Текст книги "На осколках разбитых надежд (СИ)"
Автор книги: Марина Струк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 95 страниц)
– Прости меня, – прошептала она, поворачиваясь к Рихарду и кладя ладонь на его щеку, чтобы заглянуть в бездонные голубые глаза, в которых тонула сейчас с головой. Смотреть в них и понимать, что предала его, было невыносимо больно, поэтому Лена приникла к нему, пряча лицо от его взгляда на широком плече.
– Ну что ты, Ленхен, – прошептал он в ответ, целуя ее нежно в висок. – Я все понимаю.
Лена замерла напряженно в его руках, но спустя секунды расслабилась, когда поняла, что он говорит о чем угодно, кроме того, что она сделала.
– Мне очень жаль, что все так сейчас, – прошептал Рихард успокаивающе. – Мы просто сейчас не можем иначе. Никак не можем с тобой. Но самое главное мы есть друг у друга, понимаешь? И я бы хотел попросить тебя – будь осторожна, Ленхен. Я не знаю, чем закончится сражение под Сталинградом. Немецкая армия еще никогда прежде не знала поражений, но если все-таки… Если все-таки это случится – просто временное поражение и только – найдутся те, кто захочет отомстить русским, понимаешь? Среди нас есть такие, как Клаус, которые захотят получить реванш. У слабых. Поэтому, Ленхен, я прошу тебя, соблюдай все правила. Просто соблюдай правила. Потому что только ты меня держишь на земле, понимаешь? Пообещай мне, что будешь осторожна, что не наделаешь глупостей.
Лена не понимала всю полноту смысла его слов, но покорно кивнула, чувствуя огромную вину перед ним в эти мгновения. Интересно, повторит ли он то же самое, когда узнает обо всем?
– Я верю, что после войны очень многое изменится, – продолжал Рихард. – Просто нужно пережить это время. Это самое главное. Просто пережить.
Она не стала спорить или спрашивать его, кому он пророчит победу в этой войне. Это было ясно без лишних слов, иного и быть не могло. И поэтому ничего не сказала. Только подняла голову с его плеча и поцеловала его, легко касаясь губами губ.
Время, отведенное им на последнее свидание, неумолимо убегало с каждым движением стрелки на наручных часах Рихарда. Еще не забрезжил над озерной гладью и над окрестными лесами рассвет, как настал момент расставания. В этот раз, когда рядом не было чужих глаз и ушей, оно давалось еще тяжелее. Понимание предстоящей разлуки, финала которой никто не мог предсказать, сдавливало грудь Лены тугими оковами, мешая дышать. Она даже лишний раз слово боялась сказать, понимая, что вот-вот сорвется в слезы. Только упрямо качала головой, когда Рихард убеждал ее, что провожать его до дальних ворот парка вовсе не обязательно. Тем более за окном заметно похолодало к утру.
– Я не люблю растягивать прощание, – повторял Рихард, но вскоре сдался, поняв, что переубедить ее не удастся. Он помог надеть Лене пальто с ненавистной ей нашивкой на груди.
Они были странной парой. Высокий, красивый офицер в серо-голубой шинели люфтваффе и фуражке с нацистским орлом на околыше и хрупкая девушка со знаком OST на полочке дорогого кашемирового пальто. Лену до сих пор бросало в дрожь, когда скашивала взгляд и видела знаки ненавистной ей страны на его форме. Но при этом она чувствовала себя сейчас так, словно отрывала часть себя. Именно поэтому так долго не могла отпустить из своей руки его пальцы. Слова не шли с губ. Словно опять кто-то запечатал ее рот.
Но вот где-то вдали заурчал мотор грузовика, и Рихард с явным нежеланием в глазах разжал ее ладонь, выпуская свою руку на свободу. Лена поняла, что их время истекло.
– Береги себя, моя лесная фея, – быстро прошептал Рихард, касаясь губами ее холодных губ. Потом так же быстро подхватил саквояж и пошел к воротам, где за широкими еловыми лапами шла дорога в город, и где его должен быть подхватить….
– Я люблю тебя.
Это было сказано по-русски. Но к ее удивлению, Рихард понял эти слова, как Лена поняла по его мягкому взгляду, когда он обернулся к ней. Этими словами она сказала так много сейчас того, что было не сказано, и что она не смела сказать ему открыто.
