Текст книги "На осколках разбитых надежд (СИ)"
Автор книги: Марина Струк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 95 страниц)
Мечты Лены и Катерины, что неудача нацистов под Сталинградом, приблизит конец войны не оправдались. Месяц сменялся месяцем, уже зазеленела первая листва за окном, но ничего не происходило. Лена слушала каждый вечер сводки Вермахта по радио, но не могла понять, правду ли говорят немцы, когда передают о своих успехах на Восточном фронте. По информации нацистов, советские войска двинулись в наступление под Харьковом, но прогнозы, которые печатали в газетах, предрекали очередной провал Красной армии, подобные тем, что случались раньше. «Немецкая армия непобедима», гласили заголовки и твердили по радио, и взятие в марте Харькова немцами только подтвердило эти слова, к огромному разочарованию Лены.
Больше сведений поступало от Войтека, с которым Лена снова сблизилась, связанная общей с ним тайной. Он слушал по ночам британцев, днем пряча радиоприемник под полом в гараже, ведь обнаружение приемника означало для него верную смерть. По его словам, союзники так и не открыли второй фронт, как планировали когда-то, но зато провели совместную встречу, чтобы обсудить дальнейшие действия. И стали активны в Африке, где немцы терпели одно поражение за другим.
– Если разбить немцев в Африке, то они не получат нефть для своей техники, – рассказывал вполголоса Войтек за ужином, когда они садились рядышком за стол и, склонив головы близко друг к другу, обсуждали новости. – И, кроме того, британцам и американцам откроется путь на Италию. А если еще и русские сумеют отстоять свои ресурсы, и если отбросят немцев от Кавказа, то все. Год, и «краутам» придет конец.
– Еще один год? – ужаснулась Катя, тоже жадно ловившая каждое слово.
– Чем раньше откроют второй фронт, тем быстрее это случится, и тогда…
– О чем вы там шепчетесь? – только резкий оклик внимательно следившей за работниками Биргит, заставлял их отшатнуться друг от друга и делать вид, что ничего такого они не обсуждали вовсе, а просто беседовали о разных пустяках. Но Биргит невозможно было провести. С каждым днем она становилась все требовательнее к работникам, особенно к девушкам, уже не скрывая своей ненависти к русским. А когда Айке в середине апреля получила письмо через Красный крест, что один из ее сыновей жив и находится в советском плену, и вовсе ожесточилась, завидуя чужой удаче.
И Биргит была не одна в своем отношении к восточным работникам. Почти каждая семья в городе потеряла под Сталинградом сына или мужа, потому накал неприязни и жестокости со стороны немцев только усилился. Лена очень часто во время визитов в город видела новую жертву на виселице, предназначенной для беглых остарбайтеров. Нацисты не смотрели ни на пол, ни на возраст, и часто можно было увидеть даже девочек-подростков, которые, оторванные от родного дома, не выдерживали условий труда в Германии. А еще на помосте в центре города все чаще появлялись девушки, обвиняемые в связях с немцами. Их судьба была незавидна: после публичного позора их отправляли в трудовые лагеря.
Слухи об этих местах передавались от работника к работнику по цепочке, и каждый пригнанный с Востока слышал об этих местах, которые почти ничем не отличались от лагерей смерти. Эти бедняжки были не виноваты в том, в чем их обвинял плакат, висящий на их груди. Большинство из тех, кто появлялся на помосте, были жертвами насилия, но для немцев не было разницы. Половая связь, даже против желания – преступление против чистоты крови, и единственным смягчением приговора была замена быстрой казни через повешение на медленную смерть в лагере.
И Лена плакала, возвращаясь в Розенбург из города, от ужаса и горя. Ей казалось, что она уже давно должна была привыкнуть к смертям и злу, которое творилось вокруг. Но нет – все так же ее цепляло за живое, оставляя глубокие раны в сердце. И казалось уже таким нереальным то, что было между ней и Рихардом когда-то. Прекрасным сном, где Лена была так счастлива и не ждала с тревогой завтрашнего дня.
