Текст книги "На осколках разбитых надежд (СИ)"
Автор книги: Марина Струк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 95 (всего у книги 95 страниц)
Рихард не ожидал ее увидеть. Ждал Адель, женщину, к которой Лена до сих пор, даже спустя годы, испытывала смесь странных неприятных чувств. Адель не пришлось работать посудомойкой и официанткой в кафе, где британские солдаты отпускали скабрезные шутки в сторону персонала, а то и распускали руки. Она не жила в комнатушке, сырой и холодной, несмотря на летнюю пору. И конечно же, ей не пришлось ждать свидания три недели, как довелось Лене. Адель жила в сохранившейся во время налетов гостинице, ездила на сверкающем авто с водителем-охранником и забронировала себе несколько свиданий вперед из числа тех, что дозволялись заключенным раз в неделю. Лена даже ненавидела ее порой, когда приходила в дни свиданий к тюрьме и наблюдала, как та, красивая и гордая, одетая в роскошный костюм из букле с лисьей горжеткой на плече, легко поднимается по лестнице. В разоренном городе Адель смотрелась инородным элементом – красивым цветком на фоне мусора и развалин. И иногда Лене казалось, что баронесса была тысячу раз права, когда говорила, что Адель станет лучшей партией для Рихарда. Казалось ровно до того свидания, которое она украла у Адели, записавшись сразу на два свидания после дат, забронированных немкой.
Рихард ждал Адель. И когда скользнула через порог комнаты свиданий Лена, даже удивленно привстал, вглядываясь в полумрак. А потом налетел на нее хищной птицей, вцепившись больно в плечи. Вспыхнувшая на его лице радость сменилась видимостью привычного хладнокровия.
– Что ты здесь делаешь? Откуда ты здесь? Какого черта ты не в Советах?!
– Я пришла к тебе…
– Ты пришла?.. Пешком? Одна?! Из Фрайталя?! – с каждым ответом, который он читал в ее глазах, в нем наливался гнев и краснели кончики ушей, что станет для Лены в будущем признаком его сильной ярости. А потом обнял крепко-крепко, зарываясь лицом в ее растрепанные волосы и только глухо произнес короткое: – Что мне теперь с тобой делать?
Они едва успели поговорить во время этого короткого свидания. Рихарда интересовало текущее положение дел Лены – типично бытовые вопросы: где она живет, есть ли у нее деньги и карточки, и прочее в этом духе. Он даже не дал ей толком расспросить его самого, не рассказал, что происходит с ним и чем ему грозит будущее в руках британцев, как ни пыталась Лена узнать об этом. Он то легко переводил тему на нее саму, то начинал целовать Лену, горячо и страстно, царапая щетиной нежную кожу ее щек.
– Когда ты сможешь прийти снова? – спросил только напоследок, когда уже загремел замок двери комнаты для свиданий, грозя близким расставанием. Лена обещала свидание через неделю, надеясь, что ничто и никто не помешает этому.
У здания тюрьмы ее ждала Адель. Это был первый и последний раз, когда они стояли друг напротив друга и разговаривали, каждая осторожно оценивая соперницу. Визуальное сравнение, конечно, было далеко не в пользу Лены. Немка плохо скрывала свой гнев, ходить вокруг да около не стала и сразу же заявила, надавив на больное место, что Рихард оказался в британской тюрьме исключительно по вине Лены.
– Зачем ты здесь? Разве мало горя ты принесла ему? Думаешь, этого мало? Хочешь, чтобы он страдал еще больше? Если бы не ты, он никогда бы не поехал в Дрезден и не попал к британцам! Хватит доставлять ему неприятности! Оставь его в покое! Сколько тебе нужно денег, чтобы ты уехала и навсегда забыла о нем? Я могу дать много. Ты сможешь уехать куда угодно. Купишь себе какую захочешь жизнь. Посмотри на себя, у тебя даже нет целых туфель. Сколько тебе нужно? Только скажи, и я заплачу!
