Текст книги "На осколках разбитых надежд (СИ)"

Автор книги: Марина Струк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 95 страниц)

Гестапо ничего не знает. Только одни догадки. И если человек с  Вальдштрассе  не сдаст  Войтека , а тот в свою очередь Лену, ей ничего угрожает сейчас.

Войтек  был первым. И насколько слышали перепуганные девушки, это был не просто допрос, а допрос «с пристрастием», как между собой пошутили солдаты, охраняющие Катю и Лену. При каждом ударе Лена закрывала глаза и старалась  думать  о чем угодно, но только не о том, что происходило сейчас в  Розенбурге , и чем это угрожало ей. Прикрыла глаза и мысленно стала вспоминать какую-нибудь мелодию. В голове тут же заиграли звуки танго, а следом пришли воспоминания. И постепенно бешеный ритм биения сердца чуть замедлился, а дыхание выровнялось. Правда, все снова вернулось на круги своя, когда ее вызвали к  Цоллеру  после допроса  Войтека , и когда она увидела избитое лицо поляка.

– Ты боишься меня? – спросил  Цоллер , едва Лена, сложив руки за спиной, чтобы не выдать свое волнение, встала напротив стола, за которым он сидел.

– Все боятся сотрудников  гестапо, – осторожно ответила она, и он усмехнулся.

– Боятся только те, кому есть что скрывать, – заметил  гауптштурмфюрер  в ответ. – Старая истина, которая для меня подтверждается раз за разом. Давай приступим к нашему разговору и проверим, верна ли она в твоем случае.

Лене казалось, что она знала, что будет на допросе, и сумеет выйти из него без каких-либо подозрений. Она заранее продумала, что будет отвечать и как будет держаться во время этого разговора. И ей повезло, что  Цоллер  решил не применять к ней насилия во время разговора, удовлетворившись моральным давлением – угрозами и шантажом, переходом от крика к спокойному располагающему тону.

Нет, она ничего не знает об убийстве Урсулы. Нет, она ничего не знает о радиопередачах англичанам. Ей вообще запрещено покидать замок, фрау Биргит может это подтвердить. Нет, она никогда не замечала ничего подозрительного за  Войтеком  или Катей .

Но гауптштурмфюрер был очень умен и не зря занимал свое место в гестапо. Он мог повторить вопрос внезапно, когда того совсем не ожидалось, втискивая его между двумя совершенно не относящимися к теме. Или задать внезапно и невпопад, казалось бы, совсем неподходящий вопрос. Например, какого цвета дом на  Вальдштрассе  под номером пятнадцать, и какие цветы растут в огромных садовых вазонах на его крыльце. И она делала удивленный вид и повторяла раз за разом, что никогда не была на этой улице, тем более, в доме какого-то немца.

Лишь один-единственный раз Лена запаниковала во время допроса. Это случилось, когда в комнату шагнул солдат и положил на стол перед  Цоллером  небольшой холщовый мешок, где Лена хранила свои маленькие сокровища – воротник матери, какие-то мелочи, оставшиеся из прошлой жизни в Минске, и пуанты, которые Рихард привез ей из Берлина.

– Что это? – отреагировал  Цоллер , насторожившись, словно собака, учуявшая след.

– Вещи этой русской, – вытянулся солдат. – Посмотрите сами, странные какие-то.

Странными, видимо, немцу, некогда простому крестьянину из Австрии, показались балетные туфли. Лена видела, что  Цоллер  с трудом подавил раздражение. Посмотрел на них внимательно и перевел цепкий взгляд на Лену.

– Зачем тебе они?

– Я…  я танцую, – произнесла растерянная Лена, не сообразив сразу, как нужно ответить на этот вопрос, чтобы не вызвать лишних подозрений.

– Танцуешь? – переспросил гестаповец насмешливо. – Где? Здесь? Калеку развлекаешь, что ли?

– Я – балерина, – резче, чем хотела, произнесла девушка, задетая за живое оскорблением Иоганна. – Вернее, я была балериной, пока немцы не вторглись в СССР, нарушив свои обещания.

Эта резкость могла ей дорого стоить. Лена только потом поняла это. Но он не стал наказывать ее за дерзость.

