Текст книги "На осколках разбитых надежд (СИ)"
Автор книги: Марина Струк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 95 страниц)
– Я думала, что все ушли на ярмарку… – начала Лена, неосторожно подобрав слова для своего оправдания.
– Я так и понял, – прервал он ее, захлопнув с резким щелчком крышку зажигалки. – Но мне показалось, что это была отличная возможность получить пару свободных часов. И я вернулся.
В груди Лены тут же разлилось тепло, а тревога испарилась вмиг, будто ее и не было. Он думал о ней. И вернулся именно ради нее, раз искал ее на этаже прислуги.
– Мама спросила утром после церемонии дарении мое мнение как хозяина Розенбурга. Должны ли мы позволить нашим остарбайтерам вступить в брак или все-таки лучше не разрешать этого. И знаешь, я впервые в жизни захотел быть феодалом. Запретить вам обоим даже мысль о подобном. Безграничная власть портит даже самых лучших людей, что уж говорить обо мне? – усмехнулся Рихард.
– Я не понимаю, – честно ответила Лена, хмурясь. – У меня никогда в мыслях не было стать женой Войтека.
– А у него? У него такие мысли есть? – спросил деланно равнодушно Рихард, щелкая крышкой зажигалки. – Едва ли моя мама сама придумала этот интерес на пустой почве.
– Я не могу отвечать за его мысли. Только за свои. И могу сказать откровенно, что понимаю, как все это выглядит со стороны, но… Между мной и Войтеком ничего нет. И я никогда не обманывала. Ни вчера, ни сегодня, никогда.
Он поднял иронично бровь, и Лена смутилась, понимая, о чем он вспомнил при этих словах. Момент их знакомства. Наверное, это обвинение будет висеть над ней еще долго, подумала она, и чтобы оправдаться хотя бы частично, призналась:
– Да, я намеренно ввела тебя тогда в заблуждение. Притворилась немкой. Да, признаю это. Глупо отрицать очевидное. Просто мне хотелось, чтобы ты и дальше так смотрел на меня. Не как на остарбайтера. Не как на нечто грязное и омерзительное.
– Я никогда не смотрел на тебя так! – отрезал Рихард.
– Я знаю, – с этими словами Лена шагнула к нему, чтобы коснуться несмело его руки в успокаивающем жесте. Он спрятал зажигалку в карман брюк и обхватил ладонями ее голову. Притянул легко к себе и коснулся лбом ее лба.
– Мне не нравится, что он крутится вокруг тебя, – прошептал Рихард, глядя в ее глаза. – Я не имею ни малейшего права говорить тебе это, но мне это адски не нравится. Ведь он намного больше подходит тебе, чем я.
– Как и Мисси тебе, – прошептала в ответ Лена, и глаза Рихарда на мгновение распахнулись от удивления. А потом он улыбнулся довольный ее ревностью.
– И что нам теперь делать с тобой, моя маленькая русская? – он произнес это обращение таким шепотом, что у Лены что-то сладко сжалось внутри. В его присутствии она забывала обо всем на свете. Словно он затмевал для нее весь свет. Становился ее собственным миром. Эти чувства наполняли Лену не только восторгом и предвкушением чего-то прекрасного, но и страхом и странной тревожностью. Впрочем, последние быстро стирались прикосновениями губ и языка Рихарда. Поэтому Лена с такой готовностью отвечала на них, обхватывая его талию руками все крепче и прижимаясь к нему все теснее.
– Тише-тише, Ленхен, – мягко прошептал Рихард, когда она чуть прикусила его за губу. Лена отстранилась испуганно тут же.
– Я сделала тебе больно? – обеспокоенно проговорила она, и он улыбнулся в ответ, успокаивающе погладил ее волосы.
– Нет, это немного другое, – сказал Рихард. Только позднее она поняла, какой наивной казалась ему в эти минуты, и почему он так нежно улыбался, когда пытался уверить ее, что с ним все в порядке.
