Текст книги "На осколках разбитых надежд (СИ)"
Автор книги: Марина Струк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 54 (всего у книги 95 страниц)
Пусть откроет именно она. Пусть он позвонит в дверной звонок, и дверь откроет именно она… Просто чтобы увидеть. Снова.
Дверь Рихарду открыла действительно служанка со знакомой нашивкой OST на платье. Но это была вовсе не Ленхен, к его острому разочарованию, кольнувшему иглой прямо в сердце. Русская служанка, опустив взгляд в пол, пригласила его войти и тихо сообщила, что что госпожа Ротбауэр занята подготовкой к переезду, но она все же уточнит, примет ли фрау гостя. После этих слов служанка оставила его в узком коридоре квартиры разглядывать надписи на коробках.
К удивлению Рихарда, в коридор вышла сама хозяйка – немка среднего роста с аккуратно уложенными локонами у лица с острым подбородком. Она была в черном платье, а на рукаве была повязана траурная повязка с символом рейха. На груди был приколот значок партии, поэтому Рихард решил не заговаривать напрямую о том, кого искал в этом доме.
– Я узнала вас сразу, господин гауптман. Часто показываю детям хронику героев рейха, чтобы они знали о величии страны и своих соотечественников. Так что вам нет нужды представляться. Жаль, что сын у бабушки. Он был бы счастлив увидеть вас воочию. Прошу простить эту русскую недотепу, что она оставила вас ждать здесь, в коридоре, – извинилась фрау Ротбауэр и пригласила его пройти в проходную комнату, которая когда-то служила гостиной, а сейчас тоже была заставлена коробками и свертками, в которых угадывались картины. На низком столике горел светильник Йоля в знак траура, несмотря на то что была середина дня.
– И прошу простить этот беспорядок. Мы уезжаем из Берлина. Сейчас для меня нет смысла оставаться в столице. После того, что случилось…
– Примите мои соболезнования, – произнес Рихард слова, положенные случаю. Ему очень хотелось, чтобы его собеседница не уловила ни нотки фальши в голосе. Они немного поговорили об этой аварии, которая случилась в небе недалеко от Ленинграда. Рихард не знал всех подробностей, поэтому с интересом услышал о том, как погиб оберштурмбаннфюрер.
– Зигфрид был очень тонкой натурой. Он обожал искусство всей своей душой и превосходно разбирался в живописи. Меня иногда удивляло, сколько всего он знает. Поэтому он был на своем месте в рейхсминистерстве, – говорила фрау Ротбауэр. – И он всегда хотел увидеть Версаль русских царей. Это было его давней мечтой. Но я не понимаю, почему он не подождал, пока закончится война. Земля, где находится дворец, не входила в ряд тех, где он работал. Я так и не поняла, что Зигфрид делал в этом проклятом месте. Вы, наверное, знаете, русские сбили самолет на обратном пути. Меня уверили, что летчик делал все, что мог, но вы же сами понимаете, как сложно посадить аварийную машину… Они все погибли на месте – Зигфрид, его денщик, несколько раненых, которых переправляли в Берлин.
Рихард знал. Видел неоднократно, как разбивались при посадке даже самые опытные пилоты. Особенно если самолет был поврежден. Если можно так сказать, было везением, что самолет ударялся о землю и разваливался на части. Но чаще всего такие посадки оборачивались ужасной смертью в огне. И теперь ему было неловко за свои эмоции при известии от смерти Ротбауэра.
Он задумался, вспоминая подобные ужасные посадки, свидетелем которых был сам, и вздрогнул, когда где-то в комнатах квартиры раздался глухой звук, будто что-то упало. Само Провидение сейчас подсказывало ему, как плавно перевести разговор, чтобы узнать, не здесь ли Ленхен. Но фрау Ротбауэр разочаровала его ответом – служанка в доме была всего лишь одна и за няню для детей, и за горничную, и за кухарку.
– Зигфрид после ранения стал слишком нетерпим к русским, – рассказывала фрау Ротбауэр. – Я давно хотела взять восточную работницу в дом, потому что у нас большинство знакомых довольны ими во всем. Тем более, их можно было взять сразу несколько и дешево. Но Зигфрид сказал, что не потерпит рядом никого из этих животных. Мол, ему хватает их и на работе. Только после Рождества я сумела уговорить его взять Мусю. Когда наша немецкая прислуга взяла расчет, испугавшись налетов.