Вернись ко мне. Вернись живым из вылетов, которых тебе предстоит немало. Я знаю, что при этом ты должен убить своего противника в этой воздушной дуэли. Я знаю, и мое сердце уже заранее полно скорби из-за того, кто падет от твоей пули. И да, определенно я буду ненавидеть себя за это. И возможно, ты прав, я буду ненавидеть тебя. Но только вернись, мой Рихард… мой Ритц…
Вернись ко мне…
Рихард недолго смотрел прямо на Лену, без труда читая все невысказанное в ее глазах. А потом бросил наземь саквояж, в несколько шагов преодолел разделяющее их расстояние и, обхватив ладонями ее лицо, крепко поцеловал. Словно запечатывая слова, которые сорвались с ее губ минуту назад.
– Я люблю тебя, моя маленькая русская! – проговорил Рихард потом с какой-то странной интонацией в голосе, глядя прямо ей в глаза. – И да поможет мне Бог!
Мгновение, и он скрылся за еловыми лапами, оставляя Лену совсем одну. Она слышала звук мотора, потом негромкую немецкую речь, звук захлопывающейся дверцы кабины. Спустя пару минут в зимнем лесу снова царила тишина, больно давящая на напряженные нервы. Словно Рихарда и не было. Даже на какие-то минуты показалось, что он просто приснился ей, и не было этого неожиданного ночного визита. Но Лена все еще ощущала легкий запах одеколона, который остался на ее коже и ткани пальто после прощальных объятий. А значит, все это было…
Возвращаться в Розенбург не хотелось. Ни видеть никого, ни разговаривать ни с кем. Поэтому Лена дошла до вольера и, выпустив собак, направилась с ними к знакомому местечку на берегу озера. Некоторое время сидела на поваленном дереве, наблюдая, как просыпается природа вокруг. Собаки словно почувствовали ее настроение и не стали бегать вокруг. Легли у ног и наблюдали за Леной внимательно, изредка зажмуриваясь от удовольствия, когда девушка запускала пальцы в их шерсть и чесала за длинными ушами. А может, они тоже чувствовали ту странную тоску, которая овладела Леной после расставания с Рихардом.
– Он ведь вернется, правда? – спросила Лена у собак.
Вахтельхунды только вздохнули еле слышно, грустно глядя на нее своими блестящими глазками-бусинками. Почему-то вспомнилось, как ушел из ее жизни Котя, сам того не зная в минуты, когда наспех попрощался с ней на ступенях лестницы в подъезде.
Нет, думать об этом Лена не будет. Как и о том, что летать Рихарду предстоит на Восточном фронте. Нужно думать совсем о другом. О том, вырвется ли или нет из окружения немецкая армия под Сталинградом. И чем все это обернется для ее страны. А еще – удастся ли немцам получить доступ к запасам нефти или нет. И о том, как ей следует выполнить наказ Рихарда – просто пережить это время.
Просто пережить.
Когда Лена зашла в кухню, вернув собак в вольер после прогулки, то обнаружила, что несмотря на ранний час, там уже сидит за столом Биргит, сложив руки перед собой на дубовой столешнице. Она посмотрела внимательно на Лену, окинув ее напряженным взглядом с ног до головы, и как-то хищно усмехнулась.
– Доброе утро, фрау Биргит, – поспешила произнести Лена, сбрасывая с плеч пальто, чтобы поскорее убрать его в шкаф. Ей показалось, что шерстяная ткань до сих пор хранит запах одеколона Рихарда, и она с трудом удержалась, чтобы не вдохнуть еще раз этот аромат, прежде чем время развеет тот без следа.
– Я выгуливала собак, – проговорила Лена, расправляя подол фартука, который слегка измялся под пальто. – Они скулили всю ночь, мешали спать господину Иоганну, и тот попросил выйти с ними раньше.
Показалось ли ей, или немка действительно вздрогнула при этих словах и посмотрела на Лену с мукой и болью в глазах? Но если и было что-то в ее взгляде, то быстро исчезло, уступая место привычной холодности и злобе.