Они почти не говорили друг с другом, стоя в полумраке библиотеки в объятии. Ей даже вспомнилась в те мгновения легенда о том, что у каждого в этом мире была своя половина, с которой он был разлучен. Настолько идеально они подошли друг к другу в этом объятии – ее голова у него на груди, прямо на впадине грудной клетки. Слушала, как бьется его сердце – то убыстряя ритм, то замедляя.
Потом они снова вернулись к своим ролям на несколько часов, когда в Розенбург вернулись с ярмарки гости во главе с баронессой. Замок снова наполнился шумом голосов, звуками музыки и легким перезвоном хрусталя. И снова Лена с нетерпением ждала момента, когда вечер подойдет к концу, и все разойдутся по своим комнатам. Поэтому так быстро прибирала в столовой, торопясь поскорее перемыть посуду и освободиться, чтобы вернуться в эти комнаты на тайное свидание с Рихардом. Она знала – прочитала по его глазам, что он тоже ждет этих минут, чтобы остаться с ней наедине. И с трудом сдерживала довольную улыбку, не давая ей скользнуть на губы и выдать ее настроение. В том приподнятом настроении ей даже не была страшно очарование Мисси. Лена замечала, что Рихард смотрит на нее совсем иначе, как на красивый портрет, подобия которых были развешаны на стенах замка. Возможно, он и любовался ее красотой, но глаза его оставались холодны. И Лена была готова почему-то поспорить даже, что его сердце не билось так, как еще недавно в библиотеке, когда он обнимал ее, Лену. Маленькую русскую, как называл ее Рихард.
В этом приподнятом настроении Лене даже легче было перенести заметное отчуждение Урсулы, с которой она не виделась несколько месяцев. За это время немка заметно похудела, лишившись пухлых щек и округлостей, и постарела на несколько лет. Лена знала, что Урсула потеряла мужа под Сталинградом и даже немного сочувствовала ее горю. Но только на какую-то каплю. В остальном сочувствия к неизвестности судьбы этого немца, убивающего и грабящего в ее стране, не было, и, казалось, Урсула это чувствовала. Только Лена ничего с собой могла поделать, о чем и пожаловалась Катерине, когда принесла подруге ужин в комнату.
– Не думай об этом, – сказала ей твердо та. – Не лез бы к нам, не сгинул бы. И что тебе за дело до думок Урсулы? Да хай с ней! Нет нам дела с тобой до немчуры! Тьфу на них!
«Интересно, – думала Лена позднее, когда осторожно шла к музыкальной комнате, где ее ждал Рихард. – Что бы сказала Катя, признайся я, что делаю сейчас?» Нельзя сказать, что ответ не приходил в ее голову, но он тут же растворялся в свете нежности глаз Рихарда и в тепле его широкой улыбки.
– Ты знаешь, что Тюрингия – волшебный край? – спросил он Лену, когда они сидели у огня – Лена в кресле, а Рихард на ковре напротив нее, прислонившись спиной к мрамору камина. – Наверное, поэтому мы так свято верим во все мистическое. Самые волшебные сказки рождены именно здесь, в этом крае. Как и знаменитые сказочники братья Гримм. Ты ведь читала их сказки? А сочинения Бехштейна?
Об этом авторе Лена даже не слышала, потому покачала головой, любуясь игрой отблесков огня в светлых волосах Рихарда. Как и прежде, она предпочитала молчать, боясь разрушить хрупкое очарование момента.
– Я обязательно дам тебе его книгу, ты непременно должна прочесть их. Так ты узнаешь часть души этого края и его уроженцев. Помнишь, я говорил тебе о лесной деве, когда мы встретились? Там есть история и о ней.
– Тогда мне надо прочесть эту книгу, – с улыбкой сказала Лена. Оба немного посерьезнели, когда вспомнили одновременно о первой встрече. Первым молчание нарушил Рихард.
– Я должен извиниться перед тобой за свое скотское поведение. Нет, не возражай. Я был зол на тебя, хотя теперь понимаю, почему ты не сказала мне правду. Просто я… так давно не испытывал тех эмоций, которые вдруг проснулись тогда, не чувствовал себя таким живым. И разозлился, когда понял, что поверил в невозможное.
– Я понимаю, – тихо произнесла Лена, отведя взгляд от его лица. Она могла себе представить себе его острое разочарование, когда он узнал, что она русская работница.