– А в вашем загородном доме? – предположил Рихард, и немка рассмеялась с какой-то злой ноткой.
– Мы с мужем из простых семей, господин гауптман фрайгерр фон Ренбек, – произнесла она, подчеркнув особо его бывший титул и аристократическую приставку к фамилии. – Фюрер дал нам то, что мы имеем сейчас. Никаких загородных домов у нас нет. Впрочем… впрочем, кажется, этой зимой Зигфрид купил небольшое шале где-то в Австрии. Он любит…любил охоту. Это была бы его личная вотчина для отдыха от трудов в рейхсминистерстве. Я не особо вдавалась в его дела скажу честно.
Рихард заметил, что ей не нравится разговор, но он не мог не спросить, не подскажет ли она, где конкретно располагается это шале. Если фрау Ротбауэр и удивилась этому вопросу, то ничем не выдала своих эмоций.
– Я полагаю, лучше посмотреть это в записях Зигфрида. Сама я еще не разбирала его кабинет. Решила, что разберусь со всем эти позднее. Если вам так важно, то предлагаю взглянуть на бумаги вместе. Полагаю, что теперь можно.
С этими словами фрау Ротбауэр повела Рихарда за собой в глубину квартиры, где подальше от детской и других комнат располагался кабинет ее мужа. Двери были закрыты на ключ, что объяснило Рихарду последнюю фразу фрау Ротбауэр. Было видно, что она колеблется прежде, чем распахнуть дверь в обитель мужа, закрытую для всех, кроме владельца.
– Зигфрид не любил, когда посторонние заходили в его кабинет, – пояснила она, поймав взгляд Рихарда. – Это была только его комната. Я редко бывала здесь.
Рихард сразу же заметил ее, несмотря на полумрак, царивший в кабинете. Почему-то так получилось, что он встретился глазами с ее взглядом, едва шагнул вслед за фрау Ротбауэр в комнату. И он был благодарен Провидению, что хозяйка направилась к задернутым шторам, чтобы пустить дневной свет в кабинет, а потому не видела его лица. И у него было немного времени, чтобы совладать с эмоциями, захлестнувшими в первые секунды.
Это всего лишь картина. Потускневшее от времени полотно, но, на удивление, сохранившее местами яркость красок. Например, глаза все так же были небесно-голубыми. Они смотрели с такой нежностью и любовью, что казались живыми…
Но у него захватило дух при виде этого лица, нарисованного так мастерски, что Лена казалась живой. Это было просто невыносимо – находить всего лишь ее изображение, а не ее саму. Потому что ни фотокарточки, ни портрет, ни воспоминания не могли заполнить той пустоты, с которой он очнулся в госпитале на Сицилии. Только сны на время заполняли эту дыру. Но после них становилось только хуже…
Портрет Мадонны был не дописан мастером. Рихард заметил, что художник не проработал складки на покрывале на голове женщины, а у ребенка, прильнувшего к матери, не прорисованы пальчики рук и ног и пряди светлых волос. В комнате были и другие работы, более прекрасные, чем эта недописанная картина – изумительные пейзажи и охотничьи натюрморты. А эта картина была всего лишь наброском, недоделкой. Но именно она висела на самом видном месте в кабинете. Ее было хорошо видно как от входа, так и с места за дубовым столом, так и в кожаном кресле у окна возле минибара. И теперь Рихард понимал, почему мама была так уверена, что Лене не угрожала смерть от рук Ротбауэра.
Мадонна была невероятно похожа на Лену. Словно именно она служила натурщицей для этого портрета. А еще она казалась живой. Не такой, как на черно-белых фотокарточках. От нее исходил тот самый свет, который он часто видел в Лене. И Рихард понял, что заберет эту картину отсюда. За любые деньги. Этот портрет не должен остаться в жилище оберштурмбаннфюрера.