Лена не стала тогда долго ее слушать. Просто развернулась и пошла прочь, удивляясь этому предложению и убеждаясь, насколько она и Адель разные. Правы были учителя из ее советской школы: капиталистические страны поставили во главу всего деньги, совершенно забыв про то, что невозможно было купить — совесть, любовь и многое другое, что отличает человека от животного. К Лениной радости, Адель оставила ее покое – не стала больше искать личных встреч, видимо, осознав, что едва ли это поможет. И только раз написала ей письмо. Вернее, даже не письмо, а короткую записку, которую вложила в конверт вместе с вырезкой о британской тюрьме в Бад-Нендорфе[222]222
Курортный городок в Германии, где в 1945–1947 гг. находилась британская тюрьма для интернированных лиц, как называли британцы пленных немцев. В ней англичане жестко пытали, морили голодом и всячески издевались над бывшими военными вермахта и гражданскими, обвиненными в шпионаже в пользу СССР и даже просто в симпатиях к коммунистам. В 1947 г. история о происходящем за стенами тюрьмы вдруг попала в газеты, что вызвало огромный общественный резонанс и вынудило британские власти начать процесс над дирекцией тюрьмы. Несмотря на то, что были доказаны факты убийства некоторых узников и применения к заключенным «гестаповских пыток» (британцы использовали многие инструменты из ближайших нацистских лагерей), только один из четверых – тюремный врач – был признан виновным и уволен со службы в качестве наказания. Остальные «палачи» продолжили службу в армии Британии в других местах, т. к. в 1948 г. тюрьма была окончательно закрыта.
[Закрыть], где Рихард провел несколько месяцев и о которой писали газеты даже в Женеве, словно упиваясь жестокостью британцев в отношении заключенных немцев.
«Это только твоя вина, русская дрянь!» – Лена не обиделась на нее за эти слова. Она бы тоже ненавидела женщину, любовь к которой привела Рихарда в это страшное узилище, где британские надзиратели стали для своих немецких узников сродни нацистам в лагерях. Смесь вины и боли, что терзала ее еще долгие годы, не давала покоя ни на минуту. Адель могла не присылать это письмо. Лена и сама осознавала свою роль в судьбе Рихарда. И все, что ей оставалось тогда – забивать свои дни хлопотами, а ночами выть в подушку, умоляя непонятно кого в темноте вернуть ей Рихарда живым. Пусть даже искалеченным, но живым…
Рихард стал ее мужем на второе свидание в тюрьме, 25 августа 1945 года. Лена даже не успела испугаться, когда ее провели прямиком в кабинет начальника тюрьмы. Там ее уже ждали Рихард, начальник тюрьмы – сухощавый и высокий британский майор и какой-то немец в штатском, как выяснилось позже – нотариус. Она до сих пор хорошо помнила день своей свадьбы. Не было нарядного платья и даже нормальной обуви (у ее туфель за время пути в Ганновер оторвалась подошва, и ее пришлось замотать шерстяной нитью, чтобы не отвалилась совсем). Не было цветов. Не было радостных лиц. Ничего из того, о чем мечтала Лена раньше, когда до войны изредка представляла свою свадьбу.
– Ленхен, мое сокровище, – взял Рихард ее ладони в свои руки, едва она перешагнула порог кабинета. – У нас не так много времени, поэтому ты должна решить все сейчас… Ленхен, ты станешь моей женой?
В этот раз у нее не было даже мыслей против. Как не было мыслей о том, что будет дальше. Она была готова на многое, лишь бы быть с ним. И смогла только кивнуть, пытаясь сдержать слезы, которые навернулись на глаза.
Все оказалось возможным только благодаря начальнику тюрьмы, пошедшему навстречу своему узнику в необычной просьбе. Как рассказал позднее ночью Рихард, брат этого майора служил в ВВС и был сбит во время «Битвы за Британию». Его могли бы расстрелять в воздухе, пока он спускался с парашютом, но этого не случилось – звено Рихарда твердо соблюдало принципы своего командира. По словам майора, настало время вернуть долг, который был у его семьи перед пилотом фон Ренбек, сбившим его брата. Поэтому он не только был готов зарегистрировать брак и позволить им провести одну-единственную ночь вместе, но и допустил в тюрьму немецкого нотариуса. А тот в свою очередь составил все необходимые бумаги, по которым Лена получала права на имущество Рихарда.
