Текст книги "На осколках разбитых надежд (СИ)"

Автор книги: Марина Струк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 95 страниц)

Глава 22

Лена отступила от Рихарда на шаг, затем на другой. Он не стал ее удерживать – опустил руки и стал пристально смотреть в ее лицо, пытаясь подметить даже мимолетную тень эмоции на лице. Быть может, если бы он удержал ее, если бы по-прежнему на ее теле сохранялось тепло его ладоней, она бы поступила по-другому. Когда Рихард касался ее, она забывала обо всем на свете, словно он затмевал для нее все остальное.

Но он позволил ей отдалиться.

– Восток? – переспросила Лена, все еще не веря в услышанные слова. – Тебя переводят в Крым? В Советский Союз?

– Все верно, – подтвердил он. Его лоб пересекали морщинки, отчего он выглядел хмурым. – Я возглавлю одну из истребительных эскадрилий, чтобы помочь армии на Кавказском фронте и не допустить наступления русских.

– Что ж, теперь я понимаю, – прошептала Лена, а потом сделала вдох, чтобы выровнять дыхание и выглядеть безучастной сейчас. Ей было стыдно, что еще недавно она умоляла его быть с ней. Она, комсомолка! Когда она заговорила потом, ее голос был тверд, хотя и хрипл.

– Теперь я понимаю, почему ты так хотел прекратить все это. Так будет проще убивать русских, да? Зная, что совесть будет чиста.

– Я солдат, – отрезал Рихард. Правда, она видела, что все-таки умудрилась задеть его – он пару раз моргнул, когда получил от нее этот острый укол. – Я давал присягу. Мой долг служить великой Германии. Ты знала это и раньше.

– Убивая невинных?

– Убивая солдат, таких же, как и я, – парировал он. – У нас равные шансы умереть. Дело только в мастерстве.

– Не ты ли говорил, что не хочешь воевать на Восточном фронте? Что там летают желторотые птенцы вместо матерых хищников? – едко бросила Лена.

– Людвиг уже полгода воюет в России. Поверь, многое изменилось к концу этого года. Русские стали опытнее и хитрее. Это будет справедливый воздушный бой.

– Справедливым он никак не может быть, – заметила Лена. – За исключением одного финала – когда советские летчики очистят небо от нацистских стервятников.

Рихард на мгновение прикрыл глаза, скрывая свои эмоции от ее взгляда. Но это был единственный момент его слабости. В остальном он выглядел таким же хладнокровным, как обычно.

– Я же говорил тебе, что ты пожалеешь. Именно поэтому не стоило давать волю эмоциям когда-то.

– И ты был прав, – хлестнула Лена в ответ словами. Ей хотелось вывести его из себя. Увидеть, что ему точно так же больно и горько, как и ей сейчас. И его бесстрастность сейчас только усиливала ее эмоции.

Она первой отвела взгляд, не в силах смотреть в его лицо. Иначе не выдерживала. Не хватало сил держать маску и не удариться в слезы снова. Или вовсе броситься к нему и… И что? Он верно заметил – он солдат своей армии, служащий фюреру до последней капли крови. Просто на какое-то время они позволили себе забыть, что где-то за пределами имения идет кровопролитная война.

– Прикажете собрать ваш саквояж, господин Рихард? – сказала Лена и удивилась тому, как буднично и равнодушно прозвучал ее голос.

– Нет, я сделаю это сам после завтрака, – проговорил Рихард в ответ.

Больше ей было не за чем оставаться здесь, в музыкальной. Тихий вопрос о дозволении уйти, на который ответом был короткий кивок, без лишних слов. Ей казалось, что Рихард задержит ее, когда она будет проходить мимо него. Или просто коснется в знак того, что он сожалеет обо всем, что случилось сейчас. Но нет. Он даже головы не повернул в ее сторону, а едва она подошла к выходу из комнаты, прошел к столику с графином коньяка, чтобы налить себе очередную порцию.

Лена проплакала всю ночь. Слезы полились уже на черной лестнице, где она просидела некоторое время не в силах подняться в свою комнату. А потом они вернулись, едва она увидела хрупкую балерину, которую поставила специально на самое видное место в комнате. Эта вещица отправилась в самый нижний ящик комода после недолгих раздумий. Сначала, правда, Лене хотелось разбить об пол музыкальную игрушку, но потом она пожалела изысканную работу мастера и потому просто убрала прочь.

