Текст книги "На осколках разбитых надежд (СИ)"

Автор книги: Марина Струк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 95 страниц)

– Не нравится? – спросил немец каким-то странным тоном. А потом неожиданно шагнул к ней ближе. Рванулся в атаку. Шупо ухватил ее за локоть таким быстрым движением, что она не успела ничего сделать. Да и что она могла бы против этих пальцев, которые так сжали ее руку, что было невыносимо больно даже через ткань пиджака? Против его ледяной решимости, против его силы, с которой он потащил ее с дороги. Только каблуки туфель прочертили по земле ровные полосы.

Все это происходило в полном молчании. Словно так и должно было. И она понимала, что уговоры не помогут. Наоборот, многих только раззадоривали слезы и мольбы, она слышала это так часто в Минске, когда гости Ротбауэра перебирали лишнего и начинали хвастаться своими подвигами на захваченных землях.

Странно, но Лена по-прежнему прижимала к груди свертки, пока шупо тянул ее в сторону от дороги, и она была вынуждена делать шаги против воли. Не падать. Ей нельзя было падать сейчас. Мысли судорожно метались в голове в поисках того самого верного решения, что нужно было сделать сейчас, но рассуждениям мешала паника. И воспоминания о Рихарде. Она даже подумать не могла, как теперь встретит его, когда он приедет в отпуск. То, что случится сейчас, навсегда все изменит для нее. Она не сможет… попросту не сможет быть с ним. Не такой… Мужчина должен быть единственным. Так ее воспитали. И она по наивности полагала, что сама выбрала свою судьбу.

А потом Лене вдруг пришло в голову, что быть может, и шанса увидеться у них не будет. Потому что ее судьба сейчас в руках этого полицейского – захочет, объявит о расовом преступлении, сказав, что Лена соблазнила его, и тогда ей будет прямая дорога в лагерь или на виселицу.

И снова захлестнуло паникой. Забилось сердце одним только именем, отдаваясь в ушах.

Рихард… Рихард… Рихард…

Шупо, убедившись, что достаточно далеко оттащил ее от лесной дороги, вдруг с силой толкнул вперед себя, и Лена по инерции сделала несколько шагов. А потом вдруг развернулась и бросила в него свертки совсем неожиданно для самой себя. Словно тело решило действовать без приказов разума, на одних инстинктах избежать насилия. Вдруг удастся задержать шупо и убежать в лес, чтобы спрятаться там?

Шупо не ожидал такой атаки. Растерялся на мгновение, и Лена воспользовалась этой заминкой – метнулась как загнанный кролик между высоких стволов сосен. Ужасно, но на этом участке леса не было ни елей, ни кустарников. Одни столбы сосен, от которых пахло смолой. Совсем негде было спрятаться, а надеяться на то, что она сумеет убежать от сильного мужчины, было безнадежно. Тем более, оступилась, подвернула ногу, и та заныла от напряжения. К тому же, вчера ночью, как уже стало привычкой, Лена на свою беду снова занималась в зале, сама не понимая, зачем так цепляется за прошлое. Довела себя почти до изнеможения в попытках поскорее вернуть себе былую форму, невзирая на возражения разума, что это уже невозможно и абсолютно бессмысленно.

Единственное, на что Лена могла надеяться сейчас, что у немца не хватит выносливости бежать за ней через лес. И что она сумеет удалиться от шупо на приличное расстояние или спрятаться где-нибудь. Но видимо, в этот судьба была не на ее стороне. Шупо быстро догнал ее и схватил за руку, разворачивая к себе лицом. Лена буквально впечаталась в него, но он устоял на ногах. Только пошатнулся легко. А потом с силой толкнул Лену в грудь, и та не удержалась на ногах. Упала на землю, больно ударившись спиной о корни ближайшей сосны. Но сдаваться не собиралась. Все надеялась, что сумеет убежать, если повезет. И когда шупо шагнул ближе, угрожающе наклоняясь над ней, со всей силы ударила его ногами в грудь, вкладывая в удар всю силу тренированных мышц и целясь в солнечное сплетение.