Немцы становились день ото дня жестоки не только к остарбайтерам. Бомбардировки Германии становились все чаще и чаще. Бомбили верфи в Киле, Бремен, Гамбург. Доставалось и малым городам, на которые приходилось сбрасываться бомбардировщикам при перехвате их немецкими истребителями. Иоганн говорил, что перевести часть авиации на Восточный фронт было ошибкой Вермахта, и именно через образовавшиеся дыры в защите неба британские бомбардировщики проникают вглубь территорий рейха. В основном, налеты происходили далеко от этой местности, но Лена читала по газетам и слышала по радио, что многие города, включая Берлин, подвергаются бомбардировкам. Правда, нацисты все время хвастали при этом, что из всего количества вражеских самолетов только трети удается задуманное, а остальные навсегда остаются в Германии грудой железа и убитыми или пленными пилотами.
Самое ужасные последствия приносили зажигательные бомбы. До «ковровых бомбардировок», которые спустя какие-то месяцы начнут стирать с лица земли немецкие города, было еще далеко, но даже эти короткие бомбардировки приносили непоправимый урон. Особенно злились фермеры, которым предстояло работать на развороченной, залитой остатками горючей жидкости земле или которые теряли в огне хлева, полные скотины. Эту злость и ненависть к томми и янки старательно подпитывала пропаганда в печати и на радио. Неудивительно, что разозленное недавним введением карточной системы на большинство товаров и продуктов питания население открыто срывало свою злость на тех, в ком видели врага и причину своего недовольства. На восточных работниках и на подбитых летчиках британцах и американцах. Ходили слухи, что при одном из налетов немецкие солдаты даже не успели взять в плен английского пилота. Его буквально растерзали местные жители того городка, который подвергся налету.
Совсем недавно, в начале весны, при очередном налете на Германию воздушный бой развернулся прямо недалеко от Розенбурга, в каких-то десяти километрах от имения. Два «мессершмитта» отогнали от основной группы и преследовали, расстреливая из пулеметов, американский бомбардировщик («либерейтор», как подсказал Иоганн Лене, стоящей рядом с ним на балконе в момент воздушного боя). Неповоротливый американец был заранее обречен. Сначала у него загорелось крыло, а потом огонь пошел по фюзеляжу пожирать остальное. Экипаж пытался спастись, летчики прыгали с парашютами с борта самолета. Их светлые точки отчетливо были заметны в темноте. Один, правда, выпрыгнул неудачно – огонь попал на парашют, и несчастный полетел ярким пылающим камнем вниз. Остальным летчикам повезло больше – ветер унес их от самолета и последующего взрыва, от которого, казалось, раскололось ночное небо. Но «мессершмитты» и тогда не отстали – все кружились вокруг и расстреливали очередями, пока парашюты медленно опускались вниз, к верхушкам густых лесов Тюрингии.
– Это был интересный бой, – кивнул Иоганн, а потом заметил взволнованное лицо Лены. – Ты так переживаешь за этих несчастных? Увы, такова судьба проигравшего… Разбуди-ка Войтека, Воробушек. Пусть он зарядит ружья на всякий случай и будет готов дать отпор, если янки доберутся до Розенбурга. Хотя я думаю, что нам всем не стоит бояться нежданных гостей, слишком далеко все произошло. Но кто предупрежден – тот вооружен.
Лена впоследствии так и не узнала, что случилось с теми летчиками. Ночь в Розенбурге прошла спокойно для всех ее обитателей, невзирая на тревоги встретиться с янки. Для всех кроме Лены, которая так и не сомкнула глаз до самого утра. Она не боялась появления в имении американских летчиков. Знала, что Иоганн прав, и те едва ли пройдут такое расстояние сейчас. Да и неизвестно было, живы ли они, ведь немецкие истребители долго кружили над местом падения самолета, словно стервятники.