Но самые долгие, пусть и совершенно безмолвные слезы ждали Лену, когда она уже готовилась ко сну и впервые почувствовала дискомфорт, устроившись на узкой кровати. Что-то лежало под матрасом на досках. Этим предметом оказалась книга в зеленом бархатном переплете с посеребренными уголками и пожелтевшими страницами. На обложке не было написано имя автора, но Лена узнала его с первых же строк случайно открытого стихотворения: «Пока не разобьет нам смерть сердец больных, Моя любовь, несчастны оба мы с тобой».[49]49
  Генрих Гейне. Сборник «Книга Песен».


[Закрыть]

Она пролистала страницы и отыскала сложенный листок. Словно знала, что оно там будет, это короткое послание, написанное почерком, который успела запомнить.

«Люди обычно пишут, что дарят книги на долгую память. А я бы хотел написать, что дарю тебе этот подарок – на короткую. Потому что чем короче будет память, тем скорее боль покинет твое сердце. Я отдаю тебе эти сочинения только в надежде, что ты будешь хранить их втайне от всех в укромном месте (Гейне запрещен рейхом, как ты знаешь). А еще – в надежде на то, что они принесут минуты радости и поддержат, когда тебе станет горько. P. S. Помни про кошачьи жизни, и помни, что ты человек. Береги себя, моя маленькая русская».

Записка была вложена на странице с одним из любимых стихотворений Лены. Ей когда-то прочитала его бабушка, и строки врезались в память. «Твои глаза – сапфира два…». И Лена раз за разом перечитывала их после, когда наконец-то под утро слезы иссякли. Она надеялась найти какой-то скрытый смысл, что записка лежала как закладка именно у этих строк. Нет, не может быть, чтобы все вот закончилось, и что он так просто может стереть ее из своей памяти. Не может быть, что слова Рихарда об эйфории праздника были правдивы. И упорно гнала Лена от себя мысль, что все могло быть просто случайным совпадением.

– Ты выглядишь очень плохо, Воробушек, – именно этими словами встретил Лену Иоганн, когда его привез к завтраку Рихард в коляске. – Ты не заболела случайно? В замке сейчас особенно холодно. Надеюсь, что сегодня стекольщики сумеют сделать хотя бы половину работ.

Иоганн верно подметил. От долгих слез лицо Лены чуть распухло, а глаза покраснели. Она не умела плакать красиво, но в этот раз не расстроилась, увидев свое отражение, когда умывалась утром. «Пусть он видит меня такой, – пришла в голову злая мысль. – Пусть знает, сколько боли принес мне…»

Но Рихард даже не взглянул на нее. Как не смотрел на протяжении всего завтрака, который Лена обслуживала. Словно ее и не было в комнате. Совсем как полгода назад.

Оказалось, что ни Иоганн, ни баронесса не знали о повышении Рихарда в звании и о предстоящем переводе на Восточный фронт. Это известие привело обоих в восторг. Баронесса даже приказала открыть бутылку игристого вина, которое Лена разлила по хрустальным бокалам.

– Командир эскадрильи! – воскликнул Иоганн. – О, это просто изумительно! Наконец-то, мой мальчик, тебя оценили по достоинству!

– Если бы у Рихарда была хотя бы толика мудрости или житейской хитрости, он бы давно уже был и не на такой должности, – заметила баронесса с легким упреком, но улыбалась довольно и широко, с гордостью глядя на сына, когда поднимала бокал. – А еще я уверена, что ты легко возьмешь планку в сотню побед, мой сокол! Пью за это! За твои победы!

– За твои победы, Фалько! – поддержал ее Иоганн.

Лена постаралась не смотреть на Рихарда в этот момент, чувствуя странную смесь чувств в груди при этих словах. Ей и хотелось очередного успеха для него, и в то же время она не могла не желать ему удачи. Ведь любое достижение Рихарда отныне означало смерть ее соотечественника и помогало Германии одержать победу над ее страной.

