Текст книги "На осколках разбитых надежд (СИ)"

Автор книги: Марина Струк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 95 страниц)

– Ты очень красивая сегодня, Воробушек, – сделал комплимент Иоганн, когда Лена везла коляску уже обратно к дому в завершении прогулки по парку. – Мне кажется, новая прическа добавила тебе женственности. Не могу не любоваться тобой. Рихард даже сделал мне замечание, что я слишком расположен к тебе. Пошутил, что меня можно заподозрить в том, что я увлечен тобой, представляешь? А я сказал ему, что, во-первых, я слишком стар для такой юной птички, как ты, а во-вторых, я слишком немец для этого.

Руки Лены дрогнули при последних словах, и коляска чуть поехала в сторону на дорожке, выезжая из накатанной колеи. Пришлось Иоганну ухватиться за колеса и приложить усилия, чтобы помочь Лене выровнять ход коляски.

– Я не хотел обидеть тебя, – попытался оправдаться пожилой немец после, заметив огорчение Лены этими словами. – Но ты же понимаешь, что это не принесло бы ничего хорошего тебе, правда?

Показалось ли ей, что Иоганн пытается ее предостеречь от опасных отношений, в которые так и тянет глупое сердце? Что он как-то обо всем догадался и сейчас пытается предупредить таким обходным путем? Возможно ли это?

Вечером, когда Лена кормила вахтельхундов в вольере, ее нашел Руди. Растрепанный, в распахнутой настежь куртке, несмотря на прохладу весеннего вечера, он выглядел таким счастливым, что это сразу же бросилось в глаза Лене. Она давно не видела мальчика таким радостным. И стало горько от понимания, что было причиной его подавленного настроения в последнее время.

– Я уезжаю в Лейпциг с родителями завтра, – сообщил Руди Лене, пряча руки за спиной. – Там живет моя бабушка и тетя Агни. Мама сказала, что я смогу сходить в зоологический сад и посмотреть на животных Африки и белых медведей.

– Это хорошо, – улыбнулась Лена, радуясь тому, что видела его таким довольным. Руди кивнул в ответ, словно соглашаясь с ней. А потом протянул ей из-за спины букет желтых нарциссов, который прятал до этого от взгляда Лены. Даже в сумерках цветы бросались в глаза красочными бутонами. Словно маленькие звездочки на тонких ножках.

– Господин Рихард сказал, что ты огорчена чем-то. И попросил меня принести тебе это. Он сказал, тебе будет приятно получить цветы. Тебе не нравится? – обеспокоенно спросил Руди, вглядываясь в ее лицо, и она поняла, что невольно выдала свои эмоции сейчас – на глаза навернулись слезы отчего-то, и стало трудно дышать.

– Нет, что ты! Мне очень нравится, – она поспешила взять у мальчика букет нарциссов, словно боялась, что он передумает отдавать их. – Они очень красивые…

– Это дикие нарциссы. Не такие, как выращивает папа, – сказал Руди, заметив, что она подносит цветы к лицу. – Папа говорит, дикие нарциссы – настоящий дурман. Поэтому с ними нужно осторожно. Не ставь их близко к кровати, иначе будет болеть голова утром.

Он вдруг засмущался, взъерошил волосы и, спешно попрощавшись, побежал в сторону дома через парк. Только и замелькали белые пятна высоких гольфов в сумерках. Где-то совсем рядом с домом в высоких кустах сирени, набирающей силу под теплыми лучами весеннего солнца, вдруг раздалась задорная трель зяблика. И Лена вдруг почувствовала такой покой в душе, что сама удивилась своим ощущениям. Стояла, трогала осторожно хрупкие лепестки цветов и просто слушала птичью песню. И не хотелось думать ни о чем другом, кроме этой весны, которая так и кружила голову. Особенно о том, что она далеко от дома, что из родных остались только тетя и брат, и что за сотни километров от этого места по земле шагает смерть.

А вот следующей ночью Лену ожидало острое разочарование. Рихард обещал приехать ночью, с последним вечерним поездом. Но миновал уже час ночи, и Розенбург давно погрузился в ночной сон, а на подъездной площадке так и не раздалось шуршание шин. Лена долго лежала в тишине, прислушиваясь к каждому шороху за окном. Она никак не могла заснуть и все ворочалась, пытаясь не плакать от разочарования. Понимала, что завтра будет весь день клевать носом, но ничего поделать не могла. Единственное, что приносило маленькую радость ей в те минуты – понимание того, что у прислуги будет больше свободного времени в отсутствие домоправительницы, а значит, можно будет улучить минуту и отдохнуть.