– Расскажи мне о Советах, – вдруг попросил Рихард. – Я никогда там не был, а все, что читал о твоей стране, полагаю, не совсем верно. Расскажи, где ты родилась и как росла. Расскажи о том, что ты читала в детстве.
И Лена осторожно начала рассказывать ему обо всем, что его интересовало. О том, как часто переезжала ее семья, следуя за отцом – инженером-строителем, занятым на огромных стройках. Как поступила в младшем школьном возрасте в Московское хореографическое училище и упорно занималась, мечтая стать примой в Большом театре. Как получила распределение в Минск, но так и не вышла на сцену. А еще рассказала об истории молодого государства Советов, с гордостью упоминая о многих достижениях, которых достиг народ всего за десятилетия.
– Интересно выходит, – задумчиво сказал Рихард. – Обе наши страны избавились в начале века от монархии. И обе заново собирали по кусочкам свою территориальную целостность после Первой мировой войны, возрождали экономику и укрепляли независимость. Поднимались как Фениксы из пепла. Жаль, что Сталин…
– Но они разные, Рихард! – прервала его Лена. – В моей стране все равны, независимо от происхождения, национальности и цвета кожи. Никто не преследует их, и уж тем более!..
На лбу Рихарда тут же появились ровные морщинки, и она поспешила увести разговор в другое русло.
– Даже фильм был об этом. «Цирк» называется. В нем снималась Любовь Орлова, очень известная актриса в моей стране. А еще Сергей Столяров. В него были влюблены все девочки моего курса.
– И ты? – усмехнулся Рихард.
При этом вопросе перед глазами Лены тут же почему-то возник образ Коти. Но признаваться, что она была влюблена первой детской влюбленностью в другого мужчину, не стала. Только пожала плечами, уходя от ответа. Она твердо решила держаться определенного правила в отношениях с Рихардом.
Никакого прошлого. Никакого будущего. Для них есть только настоящее.
– Ты был рожден здесь, в Розенбурге? – спросила Лена, и Рихард кивнул в ответ.
– Все фон Ренбек рождаются под крышей замка. Такова традиция. Хотя она уже давно нарушена, ведь самый первый замок рода стоял на другом краю озера. Со временем он стал слишком мрачным и холодным для одного из моих предков, и он выстроил этот дом. Правда, среди прочих кирпичей использовал камни старого замка, так что… Моя мать сначала противилась рожать здесь, а не в Берлине, но позднее уступила традиции. Просто привезла с собой столичную акушерку, когда пришло время подарить роду наследника.
Лена вдруг вспомнила слова баронессы о долге Рихарда. Для этого в замке сейчас гостит Мисси. Чтобы Рихард заинтересовался ее персоной в качестве будущей супруги и матери очередного наследника рода фон Ренбек.
– Ты хочешь детей? – сорвалось с губ Лены прежде, чем она успела сообразить несуразность и двойной смысл своего вопроса. К ее облегчению, Рихард даже бровью не повел. Просто пожал плечами, помрачнев. Снова между бровями Рихарда залегли знакомые Лене морщинки.
– Я не задумывался никогда об этом. Смысл в том, что желания никогда не имеют значения. Ты просто обязан иметь детей. Это твой долг перед фамилией и титулом, пусть он даже упразднен теперь. Но я знаю точно, что у меня не будет детей сейчас, пока в мире идет война. Это не то время, чтобы рождались дети.
Лена сама не могла объяснить, почему почувствовала такое острое разочарование и горечь при его ответе. Словно он этими словами отнял у нее что-то. Она открыла было рот, чтобы возразить, как он вдруг выпрямился резко, а потом и вовсе вскочил на ноги.
– Дьявол, я думал, в Рождество…
А потом и Лена услышала то, что распознало в тишине ночи чуткое ухо Рихарда, бросившегося к выключателю на стене. Гул самолетов. Приглушенно-угрожающий. Медленно наплывающий откуда-то издали. Ее сердце замерло от ужаса, буквально парализовавшего ее. Она не могла даже пальцем шевельнуть. Только сидела и смотрела на Рихарда, который, погасив свет, подбежал к окну и распахнул створки в зимнюю темноту. Высунувшись по пояс, он напряженно прислушивался к этому гулу и вглядывался в черное небо, которое где-то вдалеке уже рассекали лучи прожекторов.