– Можешь лгать кому угодно, но только не мне! – хлестнула Биргит словами. – Я за километр чую грех, которым от тебя несет, как от свиньи испражнениями. Ты просто дура, раз позволила этому польскому выродку уложить тебя в постель. Очередной брюхатой русской в этом доме не будет. Сразу же поедешь в лагерь!
Лена почувствовала острый приступ неприязни к немке и возмущение из-за ее предположения. Поспешила опустить взгляд, но было слишком поздно. Та поняла, что промахнулась в своих догадках. И добавила не менее зло:
– Если я узнаю, что ты нарушаешь закон о чистоте арийской крови, я с огромным удовольствием сдам тебя гестапо. Как ты только осмелилась, русская дрянь?!
– Я гуляла с собаками, фрау Биргит, – повторила Лена, поднимая голову и смело выдерживая пытливый взгляд немки. – Я не встречала никогда и никого из немцев в парке. Все местные знают, что это владения семьи фон Ренбек.
Фрау Биргит поджала губы и промолчала в ответ на это. Только сжала еще сильнее руки, так что побелели пальцы. Лена смотрела на нее и пыталась разгадать, что за мысли ходят в аккуратно уложенной голове немки, сидящей напротив.
– Мы обе знаем, что ты лжешь, – наконец произнесла Биргит твердо. – Русские все такие – лицемерные лживые твари. Ты можешь обмануть господина Ханке, но меня тебе не провести. Видит Бог, я никогда не сомневалась в решениях фюрера и нашей партии, но русских не следовало подпускать так близко. Это словно пускать бродячую псину в собачий питомник. Да не просто бродячую, а бешеную. Ты ведь знаешь, как следует поступать с бешеными собаками, да? Их нужно отстреливать, чтобы не заразили остальных. Так и вы, русские… Вы несете только зло, и, как любое зло, вас нужно уничтожить. В зародыше матери. Под самый корень…
Ее голос оборвался вдруг и превратился в злобное шипение. На бледном как мел лице алели заостренные, как у ведьмы, скулы. Губы изогнулись криво. Никогда еще Биргит не напоминала Лене так сильно опасную змею, как в эти минуты. Ей пришлось собрать все свои силы, чтобы сохранить хладнокровие при виде этой ничем неприкрытой ненависти.
– Если ты думаешь, что в отсутствие госпожи баронессы ты можешь выглядеть неопрятно, ты ошибаешься, – проговорила спустя некоторое время, совладав с собой, Биргит. Она снова была отстраненной и холодной, принимая привычный Лене вид. – Ступай к себе и отутюжь хорошенько фартук, Лена. Если ты не сделаешь это за минуту, я накажу тебя. Ты служанка в доме Розенбург, ты принадлежишь этому дому и должна выглядеть ему под стать. Я не я, но выбью из тебя эту азиатскую неряшливость и расхлябанность. А если нет… Что ж, в последнее время недостатка в русских нет. Самое сложное найти среди них настоящего работящего человека, а не ленивое животное.
Сохранить хладнокровие при этих словах было очень сложно. Лене пришлось впиться ногтями в кожу ладони, чтобы не выдать своей ненависти к Биргит. Каким-то шестым чувством она понимала, что немка только и ждет этого. Одного лишь проступка. Единственной ошибки или промаха, который можно будет обернуть против Лены. Биргит буквально жаждала крови, и это желание читалось в ее глазах без труда.
– Где ты была? – обрушилась на Лену с вопросами Катя, едва та поднялась, запыхавшись на третий этаж, чтобы привести себя в порядок. – Немка прискакала ни свет ни заря, злая як черт. Не будет нам теперича жизни с тобой тута.
И поймав вопросительный взгляд Лены, Катерина прошептала возбужденно:
– Ейный сынку сгинул. Урсула сказала, что его наши партизаны взяли вместе с отрядом, когда прикатили в одну из деревень. Всех постреляли как собак. И то верно – собаке собачья смерть!..
В ответ Лена только крепко сжала руку Кати, обеспокоенно на нее взглянув. Теперь им следовало быть еще осторожнее в Розенбурге. Биргит жаждала мести, и она не успокоится, пока не получит желаемого. Кровь за кровь.