Как выяснилось позднее, по окончании завтрака, Рихард переменил решение ехать в Берлин. Он заявил, что планирует помочь стекольщику и его подмастерьям вставить стекла в окна замка, к неудовольствию баронессы. Ей не понравилось, что сын будет работать как простой работник, о чем она и заявила открыто.

– Так просто будет быстрее, – заявил Рихард, пожимая плечами. – Я хочу уехать из Розенбурга, зная, что замок в полном порядке, и не терзаться тревогами, когда буду так далеко от дома.

– Но эта плотницкая работа, Ритци!

– О, мама, – рассмеялся Рихард, целуя ее в щеку перед уходом из столовой. – Теперь нет никакой разницы между плотником и бароном, а ты все еще цепляешься за старое…

– Сегодня Сильвестр[50]50
  Новогодний вечер 31 декабря, канун Нового года, в Германии называют Сильвестром (der Silvesterabend) по имени папы римского Сильвестра I (314–335), святого.


[Закрыть]. Нельзя работать по приметам, – напомнила баронесса, но сдалась, видя решимость сына. – Не перетрудись только, Ритци, иначе заснешь за столом и упустишь возможность найти пфенниг на счастье. И загадать желание в полночь.

– Что мне загадывать, мама? – с легкой грустью в голосе произнес Рихард. – Мне нечего уже желать. Все, что я мог получить, у меня уже есть.

Эти слова неприятно кольнули Лену почему-то. Она притворилась, что не услышала их, пока собирала посуду со стола. Но позднее, когда поставила поднос в кухне, не удержалась и ушла в погреб, чтобы никто не видел ее очередных слез. Ей не хотелось, чтобы кто-то, кроме Рихарда, видел, как ей больно. Особенно Катерина, которая определенно догадывалась о причине этих слез. И она права – Лене было должно ненавидеть Рихарда, а вовсе не горевать из-за того, что все снова вернулось на круги своя. Но как приказать своей душе успокоиться?..

Целый день в замке кипели работы. В залах трудились стекольщик со своими помощниками, восстанавливая повреждения после последней бомбежки англичан, а в кухне готовили праздничный ужин. Пусть за стол сядет всего три человека – только семья фон Ренбек, но Айке не хотела ударить в грязь лицом. Лена заметила, когда помогала кухарке со стряпней, что в замке еды хватит после праздника еще как минимум на три дня.

– Хотя бы в праздник стол должен ломиться от еды. Кто знает, как мы встретим следующий год? Люди говорят, что если война продолжится, то введут карточки еще и на сахар с мукой, поэтому надо наедаться впрок, пока есть возможность. Вот, – протянула Айке Лене блестящий новенький пфенниг. – Положи его сама в рыбу. У нас есть примета – тот, кому достанется пфенниг, будет счастливым весь год, и с ним будет всегда удача. Я сделаю карпа и на наш стол, чтобы ты больше не плакала, Лене, в наступающем году. И тоже положу в него пфенниг. Для тебя, девочка. Пусть тебе повезет. Ишь, развела сырость сегодня! Не надо рыдать из-за мужика, Лене. Не стоит того!

Так говорила Айке, засыпая карпа полностью дефицитной солью, чтобы запечь тот в соляной корочке в печи. И Лена даже испугалась, что кухарка догадалась о ее чувствах к молодому хозяину, даже дыхание сбилось в груди. Но нет, Айке вряд ли бы рассуждала так деловито, что все мужики глупые как пробки, если бы подозревала Рихарда, как причину слез Лены.

– Знаешь, сколько еще будет у тебя мужиков? Ой, не один уж точно, у такой красавицы! – приговаривала Айке, суетясь по кухне. – Это сейчас, в твои годы (тебе сколько? Семнадцать? Ах, девятнадцать уже?! Подумай только!) тебе кажется, что он будет единственной твоей любовью, а на самом деле…

– На самом деле, надо поменьше болтать, побольше работать и не смотреть на мужиков, – проворчала Биргит, которая до этого следила за приготовлениями столовой к ужину и только сейчас спустилась вниз, в кухню. – Лена, ступай и прибери в библиотеке. А потом переодевайся к ужину. Госпожа баронесса просит обслуживать в парадной форме сегодня и без косынки.