Мысли  Цоллера  в тот момент были явно заняты совершенно другим. Он посмотрел на пуанты, затем на Лену – прямо в глаза, а потом достал складной нож из кармана и вынул лезвие. Она даже ахнуть не успела, как гестаповец ловко пропорол «коробочку» сначала на одной туфле, а потом на другой. Распотрошил их с трудом и, убедившись, что внутри нет ничего подозрительного, отрезал ленты и пробил лезвием основу. С явным удовольствием. Глядя Лене прямо в глаза.

Всего лишь пара минут, и все было кончено. То, что когда-то для нее было таким важным и дорогим, лежало бесформенной кучей текстиля перед немцем. Поруганная жестокостью и ненавистью мечта.

– Значит, ты балерина, – произнес  Цоллер , чуть нахмурившись, возвращая складной нож обратно в карман и извлекая записную книжку. Он взглянул на документы, лежащие на столе, записал пару строк, а потом махнул рукой солдату у двери, показывая, что Лену можно отпускать. Ей бы почувствовать облегчение, когда тот схватил грубо за локоть, поднял со стула и буквально вышвырнул за дверь в соседнюю комнату. Но Лена видела перед глазами уничтоженные пуанты и не могла не заплакать, выплескивая из себя обиду и страх. Почему-то именно это вдруг снова вскрыло старые затянувшиеся раны, потащив за собой воспоминания о разрушенном городе, о смерти близких и навсегда разбитых иллюзиях о счастливом будущем.

Встревоженный  Войтек , на лицо которого было страшно смотреть из-за сломанного носа, ссадин и уже заплывшего глаза, шагнул к Лене, едва солдат втолкнул ее в комнату, и положил руку на плечо, пытаясь успокоить.

– Все хорошо? – прошептал он в ее ухо еле слышно, прежде чем их растащили в разные углы комнаты солдаты. Она кивнула ему со своего места, понимая, как важно ему понимать ситуацию сейчас.

Последней на допросе была Катя. Разговор с ней прошел намного быстрее, как показалось Лене. Может, потому, что Катя, до безумия боявшаяся гестапо, почти сразу же впала в истерику и не могла сказать ни слова даже после пары пощечин от раздраженного  Цоллера .  Они наоборот  вогнали ее в состояние ступора, и гестаповец даже сначала решил забрать ее с собой в город, мол, там она точно заговорит. Но в итоге все же передумал – просто выкинул ее вон из комнаты, обозвав «тупой русской коровой».

Лена боялась, что  Цоллер  прикажет забрать  Войтека . Но и тут обошлось. Гауптштурмфюрер просто задержался возле него, посмотрел внимательно, но ничего не сказал. Просто прошел в сопровождении солдат через анфиладу комнат в холл, откуда вскоре донеслись голоса.  Войтек  тут же подал знак Лене, чтобы она подслушала, о чем говорит гестаповец и Рихард.

– … ничего нового не узнали. И что хотели бы забрать… они хотели бы забрать… О! Господин барон говорит, что если они не нашли никаких доказательств, то не… Гауптштурмфюрер злится… Кажется… кажется, уступил. Говорит, что это неважно, ведь все равно у них есть шпион  томми … что умеют разговаривать людей, и что… рано или поздно откроет имена своих товарищей… О,  Войтек ,  что  если это правда? Что, если этот человек заговорит? – с тихим шепотом схватила поляка за руку Лена в испуге, отойдя от дверей.

– Я не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось, слышишь! – ответил он на это твердо, погладив ее по щеке, и Лена вспомнила похожие слова, произнесенные когда-то. И отшатнулась от него в страшной догадке.

– Это ты убил Урсулу? Но зачем?! Зачем?!

Лена в страхе отступила от него на пару шагов, но поляк не пустил ее  – неожиданно  схватил больно за плечи и встряхнул с силой, так, что едва не клацнули зубы во рту:

– Немку жалеешь? Жалко ее, да? А то, что она сдала бы тебя в гестапо – неважно? Или что ей заплатил за тебя тот немец клятый? Она же продала тебя, Лена! Сама мне призналась в том перед тем, как сдохнуть. Ну? Жалеешь немку теперь?