Сама церемония регистрации брака оказалась сухой и короткой. «Согласен!». «Согласна!». «Распишитесь тут и тут». За окном шелестела изумрудная зелень августа, ярко светило солнце, а в кабинете царили тягостный полумрак и прохлада. Кольцом для Лены стал гладкий ободок из латуни, который где-то нашел немец-нотариус. Ободок потемнел со временем, но для Лены это кольцо стало почти частью ее руки. Конечно, она носила золотое кольцо, купленное Рихардом для венчания в церкви, которое он надел ей на палец на очередную годовщину свадьбы, осознав, что их брак так и останется гражданским. Но то первое латунное было «тем самым» кольцом, поэтому до сих пор не снималось с ее безымянного пальца.
Принимать снотворное Лене не хотелось. Тем более до рассвета оставалось всего несколько часов, а проснуться около полудня для нее означало потерю всего дня. Поэтому Лена просто заварила травяной чай, который они с мужем приучили себя пить после того, как Рихарду запретили кофе из-за инсульта в сорок три года. Впрочем, от алкоголя он так и не отказался, и иногда баловал себя бокалом вина, несмотря на запреты врачей. Полученные во время войны травмы и пребывание в британской тюрьме и лагерях не прошли бесследно. Его мучили периодические мигрени, от которых спасали только лекарства, темнота и тишина, а речь так и осталась неровной, особенно при эмоциональном всплеске. Но в целом, помимо раннего инсульта, после которого, к общему счастью, Рихард полностью восстановился, здоровье его в рамках возраста не подводило до сих пор. И Лена даже порой шутила, что из них двоих она – настоящая старушка. С возрастом ее настигли последствия некогда полученной травмы, и когда в последние пару лет она слишком долго напрягала ногу, та отвечала невыносимой болью, и приходилось использовать трость при ходьбе. Несмотря на это ограничение, преподавание Лена так и не оставила, хотя школа, которую она открыла в Женеве в La Petite Russie, как называли квартал близ площади Пленпале сами женевцы, уже успела разрастись до четырех классов. Ей никогда было не суждено выйти самой на сцену, но за годы преподавания Лена вырастила несколько артисток балета, чем очень гордилась. И даже ездила неоднократно в Париж на выступление одной из своих воспитанниц, началом пути которой стала небольшая женевская школа. Эти поездки всегда были особенными для них с Рихардом, и они старались выделить время на них в своих рабочих графиках отдельно от семейных отпусков. Их «petite lune de miel»…
Засиживаться с чашкой чая в кухне Лена не стала. В отличие от остальных комнат в замке, кухня сохранилась практически без изменений с тех лет, когда Лене приходилось проводить здесь столько времени как остработнице. Николай, влюбившись в замок с первого же взгляда, внес только необходимые изменения по сантехнике и оборудованию, а все остальное осталось тем же самым. Даже керамические плитки на стенах – недостающие создавались по рисункам во время ремонта, чтобы закрыть пустоты в кладке, образовавшиеся за время ветшания замка.
Лена вспомнила, сколько сил ей стоило вернуться сюда, в Розенбург, два года назад. Да, если бы она не захотела ехать, Рихард бы прекрасно ее понял и не стал бы настаивать на ее присутствии. Но он был ее мужем. За годы, проведенные вместе, они практически не расставались. Она видела в его глазах желание вернуться в Розенбург, привезти свою семью в родовое гнездо фон Ренбек. Кроме того, все эти годы он мучился пониманием, что так и не похоронил свою мать, оставив ее тело в церковном склепе на могиле отца. Для него стало одной из целей в жизни похоронить мать по-человечески – в гробу, а не просто в саване, с достойной церемонией прощания, что он и выполнил первым делом, когда вернулся в эти земли.