Перед глазами Лены все стоял взрыв самолета и гибель летчиков, но в особенности пылающий огнем парашют. И от этих мыслей не спасали даже книги, которыми она пыталась увлечься. Ужас потерять Рихарда затмил все остальное в те минуты, и она была готова на все, лишь бы кто-то пообещал ей, что он благополучно переживет войну. Теперь Лена понимала, насколько может быть сильным такое нежеланное чувство. Оно подчинило ее себя полностью, бесповоротно, и это не могло не страшить ее.
Вернись ко мне… Только вернись ко мне.
Как заклинание неслось через километры строчками на бумаге, кое-где шершавой от слез отчаяния и страха, пролитых над этим письмом. И становилось все равно на какие-то минуты, что он носит ненавистную ей форму.
Неожиданно в начале апреля за несколько недель до Пасхи в Розенбург вернулась баронесса. Ее подвезли на автомобиле знакомые, потому она свалилась как снег на голову удивленной Биргит и прислуге. Причина ее возвращения была до банального проста. Как баронесса сама рассказала Иоганну за ужином в первый после приезда вечер, Берлин стал совсем не похож на прежний яркий и полный жизни город, который она так любила. Нет, все так же работали театры и рестораны, и все так же устраивались небольшие ужины и вечеринки. Но все уже было совсем не то. После вступления в войну американцев посольства латиноамериканских стран стали закрываться одни за другим. А именно они устраивали самые роскошные приемы, на которых проводило вечера берлинское общество.
– Город окружен одними бараками с остарбайтерами, – рассказывала баронесса, отпивая маленькими глотками кофе. – Мне рассказывала Мисси, что в пригороде Берлина нельзя и шагу ступить, чтобы не наткнуться на них. А в центре полным-полно других – итальянцев, французов и прочих. Скоро во всей Германии будет иностранцев больше, чем немцев! А ты слышал речь Гитлера, Ханке? Снова меняются законы. Теперь открыто говорят о том, что у немцев остаются только обязанности перед государством и нацией. И чем мы теперь отличаемся от Советов?
– Аннегрит! – воскликнул удивленный Иоганн. – И ты когда-то упрекала меня за болтливость?!
– Ну, ты же не передашь мои слова в СД или гестапо, верно? – усмехнулась баронесса. А потом, словно вспомнив что-то, посмотрела долгим взглядом прямо в глаза Лены, стоящей на своем привычном месте в углу столовой в ожидании распоряжений. Но ничего не сказала. Первой отвела взгляд в сторону и закурила сигарету. Блеснули перстни в случайно попавшем солнечном луче.
– Ты был прав, Ханке, когда говорил, что Берлин стал одной большой казармой, – проговорила баронесса. – Одни солдаты, приехавшие из отпуска, шупо[57]57
Шутцполицай (нем.: Schupo, Schutzpolizei), охранная полиция в Германии.
[Закрыть], эсэсовцы и женщины. Все, конечно, притворяются, что ничего не произошло, но гибель шестой армии и неудачи в Африке… Самое лучшее, что сейчас может сделать Гитлер – это пойти на союз с Британией и Штатами, чтобы получить возможность разделаться с Советами. Когда я слышу, что рассказывают о Восточном фронте, у меня кровь стынет в жилах. Бедная наша земля! Сколько сыновей она потеряла в русских степях!
– И все равно – насколько я знаю, уже в феврале Гитлеру кричали «Хайль!» во все глотки после его речи о тотальной войне, – заметил Иоганн. – И я не думаю, что он пойдет на какие-либо союзы сейчас. Он намерен довести все до самого конца, каким бы тот ни был.
Брат и сестра помолчали некоторое время, каждый погруженный в свои собственные мысли, а потом баронесса сказала:
– Я хочу поехать в Австрию, в Нойехальм, к Анне и Дитриху фон Хольвен. Графиня давно звала меня погостить. Там спокойно. Нет этих изматывающих бомбардировок томми, нет ощущения войны. Поехали со мной, Ханке. Говорят, недалеко от замка есть источник целебных вод. Твоему сердцу они определенно не повредят.
Лена видела, что Иоганн заколебался в этот момент. Он всегда повторял ей, что он старый дуб, и настолько врос корнями в земли Розенбурга, что даже показаться врачам в Берлине выезжал крайне редко.
