Текст книги "На осколках разбитых надежд (СИ)"

Автор книги: Марина Струк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 95 страниц)

Они говорили, словно незнакомцы – вежливо, редко поднимая взгляд друг на друга, и Лена снова не могла не подумать об этом. Но почему-то робела спросить. Да и в Рихарде ясно чувствовалось желание дистанцироваться. И Лена тоже молчала и держалась немного в стороне, пока они каждый занимались своим делом – она ходила по дому, удивляясь его размерам, и открывала окна для того, чтобы проветрить комнаты, а он колол дрова, размашисто и яростно разбивая чурбаки на поленья.

Открывая окна на втором этаже, Лена задержалась немного, чтобы понаблюдать за Рихардом, любуясь его широкоплечей фигурой, и удивилась этой ярости. С каждым взмахом топора она ощущала, как нарастает его злость вместо того, чтобы уйти прочь, уступая место усталости. Неудивительно, что Рихард так задержался, пытаясь безуспешно выплеснуть эмоции за рубкой. Лена уже успела растопить печь и сварить кофе, который нашла среди старых запасов в доме, а стук топора все не утихал. А когда наконец тот замолчал, и Рихард прошел в дом, то даже не взглянул на нее, сидевшую в кухне в ожидании, а скрылся в одной из спален, где оставил свой саквояж. И Лена почувствовала себя безмерно одинокой и несчастной в эту секунду, не понимая, что происходит сейчас.

Внезапно до нее донесся странный треск из спальни Рихарда, и встревоженная Лена поспешила пройти туда. Замерла на пороге, не зная, что ей делать сейчас, когда заметила через распахнутую дверь в ванную комнату причину этого звука. На зеркале над раковиной разбегались во все сторону тонкие лучики трещинок, грозя обрушиться осколками на белый фаянс. На некоторых из них виднелись смазанные пятна крови, при виде которой Лена обеспокоенно замерла на месте.

– Рихард! – воскликнула она потрясенно, заметив его разбитую в кровь руку. – Что случилось? Ты ранен?

Рихард обернулся резко к ней, и Лена ужаснулась тому, что увидела на его лице. Голубые глаза были полны такой муки и острой боли, что в ней тут же вспыхнули отражением те же самые чувства. И тогда Лена внезапно поняла, что было причиной его злости все это время. Словно в голове мозаика сложилась вдруг из разрозненных фактов и картинок.

– Ты знаешь?.. – голос дрогнул, когда она задала этот вопрос. Говорить об этом с Рихардом для нее было невыносимо из-за чувства вины и боли. И страха перед тем, как он может отреагировать на то, что случилось в лесу близ Розенбурга. Лена боялась этой поворотной точки и всячески гнала от себя любые мысли о ней, но она все равно настала.

– Ты ничего не сказала мне, – глухо проговорил Рихард. Он уже не смотрел на нее, когда просто стоял и вытирал полотенцем кровь чересчур сосредоточенно с разбитых костяшек. И это хладнокровие пугало. – Все это время молчала. Почему?

Лена услышала в его голосе что-то такое, что зацепило ее острым крючком и распороло сердце надвое. Ей хотелось, чтобы время повернулось вспять, и ничего этого не было – ни боли, ни обиды, ни разочарования, ни откровений, которые грозили разрушить единственное ценное, что у нее было сейчас.

Кто рассказал ему? Иоганн? И когда успел? Или это Руди, слепо обожающий своего кумира? И если это был Руди, что именно было рассказано? От этого так много зависело, и она не могла не спросить об этом.

– Мама, – коротко бросил Рихард, обматывая кровоточащую руку полотенцем. Уголок его рта дернулся нервно, следом нервно шевельнулся желвак на щеке. – Я телефонировал в Нойехальм из Берлина. Не мог не поговорить с матерью. И в разговоре она мельком упомянула, что в доме все хорошо, кроме инцидента с русской работницей.