И невольно подумала о том, что Рихард был прав, когда говорил о том, что может случиться после возможного поражения под Сталинградом. Если Красная армия возьмет верх в этом сражении, рядом с ними будет не одна немка, чья ненависть возрастет стократно. Их будут десятки в окрестностях, ведь один из батальонов, окруженных под Сталинградом, набирался из местных мужчин. Лена знала об этом от Айке и Урсулы.
Но ей не было страшно. Даже ничего не дрогнуло внутри при этой мысли. Пусть будет так! Пусть они все сгинут в русском окружении до одного, даже если при этом самой Лене станет намного хуже! Пусть Советы разобьют нацистов в пух и прах!
Глава 25
То, чего так жаждала Лена, свершилось. В середине января пришла новость о разгроме немецких войск под Сталинградом. В феврале Паулюс сдался в плен с остатками своей замерзающей армии, и по Германии прокатился тихий ропот недовольства и возмущения. Кто-то говорил, что русская кампания стоила стране огромных жертв и усилий, как Иоганн. Кто-то тихо скорбел по погибшим и попавшим в плен, уже заранее их хороня, как Айке, потерявшая под Сталинградом без вести сразу двух сыновей. Лена искренне сочувствовала ей как матери и пыталась ободрить ее, утверждая, что Советы не убивают пленных, и если сыновья Айке попали в плен, а не сгинули в степях, то есть шанс увидеть их живыми после войны.
– Что ты слушаешь ее, Айке? – зло обрывала тут же Урсула. – Все знают, что русские не подписали конвенцию[56]56
Имеется в виду Женевская конвенция об обращении с военнопленными, иначе называемая Женевская конвенция 1929 г., которую не подписал СССР.
[Закрыть]. И значит, они будут убивать наших мужчин, моря их голодом и холодом.
– Как это делаете вы, немцы? – не сдержалась Лена. – Мы не такие звери…
И тут же щеку обожгло ударом незаметно вошедшей в кухню Биргит. Пощечина была настолько сильна, что краснота не сходила с кожи Лены пару часов.
– Не забывайся, русская, – произнесла Биргит хлестко.
О, как же ненавидела эту злобную немку Лена! Казалось, что предела этой ненависти и быть не может. Было удивительно, как эта женщина могла произвести на свет настолько разных сыновей.
Если темно-русый Клаус казался ее истинным продолжением, то светловолосый Руди разительно отличался от матери. «Маленький немецкий рыцарь», называла его шутливо Айке, и Лена признавала верность этих слов. Когда Руди бывал в Розенбурге, то всегда держался вежливо и по-доброму со слугами, не делая различия по национальности. Он часто приходил после школы, но не только обедал в кухне или болтался во дворе, гоняя мяч.
Руди частенько помогал Айке и девушкам – то воды принести, то дров из сарая, то корзину с мокрым бельем. Чаще всего он крутился около Лены, с которой сперва несмело, а затем все более открыто разговаривал о прочитанных книгах, о школьных буднях, а иногда о России. Мальчик как-то осмелел и признался Лене, что не хочет быть солдатом, как мечтает его мать, а желает стать путешественником, побывать в разных уголках Земли и, если повезет, открыть новые еще неизведанные места. Его героями были Эрнст Шефер, Эрих фон Дригальский, Меркель Вилли, Свен Гедин. Он обожал географию и надеялся поступить в университет, чтобы самому увидеть все то, что видели знаменитые исследователи. Лена не могла не удивляться всякий раз, когда слушала с каким возбуждением Руди рассказывает о своих мечтах, тому, насколько он был непохож на своих ровесников, носящих форму Гитлерюгенда.
– Господин Рихард обещал помочь мне с оплатой обучения, – как-то поделился с Леной Руди. – Папа ходил поговорить с ним о займе втайне от мамы. Обучение в университете стоит больших денег, и папа думал взять в долг у хозяина. Но господин Рихард сказал, что он оплатит мое обучение просто так. Потому что наша семья ему совсем не чужая.
Мальчик обожал Рихарда. Лена видела это в его глазах, когда он говорил о молодом бароне, слышала в голосе, угадывала в движениях. Для Руди Рихард был настоящим героем и примером для подражания. Единственное – Руди не желал становиться офицером, как фон Ренбек.