– Мы можем после визита к чете фон Хольвен побывать в Швейцарии, – выложила еще один козырь на стол баронесса. – Через знакомых я могу достать бумаги для этого путешествия. Тебе нужно сказать только «да». Разве ты не хочешь узнать, как дела у твоего старого друга и у твоей крестницы? Быть может, Адель уже успела выйти замуж…
– Как бы ты того ни хотела, но нет – Адель все еще не замужем, моя Анне, – проговорил Иоганн медленно. – И я знаю, как идут ее дела. Потому что она сама написала мне об этом после Нового года.
– Как? – воскликнула удивленно баронесса и выпрямилась на стуле, показывая свой неподдельный интерес к его словам. Лена тоже на мгновение застыла над столом, который в тот момент очищала от грязной посуды. Для нее тоже стало откровением, что письмо Адели оказывается уже давно пришло в Розенбург. А она-то так надеялась, что бывшая невеста Рихарда не ответит Иоганну, и думать забыла об этом к весне.
– Я написал ей в конце прошлого года, – признался Иоганн неохотно. – Неужели ты не замечала, что Рихард слишком рискует собой во время вылетов? Мне давно написал об этом командир его полка, но я не верил, что Фалько может потерять желание жить. Это совсем непохоже на него! И я подумал, что этому виной то, что он все еще не может забыть Адель. Ты же видела, что он даже в небо отправляется с ее именем на фюзеляже самолета.
– Она все еще помнит Рихарда и свои чувства к нему? – спросила с явным интересом баронесса каким-то странным тоном. Лена нарочито замедлилась с уборкой, лишь бы подольше остаться в столовой и подслушать этот важный для нее разговор.
– Для Адели ничего не изменилось за эти годы. Она не написала мне прямо, но по ее письму было легко угадать это. А еще она прислала записку для Фалько. Я переслал ее на фронт. Я знаю, что ты против, но…
– Вовсе нет, Ханке, вовсе нет, – прервала брата баронесса, и он удивленно взглянул на нее. – Скажи мне, Герман… все так же связан с британцами? Помнишь, ты рассказывал, что он кредитовал кое-кого из правительства томми и связан с американскими евреями какими-то делами?
– К чему ты клонишь, моя дорогая?
– К тому, что нам нужны связи с британцами и янки. И немалые, если война закончится совсем не так, как пророчил Гитлер во время своей февральской речи. Я думаю, что Герман не откажет в помощи будущему зятю.
– Анне, ты истинный образчик трудов Макиавелли! – воскликнул Иоганн, прищурив недовольно глаза. – Цель оправдывает средства?
– Наименьшее зло следует почитать благом, мой дорогой, – парировала с невозмутимой улыбкой Аннегрит. – Если настанет время выбирать, я определенно выберу сына при жене на четверть еврейке, чем его могилу или заключение. В конце концов ребенок будет арийцем на семь восьмых. Для меня будет довольно и этого.
– Меня всегда удивлял размах твоих планов, Анне, и твоя дальновидность, – с легкой иронией произнес Иоганн.
– Ты, наверное, забываешь, что благодаря этому, мы все еще свободны и состоятельны, а не бежали из страны, как кайзер и его приближенные. Или не заключены в тюрьму как тот же фон Халем! – резко отрезала баронесса, чуть прищурив глаза. – Ты безвылазно живешь в Розенбурге и совсем не понимаешь, что творится за его пределами. А Рихард иногда излишне благороден и все еще живет понятиями старого мира. А того мира больше нет. Он умер вместе с кайзеровской Германией.
– Прости, ты абсолютно права, Анне, – с явным раскаянием в голосе произнес Иоганн. – Поверь, мне очень жаль, что тебе пришлось взять на себя обязанности главы дома из-за моей немощности. Ты же знаешь, я всегда готов помочь чем могу.
– Я знаю, мой дорогой… И ты прости, я не должна была нападать на тебя. Просто все стало так сложно в последнее время…
– Если уж ты заговорила о Фалько, то я не могу не спросить. Подумала ли ты о чувствах Фалько, строя эти планы?