На этот раз полицейский не устоял и с тихим выдохом «Сука!» повалился на землю. Жаль, что он быстро пришел в себя. Лена надеялась, что у него займет больше времени выровнять дыхание после удара. Но она промахнулась – попала выше в грудину, и он быстро поднялся на ноги, не отказавшись от своего намерения. А Лена вот замешкалась – от страха тряслись ноги и руки, и ей не сразу удалось подняться на ноги, чтобы бежать дальше. Ей удалось пробежать всего лишь около десятка шагов, когда внезапно резкая боль пронзила ее затылок, да такая, что слезы брызнули из глаз. Ее резко дернуло назад, и она повалилась от этого толчка на землю, больно обдирая ладони, когда попыталась смягчить падение инстинктивно.

Это шупо сумел ухватить длинную косу Лены и потянул на себя, останавливая. Сейчас, когда она лежала на земле у его ног в блестящих сапогах, он по-прежнему держал конец косы в руке. Шупо тяжело дышал после бега, но по-прежнему молчал, глядя на нее сверху вниз, и это молчание пугало. Как и выражение глаз, при виде которого у Лены все похолодело внутри. Косу Лены немец так и не выпустил из руки, а наоборот стал склоняться над девушкой, накручивая волосы на ладонь. Все туже оборот. Все ближе к ней немец. Лена забилась как рыба на берегу при этом, пытаясь руками и ногами оттолкнуть от себя шупо. Но безрезультатно – шупо парировал ее удары, а потом и вовсе упал на нее всем весом, на какие-то минуты выбивая дух. Лене даже показалось, что он сломал ей ребра, настолько острая боль пронзила при этом ее грудь, и она замерла под немцем, жадно хватая воздух ртом.

– Я видел тебя, русская, сегодня. На Вальдштрассе, – шепнул ей хриплым прокуренным голосом шупо прямо в ухо, и она затихла, пораженная услышанным. – Наверное, с этого надо было начать… Я думал, ты просто глупая русская девочка, а ты оказывается маленькая шпионка. Для кого ты шпионишь? Русские? Томми? Янки? С кем рядом будешь болтаться на виселице на Хауптплатц? И не говори, что я ошибаюсь. Я наблюдаю за тобой с февраля.

Лена только прикрыла глаза в ответ, пытаясь скрыть от него свой страх, но он сжал ее лицо свободной ладонью, больно надавливая на скулы, и ей пришлось взглянуть на него. Странно, почему-то подумала сейчас Лена. Он был по-своему красив, этот немец, и вряд ли у него были сложности с женским полом.

– В городе болтают, что ты спишь со старым калекой. Грех быть такому телу под ним. Или тебя объездил поляк, за которым нам приглядывать? Вот, кто будет с тобой болтаться на Хауптплатц, верно? Верно? – он сильнее стиснул пальцы, и Лена едва сдержалась, чтобы не застонать от боли. – Бедная русская девочка, уверен, ты не понимала, к чему ведут эти взрослые игры. Но я готов помочь тебе. Если ты будешь любезна со мной…

Шупо дернул рукой, в которой удерживал ее косу, причиняя ей боль. Вторая рука скользнула с ее лица на шею. Затем отбросила полу пиджака и сжала грудь через тонкую ткань платья. Все это – не отводя взгляда. Подмечая каждую эмоцию, которая могла мелькнуть на лице Лены. А ее будто парализовало сейчас, стало казаться, что это не с ней происходит. Разве это может случиться? Конечно же, нет. Она столько раз избегала насилия в оккупированном Минске или здесь, в Германии. Этого просто не может быть…

Очнулась, только когда холодные пальцы коснулись ее кожи поверх чулка, пробравшись под подол платья. Там, где ее касался только один человек. И неприятие этого жеста вдруг заставило вернуться из этого странного оцепенения и защищаться до последнего. Невзирая на угрозы, на силу и страх, который внушала ей форма и ледяные бледно-голубые глаза, где отражалась сама смерть.

