ни об одном своем поступке он никогда не жалел. А сейчас он понимал, что, на самом деле, многое бы отдал, чтобы иметь возможность вернуться в тот вечер и повести себя по-другому.
– Когда мы виделись с ней в последний раз, я…
– Она простила тебя, Деймон.
Голос отца звучит мягко, но вместе с этим – невероятно уверенно, и Деймон на мгновение замирает, не отводя взгляд от глаз Грейсона. В глазах Деймона – лишь немой вопрос, и Грейсон слегка кивает головой, словно бы отвечая на него.
Мать его простила. Но вот сможет ли он сам себя когда-нибудь простить?
– Я, правда, не знаю, откуда в ней была эта немыслимая уверенность, – признался Грейсон. – Но Белла будто что-то чувствовала. Она… Знала тебя.
В какой-то момент между Деймоном и Грейсоном воцарилась тишина: лишь где-то вдалеке было слышно чириканье воробьев и звуки моторов автомобилей.
Грейсон опустил взгляд и поджал губы.
– Жаль только, что я сам осознал, какого на самом деле сына мне подарила судьба, только сейчас.
Грейсон не знал, как подобрать такие слова, которые помогли бы Деймону понять его. Он не рассчитывал на то, что сын сможет его простить. Но он хотел быть с ним искренним. Хотя бы сейчас.
Сальваторе-старший вновь взглянул на пристально смотревшего на него сына.
– Деймон, я хотел сказать…
Грейсон вздохнул. Произнести самые важные, такие нужные слова было непросто, но где-то в глубине души он понимал: теперь это не из-за гордости, а из-за страха, что может быть слишком поздно.
– Прости меня, – произнес он. – Не только за ситуацию со Стефаном. За все эти чертовы пятнадцать лет. Я не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь простить меня за них… Но мне, правда, очень жаль.
Деймон стоял, не шелохнувшись, внимательно глядя на отца. И почему-то в этот миг впервые в голове возник вопрос: что было бы, если бы эти пятнадцать лет были другими? Что они упустили? Наверное, они с Грейсоном ответили бы на этот вопрос по-разному. Но сейчас они оба понимали: очень многое. И вернуть это, наверное, уже невозможно.
– Знаешь, Деймон, – задумчиво проговорил он, посмотрев куда-то вдаль, – я очень хорошо помню тот день, когда мы с твоей матерью узнали, что наша семья станет больше. Мы не ждали этого: несколько лет попыток и бесплодного ожидания надломили нас обоих, и мы были близки к тому, чтобы смириться с этим. Мы не знали, как в сердце после смерти троих детей вновь поселить надежду. И когда я узнал, что стану отцом, меня на несколько минут будто бы заморозили, превратили в какую-то неподвижную статую. Я смотрел Белле в глаза и не мог поверить, что все это происходит сейчас и со мной. А потом, когда смысл ее слов дошел до меня… Я кричал и смеялся так громко, как только мог. Я готов был прыгать и хлопать в ладоши, как маленький ребенок, и, наверное, мне тогда несколько соседей по улице точно были готовы вызвать санитаров. И с того самого сентябрьского дня меня не покидало лишь одно желание: стать хорошим отцом.
Рассказывая обо всем этом, Грейсон будто бы переносился в те далекие времена, и в какую-то секунду Деймону показалось, что сердце в груди замерло. Он никогда не видел своего отца таким и уже очень давно не чувствовал от него именно такой отцовской теплоты, которая так была ему нужна, несмотря на все его попытки убедить себя в обратном.
– Мне тогда было уже тридцать лет, но это все равно почему-то не казалось таким сложным. Я почему-то был уверен в том, что жизнь теперь потечет так, как планировал я, что мой сын вырастет таким, каким хотел его видеть я. А когда жизнь все расставила по своим местам, мне просто не хватило сил принять это.
– Тебя это злило.
Грейсон несколько секунд молчал.
– Да, ты прав, – наконец ответил Сальваторе-старший. – Я, наверное, слабак. Или дурак… А скорее всего, и то, и другое, – грустно усмехнулся он.