И Лена, уж было направившаяся к двери с подносом в руках, снова была вынуждена замедлить шаг, чтобы услышать ответ баронессы.
– Не переживай насчет Фалько, – рассмеялась Аннегрит. – Теперь, после разговора с тобой, я понимаю ясно, что происходит. И ручаюсь, это только порадует тебя. В конце февраля я получила письмо от Людвига Тайнхофера – упокой Господи душу этого мальчика. Он, между прочим, поздравил меня с будущей невесткой. Оказывается, наш Ритц пишет письма девушке, о которой почти не рассказывает никому, даже Людвигу. Я все пыталась угадать, кто это, потому что точно знала, что это не Мисси. Теперь я понимаю, кто именно адресат его писем. И всю таинственность, которой его окружил Рихард.
– Ты думаешь?.. О, тогда я рад! – произнес Иоганн восторженно. – Когда мужчина знает, что его ждет кто-то особенный, он приложит все усилия, чтобы вернуться домой даже из самого ада!
– Лена! – вдруг раздалось в комнате, и девушка вздрогнула от неожиданности. Звякнула тихо посуда и приборы на серебряном подносе. В голосе баронессы звучали обвинительные нотки, и Лена повернулась к хозяйке с опаской, не понимая, что последует за этим окриком.
– Когда ты учила наш язык, учитель говорил тебе о немецких поговорках? – спросила баронесса бесстрастно, чем поставила в тупик не только Лену, но и Иоганна, недоуменно взглянувшего на сестру.
– Не могу вспомнить, моя госпожа, – кротко ответила девушка, стараясь не показать своего волнения в эти минуты.
– У нас есть такая поговорка, Лена. «Любопытство – кошачья смерть». Ты понимаешь, что это значит? Это значит, что, если ты откроешь свой рот и расскажешь хотя бы слово кому-нибудь о том, что обсуждается в стенах этого дома, я лично буду хлопотать о том, чтобы тебя убрали в лагерь. И не надо напускать на себя оскорбленную невинность. Я видела, как жадно ты вслушивалась в каждое слово.
Лена при этих словах почувствовала, как ее лицо заливает предательский румянец, подтверждая правоту слов баронессы. Сжала с силой поднос, чтобы не выдать свое волнение и не вызвать еще больше подозрений на свой счет.
– Скажи Биргит, чтобы присылала теперь Катерину. Отныне пусть за столом прислуживает она, – распорядилась баронесса. А потом добавила, уже обращаясь к Иоганну: – Мне нравится, что эта неуклюжая русская сейчас как собака – знает кое-какие команды и выполняет их, но полностью понять речь хозяина не может.
Разумеется, эти слова Лена передавать не стала. Просто сообщила Биргит, что баронесса просит, чтобы за столом отныне прислуживала Катерина.
– Что ты снова натворила? – напустилась на Лену встревоженная Биргит. Ее явно обеспокоила просьба баронессы, и она поспешила поскорее найти хозяйку, чтобы уточнить детали этих неожиданных для нее изменениях. Катерина же расстроилась от этого назначения. Ей было гораздо проще выполнять даже самую сложную домашнюю работу, чем ту, что требовала быть рядом с хозяевами Розенбурга.
– Не переживай, я не думаю, что это надолго, – попыталась успокоить подругу Лена. – Баронесса собирается уехать в Австрию. Если нам повезет, то она проведет там все лето.
– Еще б и фрау куда унесло, – усмехнулась Катерина нервно. – Чем ты подалече от немчуры, тем лепше.
