Текст книги "Ближе к истине"
Автор книги: Виктор Ротов
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 72 страниц)
СКЛОННОСТЬ К ЗНАМЕНАТЕЛЮ, или ПОЗА ДВАДЦАТОГО ВЕКА?
(О книге Александра Драгомирсва «Игроки наживы»)
Я хорошо помню, как заговорили в свое время о Шукшине, Белове, Распутине, о нашем Лихоносове, о Солоухине… И многих других, чьи имена как‑то сразу вспыхнули и засияли на литературном небосводе. И до сих пор они на слуху. Но я ни разу, нигде не читал и не слышал, чтоб они высокопарно окрестили свои творения явлением века.
О нашем Саше Драгомирове, прошу прощение за лег
кую фамильярность, именно так мы называем его между собой (симпатичный парень!), тоже сразу заговорили. Но… Сначала вроде бы со знаком плюс – книгу выпустил молодой человек! Потом этот плюс стал плавно переходить в минус. По мере того, как люди знакомились с его творениями. Особенно после выхода в свет его книги «Игроки наживы».
Твердая обложка белого цвета, на ней точечный портрет какого‑то Двуликого Януса женского пола и внизу, в правом углу, – красная полоска, изображающая ленту, какой у нас обычно перевязывают подарки. На этой «ленте» написано, ни много, ни мало, «Русская проза конца XX века».
Ничего себе!
Я был поражен. Подумалось: от избытка скромности Саша не умрет. И не читая еще, усомнился в качестве того, что под столь кричащей обложкой. Мне, правда, пытались объяснить, что это «причуды» издательства. Может быть. Но автор должен думать о том, как он предстанет перед коллегами с такой претенциознной «рубрикой».
Чтоб начертать такое на своей книге, чего я не видел даже у тех, кого перечислил выше, надо быть гением или… Да простит меня Всевышний! – самоуверенной бездарностью. И у меня приключилась как бы аллергия на творчество Саши. Ну вот не хочется его читать – хоть ты лопни, Начну и не могу дальше. А разговоры идут. И все больше со знаком минус. А я как бы за чертой этих разговоров, потому как не читал, не знаю. Не могу судить. Надо прочитать. А тут еще одна за другой публикации в уважаемой «Литературной России». Рассказы, которые ну никак не блещут талантом, мягко говоря. Что такое?! И замечаю косые взгляды колле!'-писателей. В чем дело? Один, с которым у меня доверительные отношения, разобъяснил вопросом: «Ты проталкиваешь Сашу в «Лит. Россию»?..»
И тут «подоспел» слух о небольшом скандальчике, который Саша учинил в редакции «Кубанских новостей». Ему отказали в публикации очередного его материала, он отослал его в «Лит. Россию», и там его опубликовали. Он пришел в редакцию и… Ясное дело!
Когда я узнал об этом, то решил во что бы то ни стало прочитать книгу Саши Драгомирова. Она вышла в издательстве «Советская Кубань» в прошлом году. И вот только что перевернул последнюю страницу. Прочитал и не написать о своих впечатлениях не могу, не имею права – Мы и так своим благодушно – трусливым молчанием породили тучи графоманов.
В книгу вошли роман «Игроки наживы», повесть «Квартира» и четыре рассказа: «Голубиное перо», «Ночка», «Егор Касай» и «Первая книга».
Вот с этого рассказа «Первая книга», пожалуй, и начну. Ибо в нем даны исчерпывающие как бы самооценки.
Вкратце суть дела.
Удрученный невниманием к своим творениям читателей и даже друзей молодой литератор, только что выпустивший первую свою книгу, случается в командировке. На одном из ж. – д. вокзалов ввязывается в игру с наперсточниками; его обманывают, он пытается сбежать от них, но его настигают с намерением побить. Он роняет кулек, из которого выпадает книга. И раскрывается на странице, где портрет автора. Один из шайки аферистов узнает в портрете их жертву: «Как?! Перед нами писатель?!» И т. д. И шайка игроков мгновенно преображается. Мигом зауважала свою только что обыгранную жертву.