– Наверное, глупо будет отрицать, что меня это злило не меньше, – усмехнулся Деймон. – Но я тоже не был идеальным сыном, – Деймон как-то растерянно, совсем по-детски пожал плечами. – И, скорее всего, уже не стану им. Равно как и ты, наверное, вряд ли поведешь меня в зоопарк на выходных. Но знаешь…
Деймон на мгновение замолчал, опустив глаза.
– Сейчас мне тридцать три, – с шумом выдохнув, сказал он, подняв голову, – и я чувствую в себе достаточную силу для того, чтобы справляться с
самостоятельно со всеми проблемами, с которыми я могу столкнуться. Я уже давно не ребенок, и прятаться за спины родителей – глупо. Если будет надо – я смогу защитить себя, своих друзей, свою семью. Я не боюсь. И все же где-то в глубине души я всегда ощущал приглушенное, но все же не исчезавшее желание иметь с тобой такую же близость, какую имели Стефан и Джузеппе. Такую же опору.
Проходит несколько секунд, прежде чем Деймон произносит самые главные слова. И именно в этот момент, словно хрупкое стекло во время оглушительного взрыва, рушится последний барьер, который мешал им простить друг друга и признать единственную истину.
– Ты был нужен мне.
Услышав эти слова, Грейсон почувствовал, будто в кровь впрыснули ледяную воду.
– И порой мне кажется, что мы похожи гораздо сильнее, чем оба думаем.
– У нас по-прежнему одна фамилия, – отозвался Грейсон. – Я могу как угодно относиться к твоему образу жизни, не понимать и не принимать что-то. Но я хочу сказать тебе лишь одно: я горжусь тем, что ты носишь фамилию Сальваторе.
В какой-то момент их взгляды пересеклись. Они задержались на секунду, а затем произошло то, что так хотела увидеть Изабелла и чего порой очень хотели они сами, пытаясь убить в себе это желание дурацкой упертостью, которое оба принимали за гордость. Деймон и Грейсон не знали, кто из них потянулся первым: это произошло почти одновременно, а главное – одинаково искренне. Деймон на мгновение закрыл глаза, вжимаясь пальцами в плечо отца, а тот прижимал к себе сына так крепко, как только мог, словно боясь отпустить. Деймон чувствовал это, и руки, которые еще пару минут назад были ледяными, кажется, начинали теплеть, и тепло это очень быстро разносилось по организму, согревая каждую его клеточку, доходя до самого сердца. Вот он – его жесткий и своевольный отец, который, казалось, ненавидел его всей своей душой. Лишь какая-то минута понадобилась Деймону для того, чтобы увидеть: это не так. Совсем не так.
Они не знали, сколько времени провели так: сейчас оно становилось абсолютно неважным. Деймон и Грейсон словно бы хотели наверстать все эти пятнадцать лет, которые были разлучены. Им было не дано предугадать, что их ждет впереди, но теперь они чувствовали: они предельно честны друг перед другом. А значит, в их силах сделать все, чтобы однажды назвать друг друга не по имени, а отцом и сыном.
Когда они отпустили друг друга, Грейсон поднял глаза на бескрайнюю лазурь неба, залитую солнечным светом, и откуда-то вновь подул ветер, кажется, еще более теплый. Этим небом, этим светом, этим весенним воздухом словно кто-то свыше хотел им сказать: им нужно продолжать свой путь.
Вдруг Деймон и Грейсон услышали какой-то приглушенный звук, отдаленно напоминавший хлопок, и в небе увидели белоснежного голубя, который через пару секунд уселся на ветку дерева неподалеку.
Наверное, ассоциация голубей с душами умерших людей – всего лишь красивая метафора. Но в этот момент, в день, когда к ним в дом постучалась беда, они оба почувствовали себя спокойнее.
Деймон и Грейсон, не моргая и практически не шевелясь, наблюдали за голубком, который, на самом деле, оказался очень маленьким и будто бы чего-то ждал.
– Как думаешь, – вдруг спросил Грейсон, когда голубь вновь взмыл в небо и через пару секунд исчез из виду, – там… Есть что-нибудь?
Этот вопрос звучал с таким детским интересом и наивностью, что он казался маленьким ребенком, пришедшим к своему отцу с таким совсем недетским вопросом.
Деймон прищурился от яркого весеннего солнца, слепившего глаза, а затем перевел взгляд на отца, и по его губам скользнула грустная улыбка.
– Я очень хочу в это верить.