– Не обращайте внимания на пыль, – извиняющимся тоном произнесла фрау Ротбауэр. – Как я уж сказала, Зигфрид не любил, когда входили в его кабинет. Даже уборку делали только в его присутствии. Ключ он забирал с собой, поэтому комната бывала не убрана месяцами. А в этот раз нам просто было не уборки, сами понимаете…
– Значит, господин оберштурмбаннфюрер так ни разу не возвращался в Германию из России за это время? – переспросил потрясенный этой новостью Рихард.
– Нет, – с горечью сказала фрау Ротбауэр. – Я была так рада, когда ему предложили возглавить отдел в рейхсминистерстве. Зигфрид сказал, что теперь всегда будет в Берлине, рядом с нами. И он был так разочарован той поездкой в Остланд в июле, так рвался домой. Говорил, что постарается вернуться как можно скорее в этот раз, что проведет в Рига-штадте не больше месяца. Но потом он вдруг написал, что вернется не раньше сентября. А затем случилась эта поездка под Ленинград…
Значит, выходило, что Лена так и осталась в лагере, куда ее поместил Ротбауэр. И искать надо было именно в исправительных лагерях, а не в доме погибшего эсэсовца. Если, конечно, он все-таки решил «перевоспитать» русскую по «совету» мамы.
Уходя из квартиры Ротбауэра, Рихард не забыл заговорить о продаже картины. Пенсия была немаленькой, но при нынешней инфляции ее размер был недостаточен, чтобы жить без нужды. Он подозревал, что скоро все эти картины и предметы искусства, которые оберштурмбаннфюрер, пользуясь положением, привез из России, пойдут на продажу и скорее всего ниже реальной стоимости.
– Покажите ее оценщику и напишите мне сумму, которую сочтете нужной, – попросил Рихард женщину, но ему показалось, что она уже не слушает его, погруженная в свои мысли. Он потом жалел, что не догадался попросить ее просмотреть записную книжку мужа на предмет знакомств с комендантами лагерей. Потому что не подозревал, что их такое количество, а сами они разбросаны не только по Германии, но и по оккупированным территориям. И это только лагеря, с заключенными за преступления против рейха.
– Мы, конечно, можем попробовать узнать по своим каналам, в каком из лагерей Германии находится ваша знакомая, господин гауптман, – сообщил Рихарду Удо Бретвиц после того, как показал на карте страны примерное расположение исправительных лагерей. Он обозначал все, которые знал, но сразу предупредил, что не знает, куда именно отправляют заключенных-женщин. По слухам, теперь не было раздельных исправительных лагерей, как это было когда-то в конце тридцатых годов.
– Это займет время – месяц или два, если не больше. Сколько времени она находится в лагере?
– Подозреваю, что с июля месяца, – ответил Рихард, и Удо покачал головой с явным сомнением в глазах.
– Смерть эсэсовца означает, что она, скорее всего, перешла в разряд обычных заключенных. Не думаю, что прошлая привилегированность сослужит ей добрую службу у остальных заключенных. Кроме того, непонятно, за какое преступление ее отправили в лагерь. Если это было покушение на жизнь или даже против чистоты расы …
– Я знаю, что ей грозит тогда, – проговорил глухо Рихард, вспоминая текст брошюры от арбайтсамта. – Я отдам любые деньги. Только скажите, сколько нужно.
– Даже самые большие деньги открывают не все двери, – ответил ему Удо после короткой паузы. – Боюсь, что в этом случае Бэрхен не может помочь вам. Мы делаем все, что в наших силах, чтобы люди не попали в исправительные лагеря или в места переселения для евреев[96]96
Долгое время в Германии считали, что евреев просто переселяют в особые места для проживания, где они обязаны трудиться на благо страны, как преступники в исправительных лагерях.
[Закрыть], но никто еще не мог сделать так, чтобы оттуда вернулся хотя бы один человек. Здесь нужно искать в другом месте помощь. Например, на Вильгельмштрассе[97]97
Намек на штаб-квартиру Главного управления имперской безопасности.
[Закрыть] или, на худой конец, в Ораниенбурге[98]98
В Ораниенбурге около концентрационного лагеря Заксенхаузен находилась Инспекция концентрационных лагерей, управляющая всеми концентрационными лагерями Третьего рейха, за исключением тех, которые находились в подчинении Главного управления имперской безопасности.