Не правда ли, закручено? Из чего следует назидание невнимательным коллегам и друзьям: вы не оценили, а вот они, люди дна, оценили.
Прообразом героя рассказа автор, конечно же, имеет в виду себя. К слову сказать – автор очень любит себя, ибо в каждом произведении берет себя прообразом. Пишет о пережитом и потому «откровения» его, чувствуется, идут из самой что ни на есть глубины оскорбленной непониманием и невниманием души. И странным образом поражают своей циничной наивностью. И такое бывает.
…Книга первое время не давала Одинцову покоя. «Едва он получил положенные авторские экземпляры, как почувствовал себя совершенно иным человеком. Как оказалось, подобно другим, он был не лишен тщеславия и с радостью не уставал рассматривать книгу, свой портрет, читать и перечитывать лестную аннотацию, рассказы, удивляться собственному уму и таланту».
На радостях, что совершенно естественно, автор дарит книгу налево и направо, «закупив за гонорар почти половину тиража».
«Надо было видеть, с каким самодовольством Одинцов приобретал эту покупку, встречал на себе взгляды продавцов и посетителей. Он отдавал себе отчет, что, возможно, они впервые видели перед собой живого писателя и с радостью и гордостью оттягивал уход из магазина, наслаж
дался почтением к себе…» «Он специально не спрашивал мнение о рассказах у тех, кого особенно уважал, ждал, когда они прочтут и выскажутся сами». «Но каково было его удивление, когда ничего этого не только не произошло, но даже он увидел: никто вовсе ничего не читал и не собирался читать, будто она и не вышла, не существовала вообще. Книгу брали, благодарили, точно за приятный подарок, но не читали. Не читали даже друзья, от кого он этого совершенно не ожидал. Исключение составляли разве что знакомые писатели и родные, отзывами которых он и вынужден был довольствоваться». «Он решил, что книгу читали, но не выражали своего мнения из зависти, но вскоре понял, что ошибся. Никого она просто не интересовала, чтобы напрасно терять время». (Стиль и грамматика Драгомирова). «Он перестал дарить свою книгу». «Ниже своего достоинства, в высшей степени нескромным тем более, считал предпринимать что‑либо, чтобы обратить на себя внимание. Никому не навязывал (ой ли?!) отрецензировать рассказы, не писал на себя отзывы под чужим именем, как делали другие, избегал авторских конференций, встреч с читателями, принятых среди писателей».
Может быть, герой рассказа именно так себя и держал. Но его прототип, который легко угадывается, вел себя с точностью до наоборот: как только получил должность (назовем ее так, как она называлась, когда ее занимал И. Л. Дроздов) директора отдела пропаганды художественной литературы при писательской организации, – первое, что он сделал, это устроил широковещательную презентацию своей книги «Игроки наживы». И не где‑нибудь, а в Кубанском госуниверситете. С привлечением радио и телевидения, участием ученых – филологов и, разумеется, аудитории в лице студентов филфака.
Как же было мне стыдно за Сашу Драгомирова, когда девочки – первокурсницы, задавая вопросы автору, потом в своих выступлениях по сути дела выпороли писателя за непрописанную во многих местах книгу. Скромно! Потому как находились под «гипнозом» профессионализма автора. (Он был уже членом Союза писателей России). Уши вяли от его невнятных ответов. И я готов был провалиться сквозь землю, когда он, перечисляя ряд классиков прошлого и настоящего литературы, как бы походя поставил и себя в небольшом отдалении от них…
Но вернемся к рассказу.
После всех переживаний по поводу невнимания и иг
норирования его первой книги герой решил «написать что‑то действительно по – настоящему значительное, что захотелось бы прочитать всем, несмотря на отсутствие времени».
Что и было сделано. Перед нами книга «Игроки наживы». В которой и этот рассказ «Первая книга». В котором такие перлы: «Голова его лихорадочно работала». «Забери у него итак! – раздались голоса». (Очевидно, «и так»). «Никто на привокзальной площади не обращал внимание на толпу грабителей, в которой оказался он один». «Никакой мести ни к кому не было в его душе».
Ну а теперь о повести «Квартира».