Ребекке показалось, что на эту минуту сердце в груди перестало стучать. По телу в какой-то момент вдруг разлилась невероятная слабость. В сознании звучали отголоски мыслей о том, что ей сейчас лучше на что-то опереться, чтобы не оступиться и не упасть, но она не могла даже пошевелиться.
На небольшой белой палочке, которую она держала дрожащими ледяными пальцами, которых, казалось, почти не чувствовала, были отчетливо видны две красные полоски.
Воздуха в груди стало не хватать, и Ребекка неловко вдохнула, но это не помогло: грудную клетку будто бы чем-то стягивало, мешая нормально дышать.
Как, наверное, забавно это сейчас выглядело со стороны: Ребекка мечтала об этом много лет, а сейчас была белее полотна, словно узнала какую-то страшную новость. Но спустя эти шесть лечения, беспрестанного поиска врачей, которые могли бы помочь ей справиться, в сердце осталась лишь давящая безмолвная боль, которая словно бы срасталась с ней, опутывая ее подобно ветвям ядовитого растения, не оставляя другого выхода, кроме как принять ее. Постепенно она становилась лишь сильнее, день за днем убивая в душе единственное, что оставалось Ребекке, – надежду. Именно поэтому поверить в то, что это какая-то ошибка, сейчас было легче чем в то, что сбылась мечта, которую она бережно хранила в сердце долгие годы.
Случившееся в семье горе отодвинуло проблемы со здоровьем на второй план, и Ребекка решила отложить визит к невропатологу до того времени, пока не пройдут похороны. Головная боль временами отпускала, и порой облегчение «затягивалось» настолько, что она даже не списывала это на действие препаратов, а просто забывала о том, что мигренозные приступы вернулись. Мыслей о возможной беременности и такой реакции организма на изменения в нем, конечно, не было, и вряд ли бы они вообще возникли, если бы спустя несколько дней после первого приступа не появилось несколько других, более явных признаков, которые посеяли в душе сильные сомнения.
Однако даже сейчас, когда тест их лишь подтвердил, какой-то внутренний барьер все равно не давал осознать, что это правда. Три года брака с Марселем, отношения с другими мужчинами, множество современных методов лечения, к которым не раз обращалась Ребекка… Не было ничего. И сейчас все происходящее напоминало сон.
Сон, который она так ждала.
Не чуя под собой ног, видя все вокруг сквозь какую-то туманную пелену, Ребекка, наскоро собравшись, отправилась в ближайшую аптеку, чтобы купить еще несколько тестов. В следующий час ей казалось, что она находится вне времени и пространства. Она не помнила абсолютно ничего, кроме одного: все тесты, как один, показывали положительный результат.
Нет, Ребекка не боялась того, что могло произойти. Она до ребяческой дрожи в коленях, до слез, до самых искренних молитв, которые готова была шептать пересохшими губами, боялась потерять этот маленький луч света, который словно бы загорелся в ней в этот момент.
Сделав несколько рваных вдохов, которые все равно не помогли привести сердцебиение в нормальный ритм, она умылась холодной водой, а затем, выйдя в гостиную почти на одних носках, словно боясь кого-то разбудить, хотя дома никого не было, по-прежнему плохо ощущая поверхность и опору под собой, она взяла лежавший на тумбочке мобильный. Быстро отыскав в телефонной книге номер своего врача, она медлит немного, а затем, с шумом выдохнув, нажимает на кнопку вызова. И отчего-то в этот момент ладонь непроизвольно ложится на живот.
Елена неслышно зашла в полутемную гостиную, которую освещало лишь пламя в камине. Увидев Деймона, она на несколько секунд замерла на пороге: он сидел на диване перед камином и внимательно разглядывал какие-то фотографии. Она медлила, боясь побеспокоить его, и какое-то время наблюдала за ним со стороны. Казалось, что сейчас он находится не здесь: каждое фото будто открывало для него новый мир, словно уносило его из реальности, возвращало на много лет назад, в доброе, светлое время, когда он еще мальчишкой лазал по деревьям и учился кататься на велосипеде под руководством Грейсона, читал взахлеб комиксы, ездил с родителями на море и так ждал Рождества, когда под одной крышей собиралась вся их большая дружная семья. Он с радостью подчинялся, поддаваясь воспоминаниям. Глядя на какие-то фото, Деймон искренне улыбался, иногда снисходительно усмехался; беря же в руки другие, наоборот, хмурился. Сейчас он напоминал Елене маленького ребенка, который будто бы только начинал изучать эти миры, и каждый из них увлекал его настолько, что, казалось, до происходящего вокруг ему не было дела.