Лена не успела ответить ничего. Они оба спешно отступили друг от друга, когда раздался звук шагов, и в комнату вошел Рихард. Но Лена понимала, что едва ли он не заметил эти суетливые движения, как видел сейчас волнение на их лицах, которое они оба пытались безуспешно скрыть.

– Войтек , забери мой багаж в комнате и загрузи в авто! – распорядился он отрывисто. – Катерина, тоже ступай вон отсюда!

Тон его голоса был тихим и спокойным, и Лена не заподозрила ничего в эти минуты. И движения были такими медлительно-обманчивыми, когда он положил фуражку на столик и провел ладонью по волосам, ожидая пока слуги покинут комнату гуськом. Потом вздохнул глубоко и повернулся к ней.

– Как давно ты работаешь на англичан? – произнес Рихард таким тоном, что у нее застыла кровь в теле. Стало вдруг так тихо, что казалось, можно услышать, как под легким ветерком за окном шелестит листва, как шуршат легкие занавески у открытого окна. – Как давно? Или ты снова скажешь, что взяла карту, просто чтобы вернуть ее на место?

Лена действительно так планировала объяснить ему тот факт, что карта лежала в одной из книг тайника. Понимала бессмысленность своей попытки, но попытаться все же было можно, надеясь на то, что он поверит ей, как верят любимым. А сейчас глядя в его глаза – ледяные озера, она поняла, что обман только усугубит ситуацию.

– Знаешь, раньше твои поступки ставили меня в тупик. А сейчас все стало ясно, как день, – произнес Рихард с горечью и холодным гневом. – Все до последней минуты. Каждый твой поступок. То, что ты пришла ко мне тогда в спальню сама. Почему отказалась выходить замуж. И почему не поехала в Швейцарию. Мои поздравления, Лена, ты добилась значительных успехов. Один завод в  Варнемюнде  чего стоит. Должно быть,  томми  тобой очень довольны.

Его прервал стук в дверь. Биргит проводила гауптштурмфюрера и его отряд и теперь желала знать, планируется ли отъезд господина барона сейчас, или он предпочтет ехать позже вечером. Но прежде, чем она договорила, Рихард прервал ее:

– Биргит, выйдите вон, пожалуйста.

Немка ошеломленно взглянула на барона, но с места не сдвинулась, решив, что что видимо, ослышалась. А когда поняла, что он обращался к ней, взглянула на Лену раздраженно, разгадав в ней причину подобной резкости, решила переспросить зачем-то:  « Господин барон желает…» Своим неповиновением она буквально распалила ярость Рихарда, до того гасившего ее под маской деланного спокойствия. Словно поднесла к фитилю огонек.

– Вон! Биргит, выйдите же вон! Неужели вы не слышали, что я сказал?!

Этого выкрика испугалась и Лена. Она бы тоже желала выскользнуть сейчас за дверь, как это сделала Биргит, а не оставаться здесь перед лицом разъяренного зверя. В этот момент ей пришло в голову, что она не знает его настолько, чтобы предугадать поведение в ярости, которая порой толкает людей на совершенно необдуманные поступки.

– Мои поздравления, моя дорогая! Ты просто великолепна! – проговорил зло и резко Рихард, обращая теперь свое внимание на Лену. Говоря эти резкие слова, он даже пару раз хлопнул в ладони, словно  аплодируя  ей. – Артистка… Да, ты действительно артистка, моя дорогая! Я ведь воистину лишился рассудка из-за тебя! Иначе как объяснить то, что я был готов подставить голову в петлю и самовольно выбить табуретку из-под своих ног? И ради чего? Я сделал тебе  кенкарту  и рай пасс! Я пошел против законов моей страны ради тебя… Чтобы спасти тебя! Представляю, что за мысли у тебя были в голове, когда я предложил тебе выйти за меня замуж и уговаривал уехать во  Фрайбург . И как ты должно быть…

– Все не так! – попыталась оправдаться Лена хриплым голосом, судорожно пытаясь найти те самые верные слова, которые скажут ему, что он ошибается. Но мысли разбегались в стороны, и она никак не могла собрать их воедино, чтобы найти те самые слова, которые донесут до него сейчас и другую правду – что она любит его, и что хотела прекратить все это. Ради него.