Чувствуется, что всю эту канитель с квартирой автор пережил лично. И в начале повесть выглядит неплохо. Автор еще не устал и старался. Довольно точно обозначил (не описал, а обозначил) душевные переживания, чувство безысходности от безнаказанности чиновников, от душевной черствости людей. И великолепно, не благодаря, а скорее вопреки воле автора изобразил героя таким занудой, что прохиндеи, с которыми он борется за квартиру, кажутся ангелами небесными.
На этом и кончаются достоинства повести.
При чтении повести (да и всей книги), я то и дело вспоминал тех девочек – первокурсниц, которые, стесняясь профессионала, намекали, однако, ему во время презентации книги, что она местами, мягко говоря, не прописана. Наверно, имея в виду и эти места: «Эту истину, не имея своей квартиры, я понял, можно сказать, на собственной шкуре и не стыжусь писать, хотя она, довольно банальная, как одинаково понял и другую, что если истина банальная, не значит, что легко разрешимая». (Стр. 21). Или:
«– Ты имеешь! – нахально вдруг усмехнулся он, покраснев, отчего стал совершенно рыжий даже лицом и добавил: – Эту квартиру заберу я как председатель своей дочери». (Стр. 22). А через пять страниц снова: «Эту квартиру заберу я как председатель кооператива своей дочери». «…стучали стрелки часов». «… внутри тем более протекала крыша…» «Собака юркнула назад, показав преданность насквозь, как я знал, лживую…»
И совершенно потрясающая характеристика самоуверенности дочери Щукиных, которой «не везло с замужеством», которая «была актрисой и певицей» «в массовых сценах»; «а пела только дома, но зато с большим упорством и очень громко, так что досаждала даже соседям».
«Но что они понимали в искусстве?» «Она вполне имела основания относиться к подобным отзывам с презрением, достойным ее высокого призвания, и так и относилась».
Прочитав это место, я почему‑то почувствовал, что здесь автор видит себя, как в зеркале. Грешен! Но именно так и подумал. Ибо всеми фибрами своей души чувствую и по глазам вижу, что Саша именно так и относится ко всем тем, кто не читал его или, прочитав, не смотрит на него с почтением, с каким смотрели на его героя Одинцова и в магазине, когда он покупал свою собственную книгу.
«Наш дом жил квартирой». (Стр. 61). «В пользу взятки, однако, говорило кое‑что и другое, что усиливало, опять-таки, подозрения». «…Степанида оказалась не лыком шита, хотя и выглядела гораздо ниже». «Он скрылся назад в подъезде…» (стр. 63) «… притворно – скорбный его взгляд, потупленный в пол…» «…гневно сверкая новым синяком под глазом…» И т. д. и т. п.
Стилистические огрехи, неточности, описки, а порой и простая безграмотность производят ужасающее впечатление. Такое литературное безобразие в прежние времена, когда был институт государственных издательств, не выпустил бы самый заштатный редактор.
Заглавным произведением книги является роман «Игроки наживы». Сильно напоминающий повесть «Квартира» Только там описана внешняя сторона дела, а в романе внутрисемейные и житейские передряги.
Молодая чета живет в общежитии, в подсобном помещении, приспособленном иод жилье. Обшарпанные стены, прогнившие полы, тараканы и прочий ужас жалкого быта. Мечтают о том времени, когда у них будет своя квартира с удобствами. Когда он добьется успеха на литературном порище и заживут они не хуже друга юности Бабурина. Который преуспевает в мебельном бизнесе, благодаря своим способностям и ухаживанию за племянницей Ильина – начальника мебельного объединения. Но вот беда – молодой муж, Сергей Клюев, прообразом которого опять же выступает сам автор, явный неудачник и вообще тюфяк. Который не умеет жить в современных условиях. Бабурин же, наоборот, приспособился. У него даже с бабами ажур. Он добрался уже и до жены Клюева. Пристроил ее к себе на фирму и наладился ухаживать. Клюев, естественно, ревнует, мучается подозрениями и хроническими неудачами в творчестве. А молодой жене хочется шубу, шапку и сапоги. И, естественно, квартиру с
удобствами. Но все это витает в голубых мечтах. Но вот и у Бабурина к нескрываемой радости Клюева занеладилось: влез в сумасшедшие долги, обанкротился, пустился в бега, находится в розыске.