Дом тоже проснулся от полуночного сна. Захлопали двери на втором этаже, зазвучали тяжелые шаги на лестнице. Послышался голос баронессы, зовущий сына, затем вскрикнули испуганно девушки, когда раздался первый далекий разрыв. И Рихард, на какое-то мгновение задержавшись у Лены, испуганно застывшей в кресле, вышел вон из комнаты. Она даже не сообразила сразу, что осталась одна, настолько было велико ее потрясение от давно забытого звука налета. А потом за распахнутым окном разрывы стали следовать друг за другом глухой непрерывной волной, и гулко заработали зенитки в ответ.
Лена не могла слышать эту канонаду смерти. Сползла в кресле, прижав колени к груди и заткнув уши руками. Даже не сразу услышала, как уменьшился звук бомбардировки, когда Рихард закрыл окно. И заметила его только тогда, когда он опустился на корточки рядом с креслом и, сжав ее маленькие ладони, отнял ее руки от ушей.
– Тише, мое сердце, тише, – приговаривал он, пока тянул ее к себе в объятие. – Это все далеко от нас. Тебе ничего не грозит. Ты в безопасности, мое сердце… Тебе ничего не грозит сейчас.
Лена даже не понимала, что плачет, пока Рихард не стал стирать кончиками больших пальцев слезы с ее лица нежными движениями. Их лица были так близко, что они едва не касались носами. Его глаза так блестели в скудном свете луны, падающем из окна.
И она поцеловала его первая. Зная, что только это поможет ей спрятаться от страшной реальности. Поцеловала порывисто и глубоко, прижавшись крепко губами к его губам. Даже ударилась легко зубами о его зубы, не рассчитав. Вцепилась изо всех сил в ткань его рубашки на спине. Лишь бы он не отпустил ее!
Рихард не отпустил. Наоборот он прижал ее к себе еще крепче, стаскивая с кресла и укладывая ее на пол, на ворс ковра. Он перехватил инициативу, и теперь не она целовала его, а он ее. И это не было похоже на прежние нежные поцелуи. Эти поцелуи были глубже и жаднее, разгоняя кровь в теле намного быстрее прежнего. Заставляя желать только одного – раствориться в нем, ловя каждый его вздох, встречая каждое движение губ и языка.
На этот раз ладонь, положенная на грудь, не вызвала странной смеси ощущения чего-то постыдного и в то же время желания прикосновения. Теперь ощущение силы его рук на своем теле вызывало совсем иные чувства. Томительную жажду прикосновений и его близости.
Лена сама скользнула ладонью в ворот рубашки Рихарда, чтобы ощутить под кончиками пальцев мягкость кожи и твердость мускулов. То, что хотела сделать еще давно, едва только увидела его полуобнаженным в тот раз. Правда, коснулась только ключицы и плеча, ощущая непередаваемый восторг от этого прикосновения. Дальше не позволил ворот. Но и этого было достаточно, чтобы захотеть большего. И отвечать на его смелые прикосновения, выгибаясь всякий раз, когда мужская рука то плавно скользила по ее телу, то настойчиво сжимала грудь через тонкую ткань. А когда ладонь Рихарда провела легким дразнящим движением по полоске обнаженной кожи ее бедра поверх чулка, Лене даже показалось, что она вот-вот лишится сознания. Настолько сильным было желание того, чему она пока никак не могла дать определения. И почувствовала разочарование, когда Рихард перестал целовать ее, а стал медленно касаться губами ее лба, щек и носа, снижая накал бушевавших сейчас в них чувств. А еще Лену кольнуло приступом стыда от понимания того, как сильно она хотела, чтобы его пальцы скользнули еще выше…
– Ленхен, пожалуйста, – прошептал Рихард ей в ухо, без слов угадывая ее чувства. – Это должно быть не так. Не так, мое сердце…
Он взглянул в ее лицо, отведя выбившиеся из-под косынки пряди в сторону. А потом снова медленно поцеловал ее нос, лоб и глаза. С такой нежностью, что у Лены перехватило дыхание, а злость и стыд на себя куда-то испарились.