Лена в ответ только еле заметно улыбнулась. Ее беспокоило, что Рихард не написал ей о том, что получил весточку от бывшей невесты. И хотя она понимала, что он мог и не увидеть особой нужды в этом, и что может быть на самом деле у нее нет причины для тревоги, все же в голове нет-нет да и стали мелькать нехорошие мысли. Кто знает, а вдруг Рихард пишет не только ей, а отправляет послания через Красный крест и в Швейцарию, где по-прежнему думает о нем красивая немка. Да, на фюзеляже его нового самолета так и не появилось никаких надписей, как видела Лена на фото, но разве карточка не была сделана в самом начале его пребывания на фронте? К тому же как Лена может соперничать с Адель? С этой яркой и модной девушкой. Скорее всего, Рихард ответил на ее порывы только от скуки, чтобы отвлечься от войны… И потом – она же сама пришла к нему в ту ночь. Разве мужчина откажется от того, что ему предлагают?
Эти мысли донимали Лену постоянно. Они преследовали девушку в любую свободную минуту, поэтому она старалась загружать себя работой даже сверх того, что ей давала Биргит. Но разве можно было убежать от своей головы? Вот и Лене не удавалось. Она с нетерпением ждала очередного письма от Рихарда, чтобы убедить себя, что ошибается, и что все ее сомнения беспочвенны. А пока его не было, никак не могла побороть свои сомнения. Погруженная в эти мысли, Лена стала не особо внимательной, как стали часто отмечать окружающие. И именно эта рассеянность стала причиной того, что она не сразу заметила внимание к себе со стороны шутцполиции.
В тот день все шло совершенно обычно. Сначала сервировка завтрака в малой столовой и помощь Иоганну в подборе одежды на день. Он любил, чтобы рубашки были свежевыглажены и накрахмалены, а еще тщательно подбирал галстук под узоры вязаных жилетов. Волосы его были зачесаны назад и уложены с помощью помады для волос, шлейфом тянулся тонкий аромат одеколона. Он любил те же запахи, что и Рихард, и иногда Лене даже начинало казаться, что Рихард вовсе не уезжал из Розенбурга, а просто только-только вышел из комнаты.
Потом короткое время отдыха, пока Катерина обслуживала хозяев за завтраком, во время которого Лена ушла к гаражам, чтобы встретиться с Войтеком. Ей предстояло с Урсулой сходить в город, чтобы забрать из починки туфли баронессы, а также сделать кое-какие покупки по списку Айке. Поэтому было совсем не лишним узнать, нужно ли что-то передать на Вальдштрассе или нет. От Урсулы было легко ускользнуть на время. Та всегда была рада возможности лишний раз навестить маленького сынишку, которого оставляла со старенькой подслеповатой свекровью.
Несмотря на ужасы, которые могли встретиться в городе, Лена любила эти выходы за границы Розенбурга. Баронесса запретила использовать слугам грузовик в целях экономии дефицитного горючего, и остальные слуги роптали по этому поводу, а ей нравились эти долгие прогулки пешком. Тем более, часть пути шла через лес, который этой весенней порой наполнялся ароматами первых цветов и первой зелени. Где еще можно было почувствовать себя свободной, позабыв о нашивке на груди и своем рабском положении, как не в этом волшебном месте, словно сошедшем со страниц немецких сказок?
Перед уходом Лены из Розенбурга Биргит, как обычно, выдала ей наряду со списком дел и привычные наставления. Держать на виду нашивку, быть готовой по первому же требованию предъявить документы, не заходить в лавки, если на витрине стоит знак запрета, быть предусмотрительно любезной с немцами и уступать им дорогу на улочках города. И ни на шаг не отходить от Урсулы. Запреты, некогда озвученные Рихардом, были все еще в силе, и Биргит как домоправительница неукоснительно требовала их исполнения. Но обе девушки – и Лена, и Урсула – знали, что нарушат его, едва только ступят в город. Это был их общий секрет, который они обе хранили, понимая, что ничего хорошего им не принесет, если эта тайна будет открыта.
Странно, но в этот визит в город Урсула почему-то не рассталась с Леной, когда они пересекли границу городка. Шло время, они переходили из лавки в лавку или из мастерской в мастерскую, выполняя все пункты из длинного списка поручений, а немка даже не заикалась о том, что хочет навестить сына. И Лена даже занервничала, что ей не удастся навестить дом на Вальдштрассе и передать записку от Войтека. Особенно волновалась, вспоминая слова поляка, что это очень и очень важно, и что это касается лагеря русских военнопленных, который, по его словам, организовали нацисты недавно неподалеку.