Роман изобилует экскурсами в глубь психологии героев. Но Боже! Как это неуклюже в художественном смысле и неумело стилистически сделано!
Мне стыдно приводить примеры этого литературного убожества, но придется. «В отличие от Бабурина, товарищеские отношения в его представлении имели большее значение, несравнимые ни с каким другим. Не потому, что были выше, к примеру, любовных, а просто потому, что шли по другой шкале, как единице измерений», «…припертый к стене, сел на диван». «Шум ветра, крик грачей и деревянная скамейка в глубине парка, казалось, окончательно сблизили обоих». «Не долго думая, он занял деньги, но даже не подумал сделать свадьбу меньше, чтобы не входить в большие расходы». «Несмотря, что была замужем и он собирался жениться, как к женщине, необыкновенной, редкой красоты, к которой чувствовал интерес, Бабурин всегда проявлял к Клюевой особое внимание»… И т. д. и т. п. Чуть ли не в каждом абзаце подобные «глубокомудрые» пассажи.
Автор то и дело ударяется в обрисовку положительного нищенства и проклятого процветания новых русских. При этом не замечает, каким нищенством духа наделяет героя. Клюев в своих проявлениях характера в реакциях на жизненные раздражители походит на ржавый механизм – он то и дело обижается, как неврастеническая дама, то наивно удивляется или вдруг понимает то, что давно понятно; негодует по поводу несовершенства вокруг, но сам весь в благих намерениях и только. Самая подходящая характеристика ему – агрессивное ничтожество: он с претензиями, но абсолютный нуль в делах и в жизни.
Л. Н. Толстому приписывают афоризм, смысл которого заключается в том, что человек подобен дроби – числитель которой есть то, что он представляет собой на самом деле, знаменатель – то, что он мнит о себе. Чем больше знаменатель, тем меньше дробь.
Клюев и все герои автора, сиречь их прообраз, имеют явную склонность к знаменателю. Если такой герой нужен читателю, особенно читателю будущих поколений, к коим обращена сия «Русская проза конца XX века», то я
руки вверх, Только по – моему это не проза, а поза. В позу нынче становятся люди. В позу стали политики, депутаты, Президент в лице отца народов.
Угловатая претенциозность автора, выпирающая чуть ли не в каждом абзаце, приводит в уныние и страх за будущее.
Единственным «светлым лучом» в этом сильно «затененном царстве» является рассказ «Егор Касай». Просто не верится, что «Квартира», «Игроки наживы» и «Егор Касай» написаны одним и тем же автором. Подумал даже, что по этому рассказу прошлась чья‑то опытная рука.
Разочарованный предыдущими, крупными «художествами» Саши, я зашел с конца книги. И там нашел этот вполне приличный рассказ «Егор Касай». Оказывается, может Саша писать! Может! Об этом говорят и рассказы «Ночка», «Голубиное перо». Неплохие рассказы. В них даже есть шарм. Здесь я порадовался за Сашу. Так держать! И со знаменателем надо поработать. По кумполу его, по кумполу. Чтоб не высовывался особенно.
Февраль, 1996 г.
ПЛЕННИКИ СВЕТА И ДОБРА
(О книге И. Машбаша «Два пленника»)
Сначала коротенький экскурс в историю.
Идет печально – знаменитая «Кавказская война» 1817– 64 гг., длившаяся с передышками и перемириями без малого полстолетия.
По историческим данным все началось из‑за того, что «Воинственные горские народы совершали набеги на Кавказскую укреплинию, мешали сношениям с Закавказьем» (конкретно – с Грузией и Азербайджаном, бывшими тогда уже в составе России). Ну а если брать по большому счету – Россия не хотела допустить политического влияния Турции и Ирана в этом районе, вблизи своих границ. Результатом явилось окончательное присоединение к России Чечни, горного Дагестана и Северо – Западного Кавказа, включая закубанье.