В библиотеке Лене требовалось убрать не только грязную посуду после кофе, который пили Иоганн с племянником и выбросить окурки из пепельницы. И не только проветрить огромную залу от запаха сигарет. На паркете была разложена карта Европы, на которой когда-то Рихард показывал ей, насколько далеко продвинулись войска вермахта в ее стране. Только на этот раз ориентиры границ и расположений войск были обозначены не предметами, а начертаны грифелем. Ничего почти не изменилось с того момента, когда Рихард показывал положение дел на фронте. Правда, в этот раз она четко видела на карте то кольцо вокруг Сталинграда, о котором говорил Войтек.

У Лены даже сбилось дыхание при виде четких линий, овалов и надписей на карте немецких имен. Нет, она понимала, что едва ли стрелки будут обозначать действительные тактические ходы нацистов. Это просто Иоганн любил порассуждать, какие бы он стратегии применил, будучи военачальником. Но возможно даже просто информация о размещении аэродромов и баз будет полезна тому, кому Войтек передавал данные.

Эта карта была гораздо больше карты с изображением Атлантического побережья. Даже сложенная в несколько раз и положенная на несколько часов между книгами в библиотеке как между прессами, она с трудом вошла в широкий карман фартука Лены. Девушке оставалось надеяться, что она сумеет незамеченной проскользнуть в свою комнату сейчас и оставить карту там до момента, когда улучит момент передать ее Войтеку. Но так уж вышло, что по пути ее перехватила Биргит, недовольная, что ни Катерина, ни Лена еще не готовы к ужину.

– Где ты ходишь? Зачем ты снова ходила в библиотеку, когда тебе было сказано идти к себе и сменить платье? Подожди! Не так быстро, – схватила она Лену за руку и развернула в сторону кухни. – У господина Иоганна разболелась голова от этого стука молотков, что стоял в замке сегодня. Ступай в кухню и принеси ему воды, чтобы он мог принять таблетку.

– У него же есть графин с водой в комнате, – растерянно проговорила Лена, понимая, что карта слишком заметна сейчас постороннему взгляду в кармане фартука.

– Ты будешь обсуждать приказы господина Иоганна? – ядовито спросила Биргит. – Он хочет свежей воды, а не застоявшейся. Так пойди и принеси ему. Когда же ты начнешь делать то, что тебе говорят без всяких возражений, Лена?!

В комнате Иоганн был не один. Едва Лена переступила порог, держа в руках поднос с графином и стаканом, как к ней в ноги бросились Артиг и Вейх, радуясь ей, как старой знакомой.

– Ко мне! – резко приказал Рихард, отзывая собак, и она вздрогнула, услышав его голос. Они не виделись весь день и потому вдруг впервые взглянули друг на друга, вглядываясь каждый в другого. И тут же быстро отвели взгляды словно им было неловко смотреть друг на друга.

Лена решила поскорее выполнить распоряжение Биргит и поскорее уйти из покоев Иоганна. Лишь бы не чувствовать присутствие Рихарда рядом, такое близкое, что вдруг задрожали руки, когда она наливала Иоганну воды и подавала таблетку.

– Что это там у тебя, Воробушек? – Лена похолодела от ужаса, когда Иоганн вдруг показал на карман фартука, когда принял лекарство из ее рук. – Словно пачка банковских бумаг! Будто векселя или облигации. Или план побега из Розенбурга на трех листах. Что это, Воробушек?

Он посмотрел на нее таким взглядом, что Лена поняла – ей придется показать ему то, что спрятано в кармане фартука. И пожалела тут же, что поторопилась унести карту из библиотеки. Надо было оставить ее там. Забрать только после отъезда Рихарда и баронессы из замка. Зачем она поторопилась?

Будь что будет. Лена молча опустила руку в карман и достала сложенную карту. Она слышала шаги Рихарда за спиной. Почувствовала, что он подошел и встал ближе, чтобы взглянуть на то, что она так старательно прятала.

– Это карта, – растерянно произнес Иоганн, с которого вдруг слетело прежнее шутливое настроение. – Зачем она тебе, Воробушек?

Что можно было придумать в этой ситуации? Хотела убрать на место, но положила себе в карман?

