Текст книги "На осколках разбитых надежд (СИ)"
Автор книги: Марина Струк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 91 (всего у книги 95 страниц)
Глава 63
Американцы пришли, когда Рихард почти прикончил бутылку ароматного вайсбургундера. Он сразу же заметил их с балкона, где расслабленно сидел в кресле и курил, закинув ноги на перила балюстрады. Рихард мог бы уложить парочку самых ближних к нему. Пока они бы поняли, откуда идет стрельба… Но не стал даже тянуться к пистолету, лежащему рядом на столике.
Словно тени, американцы вышли из-под листвы вековых лип, которыми был усажен парк – настороженные, готовые стрелять при первом шорохе или движении. Поэтому Рихард осторожно поднялся с места, одернул китель, чтобы выглядеть должным образом, и проверил, надежно ли закреплен поводок Артига, опасаясь, как бы тот не сорвался сейчас на янки. Он вышел к ним, оставив именной люгер рядом с бокалом вина. Показавшись на крыльце, сразу же крикнул на английском, что один в доме и безоружен. Янки, увидев его, медленно спускающегося по ступеням крыльца, тут же засуетились и оглушающе громко заорали, отдавая команды, от которых он чуть не оглох.
– On the knees! Come on, hands up! Hands up! Above your head![212]212
– На колени! Давай, руки вверх! Руки вверх! Над головой! (англ.).
[Закрыть]
– I can’t do it, – пытался объяснить Рихард, опускаясь на колени в гравий и поднимая здоровую руку вверх. Его сердце разрывалось сейчас от тревоги за Артига, который с лаем бесновался на балконе, встревоженный от всего этого гама. – I am hurt. Really, I am[213]213
– Я не могу этого сделать. Я ранен. Действительно ранен (англ.).
[Закрыть].
Рихард попытался вспомнить, как сказать на английском языке «вывих плеча», но не смог. Между тем к нему уже шагнул один из обступивших его американцев и резко задрал поврежденную руку, вызывая такой приступ боли, что Рихард едва сдержал крик.
– I don’t give a shit, nazi bustard![214]214
– А мне нас**ть, нацистский ублюдок! (англ.).
[Закрыть] – грубо произнес при этом янки.
А когда Рихард не удержался и повалился на бок, его сослуживец, американец с характерными чертами еврейской национальности, ударил прикладом в грудь, угрожая этим сильным и резким ударом сломать ему ребра. Рихард слышал, как за его спиной американцы входят в замок, гремя каблуками своих тяжелых ботинок по паркету, как с грохотом раскрывают прикладами двери внутри дома, проверяя, не спрятался ли противник в полумраке комнат, устроив засаду. Кто-то, видимо, уже успел добраться до второго этажа и освободил Артига от привязи, потому что вахтельхунд появился из ниоткуда в мгновение ока и прижался своим телом к лежащему на гравии Рихарду, защищая его сейчас.
– Гулять, Артиг, иди гулять, – шептал Рихард в ухо собаке, желая, чтобы тот убежал в парк хотя бы на время. Но Артиг упрямо держался рядом с ним, почти беззвучно скаля зубы в сторону американцев, стоящих над его хозяином с автоматами в руках.
– I said – on the knees! – пнул Рихарда один из янки, намеренно целясь носком ботинка именно в поврежденное плечо, будто угадав место его травмы.
Рихард вздрогнул от боли и едва успел схватить за ошейник Артига, которого и до того удерживал с трудом, чтобы тот яростно не бросился на защиту хозяина. Но сил было слишком мало. Последние забрала успешная попытка подняться на колени по настойчивому требованию американца. Боль брала свое, хмель от выпитого вина кружил голову и ослаблял тело и внимание. Неудивительно, что Рихард не сумел удержать рванувшего вдруг с невероятной силой вахтельхунда в момент, когда американец сильно пнул в спину, отчего к его радости, Рихард завалился вперед и упустил из пальцев всего на миг кожаное кольцо ошейника.