Лена уснула только, когда стрелки на будильнике миновали третий круг после полуночи. Сон был неспокойным, обрывочным и темным, полным черноты и страха. Будто бы шла гроза, поливая плотной стеной землю, а Лена стояла под этими струями, больно бьющими по коже, и ждала. Она смотрела на всполохи молний, еле заметные за пеленой темных туч, и чувствовала внутри невероятное по силе горе, выкручивающее мышцы. Ей хотелось кричать, но губы только открывались беззвучно. Раз за разом пытаясь выкрикнуть одно лишь имя.

А потом ее крепко обняли, незаметно подойдя со спины. Но это объятие было чужим, нежеланным. Она знала это всем своим существом. Правда, не сбрасывала с себя эти мужские руки, не противилась им, а полностью покорилась. Словно ей было все равно уже. Ведь единственное, чего она так хотела и чего так ждала, никогда уже не сбудется…

Из этого сна, который все еще плескался в Лене противно сосущим ощущением потери, ее вырвал тихий звук закрывающейся двери и последующий за ним скрип половиц. В ее спальне кто-то был, и разум, с трудом сбрасывающий с себя липкую паутину кошмара, приказал резко сесть в кровати и быть готовой встретить любую опасность. Она едва не свалилась в истерику, когда ее губы накрыла мужская ладонь, но ударить успела – размахнулась и врезала со всей силы, даже толком не понимая куда бьет. А потом распознала знакомый запах одеколона и кожи, прежде чем услышала голос, который узнала бы из сотен других.

– Это я! Я, Рихард! Тихо… тихо…

– Ты пугаешь меня второй раз до полусмерти! – прошептала Лена возмущенно, когда он убрал ладонь с ее губ, убедившись, что она узнала его и не будет кричать. В этот раз Рихард не стал извиняться. Только взглянул на нее со странным выражением в глазах и поднялся с кровати.

– У тебя пять минут, чтобы собраться, Ленхен, – проговорил он шепотом, чтобы не разбудить Катю, спавшую глубоким сном на соседней кровати. И она вдруг поняла по его тону и напряженной линии плеч, что перед ней стоит не Рихард, а именно барон фон Ренбек, с которым она когда-то познакомилась год назад. – Потом ты разбудишь Катерину и скажешь, чтобы она говорила всем, что ты больна и проведешь несколько дней в постели. Она сможет сказать это по-немецки?

– Я не знаю. Она уже начала учить немецкий, но…

– Тогда она должна выучить эти фразы наизусть, – произнес Рихард чуть громче, и Катя зашевелилась в постели, но только перевернулась на другой бок, так и не проснувшись. Лена удивилась этой резкости в его голосе, от которой успела отвыкнуть, но ничего не стала говорить. Быстро сменила ночную сорочку на платье, пока он ждал ее коридоре, расчесала волосы и заплела в косу. Потом разбудила Катю, крепкому сну которой давно уже завидовала – та засыпала сразу же, едва голова касалась подушки, и спала таким крепким сном, что не сразу слышала звон будильника утром.

– Навошта? – это был первый вопрос, который встревоженная Катя задала, едва выслушала Лену. – Куда он тебя тягне? Все это вельми дивно! Нибы он доведался, что ты шпионишь за ним?.. Сдаст яшчэ в гестапо…

– Шпионю за ним? – Лена попыталась сказать это спокойным и чуть удивленным тоном, но голос вдруг дрогнул, и ничего не вышло. – Как тебе это в голову пришло?

– Я слыхала тебя и Войтека. Як ты расповедала ему про планы немца. Что он меняе фронт, что немцев тиснуть в Афрыцы. И як ты обещала достать карту, коли будет, – Катя помолчала немного, а потом добавила с обидой в голосе: – Я думала, ты мне веришь. А ты и меня подманула, як немца. Сказала бы адразу, что это тольки для того, чтоб шпионить. Хиба я б тебя выдала? Хиба не допомогла?