На самом деле, Лена всегда боялась, что Рихард захочет вернуться сюда, в Германию, тогда, когда она не будет к этому готова. И было неизвестно, когда сотрется след, оставленный войной и пленом в ее душе. Наверное поэтому за годы, прожитые в Швейцарии, они с Рихардом реже говорили между собой на немецком, чем на других языках. В Женеве, куда ее привели в 1945 году сердце и память как о городе, где когда-то жил и работал сам Ленин, официальным языком общения был французский. В семье же они чаще говорили на русском языке. Только здесь, в Германии, немецкий снова стал постепенно завоевывать свою долю в их разговорах.
Поехала бы Лена в Германию, если бы Рихард решил вернуться раньше? Она до сих пор не знала, нашла бы в себе силы или нет. К ним на виллу в предместье Женевы часто в первое время приезжали или писали бывшие сослуживцы Рихарда. Его звали и в Колумбию, и в Аргентину, и даже в ЮАР. Он неизменно отказывался. Сначала ссылался на нездоровье после плена, затем уже прямо и без уловок говорил, что ему не интересно летать под флагами чужих стран. Но самым волнительным для Лены стал визит в 1955 году. На этот раз Рихарда приехали звать на родину, в ту часть Германии, которая была «свободна от коммунистов» и «возрождалась из пепла войны».
– В прошлом году нам вернули свободу[223]223
Основанию германской армии в 1955 г. предшествовало подписание соглашений в Париже за год до этого, по которым на территории ФРГ был отменен оккупационный режим, восстановлен ее государственный суверенитет. Тогда же ФРГ приняли в НАТО. Кабинет канцлера Конрада Аденауэра принял новую конституционную концепцию армии под контролем парламента.
[Закрыть]. Мы имеем сейчас все шансы возродить Германию! Теперь союзники не против нас, как когда-то. Теперь они наконец-то поняли то, что мы знали давным-давно – русские угроза для всего мира. Нам нужны люди с опытом, как у вас. Чтобы создать сильную армию и встать плечом к плечу с американцами и британцами, когда снова будет война с коммунистами.
Так убеждали Рихарда тогда его собеседники. Лена не стала слушать дальше – поспешила подать поскорее кофе и закуски гостям и вышла вон, с трудом скрывая свое негодование на этих немцев в форме, так похожей на ту, в которой когда-то нацисты пришли убивать ее соотечественников. Она боялась, что Рихард примет их предложение. Ему обещали хороший контракт с годовой суммой, что была выше получаемой Рихардом прибыли в его небольшой частной авиакомпании, и возможность вернуться на родину – любой бы ухватился за такой шанс обеими руками. Лене даже трудно было дышать все то время, пока в их доме находились два бывших пилота рейха, ныне ставшие оберстами в люфтваффе бундесвера. Правда, визит вышел очень кратким. Лена с удивлением спустилась со второго этажа виллы, когда услышала, как отъехала от их дома автомашина. Рихард прочитал вопрос в ее глазах и не стал ее долго томить, выдавая свое сильное волнение привычным заиканием:
– Я ска… сказал им, что моя же… жена – русская. Ос…остальное они по… поняли сами!
Так они остались в Женеве еще почти на сорок лет. Словно Рихард тогда, в 1955 году, окончательно для себя все решил. Оба получили гражданство после почти десятилетнего проживания с «Permit de tolérance»[224]224
Разрешение на временное пребывание в Швейцарии. В буквальном переводе с французского permit означает «разрешение», а tolérance – «терпение».
[Закрыть]. Сначала Лена, затем – после долгих собеседований и проверок – Рихард. Хорошо, что их детям не пришлось так долго ждать. Единственная, впрочем, сложность была с Валентиной как с беженкой из Германии. Остальные стали швейцарцами без особых затруднений.
О том, что она никогда не сможет родить детей, Лена призналась Рихарду еще тогда, в их первую брачную ночь под крышей тюрьмы, в комнатке на душном чердаке, где их запер британский конвой. Она боялась этого признания, но и промолчать не смогла. И так корила себя, что не сказала перед тем, как Рихард надел ей на палец кольцо. Словно не дала ему возможности узнать обо всем перед столь важным событием в его жизни.
Это стало сильным ударом для Рихарда. Настолько, что он даже не смог говорить в первые пару минут – никак не складывались даже слоги. Она заплакала тогда, видя его побледневшее лицо, и он прижал ее к себе так сильно, что заболели мышцы от его хватки.