– Не так? – со злой иронией переспросил Рихард. – Я бы с удовольствием послушал очередной монолог, моя маленькая русская, но боюсь, что у тебя нет времени на это. С минуты на минуту твой связной откроет рот и расскажет все, что знает. И тогда за тобой придет гестапо.

– Он никогда не видел меня, он не знает меня в лицо, – прошептала Лена, сама не понимая, то ли отвечает Рихарду сейчас, то ли убеждает себя в том, что она все в еще безопасности. Если, конечно,  Войтек  не предупреждал о том, что записки теперь будет оставлять одна из русских работниц.

Рихард на мгновение прикрыл глаза, словно пропустил удар в эти секунды. Потом полез в карман мундира и достал пачку сигарет. Пара глубоких и быстрых затяжек, и казалось, к нему снова вернулось былое хладнокровие. А вот пренебрежение и неприязнь к Лене никуда не ушли, как она обнаружила, когда попыталась шагнуть в его сторону. Он моментально выставил вперед руку, словно ограждая себя от нее, и она замерла на месте, не зная, что ей делать.

– Очень грамотный ход, – проговорил Рихард глухо, присаживаясь в кресло у дальней от окна стены, чтобы она не видела его лицо в тени. Он устало опустился спиной на спинку и вытянул ноги, но несмотря на кажущуюся расслабленность этой позы, Лена читала без труда напряжение в его теле. Словно зверь, готовый атаковать в любой момент свою жертву, когда наиграется с ней.

– Наивность вкупе с невинным очарованием. Хрупкость. Начитанность. Ум и красота не могут не зацепить, а невинность укрепить  нить, после того, как  добыча клюнет на крючок. Очень грамотный ход. Ведь никто и не ждет, что здесь,  Розенбурге , вдали от большого города, появится шпион  томми . Что ему тут делать, ведь тут нет ни заводов или фабрик, а порты далеко? Хотя поблизости Веймар, кто знает… Но, знаешь, я верю, что это всего лишь стечение обстоятельств, можешь не объяснять мне ничего, не трудись. Ты совершенно случайно попала сюда, в Германию, через  арбайтсамт . И быть может, совершенно случайно встретила этого… этого. Но вот в постель ты ко мне влезла не просто так, верно? Ты уже знала, как можно работать в такой ситуации, ничего сложного в том, чтобы втереться…

Рихарда прервал мелодичный звон часов на мраморном камине, говоря о том, что уже наступило шесть по пополудни, и что Рихард опоздал на поезд. Покрутились медные цилиндры в ритм ходу музыки, пуская своими блестящими боками солнечных зайчиков по комнате. Эти отблески мелькнули на лице Рихарда, на мгновение выдавая его боль, которая вдруг показалась Лене. Наверное, именно она, эта мука в его взгляде, а не солнечные зайчики ослепили ее так, что пришлось закрыть лицо ладонями. И Лена тут же опустила их, потрясенная вопросом, которого никак не ожидала:

– В  Остланде  ты жила с штурмфюрером  Ротбауэром , верно? – Рихард заметил ее удивление и усмехнулся горько. – Ты удивлена? Ты же сама назвала мне имя его денщика, этого  Кнеллера . И сама рассказала, что жила с немцами в Минске. Неудивительно, что мне было любопытно. Но знаешь, мне только сейчас пришло в голову, когда я проанализировал все, сопоставив все детали. Покушение на штурмфюрера  Ротбауэра  под Минском… Ты появилась здесь почти в те же дни, как это случилось. Скажи мне откровенно.  Только  между нами. Я уже сказал, что не сдам тебя сейчас в гестапо, и я сдержу слово. Но уважь мое любопытство – ты имеешь отношение к этому покушению?

Наверное, за Лену все сказало ее лицо, потому что Рихард вдруг вскочил на ноги и глубоко затянулся, почти до фильтра, обжигая пальцы. На какое-то мгновение она испугалась, что ее сердце разорвется на куски от боли сейчас, в эти минуты, когда ее маленький хрупкий мир иллюзий дал трещину и стал разваливаться на части. Это было глупо, но Лена почему-то думала, что Рихард никогда не узнает о том, что она сделала. А если узнает, то она сможет сделать что-то, чтобы не потерять его.