Он помолчал немного, отвел на мгновение взгляд в сторону, а потом продолжил, снова глядя Лене в глаза:

– Я надеялся, что она скажет что-то другое. Все что угодно, но только не это. «Это не обсуждают в приличном разговоре, – рассказывала она. – Но, похоже, что у русских подобные инциденты становятся закономерностью. Сначала Катерина, а теперь…»

Лена закрыла глаза, чтобы не видеть лицо Рихарда в конце рассказа, когда его голос вдруг стал неожиданно хриплым. Она даже представить не могла, что он почувствовал в тот момент, когда разговаривал с баронессой. Если бы она могла, она бы отдала все, чтобы вернуть время вспять и не ходить на Вальдштрассе. Но она торопилась оставить записку для связного Войтека…

– Прости меня. Я понимаю, что злишься на меня…

Рихард вдруг бросил полотенце и налетел на нее так неожиданно, что она не успела опомнится. Сжал больно плечи, когда уставился на нее сверху вниз с такой яростью, что она невольно испугалась. Впервые за последнее время испугалась, что он может причинить ей боль. Но Рихард понял по побледневшему лицу Лены, что пугает ее, и тут же отпустил, подняв руки вверх, показывая, что не хочет причинить ей вреда.

– Я злюсь не на тебя, – произнес он как можно мягче, но в голосе все равно слышалась злость, Лена отчетливо распознала ее. – Я безмерно зол на себя, на мир вокруг и на ублюдков, которыми он полон. Я должен был защитить тебя. Думал, что сделал это. Думал, что все предусмотрел. Но не смог…

Рихард вдруг отвернулся от нее и вцепился в раковину с такой силой, что побелели костяшки. Все, что оставалось Лене – это смотреть на его напряженные мышцы. Хотелось подойти к нему, уткнуться лбом в спину, обхватывая руками талию, и попытаться унять эту боль. Как успокоить этим объятием свою собственную, которая снова пробудилась спустя недели. Но Лена не двинулась с места, опасаясь, что он может оттолкнуть ее, не захотеть этого прикосновения, и это разобьет ей сердце.

– Почему ты не сказала мне? – проговорил Рихард так тихо, что она едва услышала его.

– Почему? – переспросила глухо Лена. – Разве такое расскажешь кому-то?

– Кому-то? – с горькой усмешкой произнес он в ответ. – Я думал, что мы давно уже не просто «кто-то» друг другу. Можем говорить откровенно обо всем. В любви не бывает недосказанности или тайн. И делят пополам все – и хорошее, и…

Рихард не договорил. Лена видела, что его скрутило в очередном приступе ярости, и он с трудом сдерживает свои эмоции сейчас.

– Кто это был? Кто-то из городских? С окрестных ферм? Или кто-то из солдат? Как это вообще могло произойти? Кто посмел… в моем владении… – он не договорил и резко поднял голову, чтобы посмотреть на десяток ее отражений в разбитом зеркале. – Это было не в Розенбурге, верно? Никто бы не посмел. Вот оно. Нарушение, о котором говорила мне Биргит. Ты нарушила мой приказ. Кто был с тобой? Айке? Урсула?

Она испуганно взглянула на него при упоминании имени молодой немки, и Рихард успел заметить это в отражении разбитого зеркала.

– Это Урсула, верно? – он обернулся к Лене, чтобы видеть ее лицо лучше. Она поняла, что она неизбежно выдаст правду если не словами, то лицом, потому что помнила, как легко он подчас разгадывал ее мысли. Они оба это знали. Вот и сейчас после коротких реплик, которыми Лена пыталась увести его в сторону от имени Урсулы и не подвести под подозрение никого другого, ему не нужны были другие доказательства, кроме того, что видел в ее глазах. А в его глубинах глаз, тронутых льдом, Лена в свою очередь прочитала жажду крови. Он хотел отмщения, он хотел наказать всех виновных в том, что случилось, и это желание пугало ее с каждой минутой.

– Урсула будет уволена, – в итоге заявил Рихард, обрывая ее попытки увести его в сторону. – Даже если она невиновна, как ты говоришь, это станет хорошим уроком другим. Никто не может нарушать моего приказа.

Лена поняла, что он настроен решительно, и что ей не удастся ничего изменить. Кроме как сказать ему правду о том, что случилось в лесу. Несмотря на свой страх, что в итоге чувства к ней уступят долгу.