Все произошло в одно мгновение. Одиночный выстрел, и случилось непоправимое. Следующей же секунды оказалось довольно, чтобы в Рихарде проснулось безрассудное желание придушить янки за это убийство и появились силы броситься на стрелявшего в приступе необузданной ярости. Но что он мог сделать против троих, что охраняли его во дворе, пока остальной отряд обыскивал замок?
Рихарда били с особым усердием все трое. Экзекуцию остановил спустя какое-то время командир отряда – невысокий рыжеволосый лейтенант с усталым видом, на вид его ровесник, приказав запереть немецкого пленника в одной из комнат второго этажа.
– My advice for you is to take all this shit off, – сказал, показывая на форму и награды, лейтенант Рихарду, сплевывавшему на гравий кровь, которой был полон рот. – My people saw too much around to be kind to you. How could you sleep well knowing about these places near your fucking castle, you, asshole? It’s out of my mind! All of you, German, are fucking nuts and sociopaths. I would have hung all of you without any mercy as any my man would if we are able to. So, be a good kid, motherfucker, and don’t give us a shit, get it?[215]215
– Мой совет – снять все это дерьмо. Мои люди слишком много чего видели, чтобы быть нежными с тобой. Как ты можешь спать спокойно вообще, зная обо всех этих местах вокруг твоего долбаного замка, ты, придурок? Не укладывается в голове! Все вы, немцы, долбаные психи и социопаты. Я бы перевешал вас всех без всякой жалости, как и любой из моих людей, будь наша воля. Поэтому будь хорошим мальчиком, выбл**ок, и не давай нам ср**ого повода, усек?
[Закрыть]
Это было сказано совершенно равнодушным тоном, но Рихард понял по его лицу, что он лично выполнит то, о чем говорит, если только будет возможность. Но все же не испытывал к американскому лейтенанту той ненависти, что, наверное, должен был. И не в последнюю очередь за то, что, выслушав настойчивую просьбу Рихарда позволить похоронить своего питомца, лейтенант приказал солдату, убившему Артига, похоронить пса в парке, а не просто выбросить его тело в кусты.
А затем потянулись долгие дни домашнего ареста Рихарда. Да, его достаточно неплохо кормили, он жил в своих комнатах на втором этаже, и единственным неудобством при этом было отсутствие электричества (которое, впрочем, тоже было исправлено в середине мая, когда американское военное правительство починило и запустило в ход ближайшую электростанцию). Ему приносили книги из библиотеки, а еще изредка позволяли выходить из замка для прогулок в парке под конвоем.
Самым любимым конвоиром Рихарда был молоденький солдат, худенький темноволосый «Том Дженкинс из штата Огайо», который успел повоевать всего месяц, к своему огорчению. У него был пытливый ум и жадность до всего нового, и он часто беседовал с Рихардом об истории замка и земли, на которой тот стоял, а также о роде фон Ренбек. В отличие от других своих сослуживцев его восхищала архитектура замка, роспись и лепнина потолков и стен, редкие полотна и другие предметы искусства и мебели, которые все еще оставались в Розенбурге после ревизии, проведенной баронессой в последний год. Если остальные американцы из его отряда просто пили вина из винохранилища, не обращая внимания на купаж и урожай, то Тому было интересно не только это, но и география места. Общение с Томом скрасило Рихарду пребывание в замке и чуть уняло тревожную тоску из-за неизвестности собственной будущности. Впрочем, эти размышления о том, чего именно ждет он вместе с американцами, словно запертыми в замке вместе с ним, даже помогали отвлечься от горя из-за потерь последних дней.
А янки явно не нравилось это вынужденное пребывание в Розенбурге. Иногда открывая окно в темноту парка, чтобы насладиться свежим ночным воздухом, Рихард слышал, как американцы за картами в одной из гостиных на первом этаже спорили друг с другом, как горячились, что лучше бы они вместе с другими отрядами добивали «долбанных нацистов», вычищая тех из щелей, куда они попрятались сейчас, в последние дни войны. Они были очень шумными, эти янки. Поэтому он совсем не удивился, когда американцы однажды ночью в начале мая разбудили его радостными криками, громким свистом и стрельбой в воздух.