[Закрыть]. Но я бы советовал оставить все, как есть. Не стоит лишний раз попадать под внимание этих господ. Даже вам. Сейчас легко попасть в исправительный лагерь, а вот выйти из его… Смиритесь, господин гауптман. Спасти ее невозможно. Никто в здравом уме не пойдет против СД.
Когда Рихард вернулся домой, окна дома были ярко освещены, несмотря на запрет из-за налетов. Еще в холле он услышал звуки патефонной музыки, звон бокалов, смех и шум голосов. Значит, мама в который раз принимала гостей. Он отдал Анне, одной из русских служанок, свой плащ и фуражку, но к гостям не пошел. Не хотел никого видеть сейчас. Особенно высокопоставленных офицеров СС, разговоры которых вечно сводились к рассуждениям о благе нацизма, новом порядке и великому будущему Германии. И это сейчас, когда над Германией нависла угроза проиграть в войне России. Начало конца, как считал Рихард. Не стоило разрываться на два фронта в угоду британцам. Не стоило вообще трогать коммунистов, с которыми был общий враг. Русская подруга Мисси была права – Германия сейчас походила на поезд, несущийся к пропасти после неосторожного поворота на неверный железнодорожный путь.
Рихард распорядился подать ему ужин в комнату, а для матери написал короткую записку, в которой ссылался на мигрень, и сунул ее в руку служанке. Та вскоре снова постучала в дверь его спальни через некоторое время. Но она принесла не ответ от баронессы. В руках русская держала прямоугольную посылку, завернутую в упаковочную бумагу и перевязанную бечевкой.
Рихард сразу же догадался, что именно принес посыльный сегодня днем. Хотя это было удивительно – прошло уже три дня с момента разговора с фрау Ротбауэр, а от нее не было никаких новостей. И он в отчаянии начинал думать, что она решила не продавать недописанный портрет. Рихард быстро забрал из рук Анны этот сверток, сгорая от нетерпения сорвать упаковку и убедиться, что его догадки верны. Из-за бечевки выпал белый конверт, в котором фрау Ротбауэр прислала с картиной записку.
«Господин гауптман,
Отправляю вам то, что вы так желали заполучить. Я не хочу ни видеть этот портрет, ни слышать о нем, поэтому, полагаясь на ваше благородство, предлагаю вам назвать свою цену и заплатить мне за него столько, сколько сочтете нужным. Хотя не думаю, что вам оценят эту картину высоко, ведь это незаконченная работа неизвестного художника. Я знаю причину, по которой эта недоделка висела на стене кабинета моего мужа. После вашего ухода я разыскала в Берлине бывшего денщика моего мужа, Йенса Кнеллера (вам ведь знакомо это имя, верно?). Полагаю, что опала Зигфрида спасла ему жизнь – на Восточном фронте он потерял здоровье, но зато он остался жив и больше никогда не вернется в окопы России. Он рассказал мне о том, почему этот портрет висит в кабинете моего супруга, а также почему вы приходили ко мне со странными вопросами о русской прислуге.
И я догадываюсь теперь, почему вы так жаждете получить эту картину. Берегитесь, господин гауптман! Это проклятая вещь. Когда – то она свела моего мужа с ума, изменив его личность, сделала его одержимым, непохожим на того Зигфрида, которого я знала. Теперь она разрушит и вашу жизнь. Лучше сожгите эту вещь и никогда не вспоминайте о ней. Иначе она уничтожит и вас.
Храни вас Бог.
С наилучшими пожеланиями, Отта Ротбауэр
P.S. Я пишу вам из Австрии. Дом был готов к приезду моего мужа в конце августа, как сказал мне смотритель, но здесь так никто и не появился»
Рихард заметил, что у него дрожат пальцы, когда он срывал оберточную бумагу, обнажая полотно. Она была совершенно такой, какой он ее помнил. Художник умудрился передать даже легкие оттенки румянца на ее щеках, а кожа выглядела настолько реальной, что казалось, Рихард почувствует ее мягкость и тепло, коснувшись ее лица. Он не знал, о чем думал Ротбауэр, когда смотрел на Мадонну, но при взгляде на эти глаза, полные нежности, которые проникали в самую глубь души, невозможность быть рядом с Леной ударила в самое сердце. Но больше его беспокоило другое – неизвестность ее судьбы.