Автор преднамеренно обхОдит вопросы большой политики, не вдается в подробности и решает свои художе
ственные задачи посредством показа судьбы двух простых людей – рядового солдата царской армии, попавшего по ранению в плен к горцам и горянки девочки – подростка, оказавшейся в плену у русских; хотя нетрудно понять, что к созданию этого капитального труда автора побудили именно вопросы большой политики. Он старается уйти от острых вопросов, но это ему не всегда удается. Пытается «списать» все на войну, часто повторяя, мол что поделаешь – война! боль за поруганную честь народа сочится с каждой страницы той исторической повес и.
Произведение состоит из двух книг, связанных тесно сюжетом и героями. Первая книга называется «Фидур». Так на адыгейский манер именуется главный герой – солдат Федор Данилович Анаскевич, уроженец Вологодской губернии, села Николино, «что над тихой и светлой речкой Унжа».
Вторая книга «Афипса» названа по имени девочки – подростка из горного аула Наджикохабль.
Начинается повесть остро: горский воин – адыг Жакыз, горячий по натуре, но отходчивый, привез русского пленника к реке, чтоб взять за него выкуп в тысячу рублей серебром. Но оказывается, что Ярославский полк, в котором служил Федор, отбыл в другое место. А офицер вновь прибывшего полка отказался дать выкуп за «чужого» солдата: «Не надо было в плен сдаваться!» Горячий Жакыз намеревается тут же порешить пленника. Но сын его Сабех «закрыл собой Федора», Отец взбешен, но вмешивается Дудай: «Если уступишь своей греховной ненависти, – говорит он Жакызу, – что скажешь в ауле старейшинам, которые берегут в чистоте обычаи адыгов?» Жакыз уступает его доводам. Они возвращаются в свой аул Заурхабль с пленником через седло. Время от времени пылкий Жакыз «заводится» – порывается убить Федора. Его удерживает рассудительный и мягкосердечный Карох. Федор не обижается на Жакыза, потому что понимает свою вину, вину русских, убивших многих черкесов, осиротивших многих детей. Поэтому не ропщет на судьбу и готов принять любую кару. Он даже хочет наложить на себя руки. Но Бог отводит его от этого намерения и направляет на путь смирения и покаяния.
По велению хозяина он отделывает старый турлучный сарай и поселяется в нем. Его готовность принять любую судьбу, смирение и труд постепенно смягчают сердце Жакыза. А Сабех {сын Жакыза) называет Федора стар
шим братом. Вдовая соседка Айшет даже влюбляется в него. Со временем весь аул проникается уважением и даже почтением к добросердечному, трудолюбивому русскому. Жакыз уже полностью доверяет ему – снял с него деревянные колодки, не стал называть гяуром. Даже за стол семейный приглашает. А когда приезжает вербовщик, полковник Лаплинский, – поляк, воюющий на стороне горцев, – Жакыз Пазадов горячо отстаивает право Федора не вступать в армию черкесов, чтоб воевать против русских.
Автор не скупится на краски, живописуя образ русского человека, попавшего в суровые условия плена. При этом он не ставит своего героя в унизительное положение, наоборот, подчеркивает его достоинство, смелость перед Лаплинским, который призвал его к ответу за отказ воевать на стороне горцев. Горцы ценят чувство собственного достоинства даже у врагов своих. То же получилось с попыткой обратить его в иную веру. Хотя принятие мусульманства сулило ему многие выгоды. Он даже мог жениться на вдовой соседке Айшет. И тут Федор оказался на высоте – не отрекся от своей веры, от семьи, которая долгие годы томится в ожидании в далекой Вологодчине. Эту его верность православию аульчане оценили в нем может быть больше чем остальные его достоинства. Ибо вера – превыше всего. Единственно, что приняла глубоковерующая душа Федора – это мысль, что Бог един для всех. И как бы он ни назывался у разных народов, он един в любви к людям.