– Я знаю, что это мой долг служить Германии, – говорил он Лене. – Нам так говорят в школе каждый день. Но я ведь могу послужить и по-другому. Прославить свою страну через великие открытия. Надеюсь, когда я окончу школу, война уже закончится, и мне не придется становиться солдатом. Вот зачем вы хотели напасть на нас? Почему не хотели жить мирно? Это все из-за русских!
– Я не понимаю тебя, Руди, – растерялась Лена.
– Нам в школе рассказывают, что эта война случилась только потому, что вы, коммунисты, хотели навязать нам свои порядки. И именно поэтому мы сейчас сражаемся с Советами. За это погиб мой брат. Чтобы не дать коммунистам подмять нас под себя, чтобы мы не стали «красными».
Лене очень хотелось рассказать в ответ, какая из двух стран была агрессором, и о том, что именно делал Клаус на захваченной земле, какие зверства творил. Но она понимала, что это будет совершенно бессмысленно, потому молчала. А еще она боялась лишиться этого хрупкого доверия мальчика. И потерять единственную нить, которая связывала ее с Рихардом. Потому что Руди раз в десять-двенадцать дней исправно приносил ей тайком от всех письма, летящие в Розенбург с Восточного фронта.
Каждое из этих писем Лена ждала с замиранием сердца и одновременно ругала себя за то, что так ждет их. Для нее эти белые прямоугольники, несущие ровные строки, написанные рукой Рихарда, несли с собой напоминание, что он жив. Он жив, а значит, смерть обошла его стороной, получив из его рук очередную жертву – русского летчика. И всякий раз, когда радость от получения очередной весточки становилась все тише, просыпалась ее совесть и напоминала о том, что она любит врага.
В начале февраля личный счет Рихарда перевалил за полторы сотни сбитых самолетов противника. По этому поводу была напечатана заметка в газете с фотографиями, на которых Рихарда из вылета встречали на аэродроме механики и офицеры штаба с памятной табличкой в руках. Дубовых веток не сумели достать зимой, потому венок был нарисованным. Под ногами немцев была видна непролазная грязь, в которую превратилась земля полуострова под конец зимы. Но несмотря на это, немцы были так счастливы, разделяя с Рихардом очередной триумф.
Иоганн попросил Лену вырезать эту заметку и вклеить в альбом успехов племянника, который он тщательно вел. И без устали говорил с Леной об этом достижении, которое было даже упомянуто в ежедневной сводке Верховного командования Вермахта. Лена же могла думать об одном, пока клеила вырезку на альбомный лист – о том, что Рихард сбил уже двадцать два советских летчика за неполные четыре недели, проведенные на фронте. И ей хотелось думать, глядя на его улыбающееся на фотографии лицо, что его радость от собственных успехов все-таки несет нотку горечи. Что он хотя бы немного сожалеет о том, что вынужден делать.
Лена пыталась разгадать это в его письмах, которые Рихард посылал к ней через Руди, но он никогда не писал о войне или своих победах. По строкам его посланий было вообще сложно понять, что они приходят с самого края жизни и смерти. Рихард делился с ней своими мыслями о прочитанных книгах, о природе, которая окружала его. А еще он много писал своих чувствах и о том, как мечтает об отпуске, когда сможет вернуться к ней. Она любила перечитывать его письма ночами, представляя, что он здесь, рядом, и шепчет ей на ухо каждое слово. И смотрела на его карточку, которую Рихард прислал ей с Восточного фронта. Лена прятала ее между строк романа Ремарка, а тот надежно укрывала под кроватью в щели между высоким плинтусом и стеной.
На этой карточке Рихард был снят у своего самолета в тот самый день, когда случилась «юбилейная победа». Он был без фуражки. Его волосы разметал ветер, глаза прищурены, руки в карманах кожаной куртки. Он тщательно уничтожил на карточке упоминание о том, что произошло в этот день, понимая, как оно расстроит Лену – от таблички, которая висела у кабины самолета, остался только краешек. Рихард отрезал часть фотокарточки неровно, и край некрасиво обтрепался.