– Я не обманывала тебя, – прошептала Лена, сжимая ладонь Кати. – Все иначе… все так сложно… Я сама запуталась, что мне делать сейчас. Но и по-другому не могу. И каждый раз не могу не думать, что хуже – предать человека, которого люблю, или предать Родину…

Ее прервал стук в дверь. Рихард начинал терять терпение и напоминал ей о том, что следует поторопиться. Катя сжала тут же в волнении руки Лены.

– Ты же вернешься? Обещай, что вернешься! Я не смогу тут одна!

Было странно видеть ее такой испуганной сейчас. Обычно Катерина редко выражала свои эмоции, что порой даже злило Биргит, тщетно пытавшуюся понять по лицу русской работницы мысли, раз не понимала ее речь. И Лена обняла крепко подругу, пытаясь успокоить этим объятием.

– Я вернусь, обещаю. А то как ты без меня будешь тут? Тебя же немцы совсем не поймут! – неловко пошутила Лена, а потом быстро записала на листке бумаги русскими слогами фразы на немецком, которые предстояло запомнить Кате, и вложила листок в ее ладонь. – Я вернусь!

Убедить Катю, что ничего странного не происходит, было легче, чем саму себя. Рихард вел себя отстраненно, словно чужой. Показал знаками, без лишних слов, что ей нужно следовать за ним как можно тише, и вывел через черный коридор, которым пользовалась прислуга, из дома. А потом поманил дальше – в парк, не по аллее, а по одной из тропинок, показав также знаком, чтобы она поторопилась скрыться в зелени высоких кустов.

Они шли молча некоторое время – Лена впереди, стараясь идти широкими шагами, чтобы Рихард, следующий за ней, не был вынужден замедлять шаг. Это молчание давило на нервы. Да еще всякий раз, когда Лена оборачивалась, то в полумраке наступающего утра не видела в тени околыша фуражки лица Рихарда, но зато отмечала немецкую форму и знаки отличия. И создавалось ощущение, что ее конвоирует немецкий офицер, и это вызывало липкий страх с каждой минутой, с каждым шагом.

Что, если он действительно узнал, что она передавала сведения англичанам через Войтека? Что она шпионка, а значит, должна быть передана в гестапо. Там ее будут мучить, чтобы заставить выдать своих сообщников, а после, доведя до полусмерти нечеловеческими пытками, повесят на площади города с табличкой на груди.

Неужели Рихард способен ее выдать гестапо? Неужели для него ровным счетом ничего не значит то, что произошло между ними? Но ведь выходит, что и для нее не значило, раз она предавала его раз за разом, подставляя под удар…

– Подожди, вдруг схватил Лену за руку, останавливая, Рихард, когда они вышли на широкую аллею у западных ворот парка. А потом тут же отпустил тонкое запястье из пальцев, словно не желал касаться ее сейчас. Лена не могла не отметить это.

– Твоя коса. Так не пойдет. Ты должна сделать другую прическу. Такую, как вчера.

– Я не смогу… здесь нет зеркала… – растерянно произнесла Лена, удивляясь до глубины души этим словам. Она ждала чего угодно, но только не этого.

Рихард поманил ее за собой, на это раз первым уходя за ворота, где на обочине дороги, возле кустов дикорастущей акации стоял его черный «опель». Он сел в автомобиль и развернул зеркало в сторону Лены, которой приказал знаком занять место пассажира. Пока она пыталась суетливо заколоть боковые пряди в прическу, приподнимая их надо лбом, Рихард ходил возле машины и курил, затягиваясь глубоко всякий раз. Лена уже знала, что это означает, что он либо волнуется, либо пытается унять свою злость, и не могла не тревожиться, не понимая, что происходит сейчас. А спросить Рихарда она отчего-то боялась. Видела резкость его движений, видела, как ходит желвак на щеке, и бьется бледно-голубая жилка на шее. Внутри спокойного на вид немца бушевал настоящий шторм эмоций, и Лене хотелось как можно дольше не столкнуться с этим штормом. Поэтому молчала, пока они ехали через спавшие деревни, пока мелькали за окном леса, хутора и принадлежащие им луга и поля, пока объезжали по окраине город по пустым еще улицам. Гестапо осталось позади, в городе, и она выдохнула с облегчением, когда крыши домов скрылись из вида.