Именно в этой «формуле» любви и строгого спроса и заключаются мучительные поиски автором ответа на вопрос – как же все‑таки относиться к тому, что случилось в истории двух народов? Затаить обиду и выжидать момент, чтоб расквитаться? Такой момент грянул – убили сына Жакыза, Сабеха. Чаша терпения переполнилась. Жакыз неистовствует, снова порывается убить Федора в отместку за смерть сына. Но снова его удерживают верные кунаки от этого шага, – нельзя давать волю слепой мести. Тогда Жакыз просит Кароха увести Федора с глаз, чтоб не испытывать судьбу. Потом он остынет, попытается забрать Федора домой, но Карох уводит пленника тайными тропами в крепость к русским. Помогает ему бежать. Нельзя жить злобой «око за око». Пусть каждый живет свободно, пусть народы делают свой выбор. Бог учит прощать обиды друг другу.
К такому выводу приходит автор. Так заканчивается драматическая история с пленником. Решение мудрое, благородное, в духе лучших обычаев горских народов. Кровавый гордиев узел развязан. Тут‑то и подает свой голос большая политика, которую автор старается не затрагивать, но которая присутствует на каждой странице, дышит в каждой строчке. А в целом книга как бы корректирует «творения» этой самой большой политики.
Так вот разрешилась судьба пленного с одной стороны. Теперь вопрос: а как бы русские обошлись с пленным горцем или горянкой? Этот вопрос ставит и разрешает автор во второй книге «Афипса».
Крестьянская девочка восьми лет попадает в плен к русским. При тягчайших обстоятельствах: отца и мать убивает на ее глазах офицер русской армии Махатадзе. Стычка произошла случайно: офицер ехал в крепость, а раненный черкес по имени Джшябеч с женой и дочерью пробирались в дальний аул. Джамбеч – иервый выстрелил. И промахнулся. {Во что верится с трудом). Офицер изловчился и достал его саблей. Потом выстрелом из пистолета убил и жену, думая, что в кустах второй черкес. Девочку же привез в полк в крепость. Здесь ее встретили хорошо, приютили сироту и даже сделали дочерью полка. Над ней взял шефство сам генерал Граббе Николай Павлович. Добрый, душевный человек. Который зазря черкесов не истреблял и карал только тех, кто себе позволял. Генерал попросил призреть девочку старого солдата, известного нам по первой книге, Федора Анаскевича. Тот знает адыгский язык и обычаи. Федор с большим желанием и дорогой душой берется за дело. Потому как сам натерпелся в плену и знает «почем фунт лиха». Своей добротой и долготерпением он завоевывает маленькое сердце. Девочка привязалась к нему и полюбила. Кроме Федора о ней заботятся сам генерал, князь Амилахвари, доктор Плуталов… Особую заботу проявляет святой отец Георгий, вознамерившийся обратить ее в православную веру. Чего и добивается. Словом, хорошо, даже очень хорошо относятся русские к девочке – черкешенке. «Любят в полку Афипсу, но, Боже правый, что с нею будет дальше?» – думал Федор Данилович. И это для него вопрос вопросов. Ибо он понимает, если не вернуть девочку в родную стихию, она пропадет. Как потом окажется, он один это понимал. После мучительных раздумий он решает бежать с нею в аул к черкесам. Его в этом подозревают, за ним следят, и когда они с Афипсой пускаются в бега под покровом ночи верхом на лошади, по ним
открывают огонь на поражение. И убивают Федора. Так погиб ее самый близкий, любимый человек, заменивший ей отца.
Вскоре полк снимается и уходит на охрану прибывающего на переговоры царя Александра Второго. Там она удостаивается внимания августейшей особы. Потом ее забирает к себе в семью бездетный князь Амилахвари. Его жена становится ей названной матерью. Девочку помещают сначала в пансион, а затем в институт благородных девиц в Тифлисе. Девочка оказывается на редкость одаренной. Вызревает красавицей, от природы наделена светскими манерами. На нее обратил свой благосклонный взор сам Великий Князь Михаил Николаевич. Перед Афипсой открывается блестящее будущее. Ей даже уже снятся дворцы и царские чертоги в Петербурге. Но это лишь сон. На самом же деле ей хочется только одного – вернуться в горы в Черкесию. Тоска по родине настолько велика, что она заболевает. Ее лечат лучшие врачи Тифлиса, ее возят на Воды, но она увядает не по дням, а по часам. И в шестнадцать лет умирает.