– Если я попрошу этого не делать… ради меня…

– Ленхен, – уже намного мягче произнес он, сжимая пальцы в кулак, словно пытаясь совладать со своими эмоциями сейчас. – Я знаю, что часть вины в том, что случилось лежит на Урсуле, что бы ты ни говорила. Я не прощу никому. И определенно найду этого ублюдка… Не понимаю, почему дядя Ханке ничего не сделал.

– Я тебя прошу, не увольняй Урсулу, – повторила Лена, понимая, что оттягивать момент не имеет смысла. – Потому что если ты сделаешь это, она пойдет в полицию и сообщит…

Рихард медленно, без резких движений, шагнул к ней и встал рядом. Заглянул в ее глаза, в которых плескала паника, стараясь успокоить ее своей нежностью.

– Ты не должна бояться, что тебя обвинят в расовом преступлении. Никто не сможет доказать его, не имея никаких серьезных аргументов или улик, – внезапно он помрачнел. – Ленхен, ведь это… ужасное происшествие обошлось… без последствий, верно?

В первые секунды Лены не поняла его, а потом вспыхнула от стыда. С трудом выдержала его прямой взгляд, понимая, что момент истины настал.

– Последствий нет. Я не… нет ребенка, – покачала она головой. – Потому что он… до конца… просто тронул… Он только тронул меня. Там, где… Только пальцами… Как доктор тогда… Он не успел ничего сделать.

А потом словно в прорубь с головой нырнула, когда увидела в его глазах сомнение, слабую надежду и неверие. Для нее это действительно было сродни войти в ледяную воду. Так же похолодело все внутри в ожидании реакции на свои слова. Такие страшные, когда произносишь вслух то, что надежно скрывала все эти недели, пряча в самом темном углу памяти.

– Потому что я убила его.

Лена успела увидеть мимолетную смесь эмоций, мелькнувших на лице Рихарда. Шок, неверие, замешательство сплелись в один клубок. Но потом он совладал с собой и потянулся к ней, желая обнять, но в последний момент вдруг опустил ладони. И Лена поняла все без слов. Убийство немца и надругательство над ее телом не могли не стать тем самым препятствием, которое снова разводило их по разные стороны. Она вспомнила, что Рихард почти не касался ее со вчерашнего дня, и это воспоминание причинило острую боль.

Лене вдруг захотелось оказаться, где угодно, но только не здесь, перед Рихардом. Растаять дымкой, раствориться в воздухе. Не дать ему увидеть свои чувства, чтобы сохранить остатки былой гордости, которой она когда-то пожертвовала. Поэтому она резко развернулась и побежала прочь из комнаты и дальше – через гостиную на крыльцо дома, где чуть не подвернула ногу, оступившись на ступенях.

Рихард нагнал ее почти сразу же, она не успела даже отбежать от дома. Обхватил одной рукой за плечи и с размаху прижал к своему телу, шепча в ухо: «Тише, Ленхен, тише». Но воспоминания о том моменте стали снова такими яркими в эти минуты, что она забилась под его рукой, испугавшись на секунды этой силы. Она вывернулась из-под его руки и обернулась, тяжело дыша. Рихард снова не стал удерживать ее – поднял ладони, демонстрируя, что не станет трогать ее больше.

Но она не хотела больше никуда бежать. Наоборот – только рядом с ним ей было спокойно и хорошо, и поэтому она шагнула неожиданно для самой себя к Рихарду и обняла его. На мгновение он стоял, не шевелясь. И Лене даже показалось, что он сейчас оттолкнет ее. А потом Рихард обхватил ее руками и, уткнувшись подбородком в ее макушку, прижал к себе так крепко, что казалось, вот-вот треснут ее ребра. Но Лена не была против этой силы, не боялась ее как у других мужчин. Она несла с собой защиту и укрытие от всех невзгод и боли.