Лена подняла голову и укусила немца за ухо, сжимая зубами кожу так сильно, что почувствовала вкус крови во рту. Шупо заорал во весь голос, а потом сжал сильнее ее волосы, намотав косу еще туже. От боли она закричала, разжимая зубы, и тут же получила удар в лицо. Лене даже показалось, что у нее сейчас из глаз действительно посыплются искры, настолько сильной была боль. А потом шупо ударил ее еще раз, не давая отойти от первого удара и почти лишая сознания. Лена понимала, что должна сейчас сопротивляться дальше, но не могла управлять руками или ногами. Словно она была марионеткой, а кто-то взял и отрезал нити. Перед глазами все плыло. От противного привкуса железа во рту начало подташнивать. И только и оставалось сейчас, что закрыть глаза и слушать звуки музыки, которые как спасение от действительности пришли в те минуты.

Это все танец, Ленхен. Знаешь название этой мелодии? «Потерявший голову»…

Ленхен…

Руки на ее теле. В тех местах, где положено касаться только самому близкому-близкому человеку. Губы на ее коже. Это все должен быть только он. Потому что она хотела этого. Хотела, чтобы он был первым. Единственным…

Рихард…

Глава 26

Лена едва успела переменить платье, оставив грязное и рваное ситцевое на кафельном полу ванной комнаты, как дверь распахнулась, и вошла запыхавшаяся Катерина.

– Немка злая як черт! Тебя требует. Сказали привести тотчас же, – проговорила она и осеклась, когда Лена повернулась к ней. – Матерь Божья, что здарылося?!

– Скажешь, что это ты ударила меня случайно, хорошо? – прошептала Лена в ответ. Она видела в зеркало, что ледяной компресс хоть и помог, но не очень хорошо, и на лице все-таки разлился кровоподтек. Хорошо хоть шупо не сломал ей нос и не выбил зубы. Настоящая удача, если можно было так сказать сейчас.

– Ты скажешь? – сжала руки подруги в волнении Лена. Даже про передник забыла, уронила тот из ладони на пол. Она понимала, что была слишком возбуждена сейчас и балансировала на грани истерики. Поэтому пыталась изо всех сил держать себя в руках. Если Биргит хоть что-то заподозрит…

– Я скажу, ты же ведаешь…

Времени совсем не было. Катерина быстро повернула Лену к себе спиной и, подняв фартук с пола, резкими движениями надела на подругу, завязав на тонкой талии. Потом так же суетливо покрыла ей волосы косынкой. А вот косу не спрятали в узел. Надо было уже уходить вниз – в коридоре этажа прислуги уже вовсю заливалась трель звонка.

– Я скажу все, что трэба, – заверила Лену Катерина, когда они спускались по лестнице, держась за руку. Словно Катя делилась через это пожатие своими силами, чтобы подруга могла выдержать все, что предстояло сейчас ей в гостиной. Оставалось только гадать, что ждет ее в разговоре с немками, явно недовольных ее поздним возвращением из города.

– Покличу немца! – сорвалась вдруг с места Катерина и побежала через анфилады комнат на второй этаж, решив, что Иоганн сумеет помочь Лене. И Лена не стала удерживать ее, отпустила. А потом смело шагнула в гостиную на все еще дрожащих после пережитого ногах, вспомнив поговорку, что перед смертью не надышишься.

– Ты опоздала вернуться в Розенбург в назначенное время, – без всяких предисловий произнесла баронесса холодно. Она сидела словно королева в кресле с высокой спинкой, поставленном у окна, где рассеянно просматривала письма и газеты. Лена принесла их вместе с почтой, когда вернулась недавно в замок. Биргит не преминула пожаловаться на работницу, когда передавала хозяйке полученную корреспонденцию.

– Мой сын ясно дал понять, что подобное поведение совершенно…

Она прервала свою речь, услышав удивленный выдох Биргит, стоявшей за спинкой ее кресла, как и подобает верному слуге. Подняла голову от корреспонденции и увидела то, что заметила домоправительница несколько мгновений назад. Разбитое лицо Лены.

– Что с лицом? – от этого холодного равнодушного вопроса, словно баронесса интересовалась, какая погода за окном, вдруг сдавило в горле странной ненавистью. На это равнодушие. На немецкую речь. На это высокомерие и убежденность в собственном превосходстве.

– Катерина случайно ударила локтем, когда забирала покупки, моя госпожа, – проговорила Лена севшим голосом.