– Любопытство, дядя, только и всего, – произнес Рихард, и она вздрогнула невольно от звука его голоса, настолько неожиданно он прозвучал для нее в эту минуту. – Когда-то я показывал Лене, насколько далеко отошли от своих границ Советы. Видимо, захотела взглянуть, что изменилось. Не хмурься так, дядя, неужели ты думаешь, что Лена замыслила очередной побег в Советы? Или, что еще интереснее – что наша Лена – шпионка? А передатчик прямо у нее в комнатке, наверное. И по ночам она посылает в Советы шифрованные радиограммы.

При звуке голоса Рихарда страх и волнение вдруг улеглись, словно их не бывало, и к Лене вернулась способность мыслить здраво. И самое разумное было сейчас использовать версию Рихарда, которую тот подсказал ей невольно.

– Это вышло случайно. Я бы вернула на место. Просто хотела показать Катерине…

Ричард потянул карту из ее пальцев, и Лене пришлось отпустить бумагу с явным нежеланием. Как можно было так попасться сейчас? Она не могла не злиться на себя за такой глупый промах. Но Иоганн расценил ее злость совсем иначе, когда Рихард покинул комнаты дяди, решив вывести собак на прогулку. Карту Лене он так и не вернул.

– Не надо ненавидеть Фалько, Воробушек, – произнес Иоганн тихо. – Я понимаю, Советы – твоя родина. И ты многое потеряла, когда началась война. Но Рихард всего лишь солдат и выполняет свой долг. Тебе просто нужно увидеть в нем не только летчика люфтваффе, а еще и человека, как увидела во мне. Мне было бы так приятно, если бы твоя неприязнь хотя бы на толику уменьшилась. Он ведь неплохой, мой мальчик. Хорошо еще Аннегрит не подмечает этой ненависти. Она бы никогда не спустила тебе.

Что Лена могла ответить на это? Только промолчать, поджав губы, чтобы не выдать истинных своих эмоций. О, если бы Иоганн знал, как бы она хотела действительно ненавидеть его племянника! Тогда бы было все гораздо проще. Но разве когда-то было просто в жизни?

И, наверное, было бы проще, если бы Рихард сдержал свое слово и уехал бы еще утром в Берлин. Чтобы она не видела его. Не ощущала бы запах его одеколона и кожи всякий раз, когда склонялась к нему над столом, чтобы подлить вина. Не испытывала неугасимое желание коснуться его. Запретные действия всегда становились самыми желанными, Лена помнила об этом, но только сейчас поняла, насколько истинно это утверждение.

Лена завидовала хладнокровию Рихарда, которое наблюдала со стороны. Он оставался совершенно равнодушным к ее присутствию в комнате и ее близости, когда она обслуживала за столом. Ни разу он не взглянул на нее. Ни разу не дрогнул голос, когда он обращался к ней изредка с просьбой обновить вина в бокале. Только жилка билась на шее над воротом мундира, выдавая его волнение в эти минуты.

Заветный пфенниг на удачу достался Рихарду. Лена не могла не разделить при этом всеобщее настроение радости и восторга, царившее за столом в те секунды, довольная, что именно ему досталась монета в порции рыбы. И даже баронесса не сдерживала эмоций как обычно, рассмеялась счастливо:

– Это добрый знак, Ритци! Особенно сейчас.

– Увидим, мама, – уклончиво ответил Рихард, протерев монету салфеткой и крутя ту пальцами. Лена видела, что, несмотря на то, что он широко улыбался и с готовностью поддерживал тосты своих близких, улыбка эта так и не коснулась его голубых глаз и не разгладила морщинки на лбу.

– Я пью за твой будущий успех, Ритци, – провозгласила баронесса, поднимая бокал, после того, как по радио торжественно объявили наступление 1943-го года, и после короткой записи поздравительной речи заиграл гимн Германии. – Я хочу, чтобы новый год принес моему сыну много побед и свершений. А еще я желаю себе внука или внучку…

– Мама! – с легким упреком произнес Рихард, и та рассмеялась в ответ.

– Желание произнесено, обратного хода нет.