Война закончилась. Германия, пораженная и обескровленная, пала, подписав капитуляцию.
Рихард не мог не почувствовать облегчение при этом, хотя безмерно тревожился о будущем, что ждет его страну теперь. То, что будет еще хуже, чем после Версальского мира, он даже не сомневался. Эти тревоги отодвигали на задний план мысли о собственной судьбе, которая не особо его интересовала сейчас. Он просто проживал дни и терпеливо ждал, чем закончится его заключение в Розенбурге вместе с янки, которые на протяжении последующих двух недель все так же тяготились этим непонятным для них заданием – расположиться в замке и охранять его обитателей.
Наконец в конце мая дело сдвинулось с мертвой точки. Том, сопровождающий Рихарда на прогулке, проговорился, что их отряд переводят в Веймар. Это случится, как только в замок прибудут люди на замену. Что это за люди и что будет дальше с Рихардом, не знал ни он, ни лейтенант, которого Рихард аккуратно попытался расспросить.
– I know not so much to help you. We had the order to take the castle under control and to keep an eye on all who was there before someone replaces us. Some old lady was supposed to be here. That’s I was told privately. And that’s only I can say you now.[216]216
– Я не слишком много знаю. У нас был приказ взять замок и охранять всех, кого найдем в нем, до момента, пока нас сменят. Здесь должна была быть какая-то старуха. Это все, что мне сказали личным порядком. И это все, что я могу сказать тебе.
[Закрыть]
Эти слова наводили на определенные размышления. Американцев направили быть здесь возле его матери. И это мог быть только один человек, как предполагал Рихард. Поэтому он не был сильно удивлен, когда одним солнечным днем к замку подъехал черный «Мерседес-Бенц», из которого грациозно и легко вышла Адель в шелковом платье и шляпке, словно она проехала сейчас не по разрушенной войной Германии, а прибыла из Берлина прошлых лет. На какие-то мгновения Рихарду, наблюдавшему за этим прибытием из окна, показалось, что он провалился в прошлое.
Адель приехала на солнечные выходные в замок, пока у него короткая увольнительная. Они будут играть в теннис, прогуливаться по окрестностям и сидеть на берегу паркового озера, с трудом решившись опустить ноги в еще прохладную воду. Возможно даже, выедут вечером в Веймар или в Эрфурт, в какой-нибудь ресторанчик, чтобы провести время наедине.
Вот-вот раздастся в глубине дома легкое дребезжание домашнего лифта, в котором спешно спускается дядя Ханке, чтобы тепло поприветствовать свою крестницу. А вот мама демонстративно задерживается, конечно, зато потом будет нарочито любезна и улыбчива, и ни одна душа никогда и ни за что не догадается, что она не рада предстоящему браку. Как не догадается о многочисленных спорах, которые ведутся между будущей невесткой и свекровью за закрытыми дверями даже по сущим мелочам. Например, баронесса настаивает на платье исключительно из бельгийского кружева, чтобы подчеркнуть благосостояние обеих семей, с длинным шлейфом – неизменным знаком дворянской свадьбы. Адель же желает платье из шелка, облегающее фигуру как вторая кожа, с очень открытой спиной и обнаженными по плечи руками, к ужасу баронессы, которой это платье кажется верхом неприличия. Особенно для венчания в церкви.
Как Рихард помнил сейчас, обе в итоге пришли к компромиссу. Платье сшили из шелка и по фигуре, но все же скромным, с отделкой кружевами и длинным шлейфом, который должна была нести в церкви двоюродная племянница Адели. Этими же кружевами был украшен край пышного облака длинной фаты, которая покрыла бы темные волосы его невесты в день свадьбы.