Но когда «опель» миновал очередной дорожный указатель, Лена заволновалась не на шутку. Они удалились на достаточное расстояние от города, а ее документы могли вызвать вопросы у шупо при проверке. Ведь остарбайтеры должны были иметь серьезную причину, чтобы покинуть место своей приписки, иначе их ожидали долгие разбирательства в полиции.

– Куда мы едем? – спросила Лена, когда за окном мелькнула очередная крохотная деревня. Совсем незнакомая. Становилось ясно, что они удалялись от Розенбурга на приличное расстояние.

– Я обещал показать тебе свою землю, помнишь? – Рихард так долго медлил с ответом, что она уже перестала ждать его.

– Я не могу уезжать так далеко, – напомнила ему Лена, еще туже запахивая на груди вязаную кофту, скрывающую знак остарбайтера. – Есть строгие правила.

– Это правда, ты не можешь, – согласился Рихард, сосредоточенно глядя на дорогу. Сейчас, когда ночь сменялась днем, и солнце только-только поднималось из-за горизонта, все окрестности заволокло густым туманом. Вести автомобиль стало сложнее, и Рихарду пришлось сбросить скорость.

– А вот Хелена Хертц может вполне!

Глава 28

– Я не понимаю, – проговорила Лена, услышав незнакомое имя. Хотя каким-то чутьем вдруг догадалась, что скрыто за этими словами.

Этот внезапный отъезд в Берлин. Фотосъемка на фоне светлой плитки стены над камином. Причем, не просто съемка – он пару раз поправлял ее, разворачивая лицом к свету. Ее прошлое в оккупированном Минске, когда она была курьером и передавала десятки пустых бланков для документов, сразу же подсказало ответ.

Лена не ошиблась. Не отрывая взгляда от дороги, Рихард полез в карман мундира и достал из него документы. Положил их на приборную доску. Лена так и похолодела, когда заметила их. Наверное, другая девушка на ее месте только обрадовалась при виде документов, дающих право на свободное передвижение по стране. Но только не Лена, понимающая, что скрывается за этими бумагами.

Она не знала, какое наказание ждало за подделку документов в Германии, но на оккупированных территориях за это приговаривали к повешению. Правда, сначала выбивали, откуда брались бланки, как подделывались печати, и кому предназначались документы. Первое, что она почувствовала, когда увидела знак рейха на бумагах, был страх за Рихарда. Если когда-то гестапо возьмет того, кто делал эти документы, и выбьет из него имена… —

Еще не так давно в газетах и по радио клеймили позором заговорщиков из Мюнхена, которых даже адвокаты демонстративно отказались защищать в суде, представляя их чудовищами, выступившими против великой Германии. От казни их не спас ни юный возраст, ни арийское происхождение.

– Бедные дети, – качал головой Иоганн после прочтения сообщения о первой казни по вынесенному приговору, когда в феврале гильотинировали брата и сестру Шолль[59]59
  Ганс и Софи Шолль – участники германского Сопротивления, создатели группы «Белая роза», члены которой проводили мирные антинацистские акции (разбрасывание и расклеивание листовок и т. п.). 18 февраля 1943 г. Софи и Ганс были арестованы по обвинению в государственной измене, а 22 февраля 1943 г. казнены на гильотине. Считаются символами ненасильственного сопротивления нацизму.


[Закрыть]. – Казнены за распространение листовок и надписи против фюрера на домах. Германия начинает пожирать своих детей, и это ужасно!

Биргит же считала совершенно иначе. По ее мнению, наказание было совершенно заслуженным, но вот вину она частично снимала, перекладывая на «проклятых большевиков».

– Русские! – твердила она Урсуле и Айке, когда они в перерыве между работами сидели за столом и пили эрзац-кофе. – Во всем виноваты русские! Если что-то случается, сразу же ищите их и, клянусь Богом, вы их найдете. Так и тут – русский большевик[60]60
  Имеется в виду участник и один из основателей группы «Белая роза» Александр Шморель, русский по матери, немец по отцу. Его семья эмигрировала из России в Германию в 1921 г. Как военный врач, в 1941–1942 гг. участвовал в войне с СССР. После возвращения с Восточного фронта стал одним из создателей группы «Белая Роза». После разоблачения группы в 1943 г. пытался скрыться в Швейцарии, но вернулся в Мюнхен, где был выдан гестапо. В признании гестапо Александр заявил о верности России и своим идеалам. 13 июля 1943 г., в возрасте 25 лет он был гильотинирован.