Бомбардировка закончилась. В ночь после Рождества снова вернулась безмятежная тишина. Только слышны были голоса на втором этаже – никто из гостей так и не мог успокоиться из-за этого налета. А следом раздалась еле слышная, но такая оглушительно громкая для Лены трель звонка вызова.
Глава 19
Чета Шенбергов и штурмбаннфюрер с супругой уехали из Розенбурга следующим утром. В замке остались только Мисси с Магдой, которые планировали возвратиться в Берлин позднее. Лена подозревала, что Мисси найдет предлог уехать после Дня трех королей[36]36
6 января. В этот день в Германии широко отмечается принятый у западных христиан праздник Богоявления («Эпифания»), который в католической традиции также известен как «День трех королей». В основе празднования лежит библейский сюжет из Нового Завета. Имеется в виду история о путешествии трех королей-волхвов – Каспара, Мельхиора и Бальтазара – с Ближнего Востока за звездой Вифлеема, указанной им ангельским хором. Найдя лежащего в яслях младенца Иисуса, волхвы поклонились ему и преподнесли богатые дары: золото, ладан и благовонную смолу – мирру.
[Закрыть]. Ведь именно в этот день Рихард планировал возвращаться на фронт, полагая, что к этому сроку ему уже предоставят новый самолет вместо сгоревшего.
Работы стало заметно меньше. Наверное, поэтому хозяева Розенбурга решили предоставить всем слугам выходной в этот день. Даже остарбайтеров отпустили дольше, чем на положенные три часа. Это означало, что можно было сходить в город и своими глазами увидеть рождественскую ярмарку, которой так восхищалась Мисси с подругой за завтраком. Тем более, что неожиданно тем же утром Биргит сунула раздраженно в руки Лены пальто с роскошным меховым воротником из песца.
– Баронесса отдает вам с Катериной одно из своих старых пальто. Только нужно отпороть мех с воротника. Справишься? – недовольно произнесла она при этом. И Лена понимала ее недовольство. Как сказала Айке, Биргит и сама была бы не прочь получить что-то с плеча хозяйки, даже если они были заметно разными по размеру. Одежда индивидуального пошива баронессы всегда была отменного качества, и даже после долгой носки выглядела превосходно. Но еще ни разу баронесса не предлагала что-то из своего старого гардероба слугам, а тут погляди ж ты…
– И с чего это такая щедрость? – злилась заметно Биргит, наблюдая, как Лена отпарывает осторожно роскошный мех, и Айке торопилась ответить миролюбиво:
– Рождество же! Вот, Грит, лучше съешь еще кусок кухена. И остался кофе от завтрака, будешь? Настоящий! Не эрзац, что мы пьем.
Лена так и не узнала, кто именно уговорил баронессу отдать свое старое пальто работницам. То ли это господин Ханке уговорил сестру, заботясь о своем Воробушке, то ли Рихард попросил мать. Можно было, конечно, спросить одного из них, но Лене хотелось думать, что это именно Рихард позаботился об этом. И разочаровываться совсем не было желания, получи она иной ответ.
Рихард.
Всякий раз, когда Лена мысленно произносила его имя, по телу шла волна странного жара, и оставалась плескаться на некоторое время где-то в животе. Она вспоминала, как жадно он целовал ее, как касался там, где она и представить раньше не могла мужские руки на своем теле. И понимала, что ощущение, что она получила полностью чего-то, только усиливалось при этих воспоминаниях. Хорошо, что сегодня утром он предпочел позавтракать в своей комнате, сославшись на бессонную из-за налета ночь. Лена бы не смогла смотреть на него так раньше и не краснеть, едва поймав его взгляд на себе.