Рихард вдруг вспомнил это платье в те минуты, как подумал о прошлом. Потому что случайно как-то увидел рисунок образа невесты, когда навещал Адель в Берлине. Они уже несколько дней как прошли все этапы получения разрешения – предоставили медицинские анкеты обоих, справки об имущественном и финансовом положении Рихарда, свидетельство Адели об окончании курсов будущих матерей и их родословные. Наверное, эта дурацкая примета о том, что жених не должен видеть платье, пусть даже на рисунке французского модельера, стало предвестником краха, который ждал их помолвку. Ведь спустя пару дней после этого Рихарду передали записку, что его желает видеть чиновник из Управления по вопросам расы, чтобы поговорить с ним вне стен организации и как можно скорее.
– Ваша невеста расово непригодна. Проверка родословной показала, что она – мишлинг согласно «Закону о гражданине рейха», а значит, она не может стать вашей супругой.
– Почему вы говорите мне это здесь, в ресторане? – хрипло спросил Рихард, которого вести буквально ошеломили. Впрочем, он быстро сумел взять себя в руки, надеясь, что никто из окружающих их в зале не заметил его минутных эмоций. – Я думаю, здесь какая-то ошибка. Ваши люди явно что-то напутали. И мать, и отец Адели – чистокровные немцы и христиане! Этого просто не может быть!
– Мои люди никогда не путают, господин обер-лейтенант. Более того, они всегда найдут то, что многие пытаются скрыть. А здесь мы встречаемся только потому, что я желаю помочь вам. Вы же любите свою невесту, господин обер-лейтенант? Насколько сильно вы ее любите, чтобы эти сведения не попали на стол рейхсфюрера сегодня? Ваше дело на контроле у Самого… Это ведь должно было стать свадьбой «его» Сокола, как вас стали называть недавно в газетах.
– Мне нужна неделя.
– Два дня. Это максимум. И торгуемся мы только по деньгам, а не по времени, – отрезал сотрудник управления и поманил к себе кельнера, чтобы заказать десерт. А потом написал на салфетке несколько строчек и передвинул ее к Рихарду поближе. – Названную сумму жду вечером по этому адресу. Запомните, у вас два дня, включая этот. Потом за матерью и дочерью придут. И скорее всего, потом притянут и самого Брухвейера. Вряд ли он захочет отречься от жены и дочери, правда? Два дня, фон Ренбек. И не больше!
Разумеется, никто из Брухвейеров и не думал о том, что такое может произойти. Поэтому слова Рихарда прозвучали как гром среди ясного неба. За такой короткий срок организовать отъезд из страны было практически невозможно. Требовалось разрешение на выезд и виза государства въезда, за поездами, направляющимися за границу рейха, велось строгое наблюдение.
– Я не успею… – произнес потрясенно будущий свекор Рихарда.
– Я все сделаю сам. Доверьтесь мне, – ответил на это Рихард, надеясь, что «Бэрхен» поможет ему сделать необходимые документы и организовать неофициальный переход границы для Адели и ее матери. Генриху пока ничего не угрожало – по закону ему бы обязательно предложили развод с женой-еврейкой, чем он и воспользовался в дальнейшем для того, чтобы тянуть время и уладить свои дела перед побегом из страны.
В последний раз Рихард видел Адель, когда сажал ее вместе с матерью в потрепанный грузовичок, который увез их к границе со Швейцарией, где они перешли по поддельным документам. В большинстве случаев такой вынужденной эмиграции Швейцария не выдавала виды на жительство скоро, а после вообще могла аннулировать разрешения и выдать беглецов обратно в рейх. Но в случае Брухвейеров, которые обладали значительным состоянием и весом в мировой деловой среде, получили вид на жительство и даже предложение о гражданстве в ускоренные сроки. Насколько было известно Рихарду, гражданкой Швейцарии стала только Адель, а вот ее родители связывали свое будущее с Америкой.