– Как твой маленький Альфи? – решилась спросить Лена, когда поняла по циферблату часов на башне ратуши, что до возращения в Розенбург остается чуть более часа. Урсула сначала не ответила. Она была настолько погружена в свои мысли, что Лене пришлось повторить свой вопрос.
– С Альфи все хорошо, – как-то рассеянно сказала Урсула. А потом просияла на какие-то секунды, пока рассказывала Лене, что он уже пробует садиться в кроватке и, по ее мнению, уже произносит слово «ма». И только тогда, словно вспомнив, что у нее есть сын, которого нужно навестить, Урсула нерешительно сказала Лене, что отойдет на некоторое время. Она взглянула на шупо, который прохаживался неподалеку на площади, наблюдая за порядком. Потом посмотрела на циферблат часов на ратуше, как недавно Лена.
– Знаешь, не жди меня. Как заберешь у обувщика туфли из ремонта, ступай сразу в Розенбург, – шепнула как-то резко и нервно Урсула. – Я забыла о времени, надо было раньше уйти да завозилась с этим списком дел. И одну тебя к площади разве отпустишь, где столько полицейских?
– Ступай смело, – ответила ей Лена, с трудом скрывая радость, что наконец-то останется одна. – Нагонишь меня у парковых ворот, как обычно.
– Если узнает Биргит… или хозяин… – напомнила несмело Урсула. – Я не могу лишиться работы. Я работаю одна в семье. Мой свекор, конечно, получает пособие как альте кемпфер[58]58
«Старый боец» – звание старейших членов НСДАП, вступивших в партию до выборов в рейхстаг в сентябре 1930 г.
[Закрыть], но его недостаточно на нас всех сейчас, когда стало так сложно с продуктами.
– Никто ничего не узнает, – заверила Лена немку, видя ее неподдельную тревогу и нервозность. Она не знала, кто такой «альте кемпфер», но спрашивать не стала. – Я никому не скажу. Как и раньше. Ты же знаешь.
– Обещаешь? Ради моего маленького Альфи?
Разумеется, Лена пообещала. Ей было действительно жаль эту молодую немку, оставшуюся вдовой с младенцем на руках из-за этой проклятой войны. Несмотря на то, что она знала, с каким восторгом некогда Урсула приветствовала любые действия и слова фюрера и нацисткой партии. И несмотря на то, что нет-нет да проскальзывали у Урсулы в поведении с русскими нотки превосходства.
Лена торопилась на Вальдштрассе, как могла. Она по часам видела, что опоздает вернуться вовремя в Розенбург, завернув к знакомому дому, и уже мысленно придумывала оправдание для Биргит. Она точно не успеет встретиться во время с Урсулой, и впервые за все время они опоздают вернуться в замок.
Наверное, именно поэтому Лена в этот раз не обращала внимание на прохожих, которые встречались ей на улице. Как не заметила, что едва она рассталась с Урсулой и направилась прочь с площади мимо торговых рядов, за ней медленно двинулся полицейский, держась в нескольких шагах позади.
Девушка увидела шупо только, когда отошла от городка на расстояние нескольких десятков шагов. Теперь только они вдвоем шагали по засыпанной гравием дороге, и она слышала отчетливо, как рассыпаются иногда мелкие камешки из-под его сапога. Зачем он идет за ней? В его обязанности входило патрулирование и сохранение порядка в пределах города. Что ему было делать за границами? Горло сдавило от страха, но Лена постаралась успокоиться, прижав к груди пакеты и свертки в сетчатой сумке. Быть может, этот шупо просто живет где-то поблизости, в одном из тех домиков, крыши которых она видит по сторонам от дороги. Или на одном из хуторов, которых было тоже немало в окрестностях.