– Вы, русские, такие неуклюжие, – насмешливо ответила баронесса. – То с лестницы падаете, то локтем получаете в лицо…

Они встретились взглядами. Буквально схлестнулись. И Лена не отвела глаз в сторону, не опустила взор в пол, как вынуждала ее Биргит жестами за спиной баронессы.

– Ты так и не меняешься, – сказала баронесса. – Русские до безумия упрямы. Вы не знаете, когда нужно просто смириться и перестать доставлять другим неприятности. Если бы не это, война бы уже давно закончилась. Но нет! Вы до последнего будете зачем-то показывать свое азиатское упрямство. И ради чего? Французы поступили благоразумно и сохранили все, что можно было. Вы же только разрушаете. Надеюсь, ты понимаешь, что твоя выходка не останется без последствий. Мой сын предупреждал вас о правилах, которые придумал для этого дома и для русской прислуги. Ты нарушила его приказ и получаешь предупреждение, Лена. После второго ты отправишься в полицию, и они будут решать твою судьбу, а вовсе не я.

Лена не могла не вздрогнуть при упоминании полиции, и баронесса улыбнулась довольно, решив, что достаточно запугала ее.

– Что с твоим лицом, Лена? – на удивление мягким тоном вдруг произнесла баронесса. Лене показалось, что она расслышала в нем участие и искреннюю тревогу. К горлу тут же поступил комок слез. Но один единственный мимолетный взгляд на довольную Биргит тут же заморозил этот порыв слабости.

– Катерина случайно ударила локтем, моя госпожа.

– Что ж, – равнодушно произнесла баронесса, возвращаясь к разбору почты. – Биргит, проследи, чтобы она никому не показывалась на глаза, пока не пройдет этот ужас на ее лице. Пусть работает в кухне или во дворе. Но только не на нашей половине.

– Я прослежу, госпожа баронесса, – кивнула Биргит, а потом кивнув перед уходом баронессе (впрочем, та даже не заметила этого кивка, погруженная в просмотр списка имен погибших под заголовком «Геройская смерть ради будущего Германии»), схватила Лену за предплечье больно и потащила вон из комнаты.

– Русская дрянь, от тебя одни неприятности! Ни минуты покоя нет! – приговаривала она, направляясь к кухне через комнаты и не отпуская руку девушки. Лена поняла сразу, куда тащит ее немка. Биргит явно решила в очередной раз продержать ее без воды и еды в холодном погребе, пока не решит, что достаточно наказала служанку. И девушка не сопротивлялась – покорно шла за ней. Может, это будет только к лучшему – просидеть в темноте погреба все это время вдали от всех. От расспросов. От взглядов на ее лицо. От всего настоящего. Только жаль, что не удастся там спрятаться от своих воспоминаний. От своего прошлого.

Но когда Биргит распахнула дверь в темноту погреба, Лена поняла, что не хочет оставаться одна. Только не сейчас. И не в темноте, где ей будут видеться бесцветные глаза шупо под светлыми ресницами. Хотелось упереться руками в косяк двери, как мальчику в известной русской сказке, которого Баба-Яга никак не могла запихнуть в печь.

Лену спас приказ Иоганна подняться к нему в комнаты. Урсула, через которую он передал свое распоряжение, многозначительно добавила при этом, что он не потерпит никакого возражения и ни от кого. Биргит, недовольно поворчав, все же отпустила Лену наверх, напомнив, что отныне ей нельзя попадаться на глаза баронессы, и чтобы она была осторожна на хозяйском этаже.

Иоганн уже знал. Лена сразу же поняла это по его взгляду, которым немец встретил ее, едва она перешагнула порог. Непонятно откуда, но он знал, что именно случилось. Он резкими движениями направил коляску к ней, когда заметил, что она остановилась, как вкопанная, посреди комнаты. Взял ее за руку и заглянул пристально в лицо, оценивая повреждения на ее лице.

– Айке даст тебе мазь, Воробушек. Нужно как можно быстрее убрать любые следы кровоподтека и ссадин, – произнес мягко, но решительно Иоганн, сжимая ее ладонь. – Кто это был, Лена? Кто-то из местных? Шупо? СС? Кто? Мне нужно знать. Это нельзя так оставить.