Пальто было невероятно красивое. Мягкий драп серо-голубого цвета был таким мягким, что хотелось даже приложить к щеке, чтобы насладиться прикосновением материала. Нашивать на него знак OST казалось настоящим кощунством, и пальцы с трудом клали ровные стежки. Можно было, конечно, спрятать нашивку под воротником пальто, но Лена знала, что первый же полицейский, который узнает в ней русскую, с удовольствием ухватится за возможность наказать « остовку ». А сегодня, в единственный полноценный выходной день, этого совсем не хотелось.
– Принеси чего-нибудь сладкого, кали ласка, – попросила Катерина, отдавая Лене узелок с накопленными марками своего скудного жалования. – Леденчиков яких или сахарных карамелек. И чулков бы… Теплых. Шоб по ногам не студзило . Сама ведаешь, в замке так и сквозит по полу.
Лене было жаль, что Катерина была вынуждена оставаться в четырех стенах из-за следов нападения, которые полностью так и не сошли с лица. Хорошо, что ей стало намного лучше за эти два дня.
Как и предполагала Лена, доктор отказался выезжать на осмотр русской работницы, сославшись на праздничные каникулы. Мол, он только по экстренным вызовам сейчас только работает, а подобные травмы едва ли такой случай. Поэтому Кате осталось только принимать аспирин и веронал, которые передала ей баронесса из личных запасов. Никто в доме не подозревал об истинной причине травмы Катерины. Рихард предупредил девушек, чтобы они молчали о нападении Клауса ради собственной безопасности. Никому не нужен был визит гестапо, ведь ранение, нанесенное Катериной, легко можно было трактовать как нападение на солдата вермахта .
В город Лена боялась идти одна, да это было к тому же опасно делать в одиночку. Поэтому она с большой радостью приняла предложение Войтека сопроводить ее на ярмарку. Но все же надеялась при этом, что он не будет оказывать лишних знаков внимания, в который раз намекая о своих чувствах к ней. А еще, что Рихард не сразу заметит, что она ушла из замка вместе с Войтеком. Хотя… разве он не знает, что поляк может быть только другом для нее?
Сначала Лена от души наслаждалась этой прогулкой. День был прохладный, но солнечный, отчего зимний морозец не особенно кусался, только щеки разрумянил. Пусть они прошли с Войтеком до города и обратно пешком – Биргит не разрешила взять грузовичок из-за экономии дефицитного бензина. Время коротали за беседой, в ходе которой Лена с удивлением узнала, что Войтек был призван в армию в первые дни войны, но вскоре был контужен и сдался в плен, попав в окружение под Лодзью. Из лагеря его забрал арбайтсамт спустя полгода, когда Германии нужны были работники.
– В Польше у меня осталась семья – родители и сестра с племянником. Ее муж погиб под Варшавой тогда же в тридцать девятом году. Семья осталась без мужчин, – с горечью произнес он. – Хорошо, что есть земля. Есть чем кормиться сейчас, когда они под немцами.
– Ты им пишешь? – спросила Лена, ощущая одновременно тоску по дому и легкую зависть к Войтеку , что у него есть кому писать.
– Каждый месяц. Только ради них я и терплю все это, – признался Войтек , а потом посмотрел на нее так, что она без лишних слов поняла, чье имя он бы с удовольствием добавил к этим словам. Покачала головой, мол, не надо, и он в ответ грустно улыбнулся уголками губ.
– Я терплю, потому что знаю – когда-нибудь это точно закончится. Я уверен, что это будет совсем не так, как думают немцы. И я сделаю все ради этого.
Лена не была в городке с самого начала осени и не могла не отметить перемены, которые произошли с ним, покрытым белоснежным покровом зимы. Особенно сейчас в рождественскую пору, когда каждый «пряничный» домик был украшен лентами, хвоей и лампочками, помимо режущих взгляд красных полотнищ с символом рейха. Это был последний выходной день, и на узких улочках было много прогуливающихся, раскланивающихся друг с другом. То и дело попадались навстречу дети в пальто нараспашку, играющие в снежки.
Правда, приходилось держаться настороже рядом с этими забавами. Один из снежков прилетел Лене в спину, больно ударив между лопаток. Войтек так быстро развернулся к ним, что дети отшатнулись и быстро убежали прочь, выкрикивая обидные дразнилки про русских.