– Все хорошо, мое сердце, все хорошо, – прошептал Рихард. При звуке его голоса что-то сломалось внутри. Треснуло, как недавно зеркало под ударом его кулака. Наверное, поэтому она последовала его просьбе: «Расскажи мне», которую он произнес хрипло. И ее душа распахнулась, открывая тот самый потайной уголок, в котором Лена надежно спрятала память о том дне. Никому не рассказала в деталях о том, что произошло тогда – ни Войтеку, ни Кате, а ему вдруг открыла все. Начиная от вида шупо, которого запомнила на всю жизнь, до чувства отвращения, ужаса и беспомощности, и о том, как он касался ее, скользнув рукой под юбку. Последний раз, когда ее трогал таким образом посторонний мужчина, был осмотр перед выставлением на рабочую биржу. И это снова воскресило чувство беззащитности и беспомощности, когда чужие пальцы так грубо вторгались в тело.

– Знаешь, я тогда даже подумала, что как же хорошо, что у нас все было… что ты был первым… – сбивчиво сказала Лена, выплескивая из себя всю боль, что копилась неделями. Рихард ничего не сказал в ответ, но она почувствовала телом, как он дернулся от этих слов, будто она ударила его.

А потом в памяти возник звук проломленного черепа и невидящие почти бесцветные глаза шупо на залитом кровью лице, и Лена вдруг разрыдалась, заканчивая свой рассказ. Понимание, что она убила человека, было в этот раз гораздо отчетливее. Словно до этого все было скрыто полупрозрачной вуалью, сейчас безжалостно сдернутой. Но самое страшное для Лены было то, что она знала точно – она бы повторила это снова. Убила бы без особых раздумий и сожалений, защищаясь от насилия.

Прежней девочки не стало. Война переменила ее полностью. Словно вывернула наизнанку. Но от понимания того, что у нее просто не было выбора, легче почему-то не становилось. Она убила человека. И нельзя было сказать, что она сделала это неосознанно.

Этот выплеск эмоций совсем лишил Лену сил. И когда рыдания стали немного тише, Рихард подхватил ее на руки и отнес в дом, где уложил на диване в гостиной. Она сама не ожидала, что так быстро провалится в сон, но это случилось. Когда Лена открыла глаза, уже перевалило далеко за полдень. Она была накрыта вязаным пледом, под головой подушка из соседней спальни, от ткани наволочки которой пахло лавандой.

Рихард сидел за столом и что-то писал, нахмурив лоб. Пока она спала, он сбросил грязную рубашку и переменил майку на свежую, побрился, убрав и так еле заметную щетину с щек, и принял душ. Увидев, что Лена села на диване, он тут же отложил перьевую ручку в сторону и выпрямился.

– Котел нагрелся, и ты можешь принять душ, если хочешь, – предложил он после короткой минуты молчания, когда они смотрели друг на друга, явно не зная с чего начать разговор. И Лена была благодарна за это.

– Что ты пишешь? – спросила она, подтягивая колени к груди.

– То, что ненавижу всей душой – письма семьям, которые потеряли сына или мужа, – сказал он немного смущенно. – Взял за правило еще с Испании. Пишу письма, чтобы смягчить хотя бы немного боль от потери. Некоторые из родственников иногда пишут мне в ответ, и мы поддерживаем связь после. А сейчас пишу… Один из летчиков моей эскадрильи погиб во время моего последнего вылета. Он был хорошим пилотом и офицером, и я думаю, его семье будет важно знать об этом. Он женился только в прошлом году. Осталась маленькая дочка.

Лена отвела взгляд в сторону. Ей не хотелось думать о сослуживцах Рихарда как о обычных людях. К ее счастью, он не стал продолжать, а переменил тему разговора, предложив ей выпить чая.

– Я знаю, ты не любишь кофе. Поэтому прихватил из Розенбурга немного чая из запасов, – говорил Рихард, раздувая огонь в большой чугунной печке. И Лена удивилась тому, что он знал и запомнил такие мелочи о ней.

– Спасибо за то, что написала мне после смерти Людвига, – вдруг вспомнил Рихард. – Мне было очень важно получить от тебя такое письмо.

– Я сочувствую твоей потере друга… – проговорила Лена, невольно делая паузу в конце фразы, и он разгадал с горькой усмешкой то, что она не договорила.

– …Но не сожалеешь о смерти немецкого летчика, – сказал он без эмоций в голосе, словно констатируя факт. – Я хочу, чтобы между нами не было никакой недосказанности, Ленхен. Этот перевод… Это не моя заслуга. Я не просил его. И я бы и дальше остался на Восточном фронте, если бы был такой приказ. Хочу, чтобы ты знала это, и чтобы не было никаких иллюзий по этому поводу. Не стоит приписывать мне то, чего нет.