– Не надо, – прохрипела Лена в ответ, понимая, что Иоганн догадался только о части правды. Опустилась устало на пол у колес, по-прежнему не выпуская своей ладони из его руки. Аромат его одеколона напомнил о Рихарде, и Лена едва сдержалась, чтобы не разрыдаться в голос.

Ей было страшно. До сих пор. Ее колотило такой дрожью, что Иоганну пришлось сжать ладонь сильнее, чтобы удержать ее пальцы. И страшно не столько от того, что случилось в лесу, а от того, насколько это меняло ее жизнь сейчас. А еще больно и горько от того, что частично она сама была виновата в том, что произошло.

– Не надо никому и ничего… я прошу вас, господин Ханке, – прошептала Лена, в отчаянии цепляясь за его руку. Она понимала, чем обернется для нее все произошедшее, если Иоганн решит вступиться за свою работницу. Если все откроется.

– Я не смог уговорить Аннегрит. Предупреждение останется, Воробушек, но я сумею защитить тебя, если вдруг ты получишь второе, обещаю. Я напишу Фалько, он все решит, – проговорил немец расстроенно, а потом вдруг разозлился. Даже хлопнул ладонью по ручке кресла. – Почему ты была одна? Где была Урсула? Клянусь, я выгоню ее вон! Она тоже виновата в этом!

Лена замотала головой как безумная, глядя на Иоганна широко распахнутыми глазами, и он попытался успокоить ее тут же, решив, что она переживает за Урсулу:

– Хорошо, не буду делать и это, – раздосадованно произнес Иоганн. – Пусть остается! Но Воробушек… Бог мой, Воробушек… Как же так?

Лена и сама хотела бы знать ответ на этот вопрос. Как же так? Как же так могло случиться? Вопросы, которые всегда задаются после того, как что-то произошло. И ответы на которые невозможно получить.

К счастью Лены, встревоженный Иоганн не стал ее долго удерживать, понимая, что ей как никогда нужно побыть наедине в эти минуты. Он отпустил ее к себе, наказав хорошенько отдохнуть, и отсыпал ей несколько таблеток из стеклянного пузырька, аккуратно положив те на ладонь девушки.

– Это веронал. Будешь принимать по одной таблетке каждый день. Они помогут заснуть и не думать ни о чем. Больше дать не могу, Воробушек, – произнес он, глядя ей прямо в глаза. – Иногда веронал может не только лечить… Но это не выход. Совсем не выход.

Иоганн ошибался на ее счет. Лена не смогла бы покончить с собой сейчас, какие отчаянные мысли ни лезли в голову. Потому что ей до боли хотелось жить. Это желание было сейчас не менее острым, чем тогда, в лесу. Она хотела снова увидеть Рихарда, коснуться его, спрятаться в его руках от всего плохого. Правда, возможно ли теперь?

Почему это случилось с ней? Чем она привлекла внимание этого шупо? Почему она?..

Лена смотрела, как падают на кафельный пол ванной комнаты одна за другой отрезанные пряди волос.

Она не меняла прическу с самого детства, только равняла кончики, так что коса отросла ниже талии. И сейчас, пока резала волосы, вспоминала, как мама или тетя Оля заплетали ей косы и укладывали короной на голове, приговаривая «длинная коса – девичья краса». А еще – толстую с руку косу, которой иногда несмело касался пальцами Котя, словно боялся обжечься. Лена вспоминала толстые пучки, которые закалывала так туго шпильками, что вечером болел затылок. Грим на лице и костюмы, превращавшие ее из обычной девушки в «нечто эфемерное и невыразимо прекрасное», как шутил ее партнер Паша. Вспоминала, как пропускал сквозь пальцы пряди ее волос Рихард. От последнего воспоминания почему-то хотелось выть в голос. Потому что не будет больше этого. Ни длинных волос, ни ласковых прикосновений.

Но все эти воспоминания затмевало одно. Самое последнее и яркое. Как сильная рука со сбитыми костяшками пальцев накручивала на ладонь толстую косу, и как прокуренный голос шептал в ухо: «Какие красивые у тебя волосы… какая мягкая кожа…»

– Что ты робишь, дура?!