– Ма-аааа… – только и смог протянуть он, желая узнать всю правду, и Лена сердцем разгадала его вопрос и поспешила сказать, что вина в ее стерилизации лежит на Биргит, не на баронессе. Чтобы хотя бы на толику стереть из его блестевших влагой глаз чувство безмерной вины.
– В мире много сирот после этой страшной войны, мое сокровище, – так скажет Рихард, когда они будут лежать на узкой койке после того, как отчаянно и страстно любили друг друга, забыв обо всем на свете. – Среди них точно есть и наши дети. Сыновья и дочери. Я всегда мечтал о большей семье с тремя детьми. Что ты скажешь на это, мое сердце? Я уверен, что у нас определенно еще будут дети…
Лена твердо знала, что только с Рихардом она смогла стать матерью и наконец-то перестала чувствовать пустоту в своем теле. Не будь с ней рядом ее мужа, этого бы просто никогда не произошло. Конечно, она любила детей. Ее первые ученицы в студии, которую Лена открыла по совету одной из «бывших», живущих по соседству в La petite Russie[225]225
«Маленькая Россия» (фр.). Так называли швейцарцы квартал в районе улицы Каруж – от площади Пленпале и до реки Арв. В середине XIX века здесь часто селились русские студенты, обучающиеся в Женевском университете, именно тогда квартал и получил свое название. Здесь же в конце XIX века снимали жилье революционные деятели, а позднее, после Октябрьской революции, поселились многочисленные эмигранты.
[Закрыть], немного заполняли эту пустоту. Маленькие русские девочки возраста погибшей Люши своим восторженным щебетанием после занятий, любовью, которой спустя несколько месяцев окружили Лену, помогли пережить те страшные для нее годы ожидания Рихарда из британского плена.
Наверное, все случилось так, как должно быть. Словно кто-то выстроил тонкую цепочку событий, ставшую в итоге ее дорогой к жизненному счастью. Не прикажи ей решительно Рихард уезжать в Швейцарию из разоренной Германии, Лена никогда бы не оказалась в Женеве, которую выбрала как место, некогда приютившее столько революционеров и самого Ленина, барельеф с чьим изображением украшал средневековую башню в центре города. Не поселись она в квартале La petite Russie, где во время одной из прогулок с удивлением услышала русскую речь и заметила магазины и библиотеку с русскоязычными вывесками, не было бы знакомства с Верой Алексеевной, напомнившей ей своей идеальной осанкой и французским произношением аккомпаниаторшу из балетной школы в Москве. Не было бы студии и ее «птичек», которых русские родители с огромным удовольствием по рекомендации Веры Алексеевны отвели к Лене на занятия. Сначала их было мало – пять девочек, но уже через год она репетировала к Рождеству 1947 года «Танец Фей Драже» уже с двенадцатью ученицами.
Рождество, когда Лена получила самый заветный подарок. Ведь в канун праздника на пороге ее студии появился заметно похудевший и небритый Рихард, освобожденный из британского плена вместе с тысячами других осужденных немцев…
Вырвавшись из воспоминаний, Лена вдруг захотела выйти из кухни в парк, чтобы ощутить летнюю свежесть. Пусть даже в домашних туфлях, чья тонкая подошва толком не защищала от гравия на дорожках. Пожалуй, не только кухня осталась в прежнем виде, но и парк, радовавший сейчас глаз своей пышной зеленью, и озеро, манящее ее к себе голубизной воды и отблесками утренних лучей на водной глади.
Это место нравилось Лене. Здесь когда-то она встретила Рихарда, по его словам, навсегда околдовав своими чарами и украв его сердце. Она любила гулять в парке Розенбурга и подолгу ходила по аллеям, пока не начинала болеть нога, напоминая о возрасте. Валентину одновременно и беспокоили, и радовали эти прогулки.