Что оставалось Лене в этот момент? Только пожать плечами и солгать, что эта мысль даже не приходила ей в голову. Но Рихард все же не поверил ей. Она видела это в его глазах, когда он повернулся к ней от плиты, поставив чайник на горячую конфорку. Некоторое время Рихард смотрел на нее Лену через комнату, словно что-то пытался разглядеть в ней. А затем в одно мгновение пересек разделяющее их расстояние. Запустил пальцы в ее растрепанные после сна волосы, чтобы привлечь к себе, и поцеловать. Она чувствовала, что он изо всех сил сдерживает силу своего желания, пытается быть осторожным, но поцелуй становился все глубже, выпуская на волю накопившуюся за месяцы страсть. И она ответила на этот порыв, с легкостью подавляя слабый отголосок воспоминания о чужих губах и чужих пальцах.

Правда, все же напряглась помимо воли один-единственный раз несколько позднее, когда пальцы Рихарда скользнули вверх по ее ноге, ведь в голове так отчетливо вдруг воскресли совсем другие руки, которые терзали ее когда-то. Рихард замер, почувствовав это, прервал поцелуй, чтобы заглянуть в ее затуманенные желанием глаза.

– Все хорошо? – прошептал он ей, и она не могла не улыбнуться ему в ответ, заталкивая мысленно память о том проклятом дне как можно дальше, чтобы больше никогда не вспоминать.

– Все хорошо, – подтвердила она, целуя его в шею и плечи. И сама подалась навстречу его рукам.

Разумеется, вода в чайнике давно выкипела, когда его наконец сняли с горячей конфорки. Но Лена вовсе не была разочарована, что так и не получила свой чай.

– Хорошо, что успели до того, как он начал пригорать, – усмехнулся Рихард, возвращаясь к Лене под плед. Для того, чтобы устроиться вдвоем, им пришлось практически лечь друг на друга, переплетя ноги, настолько был узким диван. Лена лежала на его груди и слушала мерный ритм сердца, а он гладил ее волосы.

– Почему ты не хотел касаться меня? Это все из-за того, что случилось? Из-за того, что тот… трогал меня? Я теперь кажусь тебе…

Лена не договорила. В который раз за этот день голос дал слабину. Но она не могла не спросить, потому что ей было важно знать ответ. И ощутила, как окаменело его тело в тот же миг.

– Не надо! – проговорил Рихард резко, и Лена не могла не взглянуть на него. На его щеке дернулся желвак, и она поняла, что задела его своими словами. Он вдохнул глубоко, а потом постарался как можно мягче объясниться с ней. – То, что пришлось тебе пережить – ужасно, мое сердце. Я до сих пор… Если это причиняет такую боль мне, то я даже представить себе не могу, что ты чувствовала тогда и чувствуешь сейчас. Теперь я понимаю твой страх передо мной. И почему ты молчала все эти недели. Ты снова стала прежней – запуганной, нервной, тревожной. Как раньше, когда только появилась в Розенбурге. И я не думаю о тебе плохо, Ленхен, вовсе нет. Для меня ничего не изменилось. И думаю, что не изменилось бы, даже если бы все закончилось иначе. Но я не хотел навредить тебе ничем, причинить боль, понимаешь? Или воскресить дурные воспоминания.

– Все наоборот! – проговорила она так быстро, что он улыбнулся этой горячности. – Только ты и сможешь помочь забыть мне… Только с тобой все вокруг другое. С тобой я забываю обо всем. Словно все уходит куда-то… словно войны вовсе нет… Понимаешь?