«Жаль, что ты не можешь выслать мне свою карточку. Я бы бережно хранил ее как сокровище и возил бы с собой у сердца. Мои товарищи заметили, что я часто прошу своего механика отправить письма в Германию. Они строят самые разные предположения, как ты выглядишь, моя Ленхен. Им любопытно, кто взял в плен сердце Безумного Барона и приручил его, как ручную птицу. Я говорю им только одно – что ты самая прекрасная женщина из всех, что я встречал за всю свою жизнь. И что я считаю дни до того момента, когда я снова смогу обнять тебя, мое сердце…»
Интересно, что бы сказали его товарищи по полку, если бы узнали, что их Безумный Барон, герой их эскадрильи, пишет о любви русской работнице? Что бы сказал друг Рихарда по летной школе, Людвиг, о котором Рихард так часто упоминал в своих письмах дяде?
Узнать об этом никогда Лене так и не довелось. В начале весны во время одного из вылетов Людвиг был ранен, не сумел вовремя катапультироваться и сгорел заживо в самолете. Рихард в попытке сбить атакующих их и спасти своего товарища, потерпел аварию и рухнул прямо в воды Черного моря. Об этом в Розенбурге узнали только спустя две недели после происшествия, после тревожного молчания почты. После некролога на смерть Тайнхофера, который напечатали в газетах перечисляя заслуги летчика перед Германией и народом, ожидание вышло таким страшным, что Лена едва не выдала себя, с трудом сдержав эмоции при виде долгожданного письма, которое принесли для Иоганна.
– Он пишет, что виноват сам в этой аварии, – рассказывал Иоганн взволнованно позднее во время прогулки, когда Лена везла его коляску по аллеям парка. Дыхание весны уже вовсю ощущалось в каждом порыве теплого ветерка. Просыпались и начинали тянуться к солнцу зелеными стрелками дикие нарциссы, которыми в этой местности была щедро усыпана земля.
– Пишет, что замечал неполадки в двигателе и даже говорил об этом Петеру, своему механику. Но не хотел отпускать эскадрилью в этот раз без себя, словно предчувствовал что-то. И вот… Людвиг! Я помню его еще совсем желторотым птенцом, только-только после выпуска из летной школы. Столько мечтаний! Такое горячее желание будущих побед! Столько стремлений! Он, как и Фалько, среди первых записался добровольцем для помощи Испании. Теперь из неразлучной троицы их выпуска из летной школы остался один Фалько…
– Вальтер Айсбрец погиб во Франции, – задумчиво произнесла Лена, вспомнив имя, которое когда-то слышала от Рихарда.
– Да, именно он, – согласился с ней Иоганн, а потом обернулся и посмотрел на нее пристально. После секундного молчания, во время которого он что-то искал в глазах Лены, немец проговорил с явным интересом. – Вы очень сблизились с Руди, как я погляжу. Он славный мальчик. Его беда, что он не такой, как остальные дети сейчас. У него пытливый ум и доброе сердце. Сейчас это не те качества, которые высоко ценятся в нашей стране. Я не приветствую идеи нашей партии, но «красные», на мой взгляд, еще хуже. И я очень надеюсь, что ты даешь ему правильные ответы, если он спрашивает тебя о чем-то. Я уверен, ты очень умная девочка, Воробушек, но… Не навреди ему ненароком. Гиттхен уже потеряла одного сына… О! А вот и наш удалец! Как дела в школе, Рудольф? Что нового?
– Ничего нового, господин Ханке, – ответил Руди, подходя ближе. По его взгляду, который он бросил мельком на Лену, девушка прочитала, что он пришел из города не с пустыми руками. И для нее дошло письмо от Рихарда с Восточного фронта, на день всего лишь пропустив вперед письма родным. Ей захотелось тут же получить это послание и прочитать его, но Лена не могла этого сделать при Иоганне. Потому и оставалось только, что катить его коляску и слушать болтовню Руди, горячо желая, чтобы пожилой немец захотел вернуться в дом поскорее.