Где ты, моя маленькая русская? Что с тобой сейчас? Где ты, Ленхен? И как же мне найти тебя?.. Действительно ли ты ненавидела меня так сильно, что предавала раз за разом? Целовала, провожая на фронт, а сама мысленно желала смерти? Но где бы ты ни была, я хочу, чтобы ты знала – я тебя разыщу. Пусть даже только для того, чтобы получить ответы. Только дождись меня. Я найду способ вытащить тебя. Только дождись, моя маленькая русская…
Глава 38
– Мне очень жаль, господин майор, но результат вы видите сами в документах, – произнес председатель медицинского комиссии, которая сначала два долгих дня мучила Рихарда обследованиями, а потом так же мучительно долго принимала решение.
В результате этого медицинского освидетельствования он был признан негодным к полетам. Небо для него было закрыто навсегда.
Рихард смотрел на эти строчки, ставшие для него приговором, а они расплывались перед его глазами. Но несмотря на то, что он не видел эти жестокие слова, они горели огромными огненными буквами в его голове, обжигая страшным смыслом.
– Возможно ли… – ему пришлось откашляться, потому что голос внезапно отказал. – Возможно ли подать на пересмотр?
– Вы можете, господин майор, но я не думаю, что перекомиссия поможет. Мы не можем рисковать вашим здоровьем. Вы летаете на таких высотах, что можно однозначно предсказать, как поведет себя ваш организм при перепадах давления. Я слышал, вам хотят предложить должность в рейхсминистерстве. Это отличная возможность для вас и дальше служить фюреру и Германии. Я бы рекомендовал вам рассмотреть это предложение и оставить попытки пройти очередное медицинское освидетельствование.
Рихард аккуратно сложил в папку медицинские документы, которые надлежало передать в часть, и, стараясь не показать своей ярости и острого разочарования, попрощался с врачом и вышел вон. Он знал, что дома его ждет с нетерпением мама, но передумал ехать в Далем, едва сел в «опель». Не хотел никого видеть сейчас. Все было насмарку – долгие упражнения, плавание до изнеможения, порошки и таблетки, которыми его пичкали доктора последние месяцы. Все это было совершенно бессмысленно. Поэтому он направился туда, где редко бывал во время отпуска сейчас – в бар «Кемпински». Только гиганты ресторанного и отельного бизнеса по-прежнему были живы в Берлине. Остальные пали жертвой новой политики – то и дело на улицах встречались заколоченные досками витрины бывших ресторанов и кафе.
В баре все казалось неизменным – те же напитки в меню, то же преобладание людей в форме, несмотря на то что до наступления вечернего времени было как минимум два часа. И даже те же журналы и газеты на столике, который услужливый кельнер, угадав взгляд Рихарда, сложил стопкой и унес на другой стол. Рихард не хотел сейчас читать ни о «русской белой армии», которая сражалась за Гитлера против коммунистов, ни о уникальной операции по спасению Муссолини, ни о результатах комиссии после обнаружения останков «звериной расправы большевиков» над поляками где-то под Смоленском. Он пришел сюда не за этим. Больше не было смысла придерживаться нормы в алкоголе и держаться в стороне от сигарет. По крайней мере, сегодня, когда его жизнь развалилась на куски.
Казалось, что в последнее время буквально все оборачивается против него. Куда бы он ни ткнулся, за что бы ни взялся, все обращается неудачей. Контакт Бэрхен, через который Удо Бретвиц хотел узнать в каком лагере находится Лена и за какое наказание, был неожиданно арестован гестапо. Бретвиц прислал об этом записку позавчера и попросил не появляться временно у него на квартире. Тогда Рихард решил запихнуть свою гордость и неприязнь подальше и попытаться узнать о том, что произошло летом, у гауптштурмфюрера Цоллера. В конце концов, он явно замешан во всем этом, как офицер гестапо. Вряд ли оберштурмбаннфюрер провернул свое дело без участия местных властей. В Германии все творилось под прикрытием закона, даже то, что касалось бесправных работников с Востока.