Несмотря на то, что Рихард улыбался, в его голубых глазах появилась грусть и что-то такое, что встревожило Лену. Он тяжело вздохнул, а потом сказал тихо, гладя ее волосы:

– Чем дольше идет эта война, тем все быстрее мы все теряем человеческий облик. Ты была права. Отношение к русским совершенно другое, чем к французам. Наверное, сыграло свою роль поражение под Сталинградом, но то, что я видел в Крыму… Я никогда прежде не встречал такой жестокости. Признаю, я не верил тебе раньше. Думал, ты нарочно выставляешь немцев чудовищами, потому что моя страна одерживает верх, но… Когда я был в России, я видел отправку людей на работы сюда. Совершенно случайно заметил. Их гнали колонной мимо госпиталя. Как скот. И одна девушка вдруг бросилась под проезжающий мимо грузовик. Предпочла умереть, лишь бы не ехать в Германию, – Рихард помолчал немного, поцеловал ее висок, словно собираясь с силами через это прикосновение, а потом продолжил.

– Эта война всегда была справедливой для меня. После того, что пережила моя страна после заключения позорного мира, после всех потерь, после гибели наших отцов на фронте. Но оккупация должна быть такой, как во Франции, а вовсе не превращаться в кровавый террор, который дурманит разум. И я не могу понять до сих пор, кто виноват в той жестокости, которая творится в России. Потому что это как замкнутый круг – русские партизаны убивают немцев, а мы в свою очередь убиваем русских заложников.

– Разница в том, что партизаны убивают вооруженных врагов. А немцы убивают мирных жителей – женщин и детей. Я видела это в Минске, – сказала Лена, и он не стал возражать ей. Просто отвел взгляд в сторону. Потом снова взглянул на нее, сжав губы.

– Я хочу забыть об этом хотя бы на два дня, Ленхен. Забыть обо всех разногласиях. О том, что у нас разная война. О том, что мы с тобой – противники, и никогда не будет иначе. Я хочу хотя бы на какое-то время получить передышку от смерти, крови и грязи, от всего… Когда ты на фронте, ты думаешь именно об этом. И ненавидишь тех, кто остался в тылу, за то, что они не понимают, что они имеют. Ты когда-то сказала, что у нас есть только настоящее. Давай забудем то, что происходит сейчас где-то за этими горами, там, вдалеке от нас. И сегодня у нас будет свое особенное настоящее, согласна?

Солнце уже медленно опускалось за горы, разливая на небе розовато-красные волны, когда они выехали из усадьбы в город. Сначала Лена переживала, что выглядит неприбранной. Платье совсем измялось, пока она спала, и его пришлось отпаривать, пустив в ванной кипяток из душа. Да и волосы никак не ложились волнами, и ей пришлось подвязать их лентой, как обручем, оставив свободно струиться по плечам.

– Ты невероятно красивая, – сказал ей Рихард, когда Лена, гладя ладонями подол платья в смущении, вышла из спальни. Его глаза светились таким восхищением и гордостью, что ей стало так легко в то же мгновение.

– Ты просто ко мне неравнодушен, – поддела Лена его игриво, и он поймал ее за талию, чтобы коснуться губами ее губ в легком поцелуе.

– Чертовски верно, мое сердце, – прошептал Рихард прямо в ее губы, и ее сердце пустилось вскачь от этого шепота и взгляда, которым он посмотрел на нее.

На площади только-только заканчивали работы к предстоящему празднованию – забивали последние гвозди в дощатый помост для танцев, закрепляли провода с лампочками, расставляли столы и стулья для тех, кто просто пришел понаблюдать и разделить праздник Светлого понедельника с соседями. Поэтому Рихард оставил автомобиль неподалеку от площади и, взяв Лену под руку, повел к храму, грозно возвышающемуся над городком.

– Хочу тебя познакомить кое с кем особенным, – интригующе улыбнулся он.

Лена уже знала, что Орт-ауф-Заале был местом, где прошла большая часть детства Рихарда, пока он не уехал в частную школу. Вокруг местечка было много термальных источников, и Иоганн, когда-то все еще веривший в свое исцеление, проводил здесь много времени. И Рихард с огромным удовольствием составлял ему компанию. Здесь он чувствовал себя свободнее, чем в поместье Розенбург. Здесь он делал многое, что привело бы в ужас баронессу, доведись ей узнать об этом.