«Я не знаю, какое из писем придет первым – письмо дяде или тебе, моя Ленхен. Но если ты читала некролог Людвига дяде, то уже знаешь о том, что он погиб. И снова я не могу не думать о том, что что-то упустил, что я мог сделать что-то и спасти его, но не сделал. К смерти невозможно привыкнуть. Но я предпочитаю думать сейчас, что Людвиг не погиб. Он просто остался на небе…»
Это были единственные строки, которые Рихард посвятил в своем письме погибшему другу. Словно помнил свои собственные слова о том, что скорбь никогда не будет общая у них с Леной, потому и не упоминал больше о своей потере. Написал, что с ним все в порядке, что он находится в госпитале, несмотря на несерьезность, по его мнению, травм – сильные ушибы и сотрясение мозга. Лена с замиранием сердца читала про его здоровье, пытаясь разгадать между строк, пишет ли он правду или смягчает краски, чтобы она не волновалась. Она не знала, написал ли он то же самое дяде, и решила спросить при случае о здоровье Рихарда, будто бы мимоходом, чтобы проверить. Но об одном гадать ей точно не нужно было. Лена чувствовала боль его потери, будто свою собственную. Словно она просочилась на бумагу чернилами и теперь проникла через кончики пальцев в Лену. Или просто сама Лена стала частью Рихарда еще тогда, несколько месяцев назад, в новогоднюю ночь, когда стала настолько близка с ним?
Я сочувствую твоей потере, Рихард. Потерять близкого человека – невыносимая боль. Я не могу скорбеть вместе с тобой, но, если бы я могла, я бы разделила с тобой твои муки. Лишь бы тебе было легче перенести все… и я прошу только об одном тебя, Рихард. Всегда возвращайся с неба. Потому что я жду тебя здесь, на земле. И я всегда буду тебя ждать…
Приходилось всякий раз осторожно подбирать слова, чтобы не выдать случайно себя ненароком. Лена знала от Рихарда, что письма могут просматриваться отделом контроля, а это значит, что даже намеком нельзя было выдать себя, чтобы не подставиться под удар.
– Як же беспечно! – твердила Лене Катерина. Она узнала случайно о переписке между подругой и хозяином Розенбурга и пришла в ужас от этого. – Сгинешь же! И что тебе до него? Он же ж немец! Нацист клятый! Добра б поляк… но немец, Лена! Немец!
Лена только молчала в ответ, понимая, что ей нечего возразить на это, кроме пресловутого – «сердцу не прикажешь». Катерина была голосом ее совести. То и дело ужасаясь тому, что произошло, и тому, чем жило сердце Лены, она принималась мерно, капля за каплей, терзать ее, напоминая обо всем, что видела Лена в оккупации. О смертях, свидетелями которых была. О сбитых советских летчиках, которые становились очередной ступенью Рихарда к наградам, а для Германии – шагом в сторону победы.
Наверное, чтобы окончательно примирить совесть и свои чувства, которые никак не желали гаснуть в разлуке, а наоборот, разгорались сильнее, Лена нарушила слово, данное Рихарду. И нарушила правила, которые он установил для прислуги, присланной с Востока.
– Мне нужна твоя помощь, – неожиданно попросил Лену Войтек, когда помогал ей как-то вынести тяжелую корзину с мокрым постельным бельем, чтобы развесить то на просушку на заднем дворе. Они редко разговаривали за последние несколько месяцев после того, как поляк признался им в избиении Клауса. Девушки не смогли так быстро забыть и простить ему, что едва не попали в руки гестапо из-за этого происшествия, и почти не общались с ним, за исключением редких случаев, когда была нужна мужская помощь по дому. Вскоре и сам Войтек стал держаться прохладно и отстраненно от них. Совсем как прежде, когда они только появились в Розенбурге. Словно у каждого из них снова появились свои особенные тайны.
– Мне очень нужна твоя помощь, Лена, – повторил Войтек, подчеркнув слово «очень», и посмотрел внимательно в ее глаза. – Вешай белье, а я буду помогать тебе – за нами фрау наблюдает из окна.
Лена украдкой взглянула на заднее крыльцо и увидела, что Биргит стоит у окна второго этажа на лестничной площадке и пристально на них смотрит.
– Ты выходишь в город вместе с Айке или Урсулой, верно? Урсула тупа и не видит дальше своего носа, а Айке сделает все, что ты ей скажешь. Ты сможешь улизнуть от них на какое-то время. Именно поэтому я прошу тебя помочь мне в одном деле.