Рихард совсем не думал ее увидеть здесь в Розенбурге и не сейчас, когда едва-едва отгремели последние отзвуки последних сражений в Германии. Но вот она здесь. В ярком шелковом платье и модной шляпке, в солнечных очках, которые она сняла, чтобы лучше увидеть Рихарда в окне замка с явной радостью на лице. Она предоставила водителю и второму сопровождающему достать багаж из авто, а сама бросилась почти бегом в замок.
– Боже, это действительно ты! Я до последнего боялась поверить, что все так! – это было первое, что сказала Адель, когда они встретились в холле замка. Их объятие было теплым и таким знакомым, но все же Рихард не мог не отметить невольно, что что-то изменилось.
Они не виделись шесть долгих лет, с тех пор как он захлопнул дверцу кабины грузовичка, в последний раз коснувшись губами ее руки. И за эти годы не только переменилось многое, но и они сами, и их чувства. По крайней мере, ему так показалось по той скованности и какой-то отстраненности, которая чувствовалась между ними в тот первый день после многолетней разлуки. Словно они заново знакомились друг с другом, с теми старыми знакомцами, в которых они превратились за эти годы. Поэтому он и опасался разговора, который рано или поздно, но все же случился.
– Ты сильно изменился, – призналась вечером Адель, когда они сидели в столовой с распахнутыми окнами в парк. Именно при ней в замке снова стала работать Айке, которую американцы волей-неволей позвали работать в кухне. И именно по ее инициативе была проведена в замке уборка силами нескольких женщин, которых порекомендовала Айке. Всем им, к стыду Рихарда, заплатила Адель, заверив его, что он отдаст этот долг позднее, когда получит доступ к своим счетам в банке в Берне. Об этих счетах и ячейках в хранилище Рихард слышал мельком от матери в личных разговорах, но всякий раз пропускал мимо ушей, не особо интересуясь, ведь бежать из Германии до самого финала он не планировал и даже мысли не допускал об этом. И невольно испытывал сейчас благодарность матери за подобную предусмотрительность. Жаль, что ей самой не удастся воспользоваться результатами своих хлопот.
– Годы неизменно берут свое, – попробовал отшутиться Рихард, но Адель не пошла по этому пути, а шла упрямо по своему первоначальному.
– В тебе словно что-то перегорело. Знаешь, как порой гаснут лампочки, отработав какой-то срок. Раньше ты был совершенно другим.
Он не хотел говорить на эту тему, поэтому только пожал плечами, продолжая курить в молчании.
– Что ты думаешь делать сейчас? – продолжила разговор Адель. Она всегда отличалась настойчивостью и упорством, подпитываемыми ее неуемной энергией, которой Рихард раньше так восхищался. Сейчас же эта настойчивость немного действовала на нервы из-за напряженного состояния, в котором он пребывал, ограниченный в своей свободе и не имеющий ни малейшего понятия о своем будущем.
Мог ли он распоряжаться собой в настоящее время, когда в его замке хозяйничают американцы, рассовавшие по рюкзакам его имущество как сувениры из Германии, опустошившие его винный погреб и даже его собственный гардероб? Когда его гордость, любимое авто, забрали из гаража через несколько дней после появления в Розенбурге отряда янки? Когда в его стране стали полновластными хозяевами союзники, и теперь только от их милосердия и воли зависела судьба всех немцев и этой земли?
– Я привезла тебе разрешение на выезд и визу в Швейцарию, – произнесла Адель, ошеломив его этими новостями. – Потом можно подать на временное проживание или уехать в другую страну, все еще лояльную к…
Она умолкла на мгновение, но это слово все равно повисло между ними. «К нацистам». Вот, что она хотела сказать. Теперь все немцы для остального мира именно «нацисты». Вполне справедливо. Хотя это слово, иглой сидевшее под кожей среди прочих невидимых игл, больно укололо, на секунду лишая дыхания.
Он думал, что делает свою страну великой, возвращая ей прежнее уважение и благосостояние, потерянное при унизительном Версальском мире. Он воевал за свою страну и каждого немца, независимо от вероисповедания или крови. Он пытался помочь несчастным, пострадавшим от рейха, чем мог в тех ужаснейших реалиях, которыми обернулись его иллюзии в начале сороковых. Он принес клятву защищать всех и каждого в своей стране и ее независимость и делал это, даже порой идя в том вразрез с законами новой Германии. Как оказалось теперь, во многом он ошибался и очень многого не сделал.