– Ты себе не представляешь, сколько у меня было шансов свернуть шею в детстве! – смеялся он, пока вел свой рассказ по дороге в Орт-ауф-Заале из усадьбы. – Мы взрывали патроны от охотничьих ружей в костре. Лазили в горах без снаряжения. Прыгали с вершины водопада в воду, а это на минуточку – около пяти метров высота, не меньше. И именно здесь я собрал и запустил свою первую модель аэроплана. Сейчас, наверное, из нашей банды мало кто остался в городке. Ну, кроме Эдгара Фурмана, полагаю. Он вернулся по комиссии, потеряв руку под Смоленском.

Именно поэтому Лене показалось в те минуты, когда они шли к собору, что Рихард хочет представить ее одному из своих бывших товарищей. Это оказалось совсем не так. Странно, что она не догадалась сама. Наверное, ее мысли были заняты только Рихардом, вернее, тем, каким она увидела его в храме.

Прежде ей никогда не доводилось ни видеть обрядов, ни вообще бывать под сводами церкви. И ей было любопытно взглянуть на все, что окружало ее сейчас. Лена не могла не отметить мастерство, с которой были вырезаны из дерева статуи святых или детали декора, и великолепные краски витражей, через которые солнце последними лучами этого дня окрасило грубые камни храма.

На входе Рихард задержался, чтобы опустить пальцы в сосуд с водой и перекреститься. Они говорили о религии прежде, но видеть своими глазами было совершенно другим. Казалось, даже лицо Рихарда переменилось, когда он ступил под своды огромного собора, сняв фуражку. Оно стало таким серьезно-одухотворенным, что Лена помимо воли залюбовалась им, когда с интересом наблюдала за ним. Но в то же время она снова вдруг подумала о том, насколько они разные, невольно ощущая чуждость тому, что окружало ее сейчас.

– Ритц! Laudetur Jesus Christus!

Лена обернулась и заметила священника, который, припадая на одну ногу, шел по проходу между скамей с мягкой улыбкой. Это был худой старик, ростом доходивший Рихарду едва ли до плеча, отчего тому пришлось согнуть в три погибели, чтобы должным образом поприветствовать его – поцелуем в щеку. Он было коротко стрижен, в темном костюме с белой полосой у самого горла, и Лена подумала, что едва ли признала в нем служителя церкви.

– Во веки веков. Аминь! – откликнулся Рихард, улыбаясь в ответ священнику и задержав дольше положенного ладони на его плечах.

– Мне приятно видеть, что ты держишься веры, Рихард, – улыбнулся еще шире старик, взмахнув руками. Тихо щелкнули при этом деревянные четки, которые он держал в руке, качнулся в воздухе крест. – Сейчас, когда люди забывают о ней, это приятно вдвойне.

– Сегодня на мессу собрались все жители, как я заметил, – заметил Рихард.

– И в Орт-ауф-Заале есть те, которые считают, что храм нужно закрыть, а людям нужна другая вера, – посерьезнел священник. Он понизил голос, чтобы Лена не слышала его слов, но почти каждое слово долетало до ее уха. – Но это произойдет только через мой труп и никак иначе.

Это прозвучало так зловеще, что Лена не могла не вздрогнуть. Или это просто прохладой надвигающегося вечера скользнуло по телу из щели полуприкрытой двери в храм?

– Я вижу, ты не один, Рихард, – напомнил старик, и Рихард посмотрел на Лену, взглядом выражая просьбу подойти. – Берта уже была у меня, и я весьма заинтригован.

– Это Хелена, – представил ее Рихард, и Лена невольно отметила, что больше он ничего не добавил, словно не желал лгать священнику. – Лене, это отец Леонард. Если любовь к небу в моей крови от дяди Ханке, то любовь к музыке именно от этого человека. Когда я услышал впервые Генделя в исполнении отца Леонарда, то захотел так же виртуозно играть на органе. Но пришлось ограничиться фортепьяно.

– Надеюсь, я вложил в тебя не только это, Ритц! – улыбнулся священник. А потом протянул руку для пожатия Лене. Его глаза светились такой добротой, что Лена не могла не ответить на это рукопожатие. – Фройлян любит музыку?

– Вся моя жизнь была когда-то связана именно с ней, – честно ответила она.

– Не надо говорить в прошедшем времени, фройлян, – покачал головой священник. – Верю с трудом, что она исчезла из вашей жизни навсегда. Говорить о чем-то в прошедшем времени – означает гневить Господа. Потому что никто не знает Его планов.