Елена и сама не помнила, сколько времени провела так, в одной позе, практически не дыша, но в какой-то момент, будто почувствовав, что он не один, и вернувшись к реальности, Деймон повернул голову в ее сторону.
– Я не помешала? – застенчиво спросила Елена, убрав прядь волос за ухо.
Деймон улыбнулся уголками губ.
– Вовсе нет. Проходи, – приветливо сказал он, и Елена невесомыми шагами прошла в глубь гостиной и села рядом с ним на диване, а Деймон словно обратил свой взгляд к фотоснимку, который в этот момент держал в руках.
На журнальном столике аккуратной стопкой лежали несколько альбомов, и обложки некоторых из них уже были совсем ветхими от времени. Елена перевела взгляд на фотографию в руках Деймона. На ней был изображен парнишка лет шести – худощавый, с черными густыми волосами, одетый в белую майку и синие шорты. Рядом с ним, держа его за плечи и улыбаясь, стоял высокий жилистый мужчина, которому на вид было не больше сорока лет, и женщина примерно такого же возраста. Невозможно было определить, на кого мальчишка был похож больше: казалось, он взял от обоих родителей – а в том, что на снимке были изображены его родители, у Елены почему-то сомнений не оставалось, – поровну. Деймон сильно изменился за эти годы, и лишь его глаза – серо-голубые, такие лукавые, не по-детски вдумчивые глаза, – выдавали в этом пареньке его.
– Ты был таким милым в детстве, – с улыбкой сказала она.
– Спасибо за комплимент, – с усмешкой ответил Деймон.
– Сколько тебе здесь? И где это вы?
– Шесть или семь, точно не помню. В детстве я занимался легкой атлетикой, очень любил бег, – объяснил он. – У меня неплохо получалось, поэтому тренеры часто отправляли меня на соревнования, соответствующие моему возрасту. Это фото было сделано перед одним из таких соревнований. Я тогда жутко волновался, потому что большинство соперников были старше меня, а сейчас даже результат не помню, – Деймон улыбнулся.
– Почему ты оставил легкую атлетику? – спросила Елена.
Деймон пожал плечами.
– Ты же знаешь детское непостоянство. Сегодня ты готов за зеленые яблоки Родину продать, а завтра ты их ненавидишь. Сегодня ты играешь в футбол, а завтра только и успеваешь отплевываться, когда в окружении кто-то его упомянет. Так было и со мной. В один момент просто перестал чувствовать к этому интерес, и родители не стали меня заставлять продолжать заниматься бегом.
Деймон сделал небольшую паузу, вновь опустив глаза на фото, и на его губах вновь появилась усмешка.
– Хотя, занятия бегом все же не прошли даром. Когда Грейсон в очередной раз возвращался с родительского собрания, я очень быстро ретировался куда-нибудь в безопасное место.
Елена, поджав губы, улыбнулась.
– Грейсон был… Строгим отцом? – осторожно спросила она.
– Достаточно, – кивнул Деймон. – Наказание следовало незамедлительно, едва ему стоило узнать об очередном разбитом мной окне в школе или двойке по математике. Естественно, тогда не было никакой речи о прогулках с друзьями, телевизоре или конфетах.
Деймон в какой-то момент замолчал, задумчиво посмотрев вдаль, будто что-то вспоминая.