Но и с Цоллером его ждала неудача. Как выяснил в ходе телефонного разговора Рихард, тот был неожиданно направлен в Остланд в конце июля на замену погибшего под Могилевом начальника отдела местного управления гестапо. Странное назначение, на взгляд Рихарда. В настоящее время, когда на днях на всю страну прогремела новость о том, что местные бандиты убили гауляйтера Белорутении[99]99
Имеется в виду ликвидация гауляйтера Белоруссии Вильгельма Кубе, которая была произведена местным подпольем 22 сентября 1943 г.
[Закрыть], такой перевод казался скорее наказанием, чем повышением по службе. И Рихарда это очень настораживало.
Теперь оставалось только жалеть, что в свое время Рихард не пожелал заводить близкого знакомства ни с кем с Вильгельмштрассе или из дворца Шуленбургов[100]100
«Дворцом Шуленбургов» по старой памяти в Берлине называли здание Рейхсканцелярии.
[Закрыть]. Такие связи сейчас очень бы пригодились. Он подозревал, что такие знакомства были у матери. Например, она свободно общалась с Маргеритой Шпеер, женой «нового фаворита Гитлера», как называла его баронесса.
Но беспокоить мать по этому поводу Рихард не хотел. Во-первых, он не хотел, чтобы мама «светилась» перед СС расспросами об узнике исправительного лагеря. А во-вторых, если говорить откровенно, он сомневался, что она стала бы привлекать свои связи для того, чтобы узнать о судьбе Лены, на фоне того открытого разговора в Розенбурге. Иногда Рихарду приходило в голову даже, что мама наоборот была рада тому, как сложилось все в итоге. Честь семьи была спасена чужими руками – это ли не благо? Собственная совесть при этом совершенно чиста. А потом Рихард тут же одергивал себя, злясь на себя, что так думал о матери. Дядя Ханке был бы в ужасе от подобных подозрений.
– Фон Ренбек! – вырвал Рихарда из мыслей голос Генриха Витгенштейна, который стоял у его столика с бокалом в руках. Рихард с удивлением заметил, что пока он сидел, задумавшись, зажженная сигарета, которую он так и не поднес к губам, успела погаснуть, а на окнах опустили темное полотно светомаскировки.
– Что-то случилось? – встревоженно нахмурился Витгенштейн, когда Рихард поднял на него взгляд. – Была комиссия? Была, я вижу по лицу. Мне жаль. Пойдете на перекомиссию?
Они оба знали ответ, который можно было не озвучивать вслух. Потому что понимали – для тех, кто уже ощутил свободу полета, едва ли была привлекательна жизнь на земле. Особенно сейчас, когда воздушная борьба разворачивалась уже над их страной, и каждый летчик был на счету.
Оказалось, что Генрих недавно приехал в Берлин из Ставки, где получил Дубовые листья к своему кресту из рук Гитлера. Он как раз собирался отпраздновать это событие здесь, в «Кемпински» и подошел пригласить Рихарда к их столику, когда заметил его, одиноко сидящего в зале. Отказываться было бы невежливо, тем более, часть сидевших за столом Генриха летчиков он хорош знал. Например, Вальтера «Нови» и Гюнтера Ралля[101]101
Вальтер «Нови» Новотны и Гюнтер Ралль – немецкие летчики-асы Второй мировой войны.
[Закрыть], с которыми служил на Восточном фронте в начале года. Как выяснилось, они тоже имели повод праздновать в этот вечер – оба получили вместе с Генрихом награды из рук фюрера.
– Заодно отметим ваше повышение, господин майор фрайгерр фон Ренбек, – провозгласил Витгенштейн, разливая шампанское, которым начинали вечер. – Пусть известие о следующем вы встретите на летном поле!