«Как же так? – недоумевает читатель. – Девочке создали все условия для счастливого процветания. Ее окружили любовью. Перед ней открывались двери большого света в Петербурге и даже в Париже. Но оказалось, что родная Черкесия ей дороже, чем «все золото мира».
Автор нарочито романтизирует судьбу Афипсы, которая предпочла красивой жизни бедную родину, показывая тем, что и объятия любви могут быть смертельными. Таков образ ключевой мысли. И с этим трудно не согласиться, ибо нет ничего нелепее навязанной любви.
Книга бесспорно удалась. В, общем и целом. Блестящий замысел, блестяще воплощен. И главный вывод – мирное сосуществование народов.
К недостаткам в деталях я бы отнес нарочито упрощенное повествование в некоторых местах, будто автор не уверен, что читатель его поймет правильно. Кое – где неуклюжести. Типа: «Он собачьим умом, или еще чем, понимал: тут происходит что‑то хорошее». Некоторые внутренние монологи героев затянуты и звучат наивно. Случаются неестественные повороты души. «Этой‑то физической тяжести ему не хватало. Как хорошо было, когда не заживала рана на ноге, когда носил он тяжелые колодки». Не верится, чтоб это было хорошо. Хотя можно поверить, что Федору хотелось усмирить свою плоть, плотскую похоть, как это делали на Руси схимники, надевая вириги.
Не верится, что Федор, еще недавно мечтавший усмирить свою плоть, во второй книге как‑то сразу постарел. Стал стариком «никудышным». Не к месту иногда употребляются сильные слова. Например, слово «могучий». «Солдаты, будто выброшенные могучей волною, оказались на берегу, схватили ружья». Это когда на той стороне реки появились черкесы. При чем здесь могучая волна? Я понимаю, автору хочется вплести в ткань повествования мотивы адыгского эпоса.
Я так и не «усек», чем же занимается, например, Жакыз, и почему его семья живет в хорошем достатке. Огород, овцы, куры? – да. Но, чувствуется, что это не все. Так что же? Набеги, которые вывели царя из терпения?
Рядовой Федор Анаскевич отчитывает урядника Тришкова: «Если еще раз обидишь Афипсу, смотри у меня! Думаю, не след тебе после этого даже подходить к ней, коли ты, с позволения сказать, (?) такой хам».
Иногда автор почему‑то избегает определенности. «Тришков, вдруг оказавшийся почему‑то у валуна», «„.глядел куда‑то в сторону», «Кто‑то сказал ей», «… кто‑то из царских генералов сказал». Эти «кто‑то», «что‑то», «кудато», «зачем‑то» не украшают повесть.
Ну и наконец меня удивило, если не насторожило, обилие обращений героев к Богу и Аллаху. Почти на каждой странице, а то и по нескольку раз на одной странице, Федор обращается к Богу, читает молитвы. Что это – дань моде? Или автор такой набожный? Хорошо если так. Но иногда появляется ощущение, что это делается для того, чтобы наполнить объем книги. Так же воспринимаются частые авторские восторги добротой Федора, смышленостью и красотой Афипсы, всеобщей любовью к ней и пр. и пр. Это утомляет утяжеляет повествование. Как и удивляет то, что вся книга соткана из бесконечных встреч и разговоров. Будто люди ничем больше не занимаются, только ходят друг к другу и разговаривают. Адыги, в моем представлении, не так уж многословный народ, тем более не праздный. Это происходит, наверно, потому, что автор избегает описаний. Чего не скажешь о великолепных картинках природы. Ее неоглядности, ее бесконечных щедрот, многоцветия и многообразия, ее звуков, запахов, прелести. Вот уж что удалось автору в полной мере.
Наряду с мудростью замысла и его решения, описания
природы являются настоящими литературными жемчужинами. Книга буквально искрится светом, добротой, пронизана мудростью. Автор же воспринимается третьим пленником. Пленником света и добра. Пусть будет удачливым его путь в это великое таинство.
Март, 1996 г.