Катерина появилась в ванной комнате так неожиданно, что Лена вздрогнула и едва не ткнула себе в шею ножницами. И словно от наваждения какого очнулась от этого крика. Что она действительно делает? Чем ей поможет это? Но если подумать хорошенько – не стало ее былой красоты, ее гордости – роскошной косы до талии. Волосы были обрезаны неровно. Она выглядела сейчас очень странно с огромными глазами и обострившимися чертами лица.

– Зачем ты зробила это? – уже мягче произнесла Катерина и забрала ножницы из рук Лены на всякий случай. А потом вдруг стиснула Лену в крепком объятии своими сильными руками и держала, пока не почувствовала, что тело подруги хотя бы немного расслабилось. Пусть не было слез, но стало намного легче. И страх чуть ослабил хватку своих щупалец.

– Хочешь, я дапамогу. У меня есть час до вечоры, – предложила после Катерина. – Я не цырульник, але ровно отрезать смогу. Яшче немец твой не признает, коли приедет.

Лена хотела выглядеть некрасивой, обрезав косу, которой так гордилась раньше. Но получилось так, что новая прическа только подчеркнула черты ее лица.

– Вось! На бумажку накрутишь волосы, будешь як артистка, – улыбнулась ей Катя в отражении зеркала, когда закончила ровнять волосы Лены. А потом добавила, вмиг посерьезнев: – Тебя Войтек видеть хотел. Сходи до него, покуль немчура вечерает. А волосы собери и спали. Недобже волосы выбрасывать…

Войтек! Лена чуть ли не подпрыгнула на месте, впервые за все время вспомнив о поляке. Вот, кто ей нужен сейчас. Именно он.

Она быстро скрутила из волос узел, с острым сожалением отметив, каким тот стал небольшим, набросила на плечи кофту, но выйти никуда не успела. Только отворила дверь, как ее буквально сбил с ног в мощном порыве мужчина и прижал к себе в крепком объятии. На какие-то секунды Лене показалось, что это Рихард. Но тут же поняла, что это не он – не его руки, чужие. А потом и разум подсказал, что это поляк обнимает ее крепко. Потому поспешила отстраниться от него, уперев ладонь в грудь, когда он не пустил ее сразу от себя.

– Какая курва это сделала? – процедил сквозь зубы зло Войтек, больно цепляя ее подбородок, чтобы рассмотреть ссадины и синяк. – Тебя… тебя… Убью!

– Мне нужна твоя помощь, – прошептала Лена, ощущая, как садится голос, не давая ей произнести страшные слова. – Очень нужна. Этот… шупо… он мертв.

В голове тут же возникло воспоминание о том, с каким звуком опустился камень на голову немца. Лена тогда даже не поняла в первые минуты, что произошло, погруженная в странный туман шока и ужаса от происходящего. Просто раздался какой-то странный звук, а потом шупо отвлекся на кого-то в стороне, закричал зло, вскочив на ноги. Лена так и не разобрала слов. Пользуясь шансом, она постаралась отползти подальше от этого места и от шупо, прижимавшего к голове ладонь. Спастись от него. И только потом, набравшись смелости, оглянулась. Она заметила, что пальцы немца окрасились кровью, такой заметной на фоне короткого «ежика» его светлых волос. Слова, которые кричал немец, не сразу проникли в ее сознание, а словно по капле просачивались – по одному-два.

– Стервец… оторву… как еврей… сгноить, тварь…

– А вы… вы недостойны носить знак фюрера и нации! – выкрикнул тонкий голос, ломающийся от страха, и Лена перевела взгляд на его обладателя.

Маленький рыцарь Руди. Такой забавный в своей ярости. Словно коричневый воробей стоял смело перед вороном в серой форме.

– Маленькая паскуда! – шупо вдруг протянул руку, схватил Руди за ворот гитлерюгендской формы и стал трясти худенького мальчика как куклу. – Это ты позор нашей нации! За кого заступаешься? За русскую шлюху?