[Закрыть] сбил с толку несчастных студентов. Надеюсь, его наконец-таки казнят, да еще пострашней, чем этих Шолль!

И таких, как Биргит, жаждущих чужой крови, слепо верящих в то, что все, что происходит, только на благо великой Германии, было большинство в стране. Оттого и страшным было понимание, что вряд ли защитой будут награды и звание героя Германии, если Рихард попадет под подозрение.

– Хелена Хертц, – произнес резко Рихард, вырывая Лену из тяжелых мыслей. – Родилась в Немецкой Богемии, где и проживала с семьей до аншлюса, оттого и акцент. Чистокровная арийка по отцовской и материнской линии. Дата рождения твоя, но место рождения Рейхенберг. С профессией, правда, было сложновато. Надеюсь, никому не придет в голову проверить твои навыки стенографии и машинописи. Единственное, что осталось…

Он не договорил. Свернул неожиданно на обочину и вышел из машины, чтобы взять с заднего сидения несколько свертков в оберточной бумаге.

– Надеюсь, что угадал с размером. И что тебе понравится. Продавщица сказала, что это неплохой вариант.

В свертках оказались шелковое платье и жакет, в которые Рихард попросил ее переодеться. Лена не стала ему возражать – сменила габардиновое платье с знаком OST на дорогой наряд. Ее прежнее платье Рихард завернул в бумагу и спрятал под сиденьем «опеля». Потом протянул Лене крохотную кожаную сумочку и ажурные перчатки. Единственное, что осталось прежним от ее облика – это старые туфли на низком каблуке. Рихард точно не смог определить размер и решил не рисковать с покупкой обуви.

– Осталось совсем немного, чтобы стать Хеленой Хертц, – сказал он, раскладывая на капоте автомобиля и протягивая ей маленькую жестяную баночку с темной смесью. – Нужно проставить отпечатки пальцев тут и тут, как можно ближе к печати.

– Рихард, я не могу…

– Просто сделай это, – отрывисто приказал он. – Просто сделай то, что я прошу. Хотя бы сейчас!

Он по-прежнему был напряжен, и Лена не стала спорить. Рихард помог проставить ей отпечатки пальцев в кенкарте[61]61
  Основной документ, удостоверяющий личность во время Третьего рейха. Введена в 1938 г. как «общая внутренняя идентификационная карточка полиции». Во время Второй мировой войны Германия выдавала кенкарты не только своим гражданам, но и некоторым гражданам завоеванных стран.


[Закрыть], вытер тщательно ее пальцы платком, который достал из кармана, а коробочку выбросил в кусты на обочине. Затем он помог ей занять место пассажира, и они снова тронулись в путь.

– Что ты делаешь? – только и спросила тихо Лена, не понимая толком, что происходит. – Куда мы едем и зачем?

– Я же сказал тебе – хочу показать мою Тюрингию, – ответил Рихард, словно это объясняло тот огромный риск, на который они шли вдвоем сейчас.

Дорога оказалась недолгой. Спустя час или более пейзаж за окном автомобиля сменился. Все реже попадались просторные поля, замелькали темные и густые леса по обочинам. То ли Рихард намеренно объезжал деревни и городишки, то ли их действительно в этой стороне было мало, но попадались только единицы.

А потом открытое пространство равнин сменилось холмами, покрытыми изумрудной зеленью травы и лесов. Изредка блестела водная гладь пруда в первых лучах восходящего солнца. Показались темные вершины гор, казалось, верхушками упирающихся прямо в пушистые белые облака. Но больше всего Лену поразили цветущие луга на фоне этих великанов. Это было невероятно красиво – горы вдали, светлеющее рассветом голубое небо, а под небом зеленое пространство, сплошь усыпанное яркими звездами соцветий диких нарциссов.