Но только вот в реальности все выходило не так. В реальности Лена даже не могла ни пошевелиться, ни разлепить пересохшие от волнения губы, чтобы сказать хоть что-то в свое оправдание. Только чувствовала, как болит ее сердце, словно в нем образовалась рваная рана, и с каждым вдохом эта рана становится все шире и шире.

– Где еще мужчина становится слаб как не в постели? Когда не подозревает, что с ним рядом лежит маленькая дрянь, которая только и ждет, чтобы поскорее завершить свое дело! Ты искусна в этом, как я погляжу, – хлестнул Рихард ее словами, и дыра в ее груди стала еще шире, усиливая боль. – Теперь я понимаю. Франция, Крым и вот теперь Африка… Что ж, карта лежит в моей комнате на комоде, маленькая русская. Ты можешь взять ее, чтобы довести свое дело до конца, я не против. Я, быть может, даже не буду менять маршрут из Сицилии. Присылай своих друзей- томми , дорогая – чем меньше у них будет истребителей, тем лучше для моей великой страны.

– Рихард…

– Барон фон  Ренбек ! – поправил ее Рихард тут же холодно, выпрямляясь резко и гася с силой окурок в пепельнице. Потом он подхватил фуражку со столика и продолжил отрывисто и зло. – Я – гауптман люфтваффе . Я служу великой Германии, маленькая русская, если ты вдруг забыла. И я надеюсь, что ты достаточно умна, чтобы исчезнуть из  Розенбурга  до моего очередного отпуска. Все равно ты раскрыта, и теперь тебе здесь делать нечего. А если ты не исчезнешь, первым делом по приезде я пошлю за собаками  Цоллера , выполняя свой долг.

Несмотря на резкость тона и гнев в голосе, Лена не поверила ему до конца. В глубине его глаз вдруг мелькнуло что-то такое, что заставило ее шагнуть к нему и попробовать коснуться его. Потому что это что-то подсказало ей, что если она сделает это, то появится шанс все исправить…

Лена не была готова к тому, что Рихард перехватит ее руки за запястье и оттолкнет ее от себя с силой. Она налетела на столик, больно ударяясь бедром и сбивая рамки с фотографиями. Рихард тем временем даже не обернулся на вскрик, вышел вон, оставив ее ошарашенно стоять и смотреть в пустоту дверного проема.

Этого не может быть… Он не мог ее оставить вот так. Даже не позволив ей и слова сказать в ответ в свое оправдание… Да и как можно оправдаться сейчас, когда у каждого из них своя правда? Но любовь… Любовь же у них одна на двоих, разве нет?

Прошелестели шины по гравию подъездной дорожки, и Лена поняла, что Рихард уехал. Все еще не веря, она выглянула в окно и заметила, как удаляется из вида под кронами лип черный блестящий «опель». Рихард не дал ей даже шанса объяснить ему, просто уехал, твердо решив выкинуть ее из своей жизни. Не оставив ей никаких вариантов…

Автомобиль исчез из вида. Голоса прислуги, расходившейся по своим делам с крыльца, становились глуше и тише. А внутренний голос Лены крепился с каждой секундой, твердя одно и то же, словно заевшую под иглой граммофона пластинка.

Он не может уехать, не дав ей шанса объясниться. Он не может. Ведь все не так… вернее, не совсем так. Но он не может вот так уехать…

Решение пришло само собой, когда Лена, переводя растерянный взгляд от окна, заметила фотокарточки и лицо Рихарда, на некоторых из них. Она вдруг сорвалась с места и побежала вон из комнаты, и дальше – по темному и прохладному холлу, мимо удивленного Иоганна, которого везла Катя в комнаты. Потом через заднюю дверь, во двор, под лучи ослепительного солнца, которое вдруг ударило в глаза. Возле гаражей ее едва не перехватил  Войтек  за руку, но Лена успела увернуться от его хватки и вильнула в парк, скрывшись от него за зарослями шиповника. Он кричал ей вслед что-то, но она не слышала поляка – стук сердца, эхом отдающийся в ушах, заглушал для нее все остальное.