– Она не шлюха! Не шлюха! А вы!.. дерьмо свинячье! – смело бросил ему в лицо Руди, и шупо, недолго раздумывая, ударил его в лицо, ломая нос. Мальчик не устоял на ногах от этого удара и повалился на землю, но немец не оставил его в покое. Вытянув широкий ремень с тяжелой бляхой, он размахнулся и хлестнул Руди, оставляя широкую полосу на его лице и разбивая железом бляхи нос в кровь.

– Твой брат геройски погиб на Восточном фронте за великую Германию, а ты поднял руку на своего же товарища! – говорил шупо, обрушивая на мальчика удар за ударом. – Если бы я не знал Клауса, то решил бы – ты еврейский выкормыш! Завтра же тебя погонят из Гитлерюгенда, маленький жидокоммунист! Перевертыш «красный»! Выставлю на Хауптплатц как позор нации!

Лена до сих пор не могла понять, откуда у нее взялись тогда силы не только подняться на ноги и сделать несколько неровных шагов, но и обрушить тяжелый камень на голову шупо, как это недавно сделал Руди. Никогда в ней не было столько решимости убить кого-то. Никогда еще она не ненавидела яростно так кого-то, как в те минуты.

Шупо зашатался от этого удара и упал на колени, уронив из руки ремень. И тогда Лена ударила снова. Сильнее. Стараясь не думать о том, что делает в этот момент. А потом снова. И снова…

Эти четыре удара решили все. Навсегда разделив ее жизнь до и после. Как и жизнь Руди, который сидел на земле и смотрел на нее со странным выражением в глазах. Он потянулся к ней, словно разгадав сердцем, что должен поддержать в этой непростой ситуации.

– Ты в порядке? – прошептал Руди, касаясь ее руки, заляпанной кровью шупо.

Лена только пожала плечами в ответ и отбросила от себя камень. Глаза Руди расширились, когда он перевел взгляд на тело полицейского. Не было нужды проверять, жив ли тот – светлые глаза смотрели невидящим тускнеющим взглядом куда-то в сторону.

– Тебе нужно уходить отсюда, – проговорил мальчик. Его голос постепенно окреп к концу фразы. К удивлению Лены, он уже совладал с эмоциями и быстро соображал. – Тебя не должны увидеть здесь. Только не здесь, Лена.

– Тебя тоже, – прошептала Лена. Руди кивнул. Огляделся и подобрал с земли свою черную кепку и сумку с книгами. Потом застыл, кусая губы, и проговорил, даже не глядя в ее сторону. – Лена, у тебя платье порвано. И ты в крови…

– Ты тоже…

У Руди все лицо было залито кровью, которая текла из разбитого носа. И уже начал заплывать глаз. Воротник форменной рубашки был оторван, а повязка на рукаве сбилась и болталась у самого запястья, скрывая нацистский символ в складках ткани.

– Я нес тебе письмо, – сказал Руди, по-прежнему не поднимая на нее взгляд. – Письмо от господина Рихарда. Сегодня получил. Хотел побыстрее принести. Чтобы порадовать тебя…

Он посмотрел на нее, вдруг резко подняв голову, и Лена увидела, что у него дрожат губы. Поэтому быстро шагнула к нему и взяла за руку. Стиснула его мокрую от пота ладонь на какие-то секунды. А потом потащила за собой, подальше от тела шупо, на которое оба старались не смотреть. Точно также вместе спешно и суетливо собрали свертки, которые по-прежнему валялись недалеко от места, где они оставили тело полицейского. Лена каждую минуту ждала окрика, который застиг бы их вдвоем с Руди на месте преступления, но в лесу царила привычная тишина. Только редкие трели птиц и стук дятла. Словно и не было ничего.

Когда подняли с земли последний сверток, Лена заметила, что Руди заплакал беззвучно. Слезы стекали по его лицу и смешивались с тонкими ручейками крови, которая все текла и текла из его разбитого носа. Он не мог явиться домой в таком виде. Да и ей нельзя было возвращаться в Розенбург в крови. Поэтому она повела его за руку как маленького ребенка к озеру, надеясь, что в парке имения им не попадется навстречу ни Иоганн на прогулке, ни отец Руди, занятый работами.