– Не надо, – придержала его за рукав Лена. – Надо просто не обращать на это внимание.
Но не обращать внимание было очень сложно. Особенно на ярмарке, где и прогуливались в этот момент большинство немцев, съехавшихся со всех окрестностей за покупками и просто поглядеть на лотки и выставленные товары. Настоящее изобилие во время военного дефицита, который стал набирать обороты. Лена слышала разговоры в толпе, что вот-вот введут карточки на уголь и мясо, и немцы были очень недовольны этим фактом. «Поскорее бы уже закончилась эта война! Поскорее бы разбили Советы и заключили мир с Англией!» – доносилось до нее изредка, и она не могла не отметить эту разницу про себя.
Русских здесь ненавидели больше остальных наций, с которыми воевали, и это ощущалось по всему. Замечая знак на ее пальто, продавцы отказывались продавать что-то Лене. Перед ней расступались немцы, словно ее прикосновение могло испачкать их одежды. И многие возмущались, что « остовка » посмела прийти на ярмарку, где гуляют «приличные люди», и что нужно бы полиции обратить на это внимание. Их с Войтеком несколько раз останавливали для проверки документов, и всякий раз у Лены при этом испуганно замирало сердце по старой привычке.
Лене казалось, что ее появление затмило даже разговоры о бомбардировке города и окрестностей минувшей ночью и последующие за этим пожары, которые с трудом удалось потушить, не дав разгореться. Только собор пострадал на центральной площади – она видела огрызок колокольни, возвышающийся над лотками рождественской ярмарки.
А еще французы или голландцы, работники предприятий или ферм немцев, пришедшие в тот день на ярмарку, не носили на одежде никаких отличительных знаков. Только речь отличала их от немцев да несколько обтрепанный вид. Поэтому Лена так удивилась, когда ее локтя вдруг кто-то коснулся, тихо проговорив:
– Are you from Rosenburg castle?[37]37
– Ты из Розенбурга? (англ.).
[Закрыть] Знать Янина?
Лена резко обернулась на этот тихий голос и увидела высокого худого мужчину, который смотрел на нее с немой просьбой в глазах. Войтек , неустанно следующий по ярмарке за Леной, предупредил ее вопрос:
– Это Гус Вассер , он работает в хозяйстве Штайлера .
А потом повернулся к Вассеру и сказал что-то так тихо, что Лена не услышала. Голландец отрицательно покачал головой и возмущенно заговорил, но Войтек прервал его, грубо прошипев по-немецки:
– Не на английском! Говори на немецком! В тюрьму как шпион захотел?!
На них уже оборачивались немцы, заинтересованные этим разговором, кто-то крикнул полицейского, и Войтек поспешил схватить ладонь Лены и отвести ее подальше от лотка с лентами, заколками и прочими женскими безделушками. Подальше от Вассера , сначала следовавшего за ними упрямо между рядов, а потом отставшего и затерявшегося в толпе.
– Если ты хочешь, мы можем вернуться в замок, – предложила Лена, заметив, как встревожен Войтек этой неожиданной встречей.
– Ты же еще не все посмотрела, – заметил Войтек . – Если ты волнуешься насчет Гуса , забудь. Он просто влюбленный дурак и все!
– Это он отец ребенка Янины? – догадалась Лена, и Войтек кивнул после недолгих раздумий, признавая правоту ее предположения. – Так вот когда все это произошло… Когда ты возил ее на ферму Штайлера ! Ты знал обо всем и позволил этому случиться!
– Зачем говорить о том сейчас? – пожал раздраженно плечами поляк и так быстро зашагал к выходу с ярмарки, что Лене пришлось бежать за ним.
Внезапно на самом выходе из рядов он так резко остановился, что она буквально врезалась в его спину.
– Что? Что такое? – заволновалась Лена, заметив, как напряглась линия плеч поляка под тканью утепленной куртки. И обошла его, чтобы увидеть, что мог заметить Войтек сейчас на площади перед разбомбленным храмом и зданием ратуши с огромным полотнищем флага Германии на фасаде.