Высокая трава била по обнаженным ногам. Подол платья путался между коленей и то и дело сбивал с шага. Заныла вскоре когда-то поврежденная нога от этого быстрого бега. Но Лена не сбавила ход, а наоборот постаралась прибавить ход, помогая себе локтями, как заправский бегун. Да, этот путь был хорош сейчас и давал возможность перехватить Рихарда на дороге у ворот, но она потеряла некоторое время, пока наблюдала его отъезд, не веря до последней секунды, что он вот так уедет от нее.

А потом раздался глухой и резкий звук, заставший по привычке Лену на какие-то секунды вжать голову в плечи. Она отвыкла от выстрелов за долгие месяцы, проведенные в Германии, и не сразу поняла, что это был именно он. И следом раздался тут же второй, который все-таки вынудил ее остановиться на несколько секунд, чтобы понять, откуда они раздаются, и не несут ли они опасности для нее. Но вокруг Лены сейчас царила тишина, какая бывает только в глубине леса или парка в летний день, изредка нарушаемая птичьей трелью. И девушка снова побежала, понимая, что сейчас рискует пропустить автомобиль Рихарда на дороге, и тогда все точно будет кончено. Время раздует этот пожар ненависти в ее адрес, который поглотит все остальные чувства, а расстояние лишит ее возможности помешать этому.

Лена услышала тихий шум мотора за пару десятков шагов до дороги и ускорила бег, понимая, что все же опаздывает. Потому и вылетела почти перед «опелем» из кустов, растущих на обочине, с трудом удерживаясь на ногах при резкой остановке. Ей даже на какие секунды показалось, что Рихард не сумеет вовремя остановиться, и автомобиль собьет ее, поэтому она по инерции выставила ладони в попытке остановить эту блестящую махину. Но Рихард успел вывернуть руль в сторону, и «опель», взметнув облако пыли, вильнул в сторону и остановился на обочине. Еще не успевшая прийти в себя от произошедшего сейчас, Лена наблюдала, как из автомобиля выскочил Рихард и, даже не потрудившись захлопнуть дверцу, бросился к ней. Видеть его таким – растрепанным, с расстегнутым воротом мундира – было странно, ведь Рихард отъезжал от замка привычно собранным и аккуратным.

– Какого черта ты творишь? – он больно сжал пальцами ее локти, чтобы встряхнуть хорошенько, приводя в чувство, и эта боль мигом отрезвила ее. – Что это, твою мать, ты делаешь? Ты рехнулась?

– Мне нужно поговорить с тобой! – почти выкрикнула в ответ Лена, не понимая и половины его слов. Рихард отпустил ее так же неожиданно, как и схватил.

– Я все сказал тебе. Больше нечего прибавить.

– Зато я не успела сказать ничего! – возразила она ему яростно, запрокинув лицо вверх. Лена впервые жалела, что он настолько выше нее, что она заранее ощущала себя проигравшей почему-то. Особенно когда Рихард усмехнулся зло и отступил к машине, ничего не говоря в ответ. Словно она не стоила ни слов, ни времени…

– Ты прав – в любви не может быть  недосказанностей  или тайн. Потому что они убивают. Как убивали меня все это время. Потому что всякий раз я умирала в глубине души, когда обманывала тебя. Потому что я люблю тебя, – проговорила Лена уже ему в спину, когда Рихард развернулся к «опелю». Он застыл на месте, но к ней лицом так и не повернулся. Ей было достаточно и этого.