Лена боялась оборачиваться на полицейского. Она знала, что этим только выдаст свой страх. Что он видел? Откуда за ней идет? Был ли он на Вальдштрассе, когда она прятала записку в тайное место в саду? Нет, это глупо. Если бы нацисты что-то подозревали, едва ли бы они послали следить за ней человека в форме, одна повязка со свастикой которого видна за приличное расстояние. Значит, он просто идет по своим делам. И так уж совпало, что у них один путь. Иначе быть не может…
Когда Лена вошла в лес, миновав по дороге поле с зеленеющими ростками зерновых – открытое пространство, на котором они с шупо были как на ладони, то осмелилась обернуться мимолетно через плечо. Полицейского на дороге не было видно, в лес она зашла одна. Куда он мог деться? Щупальца страха все никак не хотели отпускать ее, сжимали с силой грудь, мешая дышать. Хотелось бежать, но Лена сдержала свой порыв. Если шупо где-то недалеко, ему может показаться странным это бег, который выдавал ее вину с головой. Поэтому Лена заставила себя идти так же уверенно, как и прежде. Правда, шаг немного ускорила. Теперь уже лес не виделся ей волшебным, даже залитый солнечным светом, в лучах которого блестела первая мелкая мошкара. А прежде Лена так любила ходить по этой дороге одна, наслаждаясь тишиной и одиночеством, которое так редко выпадало ей в Розенбурге. Сейчас лес выглядел почему-то угрожающим с этой напряженной тишиной, прерываемой только отдаленным стуком дятла. И он пугал Лену в эти минуты до дрожи в руках.
Шупо появился за очередным поворотом лесной дороги спустя каких-то несколько минут. Лена кожей почувствовала, что не одна, и резко обернулась. Полицейский ничего не сказал. Только молча шел следом. Правда, шаг ускорил, как заметила Лена, оглянувшись повторно, – расстояние между ними сокращалось.
«Не беги, только не беги», приказала мысленно себе Лена и плотнее прижала к себе свертки, пытаясь унять дрожь в руках. Бежать было нельзя, как бы ни хотелось. Если она будет вести себя спокойно и уверенно, то может быть, все обойдется.
– Стой! – раздалось через какое-то время. То, чего она боялась, случилось. Шупо шел за ней не просто так. Это вовсе не было случайностью. Она опустила руку в карман и нащупала аусвайс, чтобы не мешкая показать тот полицейскому. Быть может, он просто хочет проверить ее документы.
О, пусть это будет так!..
Но документы не особо интересовали шупо. Он просмотрел их беглым взглядом и, к ужасу Лены, убрал в карман своей гимнастерки. Молча. Глядя ей в глаза своими бледно-голубыми, словно вода глазами. Он вообще выглядел как бледная копия арийца, этот шупо. Светлые, почти белые волосы, брови и ресницы, бледная кожа, покрасневшая от солнечного ожога на носу, уже начавшая облезать, чуть раскосые глаза. Высокий, ростом с Рихарда, но намного уже того в плечах и в талии. И Лена почему-то подумала, что именно вот так выглядит смерть в картинках – абсолютно лишенная красок и эмоций.
Внезапно она его вспомнила, этого шупо. Несколько раз немец встречался ей во время визитов в город. Он всегда дежурил на площади, у торговых рядов, и наблюдал за ней издалека взглядом, от которого у Лены всегда пробегал холодок по спине, когда она изредка замечала его.
– Мои документы, господин полицейский, – произнесла Лена, старательно скрывая свои эмоции. – С ними что-то не так?
– А ты как думаешь? – странным равнодушным тоном произнес полицейский в ответ, и Лена запаниковала, заметив то, что не видела прежде в его взгляде. Жестокую решимость. Он явно намеревался что-то сделать сейчас, и от этого было некуда деться.
– Пожалуйста, господин полицейский, верните мне документы. Мне нужно вернуться в Розенбург вовремя, иначе я буду наказана.
Полицейский ничего не ответил на просьбу Лены. Только протянул руку и коснулся короткой пряди, выбившейся из косы. А потом скользнул пальцами по щеке Лены к уголку губ. Это прикосновение было чуждым и неприятным. Поэтому Лена отстранилась от него резко, пытаясь спрятать за опущенными ресницами неприязнь.