Валентина появилась у них первой. Лена очень боялась, что пустота в теле, так и не исчезнувшая никуда даже после возвращения Рихарда, помешает ей стать полноценной матерью для ребенка, которого они планировали взять в одном из приютов Германии. Рихард был прав – война оставила множество сирот. Был он прав и в том, что страхи Лены совершенно надуманы, и что она станет замечательной матерью. Сердцем они сразу поняли, что именно Валентина, потерявшая всю семью во время одного из налетов на Кельн, станет их старшей дочерью. И дело было не только в том, что она носила то же имя, что племянница Лены, и не в том, что она просто мистически была похожа на Рихарда. Они оба заметили ее из окна кабинета директора во время прогулки, и оба, не сговариваясь, почувствовали, что это их дочь.
А через полтора года, в 1951 году, когда они уже сменили тесную для Рихарда двухкомнатную квартирку Лены в La petite Russie на загородную виллу под Женевой, в их маленькой семье случилось пополнение. Настоящий дар свыше, как назовет ее беременность Рихард, до сих пор ставящий свечи в храме в благодарность за это чудо. Сначала Лена стала сильно уставать на занятиях с девочками в классах (за это время ее студия превратилась в школу с двумя классами разного возраста), затем несколько раз упала в обморок, и встревоженный Рихард настоял на визите к семейному врачу. Тот сразу же отправил ее в кабинет акушера. «На всякий случай!» – проигнорировал доктор заверения Лены, что она никак не может иметь детей.
– Беременность девять недель. Поздравляю вас, мадам фон Ренбек, – заявил после осмотра акушер-гинеколог.
– Это невозможно, господин доктор, – ответила резко, с трудом скрывая раздражение Лена. Обычно она предпочитала не произносить эти слова, пугающие ее до дрожи своим страшным смыслом. Но тут они сами сорвались со злостью с губ: – В 1943 году в нацистском госпитале мне сделали операцию по стерилизации.
– Уверяю вас, мадам, вы ошибаетесь, – решительно заявил доктор. – Я не понимаю, почему вы так решили, но ни о какой стерилизации и речи быть не может. Мадам сомневается в моей компетенции? Я практикую уже почти сорок лет и могу даже с закрытыми глазами при осмотре понять, беременна женщина или нет.
– Возможно, это что-то иное? – настаивала Лена.
– Полагаю, уже через несколько недель – по моим прикидкам, шесть или семь – мадам сама убедится в том, что иного диагноза быть не может.
Доктор оказался прав. Ровно через семь недель Лена почувствовала первое шевеление сына в чуть округлившемся животе. Это было ни с чем не спутать. И это было похоже на настоящее чудо – когда вместо пустоты внутри нее появилась частичка любви. Николай Генрих фон Ренбек появился на свет зимой, когда за окном падали пушистые хлопья снега, напоминающие Лене и Рихарду об их первом поцелуе во дворе Розенбурга. Их третий ребенок – дочь Паулина Мария – появился лишь после восьми лет бесплодных попыток, в 1960 году. Все сбылось, как говорил Рихард когда-то в день их свадьбы на чердаке тюрьмы в Ганновере.
– Ты словно знал, что так и будет, – сказала как-то Лена Рихарду, когда качала Николая на руках в детской, пытаясь убаюкать. – Мне показалось, что ты даже не удивился, когда доктор заявил о беременности.
– Просто я видел это когда-то во сне, – улыбнулся Рихард, касаясь ее заплетенной косы, лежащей на плече. – И я верил, что так и должно быть.
Со временем их небольшая семья стала только прирастать и прирастать: зятья – Франсуа и швейцарский немец Дитер, невестка Эжени, которую с легкой руки Лены стали называть коротко «Женя», многочисленные внуки и внучки. Все они собрались вчера под крышей замка, чтобы разделить с ней и Рихардом день пятидесятилетней свадебной годовщины. И все они были вчера в большой гостиной, когда Лена и Рихард давали интервью.
– Ваши дети и внуки знают вашу историю? – поинтересовалась журналистка, и они оба кивнули в ответ.