– Воробушек, – Иоганн вдруг коснулся руки Лены, которая в тот момент разносила очередную перемену – куски сладкого пирога с сухофруктами и орехами. Айке говорила, что это дань традиции, ведь съесть орехи на Сильвестра означало изобилие и достаток в доме весь следующий год. – Налей и себе вина или пунша. Наступил Новый год. Подними бокал с нами и загадай желание. Не знаю, как в Советах, но мы, немцы, верим, что загаданное непременно сбудется.

– Благодарю, господин Иоганн, но нет, – произнесла Лена, подмечая тишину, которая вдруг установилась в комнате в ожидании ее ответа. – Мне нечего уже желать. Все, чего бы мне хотелось, никогда не сможет осуществиться теперь. Даже новогодним чудом.

Она хотела задеть этими словами Рихарда, но совершенно забыла о том, что они обидят и Иоганна, улыбка которого померкла при этих словах. Как и о том, что они могут прозвучать слишком дерзко для хозяйки. И реакция той не заставила себя долго ждать.

– О, мой Бог… – начала резко баронесса, но ее вдруг прервал Рихард:

– Мама, дорогая, не порть себе настроение этой ночи. Ты же знаешь, какой невоспитанной может быть эта русская. Полагаю, она злится, что остальные осты праздновали, а она вынуждена работать. Побереги свои нервы, прошу тебя. Предлагаю отпустить ее к слугам в кухню. Пусть поест новогоднего штоллена и выпьет пунша. Пусть и у нее будет праздник.

– Ты слишком добр, мой Ритци. Только ради тебя, мой дорогой, – коснулась баронесса руки сына со счастливой улыбкой. А потом уже резче и холоднее обратилась к Лене. – Ты слышала господина Рихарда. Ступай и помни, что только ради него я прощаю тебе твою дерзость.

В кухне была только одна Катерина. Она дремала, сидя на стуле, в ожидании, когда закончится праздничный ужин, а значит, и работа для слуг на сегодня. Войтек еще с сумерками ушел к себе, предупредив, что у него совсем нет настроения праздновать Новый год и уж тем более под крышей Розенбурга. Но добавил к этому, что будет рад видеть девушек у себя в квартирке, если у них возникнет желание выпить по стакану пунша. Для себя он припас на эту ночь бутылку самогона, который где-то раздобыл днем.

– Что? Прибрать треба? – встрепенулась Катерина, когда Лена зашла в кухню. И недовольно пробурчала потом. – Лепше б раненько разошлись, а не посидеть давали, пока нагуляются. Вот, поешь. Я сохранила для тебя.

Катерина поставила перед Леной тарелку с порцией карпа и парой отварных картофелин, добавила к этому пару кусков яблочного штруделя. Новогодний ужин. Роскошный, если сравнивать с прошлогодним в Минске, когда на праздничном столе был только картофель в мундире и квашенная капуста.

– Пфенниг у Войтека, – сообщила Катя. – Як отрезал кусок, нашел. Знать, ему удача. Пуншу налить?

– Нет, боюсь, что засну от него, а нам еще ждать, пока хозяева разойдутся.

– К Войтеку пойдем после? Он сказал, Штефан дал на время патефон. Можно было б потанцевать, – спросила Катерина, и Лена задумалась на некоторое время. Наверное, им следовало держаться вместе сейчас. Но почему-то ей совсем не хотелось идти к поляку. Поэтому она просто пожала плечами вместо ответа и стала спешно ужинать, боясь, что ее могут вызвать в любую минуту наверх.

Но можно было не торопиться так. Сигнал звонка из столовой, говорящий о том, что ужин закончился, и можно было убирать со стола, раздался только спустя два часа после полуночи. Лена успела даже поспать, положив голову на поверхность кухонного стола.

Ей снилась квартира в Минске – круглый стол под знакомым до боли абажуром. Мама запекла утку и сделала клюквенный соус по семейному рецепту. Лена даже чувствовала во сне ее неповторимый аромат, от которого текли слюнки. И слышала заливистый смех Люши, которая не желала идти спать, пока не лягут в постель взрослые. Сама Лена была в том самом платье василькового цвета, в котором была на ужине у гауляйтера, и ей так нравилось, как его подол играет при каждом шаге. Ей снились Яков и Лея, которые принесли к столу сладкую халу с изюмом[51]51
  Сладкий сдобный пирог, который евреи традиционно делают к праздникам Нового года.