– Не берите в голову решение «белых халатов», – сказал после тоста Ралль Рихарду, постучав себя по золотому нагрудному знаку «За ранение». – Я слышал вашу историю, фон Ренбек, и она чертовски напоминает мою за некоторыми исключениями. Я не рассказывал вам, как познакомился с моей женой Гертой? Она была моим лечащим врачом в госпитале, куда уложили меня проклятые «красные» в ноябре 1941-го. Сбили где-то между Таганрогом и Ростовом. Я еле дотянул до наших. Садился аварийно, и как результат – перелом позвоночника в трех местах. Все до единого мне твердили, что я отлетался. Более того – я никогда не встану на ноги. Но посмотрите на меня! Я не только вернулся в полк, но и с успехом доказал, что меня рано списывать в инвалиды – получил Рыцарский крест всего черед два месяца после возвращения. Не сдавайтесь, фон Ренбек, золотой знак – еще не черная метка.
– Теперь я понимаю, что вас задержало в госпитале почти на год, Ралль. Признайтесь честно – вы просто не желали покидать так быстро своего лечащего врача, пока не уговорите ее выйти за вас замуж, – пошутил один из летчиков, и все дружно рассмеялись этой шутке.
– Выпьем тогда за любовь, господа! – воскликнул под этот дружный смех другой, вскакивая на ноги. – И за чудеса, которые она приносит в нашу жизнь!
Рихард неосознанно при этом тосте коснулся кармана мундира, где лежала хрупкая фигура балерины. Он хотелось бы поверить в чудеса, но пока что-то выходило все наоборот – судьба ставила на его пути сплошные преграды, словно проверяя на его прочность. И буквально раздирала его на куски каждым прожитым днем, который становился очередной иглой, загоняемой ему куда-то под кожу.
Тот вечер Рихард помнил кусками, позволив себе заглушить тянущую боль алкоголем. Хотя бы один-единственный вечер не думать ни о чем, а просто отпустить все от себя на время. Он еще помнил, как зал наполнился тщательно причесанными немками в вечерних нарядах (кажется, он даже встретил Мисси, с которой попросил его познакомить «Нови»), и как на площадке у сцены начались танцы под оркестр, который всегда был хорош в «Кемпински». В зале царили гомон голосов и смех на фоне музыки. Суетились по залу кельнеры, разнося на подносах напитки и закуски. Пусть меню уже не было таким разнообразным, как в прошлом году, но алкоголя было предостаточно. Наверное, чтобы люди пьянели быстро и не думали ни о чем другом. Особенно о том, что ждало их за этими стенами.
Рихард помнил, что за столом обсуждали положение дел на фронте (но очень коротко!), разницу между русскими и пилотами-союзниками (британцы более агрессивны и напористы, а русские более хитры), бои, в которых приходилось бывать. В основном, предпочитали вспоминать забавные истории из фронтовой жизни, но поднимали бокалы и за тех, кого уже успели потерять. Для Рихарда это было тяжело вдвойне. Ему казалось, что он предает своих товарищей, которые гибнут в попытках не допустить британцев бомбить Германию, пока он прохлаждается в Берлине. Его денщик Франц, все еще ожидающий возвращения Рихарда по полк, то и дело писал о потерях.
А вот как за их столом оказались очаровательные собеседницы, он почти не помнил. Словно отвлекся на какое-то мгновение, а когда вернулся, девушки уже сидели за столом или настойчиво уговаривали летчиков пойти танцевать. Одна из них, красивая худая блондинка в платье цвета крови, заняла место рядом с Рихардом, отчего ему постоянно приходилось наклоняться к ней, чтобы поговорить с Раллем, сидящим теперь по другую сторону от соседки Рихарда. Каждый раз, когда он делал это, то невольно ощущал запах ее духов. Это были те самые духи, которые он когда-то купил в магазине на Шарлоттенбургском шоссе вместе с платьем, жакетом и сумочкой. Рихард узнал бы этот аромат из тысячи других, потому что сам подбирал запах. «Легкий и воздушный», как охарактеризовала его продавщица, одобряя выбор Рихарда, этот аромат был непохож ни на какой другой. И сейчас, вдыхая этот аромат, он вдруг вспомнил, где лежат эти вещи, наверное, по-прежнему хранившие ее запах. А еще какой Ленхен была невероятно красивой и элегантной в этом наряде на улочках Орт-ауф-Заале, и как на нее смотрели мужчины на празднике.