Разумеется, дети знали. Они росли, разговаривая дома на двух языках, они сами считали себя «русскими немцами швейцарского гражданства», как однажды сказал Николай. Даже Валентина, чистокровная немка. Именно Валентина предложила недавно создать комитет помощи переезжающим в Германию русским с немецкими корнями, которые сейчас покидали города бывшего СССР в поисках лучшей жизни. И именно Валентина помогала Лене получить все необходимые разрешения, чтобы установить во Фрайтале обелиск в память о советских военнопленных. А его эскиз разработал лично Николай, у которого было свое архитектурное бюро в Базеле. Сейчас сын Рихарда и Лены жил на две страны, восстанавливая родовой замок, к большому удовольствию отца.
Конечно же, дети знали эту историю. Не в деталях, нет. Лена никогда не говорила, что в 1943 году ей принудительно сделали прерывание первой в ее жизни беременности. Об этом они узнали только вчера, когда притихшие слушали рассказ матери. Она сама притихла вместе с детьми и внуками, когда Рихард впервые рассказал о своем коротком пребывании в Бан-Нендорфе, которое едва не убило его. Его объявили «шпионом коммунистов» из-за того, что он был передан советской стороной, и долго пытались выбить из него признание. Многие кончали жизнь самоубийством в Бан-Нендорфе, не вынеся издевательств и пыток. Рихарда держало только одно, как он признался на интервью:
– Эта женщина, – произнес он, сжимая ласково ладонь Лены, которая не сумела сдержать слез во время рассказа о британской тюрьме.
Она не знала подробностей ранее, муж никогда не делился с ней. Но видела шрамы. И знала, как долго ему пришлось восстанавливать не только физическое здоровье, но и душевное равновесие после плена.
– Я знал, что не имею права сдаваться. Потому что обещал найти ее в Швейцарии. Потому что у нее не было никого, кроме меня, а у меня не осталось никого, кроме нее. Я обещал сделать ее счастливой, ведь она должна была быть непременно счастлива. И я очень хотел разделить это счастье с ней.
Лена тогда с трудом сдержалась, чтобы не расплакаться прямо под камерой, на глазах у всех. Понимала, что если сделает это, Рихард совсем потеряет самообладание и вместе с тем – способность к речи. Будет выглядеть слабым и немощным стариком, вызывая жалость. А этого он терпеть не мог. И Лена крепилась изо всех сил, сжимая дрожащие губы, чтобы сдержать эмоции внутри. И вот итог – излишнее волнение, тахикардия и бессонница, которая и выгнала ее утром из дома на берег озера, покрытого дымкой в этот рассветный час.
Первыми, как всегда, распознали близкое появление хозяина собаки, с которыми Лена разделила свою раннюю прогулку. Выйдя на заслуженный отдых, Рихард увлекся профессиональным разведением вахтельхундов, и рядом с ними всегда теперь была парочка собак – Бель и Флинк. И снова в парке Розенбурга звучал радостный собачий лай, как когда-то давно. Лене вдруг показалось, что колесо времени качнулось назад, и она вернулась в прошлое, когда именно здесь встретила Рихарда впервые. Собаки радостно крутились у его ног, виляли мохнатыми хвостами, напоминая пропеллер его любимой «Цессны», на которой до сих пор он изредка поднимался в воздух. От улыбки, с которой Рихард встретил вахтельхундов, ласково поглаживая их затылки, тут же потеплело в душе. Развеялись все печали, которые не давали покоя ночью, ушли легкие сомнения, словно утренний туман под лучами яркого солнца. И захотелось, чтобы он поскорее преодолел разделяющее их расстояние и взял ее ладони в свои. Почувствовать его тепло. Увидеть нежность в его глазах. Моменты, которые она любила. Услышать любимый голос, в котором неизменно отразится его широкая улыбка, завораживающая ее, как когда-то, при первой встрече.
– Доброе утро, моя лесная фея…
И она ответит ему: «Прекрасное утро, милый!», чтобы после с готовностью шагнуть в его теплые объятия и спрятаться в них от утренней прохлады. Прислушаться к мерному биению его сердца, вдохнуть запах одеколона и просто насладиться моментом. Моментом, из множества которых они с Рихардом создали свою жизнь на осколках некогда разбитых надежд…
© Марина Струк, 2024