– Помню, когда я учился в начальной школе, я очень любил комиксы про Бэтмена. Я просто сходил по нему с ума! Наизусть знал историю Брюса Уэйна, легко мог перечислить всех персонажей, хотя их количество, в старых-добрых традициях DC Comics, исчислялось десятками, и, конечно, украдкой мечтал стать таким, как он. Однажды я прогулял несколько важных уроков кряду. Родителям, естественно, об этом ничего не сказал, и поэтому вполне легко представить их удивление, когда классная руководительница позвонила им с вопросом о моем самочувствии, обеспокоенная моим отсутствием. С Грейсоном у меня тогда был серьезный разговор… И не менее серьезный «приговор»: два месяца без комиксов. Понимаешь, Елена? Два! – воскликнул Деймон. – Это означало восемь пропущенных выпусков. Тогда для меня это было смерти подобно. Друзья тайком давали мне свои новые выпуски на время, и я украдкой читал их в школе и иногда – дома, но трясся всякий раз, когда в моей комнате появлялся Грейсон, потому что я жутко боялся, что он найдет у меня под подушкой их. Сейчас у меня сам собой возникает вопрос: а смог бы он вообще отличить мои комиксы от журналов друзей? Это сейчас ответ напрашивается очевидный, а тогда…
Деймон вздохнул, поджав губы, и положил фотографию обратно в альбом.
– Мама всегда защищала меня перед ним, – задумчиво проговорил он, и Елене показалось, что его голос дрогнул.
Она не сводила с него взгляд, не решаясь что-то сказать, лишь показывая ему, что она по-прежнему рядом и хочет его слушать и слышать.
– Знаешь, – повернув голову в сторону Елены, сказал Деймон, – у нас в саду на одном из деревьев был домишко – небольшой, но самый настоящий: с кроватью, рабочим столом, маленьким стеллажом для книг, которые я читал только там. Его сделали Грейсон и Джузеппе своими руками и подарили мне, когда мне исполнилось семь лет. В первое время, конечно, его появление прибавило моим родителям седых волос: я мог уйти туда в разгар дня и просто заснуть, а они искали меня по всему дому, звали на улице, а я этого просто не слышал. Летом, когда по ночам было тепло, я там нередко даже ночевал. Так вот, когда мое наказание за прогулы длилось почти месяц, Грейсон ненадолго отлучился в офис в какой-то выходной. Утром мама подозвала меня и спросила, давно ли я убирался в этом домике. Я пытался вспомнить, но сказать ничего так и не успел: она дала мне понять, что было бы неплохо, если бы я сделал это сейчас. Спорить я не стал и, вооруженный какими-то чистящими средствами, поднялся в свое убежище. Уборку я тогда, кажется, начать еще долго не мог, потому что едва я забрался туда и зашел в этот домик, мой глаз зацепился за журнал, который лежал у меня на рабочем столе. Это был очередной выпуск комиксов.
В этот момент глаза у Деймона просияли, словно у маленького ребенка. Он рассказывал настолько искренне, что Елена чувствовала: он сам проживает сейчас заново эти минуты, – и слушала его взахлеб, словно бы оказываясь рядом с ним, восьмилетним мальчишкой, в том времени.
– Конечно, я тотчас же забыл об уборке, начал листать, пытаясь понять, что я мог пропустить. А потом, спустя пару минут, спустился к маме. Она, конечно, видела немой вопрос в моих глазах, – по губам Деймона скользнула грустная улыбка. – Но она не сказала мне ничего, только хитро подмигнула и приложила указательный палец к губам, попросив таким образом не говорить Грейсону. Я, конечно, пообещал, и снова побежал читать. С тех пор периодически я находил у себя под подушкой или в тумбочке в том домике маленькие сюрпризы, когда получал пятерки или побеждал на соревнованиях: упаковку любимой жвачки, журнал, какие-то фишки с супергероями. Грейсон о нашем маленьком секрете, кажется, так и не узнал.
Деймон улыбался, вспоминая обо всем этом, смотря куда-то вдаль, словно бы сквозь пространство, но в его взгляде была такая невысказанная тоска, что Елена, глядя в его глаза, на которых, казалось, вот-вот выступят слезы, чувствовала, как больно щемит сердце. В этот момент так сильно, как никогда раньше ей хотелось просто обнять его и показать: в эту страшную для него минуту, когда его покинул человек, ближе которого, наверное, невозможно представить, он не один. И может быть, забрать хотя бы часть этой неуемной боли, которая превращала его чистые живые глаза в глаза старика.
– Надо же… У меня тоже был такой тайник, – сказала Елена.
– Правда? – с интересом переспросил Деймон.