Им повезло. На берег озера они вышли незамеченными. Лена оторвала дрожащими руками от подола своего грязного и разорванного платья два куска ткани и смочила их в ледяной воде. Один она приложила к своему лицу, чтобы не разлился кровоподтек под кожей. Второй отдала Руди, чтобы он приложил к носу и остановил кровотечение.

– Что теперь будет? – спросил Руди. В его голосе снова ясно слышался страх и неподдельная тревога. – После того, что мы сделали…

Что будет? Если кто-то узнает о том, что она убила немца, ей не избежать смерти. За ней придут в Розенбург и после долгих пыток повесят на площади с табличкой, на которой напишут, что она посмела отнять жизнь арийца.

– Я не знаю, – ответила вместо этого Лена, чувствуя, как в груди нарастает паника. Но одно она знала твердо. Если и погибать, то одной, не тянуть за собой этого мальчика в бездну. – Руди, что бы ни случилось, ты не должен говорить, что был там. Я сделала это. Только я…

– Но я был. И ударил первым, – упрямо сказал мальчик, поджав решительно дрожащие губы. – Потому что он заслужил это. Он не должен был… и я бы… я бы все равно сделал это… потому что все, что он делал с тобой там, это неправильно…

И тут Руди снова заплакал. Лена видела, что он ненавидит себя за эти слезы, за слабость, которую считает для себя недопустимой, и не могла не обнять его, своего маленького рыцаря, смело и отчаянно бросившегося ей на помощь невзирая на последствия. То ли ее объятие успокоило Руди, то ли он сам сумел прийти в себя, но спустя пару минут мальчик отстранился от ее рук.

– Ты должна идти. Мама будет недовольна, если ты опоздаешь. И накажет тебя.

Лена посмотрела на него и поразилась тому, что увидела. Казалось, с лица двенадцатилетнего мальчика на нее смотрят глаза не просто взрослого, а уже постаревшего человека, которому довелось пережить немало горя. И это причинило ей особую боль. Все, что происходило сейчас в мире, заставляло детей взрослеть раньше срока, а так не должно было быть.

– Я скажу, что подрался в школе. Иногда меня задирают мальчишки из-за того, что я не хочу попасть на Восточный фронт, когда вырасту, – сказал Руди, цепляясь в ремень сумки с такой силой, что побелели костяшки.

– Руди… – мягко произнесла Лена, чувствуя, как к горлу поступили слезы.

– Я не хочу, чтобы с тобой случилось что-то плохое, – прошептал он. – Ну… хуже, чем… чем… не хочу… Это все неправильно!

В этом мире не осталось уже ничего правильного, подумала Лена, но промолчала, не желая добавлять эмоций в тот костер, что уже бушевал внутри мальчика. Просто улыбнулась ему дрожащими уголками губ, попыталась расправить платье, когда встала на ноги, и поспешила к дому, подобрав с земли перепачканные и помятые свертки.

Руди окликнул Лену, когда она уже отошла от берега на приличное расстояние. Она обернулась к нему, гадая, что ему понадобилось, почему-то ощущая испуг. Словно он хотел сказать ей что-то плохое. Наверное, это просто в ней еще бурлили эмоции от пережитого. Потому что чего плохого можно было ждать от Руди?

– Вот, ты забыла письмо, – сунул мальчик в ее руки конверт. А потом так же быстро, как подбежал к ней, скрылся в парке, решив срезать путь до дома не по ровным аллеям, а наперерез им. Они ничего больше не сказали друг другу. Даже не посмотрели в глаза на прощание. И Лене очень хотелось думать, что Руди сохранит их страшную общую тайну…

– Пацан вряд ли будет держать язык за зубами! – решительно произнес Войтек, когда Лена рассказала ему обо всем. – Тем более – немец.

– Я уверена в нем, – возразила Лена твердо, глядя прямо в темные глаза поляка. Она могла бы привести как свидетельство в пользу Руди то, что он почти год служил курьером для писем Рихарда, бережно храня эту тайну. Но это было совсем не то, что можно было рассказать Войтеку, и она промолчала, надеясь, что ее уверенность передастся и ему.