– Наверное, я разочарую вас, но я не верю в Бога, – не могла не сказать Лена откровенно. – Да и как можно поверить в него сейчас?

Священник на это ничего не ответил. Только посмотрел пристально, глаза в глаза, словно пытаясь понять мысли Лены. А потом улыбнулся вежливо и спросил:

– Какая органная музыка нравится фройлян?

– К своему стыду, признаюсь, что еще ни разу не доводилось слушать орган, – ответила смущенно Лена. Словно почувствовав ее растерянность, Рихард протянул руку и переплел свои пальцы с ее тонкими пальцами.

– В таком случае с вашего позволения я выберу сам, – склонил голову отец Леонард и отошел от них.

– Мое сердце, если позволишь, мне нужно кое-что сказать отцу Леонарду, – Рихард поднес руку Лены к губам, поцеловал быстро и поспешил вслед за священником. Лена некоторое время наблюдала за ними обоими. Они говорили о ней. Это было можно понять по тому взгляду, который бросил на нее священник, выслушав Рихарда. Думать о том, что именно сейчас обсуждали немцы, не хотелось. Оставалось надеяться, что Рихард расскажет ей сам, когда завершит разговор. Потому что Лене показался очень странным этот долгий оценивающий взгляд, которым наградил ее отец Леонард, когда удалился из вида по окончании этой короткой беседы.

А вот Рихард выглядел совершенно спокойным и безмятежным. Взял ее за руку, подойдя, и усадил на скамью, выбрав ближайшую. И ладонь ее так и не выпустил из своих пальцев, держал крепко.

– Когда я впервые услышал, как играет отец Леонард, то мне показалось, что весь мир вокруг стал совсем другим. Наверное, это восприятие шестилетнего ребенка, – рассказал Рихард. – Но каждый раз, когда приезжаю сюда, в Орт-ауф-Заале, я прошу его сыграть для меня. Это даже лучше, чем побывать в Берлинской Опере на концерте. Не веришь? Отец Леонард подавал большие надежды, когда учился в Королевской консерватории в Лейпциге.

– Почему он не выбрал музыкальную карьеру? – спросила Лена с интересом. Судьба священника чем-то ей вдруг показалась похожей на ее собственную.

– Война, Ленхен, – ответил Рихард. – Когда началась Мировая война, он пошел на фронт солдатом. Ему было всего двадцать лет.

Значит, сейчас священнику должно быть нет и пятидесяти лет, быстро просчитала в уме Лена. И не могла не посмотреть потрясенно на Рихарда, который наблюдал за ней, словно ожидая ее реакции. Иоганн был старше отца Леонарда, но, если поставить их рядом, могло сложиться впечатление, что последний годится в отцы.

– Он участвовал в «верденской мясорубке»[63]63
  Сленговое название битвы при Вердене. Одна из крупнейших и одна из самых кровопролитных военных операций в Первой мировой войне и истории вообще, вошедшая в историю как хрестоматийный пример войны на истощение. Именно во время битвы при Вердене впервые было применено химическое оружие.


[Закрыть], где контуженный попал в плен к французам, – рассказал Лене Рихард. – Трижды его ставили под расстрел, но отменяли тот в последний момент. Отец Леонард ненавидит все, связанное с насилием, не только по призванию и согласно сану. Поэтому новое время в Германии он так и не принял до сих пор. Лишь удаленность Орт-ауф-Заале спасает его от внимания властей. И мы здесь потому, что он единственный, кто может…

Лена невольно вздрогнула, когда открытое пространство храма, отражаясь от стен и высоких сводов крыш, раздались первые звуки органа. Сначала они показались Лене слишком громкими и резкими, но потом спустя какие-то мгновения слух привык к необычному звучанию инструмента, и она поняла, что ей нравится торжественность и плавность мелодии. У нее даже мурашки побежали по телу от странного ощущения, которого вызывала в ней эта музыка. Она взглянула на Рихарда и обнаружила, что он наблюдает за ней с нежной улыбкой, как родители смотрят на ребенка, когда он открывает для себя что-то новое. И улыбнулась ему в ответ, кивнув, что ей нравится.