[Закрыть]. Лея все еще была беременна, только живот ее был гораздо больше, значит, срок подходил к концу. Ей снился Коля, который приехал встречать праздники со своими родными. И снился Рихард, который почему-то сел за один стол вместе со всеми, ничуть не смущаясь, что он единственный говорит по-немецки среди всей комнаты. Он был не в форме, просто белая рубашка и поверх нее вязаный жилет с галстуком, и выглядел по-домашнему уютно.

– Нож! – всплеснула руками мама, когда все расселись за столом. Рихард при этом нашел руку Лены своей ладонью под бархатной скатертью и сжал ее ласково, и девушка улыбнулась ему, чувствуя, как сладко замирает сердце от счастья. – Лена, ты не могла бы принести нож из кухни, чтобы Коля разрезал утку?

Конечно, Лена могла бы. Уходя из комнаты, она обернулась на сидящих за столом и заметила, что они смотрят ей вслед как-то странно. Ей надо было торопиться, пока не остыла утка. И она смело шагнула в темноту коридора, казавшегося во сне каким-то бесконечно длинным, пока она наощупь вдоль стен дошла до кухоньки их квартиры. Там тоже не горел свет, и Лена долго искала выключатель на стене, пока мужской голос на немецком языке не произнес за ее спиной резко и недовольно:

– Что ты делаешь здесь? Я жду тебя уже четверть часа!

Это был Ротбауэр. В парадной форме, с наградами, которые висели на кителе, с такими пугающими знаками СС.

– Мы опаздываем на ужин к гауляйтеру, Лена. Не подобает заставлять его ждать.

– Но я хотела встретить полночь с моими родными, – слабо возразила Лена, но Ротбауэр уже схватил ее за руку и потащил за собой по темному коридору. Лена только и успела бросить беспомощный взгляд в ярко освещенный дверной проем комнаты, где ее ждали семья, друзья и Рихард. Ей хотелось крикнуть и позвать на помощь, хотелось сбросить крепкие пальцы штурмфюрера, но его хватка была слишком сильной. Он распахнул дверь квартиры и первым шагнул на площадку, заставив Лену оторопеть от страха – прямо за порогом минской квартиры зияла пустота. Дом оказался почему-то разрушен бомбовыми ударами, и от него остались только стены с пустыми глазницами окон. Ветер ударил в лицо, захлопал подолом платья по ногам. Тщетно Лена пыталась вырваться из руки Ротбауэра. Он обернулся к ней, что-то сказал резкое в лицо и рухнул вниз, в зияющий темнотой проем, где еще недавно сбегали вниз ступени лестницы подъезда. Лена только и успела вскрикнуть, когда сильная рука штурмфюрера потянула ее за собой, в черноту и холод, и… она подскочила на месте, просыпаясь от резкой трели звонка. В теплой кухне Розенбурга под обеспокоенным взглядом Кати.

– Ты немца звала, – прошептала Катерина, пока обе, поправляя фартуки, торопились в столовую за звонок.

– Ротбауэра? – похолодела Лена. Оставалось только радоваться, что его имя сорвалось с губ при Катерине, а не при Айке, Урсуле или Биргит.

– Кого? – переспросила Катя и покачала головой. – Не, нашего немца. Молодого. Як вскрикнула, я аж подумала, он пришел.

В столовой было пусто. Хозяева не стали дожидаться прихода работниц и разошлись по своим комнатам. Но Лена слышала звуки патефонной записи, которые приглушенно доносились через комнаты до столовой, и подозревала, что Рихард ушел в музыкальную. Сейчас, когда животный страх снова вспыхнул в ней при встрече с прошлым во сне, Лене до безумия хотелось увидеть его. Почувствовать его близость. Чтобы забыть обо всем. Чтобы снова он стал всем ее миром. Хотя бы на короткие минуты.