– Да! Правда, я тогда была чуть младше тебя и ситуация была немного другая: я до ужаса боялась врачей. Увидев белый халат, тряслась, как при морозе в минус тридцать. Что уж говорить о прививках или о походах к стоматологу… Это было для меня сродни фильму ужасов. Не знаю, сколько бы это продолжалась, если бы, не придя домой после какой-то очередной прививки в слезах, под подушкой я не обнаружила набор фломастеров. Я спрашивала у родителей, откуда они, и папа сказал, что с утра к нам заходил волшебный кролик, который просил передать этот небольшой подарок мне за храбрость. С тех пор такие подарки под подушкой появлялись всякий раз, когда я без слез терпела поход к врачу. И в конечном итоге каждые выходные я спрашивала у родителей: «А мы сегодня пойдем в больницу?»
Деймон улыбнулся.
– Страшно представить, на какие еще уловки шли наши родители.
– Это точно.
На какое-то время в гостиной воцарилась тишина, в которой слышалось лишь потрескивание камина.
– У тебя была замечательная мать, Деймон, – наконец негромко произнесла Елена.
Сальваторе едва заметно кивнул.
– Только сейчас я понял, почему сегодня мне так захотелось достать старые альбомы и пересмотреть фотографии, – хрипло проговорил он. – Мне ее не хватает.
Елена плотно сжала губы, изо всех сил стараясь успокоить ритм бешено стучавшего сердца, но едва ли она могла это сделать. В последней фразе Деймона, которая напоминала рык раненого животного, слилось воедино, наверное, все, что он чувствовал в эти дни. Опустошенность. Бессилие. Отчаяние.
– Наша последняя общая фотография была сделана в декабре позапрошлого года, – сказал Деймон, показав Елене снимок.
Фотография ей была знакома: она помнила, что это был день рождения Изабеллы, на который они со Стефаном тоже были приглашены.
– Почти полтора года назад… – задумчиво пробормотал он. – С того дня мы встретились от силы раза четыре.
– Деймон… – пересохшими губами прошептала Елена, но поняла, что вряд ли сможет что-то сказать: к горлу подкатил предательский ком.
– Знаешь, – сказал Сальваторе, – в последнее время я почему-то очень часто думал о том, что, как только закончится вся эта история со Стефаном, я позвоню… Просто поговорю. И смогу подобрать такие слова, чтобы все объяснить. Почему-то верить в то, что все встанет на свои места, тогда было очень легко. Я почему-то был уверен в том, что мне удастся обхитрить время…
– Не вини себя, – попросила Елена. – Никто не в силах предугадать, когда…
Закончить фразу она так и не смогла. Не хватило решимости и сил произнести самые страшные слова.
– Я знаю, – выдохнул Деймон. – Грейсон сказал, что все произошло буквально за несколько минут: острый инфаркт миокарда. Я не успел бы приехать. И я верю ему, потому что…
Он запнулся, сжав зубы.
– Я видел, как это бывает.
В этот момент голос Деймона сорвался, и Елене показалось, что ее сердце словно бы разорвали на две части.
– Но все это слова, не более. На деле…
Деймон на мгновение замолчал, пытаясь подобрать слова, и мотнул головой, потерев усталые глаза.
– Так не должно было быть.
– Деймон, – позвала Елена и невесомо коснулась его плеча.
По коже побежали мурашки, и Деймон повернулся к ней.
– Мне сложно представить что-то страшнее, чем-то, что произошло четыре дня назад. Но… Сейчас у тебя по-прежнему есть шанс все исправить.
Елена долго не могла найти в себе смелость заговорить об этом с Деймоном, но сейчас внутренний барьер рухнул окончательно. Она видела по его глазам: он сам к этому готов.
– Вы с Грейсоном…
Елена облизнула губы.
– Вы не должны потерять друг друга.
– Я, правда, не знаю, возможно ли сейчас что-то исправить в наших отношениях, – Деймон пожал плечами. – Но…
– Вы должны.
Деймон знал Елену давно и очень хорошо и видел разные ее эмоции. Но, кажется, в этот вечер он впервые услышал, насколько твердо может звучать ее голос, насколько быстро он может лишать всякой способности противоречить.
– Мы должны… – задумчиво повторил он, то ли утверждая, то размышляя, то ли задавая вопрос.