Да, действительно, ее волосы стали короче, пока он был на фронте. И Ленхен тогда распустила их по плечам, подвязав лентой. Ее глаза сияли, а сама она буквально светилась от радости, когда они были на празднике. Когда она улыбалась, то становилась невероятно красивой. Он всегда был готов на многое, чтобы она была счастлива. Даже станцевал для нее шупплатлер, как какой-то деревенский парень. Лишь бы она смеялась. Лишь бы ее глаза сияли от восторга. Как тогда, в Орт-ауф-Заале.
При это воспоминании хотелось выпить как можно больше в надежде, что алкоголь зальет эту бездонную дыру в душе. Как можно наполнить что-то без дна? Так тоску и горечь от собственного бессилия ничем нельзя было даже на время закрыть. А алкоголь был лишь временным средством, которое только делало все хуже, когда безжалостно вталкивало в реальность после забвения нескольких часов.
Можно было, правда, попробовать другое средство забыть и забыться. У него не было женщины уже почти полгода, с начала мая, когда он приезжал в отпуск. Тело предательски требовало своего. Особенно когда ему снилась Ленхен. Неудивительно, что тело так отреагировало, когда в тот вечер на ногу Рихарда, словно невзначай, то и дело ложилась мимолетно ладонь его соседки по столу. Она была, конечно, чуть плотнее, чем худенькая Лена, но талия была такой же тонкой, ключицы под бретельками платья – такими же хрупкими, а знакомый аромат дурманил голову.
Эта девушка была точно не против. Рихард даже на хмельную голову читал в ее глазах призыв, когда она смотрела на него, смеясь над шутками летчиков, или во время танца с кем-нибудь из стола. Сейчас, во время войны, когда мужчины погибали на фронтах, а женщины во время налетов союзников, в Германии вовсю царили быстрые помолвки или вовсе «одноночные» свидания. Пасторы и католические священники клеймили это время емким и резким «царством блуда», а офицеры называли «духом Парижа», настолько вдруг Берлин стал чем-то похож на свободные нравы столицы Франции.
Все спешили жить. Пока еще было время. И он тоже когда-то спешил, помимо воли включенный в эту гонку. Обмануть время, обогнать его. Успеть ухватить все, что должно быть отведено на срок человеческой жизни, которая сейчас в любой момент могла оборваться. Полюбить, жениться, успеть подержать на руках своего ребенка. Жаль только судьбу не обмануть, когда пытаешься обогнать свое время…
И не обмануть себя. Потому что несмотря на физический отклик тела, что-то внутри противится отдаться этому безрассудству. Не то лицо, не тот голос, даже запах кожи не тот, как ощущал Рихард, когда соседка склонялась еще ближе к нему, якобы чтобы взять яблоко с вазы на другом конце стола, и оказывалась так близко, что он мог повернуть голову и коснуться губами ее шеи над воротом шелкового платья.
Она была не Ленхен. И даже во хмелю он понимал, что это вовсе то, что так требует его сердце и тело. И никакая другая женщина не может ее заменить…
Рихард с трудом помнил, как приехал домой в ту ночь. К его счастью, на пути не попалось ни одного эсэсовца, которые сейчас стояли чуть ли не каждом шагу для проверки документов и имели право отобрать автомобиль при любом нарушении. И не помнил вообще, как лег в постель. Видимо, ему помогала одна из русских служанок, потому что его мундир и аккуратно сложенные брюки висели на спинке стула, а сапоги стояли рядышком друг с другом как на параде у входа в спальню.
Но проснулся он, к своему удивлению, не один. Прямо в его ухо тяжело дышал Артиг, который развалился на подушке рядом и только и ждал, пока хозяин откроет глаза. Вейх тоже был рядом, в постели, но развалиться рядом с хозяином ему, видимо, не позволило воспитание, и поэтому он спал в ногах. Рихард не помнил, как привел в свою комнату вахтельхундов из половины прислуги. Баронесса уступила только на одном условии – собаки не поднимутся в доме на второй этаж, в жилые комнаты. И вот пожалуйста… Оба вахтельхунда тут же вскочили, как только заметили, что Рихард проснулся, и стали напрыгивать на него игриво, возбужденно повизгивая и громко лая.