Значит, она была права. Ему не все равно. И где-то в глубине его сердца есть что-то такое, что позволит ей все вернуть. Все исправить…

– Я люблю тебя, и поэтому расскажу тебе. Вот она правда, Рихард! Я не делала этого прежде, потому что боялась, что потеряю все. И то, что я тебе рассказывала про жизнь до войны – все правда. Но я умолчала о том, что я делала в оккупации. Ты прав, я действительно жила в одной квартире с штурмфюрером  Ротбауэром  и пользовалась этим. Я укрывала бланки поддельных документов, чтобы по ним могли бежать из лагеря военнопленные. Я прятала листовки, чтобы потом распространить их среди жителей. А однажды, когда еще работала на швейной фабрике, я украла и вынесла несколько комплектов формы вермахта для партизан. А когда  Ротбауэр  устроил меня работать в свою канцелярию, я собирала данные. Составляла списки всех ценностей, которые крал твой фюрер у моей страны, чтобы потом, когда эта проклятая война закончится, все можно было вернуть. И да, я подслушивала все разговоры, которые вели между собой офицеры, чтобы потом передать их партизанам, чтобы навредить врагу. А твой рейх – мой враг, Рихард! Он мой враг, как и каждый нацист! И я рада, что именно я привела  Ротбауэра  туда, где ему самое место – в ад, в который вы, немцы, верите!

Лена заметила, как резко обернулся к ней Рихард, и на какое-то мгновение испугалась, что он сейчас прервет ее, настолько решительным выглядел. И потому заговорила еще быстрее, не делая пауз, чтобы успеть сказать все.

– И я не жалею за то, что обрекла  Ротбауэра  на смерть! Потому что он заслужил ее! Потому что врагов нужно уничтожать. За все! За то, что они убивали моих друзей и знакомых. За насилие, которое творили в моем городе, в моей стране! За то, что превратили меня и Катю в бесправных рабов! 

Рихард отвел на секунду взгляд в сторону, поджимая губы, и Лена поняла, что попала в слабое место. И на какое-то время выиграла тем самым еще несколько минут.

– Я не знала прежде, что можно так сильно ненавидеть, – сказала она медленно, переведя дух. Заметила, что Рихард тут же напрягся при этих словах, спрятал ладони в карманы брюк, где сжал пальцы в кулаки. Но по-прежнему смотрел на нее пристально, слушая внимательно все, что она говорила, но ничем не выдавая своих эмоций.

– И всегда думала, что сильнее этого чувства быть не может. Но это не так. Теперь я знаю точно – любовь намного сильнее ненависти. В сотни и тысячи раз сильнее. Ей уступает все. Страх, отчаяние, ненависть… Любовь сильнее всего. Именно она помогла мне пережить все, что произошло со мной, и принять это. Ты сделал это, Рихард. Я не хотела этих чувств. Я не должна была их испытывать к тебе. Я хотела ненавидеть тебя, как остальных. Если бы я могла выбирать, то ни за что на свете я бы не выбрала тебя. Но это случилось. Я люблю тебя.  Ты – единственное светлое пятно в этом мраке, что окружает меня сейчас. Ты – это все, ради чего я живу. Знаешь, о чем я думала, когда ты предложил мне стать твоей женой? Что я отдала бы все на свете, чтобы это было возможным. Но это не так. И я отказала только ради тебя. Даже если ты мне не веришь.

– И так рвалась вернуться сюда только ради Катерины, верно? А не потому, что не могла бросить своего сообщника, – иронично переспросил Рихард.

– Ради нее. Спасаться одной было бы предательством. А я могла… я поняла, что могу спасти и ее. Иногда спасти хотя бы одну жизнь стоит многого…

Они помолчали некоторое время, глядя друг другу в глаза. И Лена заметила, что то, что она заметила в Розенбурге в глубине его взгляда, уже не было видно. Словно это что-то успело погаснуть за эти минуты. И она испугалась этого открытия.

– У нас каждого своя война, и каждый из нас сражается любыми средствами. Я сделала все, что могла, ради своей страны. И ради того, чтобы война закончилась. Но я знаю точно – я не готова жертвовать тобой. Я не могу больше… я не хочу терять… Когда-то Иоганн сказал мне, чтобы я постаралась увидеть за твоей формой человека. Не пилота люфтваффе, который убивал советских летчиков, а именно Рихарда. Я смогла это сделать. С трудом, но смогла. Этого человека я полюбила так сильно, что мысль о том, что я потеряю его причиняет мне физическую боль! Теперь, когда ты знаешь всю правду обо мне, настала твоя очередь увидеть за поступками ради своей страны нечто другое. Вот все. Больше мне нечего сказать в свое оправдание.