– Я тебя не понимаю… Ты же знаешь, что барон запретил нам бывать в городе без сопровождения, – напомнила Лена.
– Просто дай мне договорить, и ты поймешь всю важность моей просьбы, – Войтек с трудом поднял корзину с бельем и перенес ее дальше вдоль натянутых веревок, где Лена развешивала простыни. Потом взял одну простыню из корзины и протянул девушке. – Есть одно место. Дом на Вальдштрассе. Это в западной части города. Нужно оставить кое-что в этом месте. Кое-какие данные. Я бы сделал это сам, но… этот ублюдок из гестапо взялся за меня всерьез. Теперь это не просто догадки. За мной действительно приглядывают. Мне нужно пока быть тише воды-ниже травы… И в то же время нужно кое-что передать, понимаешь? Очень срочно передать. Если бы я мог сделать все иначе, я бы так и поступил! Но у меня нет другого выхода, Лена. Мне очень нужна твоя помощь.
Лена посмотрела в его потемневшие от тревоги глаза и поняла, что он не лукавит с ней, а говорит открыто и без прикрас.
– Это там ты оставлял данные о заводе в ….
– Да, именно там, – не стал увиливать Войтек. – Я не настаиваю, Лена. Я просто прошу. И пойму, если ты откажешься. Это очень большой риск…
– Я не откажусь.
Решение пришло быстро. Она знала, что поможет Войтеку еще до того, как он закончил свою просьбу. Потому что чувствовала, что должна помочь любыми средствами, чтобы поскорее закончить войну. И если англичане могли это сделать, если они союзники ее страны, она сделает все ради этого. И конечно же, не отступит сейчас. Чтобы хоть как-то загладить свою вину перед родиной и притупить острое ощущение, что она предает близких людей, живых и мертвых, из-за преступного чувства к Рихарду.
– Ты же понимаешь, что это не совсем безопасно, – проговорил Войтек, глядя ей в глаза. Лена только усмехнулась в ответ. Знал бы поляк, что она не просто сидела, сложив руки в оккупации, не говорил бы так. Ей не привыкать быть осторожной и постоянно контролировать все, что происходит вокруг, при этом стараясь быть неприметной для немцев. Ее хрупкое телосложение и малый рост были отличной маскировкой. Кто мог заподозрить, что юная девушка с широко распахнутыми будто бы от страха глазами способна носить на своем теле листовки или бланки паспортов, опасно балансируя на грани?
– Я сделаю это, – твердо повторила Лена. – Посылка большая?
– Это всего лишь небольшая записка, – пояснил Войтек. – Я расскажу, что нужно сделать.
Поляк помолчал немного, а потом сжал легко ее руку чуть пониже локтя в знак благодарности и кивнул коротко без лишних слов. Они оба понимали, что Лена рискует, соглашаясь передать информацию, которую удалось разузнать Войтеку. Он не сказал ей ничего из того, что написал британцам, а Лена не стала спрашивать. Она помнила еще по прошлым дням работы с минской группой, что чем меньше ты знаешь, тем меньше скажешь на допросах в гестапо. Поэтому все, что ей было нужно знать – это место, где она должна была оставить записку и где забрать ответ, если такой был.
Вот так Лена стала связной между неизвестным ей человеком в уютном домике с красными деревянными ставнями на Вальдштрассе и Войтеком, собирающим информацию с иностранных рабочих. Она никогда не интересовалась, кто он, и как сложилось так, что он связан с Британией. Она ни разу не видела жителя этого домика за все месяцы, что ходила на Вальдштрассе. Просто раз в десять дней оставляла записки в указанном месте в саду под большим глиняным вазоном, в котором в середине марта зацвели крокусы и гиацинты, и забирала ответ через несколько часов, когда возвращалась из города. Войтек был прав – ускользать на пару часов от Урсулы и Айке было совсем несложно. Чувствовала ли она угрызения совести, что обманывает немок и нарушает обещание, данное Рихарду? Нет, совсем нет. И потом – что может случиться в городе, когда кругом на улицах встречались прохожие? Лене нужно было хотя бы в малом, по капле, но помочь приблизить победу в этой долгой жестокой войне. И ей очень хотелось надеяться, что известная поговорка про камень и воду, была истинной.