Рихард, заметив восторг Лены, остановил автомобиль и пригласил ее выйти, чтобы подольше насладиться этим видом. Даже воздух показался ей здесь совсем другим, не таким, как в Розенбурге. Хотелось вдохнуть его полной грудью, распахнуть руки и упасть в траву, как когда-то в детстве, забывая обо всем вокруг. Она обернулась к Рихарду, курившему у автомобиля неподалеку, чтобы посмотреть, разделяет ли он ее чувства. Но он смотрел вовсе не на окружающую его красоту. Он смотрел именно на Лену и улыбался уголками губ ее восторгу.

– Это моя земля, – произнес он мягко. – Жаль, что я не могу показать тебе то, что обещал. Ни Веймара, ни Эрфурта. Но зато я покажу тебе нечто особенное. Часть меня.

Лена не совсем поняла, что он имел в виду, но переспрашивать не стала.

– Так красиво! Впервые вижу столько нарциссов! У нас они растут только на клумбах, – проговорила она, обрадовавшись, что он заговорил с ней совсем другим тоном – мягче и спокойнее. – А я так и не сказала тебе спасибо за цветы…

При этих словах Рихард снова почему-то замкнулся. На его лицо набежала тень. Он отбросил окурок в сторону и заявил, что пора ехать. Лена не стала возражать, удивленная такой переменой, и весь оставшийся путь гадала, что могло быть причиной его дурного настроения.

Лене казалось, что конечной точкой их путешествия, станет небольшая деревушка, уютно расположившаяся на склоне одного из холмов, покрытым густым лесом. Эти места казались сошедшими со страниц сказки, которые она читала в Розенбурге – темно-зеленые своды хвойных пород, окружающие со всех сторон, красная черепица крыш, фахверковые стены домов, резные ставни окон и двери с причудливыми деталями. Когда автомобиль осторожно ехал по узким улочкам, создавалось ощущение, что время повернулось вспять, и сейчас вовсе не весна 1943 года, а средние века, когда предки Рихарда носили латы и рыцарские шпоры. Но яркие полотна нацистских флагов, реющие на ветру на зданиях небольшой площади, тут же напомнили о настоящем – о недавнем Дне Фюрера, например.

– Это местечко Орт-ауф-Заале, – пояснил Рихард, пока «опель» ехал по каменной мостовой к зданию с кованой вывеской, обозначающей гостиницу. – В средние века оно могло называться городом и активно развивалось, потому что стояло на речном пути. Но со временем оно потеряло былое значение. Особенно когда решили перенести резиденцию ближе к Веймару в низине и построили Розенбург, разрушив старый замок.

– Замок? – переспросила Лена, постепенно догадываясь, какому роду принадлежал этот замок. Ведь над дверью старинного здания гостиницы в камне был вырезан герб фон Ренбеков. И во флюгере, что крутился на высокой башне ратуши, тоже были отражены основные его детали – крылья грифона и меч.

– Именно отсюда и пошел род фон Ренбек, – пояснил Рихард. – Когда еще в двенадцатом веке один из моих предков построил небольшую башню, чтобы контролировать реку.

– Контролировать реку? – переспросила Лена, полагая, что неверно поняла его.

– Именно, – широко вдруг улыбнулся Рихард. – Разве я не говорил тебе, что фон Ренбеки были еще те разбойники? Брали дань с каждого, кто проплывал по этой реке. Отбирали то, что понравится. Вот что было в основании рода. Грабеж и разбой.

При этих словах в голове Лены возникли воспоминании о реквизиции, которые проводил отдел Ротбауэра в Минске. Столько времени прошло, а ничего не меняется. Сильный грабит слабого, наживая при этом свое богатство.

Настроение испортилось моментально. Поэтому она попыталась отвлечься и огляделась вокруг, с удивлением подмечая, насколько безлюдным выглядит городок. За все это время они не увидели ни единой живой души, кроме пары солдат на окраине, которые куда-то направлялись из города. Лена тогда еще напряглась невольно, и Рихард положил на какое-то время свою ладонь на ее руки, лежащие на коленях.

– Хелене Хертц нечего бояться, – напомнил он успокаивающе. – Повторяй про себя это, когда видишь солдат или полицейских. Своим страхом ты привлекаешь внимание к себе.

Странно было видеть таким пустынным город. Словно все люди неожиданно вымерли. Правда, Рихард вовсе не выглядел удивленным – он посмотрел на часы на ратуше и сверил со своими наручными.