Это был своего рода эшафот, возле которого прогуливались неспешно немцы и бегали дети, бросая в осужденных снежки или сосульки. А на самом помосте привязанные к столбам стояли мужчины. У каждого на груди висела табличка с короткой надписью. «Я грязный вор!» – гласила одна надпись. «Я осквернитель расы!» – говорила табличка второго мужчины, дрожащего от холода, от которого не спасала окровавленная ткань рубашки. Лену поразило спокойствие, с которым оба осужденных стояли у столбов и смотрели на немцев, показывающих на них пальцами и обзывающих их последними словами. Юноша в черном пальто с повязкой гитлерюгендовца на рукаве, явно красуясь перед своими молоденькими подружками, взобрался на помост и плюнул прямо в лицо мужчине-«осквернителю расы». Ни один из солдат охраны даже не шевельнулся, чтобы остановить это безобразие.
– Пожалуйста, давай уйдем отсюда, – попросила Лена, заметив, как побледнел Войтек , когда увидел этот плевок. И сама потянула его обратно, в ряды ярмарки, хотя настроения делать покупки или глазеть на красочные лотки уже не было. Она быстро купила пакет сахарной разноцветной карамели для Катерины и вязаные чулки для них обеих, чтобы не мерзли ноги на сквозняке плохо отапливаемого в отсутствие хозяев дома. А еще не удержалась и купила красивый пряник в форме сердца, расписанный глазурью. Говорила себе, что взяла первый попавшийся, торопясь с выбором под недовольным взглядом хозяина. Потому и вышло с надписью: «Только тебя желаю».
Перед уходом из города Лена зашла в булочную, из которой так сладко пахло сдобой. За несколько часов прогулки она успела заметно проголодаться, а ведь до замка было еще около часа пути. Поэтому Лена решила купить пару рогаликов – « брецелев », как пояснила ей пожилая женщина за прилавком, к удивлению Лены, приветливая и обслужившая ее без всякого недовольства или неприятия. Даже бросила ей в пакет еще один лишний брецель и булочку с маком, приговаривая, что Лене не мешало бы «нарастить мяса». От ее радушия и доброты у Лены даже слезы навернулись на глаза. Она давно не видела такой доброты со стороны незнакомого ей немца.
Но все очарование этим расположением развеялось в тот же миг, когда в булочную шагнула дама в ярком шелковом платке и с корзиной в руке и стала громко возмущаться, что у порога «ошивается польская псина». И Лена поспешила выйти из булочной, прикрывая пакетом с выпечкой знак на груди, чтобы не провоцировать скандал.
– Они не все ненавидят нас, – сказал Войтек позднее, когда они уже вышли из города, и Лена, поделившись с ним брецелем , рассказала о том, что произошло в булочной. – Есть и такие, которые к нам добры. И это тоже опасно. Видела человека на площади? Того, что был в рубашке. Что у него было написано на табличке? Я не понял…
– «Я осквернитель расы», – неохотно проговорила Лена, и поляк поморщился, словно ему было больно сейчас. Они некоторое время шли молча и ели брецели, а потом он снова заговорил:
– Я служил с Михалом в одном батальоне. Мы вместе были вынуждены сдаться немцам, а потом попали в один лагерь. Вместе приехали сюда, в Тюрингию. Только он попал к Штайлеру на работы, а меня выбрала Биргит для работы в замке. А прошлым летом к Штайлеру приехала из Дрездена племянница Агна, помнишь ее?
Лена плохо помнила Агну внешне. Она редко приезжала в поле, привозя обед или чистой питьевой воды. Но ее доброту и расположение к работникам запомнилось как раз из-за контраста со злостью и неприязнью к иностранцам самого Штайлера. Но Лена даже представить не могла, что Агна может влюбиться в кого-то из поляков или французов, работающих на ее дядю.
– Я даже не подозревал, насколько все далеко зашло, пока однажды не застал их вдвоем, – продолжал Войтек. – Я просил Михала быть осторожным. Предупреждал держать свои штаны на месте, потому что это чревато огромными неприятностями. Пусть мы, поляки, не считаемся «остами», но мы и не арийцы. Это не закончилось бы добром. Вот так и случилось.