Они молчали с полминуты, думая каждый о своем, наблюдая за языками пламени, движения которых напоминали неспешный танец, но даже не касаясь друг друга, не глядя друг другу в глаза, они чувствовали присутствие друг друга – настолько сильно, что казалось, что между ними не оставалось ни одного миллиметра. Они словно бы становились частью друг друга, доверяя друг другу свою боль, свои надежды, свои мечты.
– Елена…
Елена вздрогнула и повернулась к Деймону, и в этот момент их взгляды встретились.
– Спасибо тебе.
Елена смотрела в его глаза и чувствовала, что не может даже пошевелиться.
– За что? – робко спросила она.
– За то, что ты не оставила меня.
В этот момент, слыша, как в ушах отдается звук собственного сердцебиения и шумит кровь, едва дыша, чуть ли не насильно проталкивая воздух в легкие, дрожащей ладонью она коснулась щеки Деймона. Он, не моргая, накрыл ее руку своей, но не отстранился: казалось, он наоборот, хотел продлить эту секунду.
– Ты нужна мне, Елена. Ты очень мне нужна, – словно молитву, шептал он.
Елена не знала, что ему ответить. Она лишь чувствовала, как по щекам текут слезы, и, хоть глаза застилала пелена, она очень хорошо видела его такие родные и знакомые глаза, в которых по-прежнему горел огонек надежды. Что она могла ему пообещать? Что боль отступит спустя время? Что жизнь больше не сможет сделать больнее?
Она могла пообещать ему лишь одно.
– Я буду рядом.
– Ребекка, это чудо.
Врач-гинеколог, умудренная годами и опытом женщина, хорошо знакомая с Ребеккой и ее историей, перевела взгляд со снимка УЗИ на нее, и ее губы изогнулись в искренней благоговейной улыбке, как будто она была не пациенткой, а ее родной дочерью.
Ребекка, не моргая, смотрела на снимок и заключение врача. И в эти секунды, которые тянулись так долго и которые хотелось продлить еще больше, вокруг остановился весь мир.
Десять минут назад она слышала его сердцебиение. И, кажется, именно в этот момент ее жизнь разделилась на «до» и «после» того самого первого удара, который донесся до ее слуха и заставил ее собственное сердце на миг замереть. На размытом черно-белом снимке УЗИ было сложно что-то разглядеть, но сейчас он стал самым дорогим, что было у Ребекки, – ровно как и слова специалиста УЗИ о том, что беременность протекает без патологий. Она пока не чувствовала этого ребенка, не могла представить, какой он сейчас. Не могла поверить ровно до той самой секунды, пока не увидела этот крохотный комок. Как такое возможно? Из-за чего? Все эти вопросы отходили далеко на второй план, становясь совершенно ничего не значащими. Теперь Ребекка просто знала: этот малыш существует. И осознание того, что ей суждено дать ему жизнь, вдохнуло новую жизнь в нее саму.
– Спрашивать о том, будешь ли ты сохранять беременность, даже не хочу, но по долгу службы должна.
Эта фраза словно вырвала Ребекку из забытья, и, услышав слова врача, она вздрогнула.
– Конечно, – выдохнула она. – Конечно, буду!
Быть может, Ребекка хотела бы сказать что-то еще, чтобы хоть как-то выплеснуть хотя бы часть эмоций, который сейчас захлестнули ее с головой, подобно волнам во время шторма, разбивающим в щепки рыбацкие лодчонки, приставшие к берегу, но больше не смогла сказать ни слова, прижав ледяную ладонь к губам, и чувствуя, как ресницы тяжелеют от слез.
Врач не стала долго задерживать ее, прекрасно понимая, что сейчас состояние Ребекки точно не для больницы. Ответив на все ее вопросы и все объяснив, она отпустила пациентку, и Ребекка, все еще сжимая в руках снимок, вышла из кабинета. Она шла осторожно, по-прежнему боясь упасть, но с каждым шагом опора под ногами была все ощутимее, а в теле, наоборот, разливалась такая легкость, что казалось, еще немного – и вполне возможно будет полететь.
На улице была весна, и теперь весенним воздухом можно было насладиться сполна, вдыхая его полной грудью, захлебываясь им. Ребекка смотрела на залитое лазурью небо и понимала: кто-то свыше действительно дал ей возможность начать новую жизнь, не просто подарив шанс стать матерью. Она знала, что это навсегда останется лишь ее тайной: она носила под сердцем ребенка от любимого человека.