– Сейчас Светлая неделя, и время службы, – пояснил он Лене. – В Орт-ауф-Заале все население – католики, и все три сотни человек сейчас в церкви. Здесь, в горах, все совсем по-другому, чем в низине. Здесь словно время застыло. Нет, здесь активно пользуют новинки технического прогресса, но…

Его прервал звук колокола, говорящий о том, что служба закончилась. Лена увидела, как двери стоявшего тут же на площади, неподалеку от ратуши, храма распахнулись, и площадь заполнили люди, расходившиеся после мессы по домам. Они были в нарядной одежде – женщины в платьях и шляпках или национальных платьях, мужчины в костюмах с галстуком.

Все, кто проходил мимо Рихарда, кланялись и желали ему «доброго дня в светлый день», при этом все как один называли его господином бароном. Они перебрасывались с ним вежливыми словами о погоде и празднике, или поздравляли сердечно с наградой, которую когда-то тот получил прямо из рук фюрера. И с каждым Рихард был любезен, независимо от возраста или положения – от зажиточного горожанина в костюме до простого фермера, которого выдавал неровный загар в вороте рубахи. На Лену, стоящую поодаль, немцы обращали только вежливо-любопытные взгляды, но неизменно кивали и приподнимали шляпы в знак приветствия. И она невольно подумала при этом – как бы изменилось их отношение, если бы они знали, кого видят сейчас перед собой.

Лене недолго пришлось гадать, кого именно они с Рихардом ждут сейчас. Вскоре из рядов прихожан отделилась худая высокая женщина в шляпке-таблетке, не совсем подходившей цветом под платье, и направилась к гостинице. Девушке эта немка чем-то напомнила Биргит, хотя комплекциями те были абсолютно разными, потому Лена сразу же почувствовала к ней предубеждение. И это чувство только усилилось во время ее разговора с Рихардом.

– Какое счастье видеть вас в Светлый праздник, господин Ритц! – начала немка, от волнения схватив Рихарда за запястья, – Мы неустанно молимся о том, чтобы Господь сохранил вас в это нелегкое для страны время, и ваш визит, как ответ на наши молитвы. Вы, должно быть, устали с дороги? Если погодите половину часа, то мы с Хенриком в момент сервируем завтрак в зале бара. Пошлем за кюре и за старостой, они будут рады увидеть вас.

– Берта, моя дорогая Берта! – расцеловал ее в обе щеки Рихард, и та вспыхнула как помидор от удовольствия. – Я с радостью увижусь с отцом Леонардом и бургомистром, но позднее, вечером, во время праздника. Сейчас я бы хотел отдохнуть с дороги. У меня всего пара дней. И я решил провести их здесь, в усадьбе.

– Ах, я не уверена, что там есть дрова, чтобы натопить котел! – заволновалась немка. – Я пошлю к вам Хенрика, и тот мигом наколет.

– Я все сделаю сам, Берта, не стоит тревожиться на этот счет, – успокоил ее Рихард взглянул на Лену. Немка тоже перевела взгляд и только сейчас заметила ее за «опелем». – Берта, позволь представить тебе Хелену Хертц.

Лена не сразу поняла, что он говорит о ней, и ему пришлось протянуть в ее сторону руку, чтобы подать знак подойти к ним поближе. Представляя Лену, он чуть касался кончиками пальцев ее талии, и это легкое прикосновение не могло не взволновать ее.

– Хелена приехала со мной из Берлина. Я очень хочу показать ей свою родную землю, – произнес Рихард, и выражение лица немки вдруг поменялось. Взгляд стал оценивающим, глаза цепкими. Но только на секунду, после которой немка проговорила вежливо:

– Я рада приветствовать в Орт-ауф-Заале… Фройлян? – в голосе ясно слышался вопрос, словно Берта прощупывала, замужем ли Лена или нет.

– Верно, фройлян Хертц, – повторила Лена, пытаясь привыкнуть к этому имени. Интересно, кто выбирал фамилию для кенкарты? Сам Рихард или так выпало случайно[62]62
  Herz в пер. с нем. – сердце.


[Закрыть]?

– У фройлян акцент не жительницы низины. И на столичный совсем не похож, – вдруг сказала Берта, и Лена через силу улыбнулась вежливо, раздумывая, что ей сказать на это. Но прежде, чем она сумела найти слова для ответа, вмешался Рихард:

– Хелена родилась и выросла в Немецкой Богемии. Наверное, это дает знать о себе славянское соседство.