– Хорошо, – кивнул Рихард, прерывая затянувшееся молчание. Она удивленно моргнула, не понимая, что это значит.

– Хорошо? – переспросила она, надеясь, что Рихард продолжит дальше, потому что не понимала, в чем он соглашается с ней.

– Ты сказала все, что хотела. Я выслушал, – он взглянул на циферблат наручных часов, а потом снова на Лену. Абсолютно спокойный и равнодушный. Словно и не было этой исповеди, которая прозвучала недавно. – Тебе нужно возвращаться в  Розенбург .  Цоллер  оставил своих людей, и, если они узнают, что тебя нет в замке, ты сама выдашь себя.

– Я не покидала границ парка, так что, по сути, я все еще на территории замка, – парировала Лена, пытаясь делать такой же спокойный вид. Чтобы он не видел ее боли и разочарования, наполняющих сейчас каждую клеточку ее тела. – Неужели тебе больше нечего сказать мне?

– У тебя больше нет здесь дел, маленькая русская. Твоя группа раскрыта. И для твоей же безопасности тебе лучше покинуть  Розенбург со временем, даже если твой сообщник не выдаст . Кенкарта  и  райспасс  останутся на своем месте, под пассажирским креслом. Я не буду забирать их, они твои, – проговорил Рихард медленно. – Когда  Войтек  вернет авто со станции, ты сможешь забрать документы и уйти. Я не буду сообщать в гестапо, можешь не переживать на этот счет. Нет нужды притворяться больше. Ты можешь быть свободна.

 – Я не уйду отсюда! Я останусь здесь и буду ждать твоего возвращения. Как делала это прежде. Неужели ты не слышал, что я сказала тебе? – Лена не могла не подумать о том, что, наверное, от волнения путала слова, поэтому не сумела донести до Рихарда то, что билось в ее сердце сейчас. – Неужели не понимаешь? Я останусь здесь.

– Я понимаю, – проговорил Рихард. Он на мгновение отвел взгляд в сторону – взглянул на голубое небо над зеленым лугом вдали и на опускающееся за горизонт яркое солнце. А когда снова вернулся глазами к Лене, улыбнулся уголками губ, но в этой улыбке не было прежнего тепла или нежности, которую она так отчаянно пыталась найти в нем. – И я понимаю природу твоих поступков. Но не могу принять их. Ты предавала не единожды. Ты делала это раз за разом. Каждый, когда была со мной… Когда говорила те же самые слова, что и сейчас. Кто знает, какие цели ты преследуешь сейчас, моя маленькая русская?

– Почему ты не веришь мне? Я же сказала, что хотела прекратить это! Поэтому и забрала карту! – ей казалось, что она вот-вот сорвется в истерику, понимая, что проиграла. Голос разума был громче. Он заглушал для Рихарда слабые возражения сердца. Если, конечно, такие были.

– Сейчас, когда все открылось, можно говорить все что угодно, верно? – усмехнулся горько Рихард. Он снова посмотрел на циферблат часов. – Если это все, то мне нужно ехать. Я должен успеть хотя бы на поезд до Лейпцига, чтобы с пересадками добраться до Берлина в срок.

Он достал записную книжку из планшетки на поясе, шагнул к «опелю» и написал что-то на одном из листов, опершись на крышу автомобиля.

– Здесь адрес в Берлине. Этот человек поможет тебе, если тебе когда-нибудь понадобится укрытие. Просто спроси, не оставлял ли кто игрушечного медведя для тебя. Это знак для него, что ты «своя». Хотя… – Рихард достал из тайника под сидением кенкарту и вложил листок в документы, которые снова спрятал в прежнем месте. – Все будет лежать тут. Так надежнее сейчас, когда в Розенбурге все еще люди гестапо. Тут же я оставлю деньги и карточки на первое время.

– И что будет дальше? – спросила она, все еще не веря, что потеряла его.

– Дальше ты решаешь сама, – пожал Рихард плечами. Лена взглянула на него, а потом схватилась за ткань мундира на его талии и уткнулась головой в его грудь, пряча слезы. Он не оттолкнул ее, но и не коснулся в ответ.