Но когда Лена закончила уборку и вместе с Катей перемыла посуду, чтобы поскорее шагнуть в музыкальную, комната встретила ее тишиной и ночной темнотой. Только угли потрескивали в камине, и блестело стекло полупустого бокал в этих всполохах, говоря о том, что еще недавно здесь кто-то был. И Лена была готова поклясться, что даже чувствовала в воздухе слабый запах одеколона и кожи Рихарда. Оттого и было так больно. Словно она опоздала всего на доли секунды застать его здесь. Словно упустила возможность все исправить.

Лене снова не спалось. Наверное, причиной тому мог быть короткий сон в кухне всего час назад. А может, ее странно возбужденное состояние, которое не позволяло расслабиться. Она все крутилась и крутилась в постели, сбивая простыню. Попробовала закрыть глаза и думать о чем-то приятном, но вместо этого перед глазами то и дело возникал Ротбауэр. Из воспоминаний прошлого в оккупированном Минске и из страшного сна, когда он увлекал ее в темную бездну. Снова стало страшно и неспокойно, забилось сердце тревожно. Думать о том, что с ним случилось, не хотелось. Неприятно сжималось сердце, и снова и снова захлестывал волной липкий страх.

Набросить на плечи кофту и спуститься по ступеням черной лестницы заняло меньше минуты. Тонкая полоска света, идущая под дверью комнат Рихарда, говорила о том, что он не спит сейчас, но Лена вдруг заробела и замерла на месте, не зная, стоит ли ей поднять руку и тихо постучаться. Он твердо заявил, что им необходимо прекратить эти запретные отношения, но именно она вчера поставила точку в их разговоре, как ей казалось. А ставить эту точку Лена не была готова. И не хотела. Единственное, чего она горячо желала сейчас, чтобы он укрыл ее от страхов и горя в своих руках.

Но что подумает Рихард, если она сейчас постучит в дверь его спальни? Лена никогда прежде не поступала так безрассудно и смело. Порой ей говорили педагоги, что для некоторых ролей она еще не чувствовала в себе бурление крови и страсть, чтобы отразить их в полной мере на сцене. Да, она вполне способна показать танец с технической стороны без каких-либо огрехов, но в нем не хватало «тех самых» эмоций.

– Ты слишком молода, чтобы прочувствовать и прожить все это, – приговаривала Мария Алексеевна. – Ты вполне способна показать прелесть и невинность Одетты, но Черный лебедь… Сомневаюсь, моя дорогая.

– Я смогу, – твердила Лена упрямо. – Я отточу все до совершенства.

– Пойми, ты должна танцевать не головой. Ты должна танцевать сердцем, Леночка, – мягко говорила педагог, и Лену порой даже раздражали эти слова, потому что она никак не могла понять, что от нее требуется.

А сейчас она вспоминала ощущения и чувства, которые играли в ней во время танца с Рихардом. Тогда она танцевала именно сердцем. И оно сейчас и тянуло сюда, за эту дверь, невзирая на все доводы рассудка. Поднять руку, постучаться и войти в эту запретную для нее сейчас комнату.

Но все-таки именно рассудок взял верх в эти мгновения, и после недолгих колебаний заставил развернуться в сторону черной лестницы. Немыслимо поступать сейчас, следуя порыву! Настоящее безумие! Где ее девичья гордость? Где ее стыд? Где ее комсомольское сознание, в конце концов?

Рихард так неожиданно распахнул дверь комнаты, что сердце Лены чуть не выпрыгнуло из груди. Она обернулась к нему, не веря, что видит его сейчас, и вцепилась изо всех сил в край кофты в волнении.

– Дядя Ханке? Что-то с дядей? Он вызывал тебя? – это были первые слова Рихарда, когда он оправился от удивления, заметив ее в темноте коридора. А потом поманил ее к себе, когда она покачала отрицательно головой, и отступил в сторону, давая ей возможность ступить в комнату. – Зайди на минуту. Иначе мы разбудим дядю, у него такой чуткий сон. А еще тут нещадно сквозит…

У Лены еще была возможность уйти. Сказать, что не стоит сейчас, ночью, ей быть у него в спальне. Или вообще ничего не говорить, а развернуться и просто уйти в безопасное одиночество своей комнаты. Но она твердо знала, что если и может что-то измениться, то в этим минуты, поэтому и шагнула из темноты коридора в его комнату, из которой лился приглушенный свет ночной лампы на столике у кровати.