– О, фройлян, – Берта на глазах переменилась в лице, потянулась к Лене и похлопала ее по руке участливо. – Это счастье, что фюрер вернул Германии эти земли… Ваши родители, должно быть, невероятно рады. Мы читали такие ужасы, как с немцами обращались чехи все это время. Аншлюс – истинное благословение Господне!

– Берта, прости, но я выехал из Берлина ночью и изрядно устал, – прервал ее, мягко улыбаясь в знак извинения, Рихард к облегчению Лены. Она совершенно не знала, что ей нужно было говорить, потому как читала в газетах своей страны когда-то совсем другое по поводу раздела Чехословакии.

Рихард отвел Берту в сторону и стал что-то объяснять ей вполголоса. До Лены лишь изредка долетали слова, и то она улавливала смысл не всех. Потому она перестала прислушиваться вскоре и стала любоваться городской площадью, стараясь не думать о том, как уродует на ее взгляд нацистская символика старинные здания.

Разговор с Рихардом явно огорчил немку. Лена заметила это, когда Берта передавала связку ключей спустя некоторое время. Ее глаза потускнели от разочарования, а с Леной она снова стала холодно-вежливой. Да и Рихард был не в восторге от этой беседы. Лена заметила, что он снова стал напряженно-злым по манере вождения, когда они снова продолжили путь к охотничьей усадьбе фон Ренбек. Несмотря на то, что основную резиденцию семьи перенесли ближе к Веймару, место первого поселения рода покинуто не было. Здесь была заложена усадьба, чтобы наездами навещать этот горный край для охоты на кабанов и оленей.

Дом стоял на небольшой открытой площадке, окруженный соснами и пышными елями с трех сторон, на крутом возвышении над берегом Заале, отчего из окон открывался захватывающий дух вид на горы и изгибы реки, где то и дело играли волны в солнечных лучах. Запах, наполненный ароматом хвои и смолы, буквально кружил голову, отчего хотелось дышать полной грудью, наслаждаясь лесным духом.

Это было удивительное место, и дом только дополнял ощущение погружения в сказку. Усадьба была построена в фахверковом стиле, как и дома в городе – и дом, и две хозяйственные постройки, которые Лена сперва приняла за жилые флигели. Верхний этаж усадебного дома был полностью деревянным, с большим балконом. На окнах – тяжелые ставни, которые Рихард принялся открывать, как только вышел из автомобиля, с резными узорами, немного потрескавшимися из-за давности времени.

– Горячая вода будет только через час-два, когда протопится котел, – произнес Рихард, отвлекая Лену от любования видом, открывающимся перед ней сейчас. Он в этот момент забирал саквояж и холщовую сумку с припасами, чтобы отнести их в дом. – И я не уверен, что здесь найдутся продукты. Последний раз я был здесь четыре года назад. Я собрал кое-что в кухне в Розенбурге, но, если ты захочешь что-то иное, в Орт-ауф-Заале есть лавки, а недалеко от города ферма старого Бруно. Там можно взять молоко, сыр и творог.

– Я не голодна, – отказалась Лена, вспоминая его слова о том, что он ехал всю ночь из Берлина. – Но если ты что-то хочешь…

– Мне хватит того, что есть, – отрезал Рихард, захлопывая дверцу «опеля». – А вечером поедем в город на праздник. Там можно поужинать. Берта выставляет столики на площадь из бара и обслуживает посетителей на площади.

– Не уверена, что меня будут рады видеть, – проговорила Лена с горькой усмешкой, вспоминая странный прием немки, и Рихард, следовавший перед ней к дому, вдруг обернулся к ней и несмело провел ладонью по ее плечу. Хотя она видела по его глазам, что он хотел другого прикосновения.

– Дело не в тебе, Лена, – сказал он. – Берта недовольна мной. Ей не нравится, что я решил поселить тебя здесь, с собой. Она предлагала комнату в гостинице. Но я просто не могу… я вряд ли смогу быть спокойным, если ты будешь далеко от меня. Могу только принести свои извинения за то, что мое решение так отразилось на тебе, но по-другому быть просто не может. Я должен знать, что… что с тобой все в порядке.