И вот настало время расплаты. За свои собственные грехи и ошибки. А еще за чужие грехи и за преступления своей страны…
– Нет! – решительно произнесла Адель, словно прочитав его мысли. – Не бери на себя все, в чем ты лично не виноват. Тех, кто действительно должен понести ответ, найдут и предадут суду. Но это не ты!
– Откуда ты знаешь? Быть может, все совсем не так, как думаешь! Ты сама ска… сказала – я изме… изменился! – И снова он свалился в водоворот ярости, не в силах сдержать эмоции. И снова нарушилась речь. Он не хотел предстать перед ней таким – инвалидом, неспособным даже говорить нормально. Довольно, что она нашла его сейчас под контролем американцев, и того, что он не принадлежал сам себе, все еще неспособный даже обслуживать себя в полной мере из-за медленно восстанавливающейся руки.
– Я знаю про «Бэрхен». Когда нас увезли в Швейцарию, я приложила все усилия, чтобы узнать про людей, что помогали нам, и организацию, в которой они состояли. В которой ты состоял, – подчеркнула она и еще раз повторила это, когда Рихард отрицательно потряс головой. – Я предложила свои услуги и помогала, как могла – и финансово, и физически.
– Ты сильно рисковала, – ответил удивленный ее признанием Рихард, когда успокоил дыхание настолько, чтобы речь не изменяла ему больше. Сколько еще людей, не зная того, были объединены одной сетью? – Я знаю, что Швейцария по первому же требованию рейха лишала вида на жительство за подобное и выдавала несчастных на расправу.
– Швейцария любит деньги и неплохо умеет просчитывать выгоду, – сказала со злой иронией Адель. – А у моей семьи их достаточно, ты же знаешь. Кроме того, папа за это время обзавелся неплохими связями с американцами и сумел даже приумножить капитал за эти годы. Он планирует вернуть наше имущество, которое отобрали нацисты, но возвращаться в Германию не желает. Говорит, что не может считать родиной предавшую его однажды страну.
– Он ведь не знает, что ты здесь, верно? – задал Рихард вопрос, возникший в голове, едва он увидел, как Адель выходит из авто. – Едва ли герр Герман позволил бы тебе приехать сюда сейчас…
– Не знает. Но я не могла ждать дольше. Это было подобно муке! И как только удалось выправить все бумаги и договориться с американцами…, – она не договорила и отвела взгляд в сторону в темноту летнего парка за окном. И неожиданно сменила тему, вдруг задав вопрос о том, знаком ли Рихард с творчеством Брехта[217]217
Бертольт Брехт (1898–1956) – немецкий драматург, поэт, теоретик театра, основатель театра «Берлинер ансамбль». С середины 1920-х гг. изучал теорию марксизма, посещал лекции в марксистской рабочей школе, правда, в политических партиях не состоял. Неоднократно бывал в Советском Союзе. После прихода А. Гитлера к власти в 1933 г. Брехт с семьей покинул Германию. В том же году в публичных кострах стали сжигать книги с его творчеством как поэта и драматурга. В 1935 г. лишен немецкого гражданства. Вынужденный скитаться по странам Европы и США Брехт вернулся в Германию только в 1948 г.
[Закрыть]. Оно было запрещено в рейхе еще с 1933 года, когда Рихард только-только заканчивал школьное обучение. Неудивительно, что он покачал головой в ответ.
– Ты знаешь, я не люблю его как коммуниста, но полюбила его стихи, – призналась Адель, не глядя на него. Это стало откровением для Рихарда. Его бывшая невеста не особо любила литературу или театр прежде, предпочитая кинематограф и джазовые выступления. А потом замер, слушая, как она цитирует по памяти строки, в первые же секунды затронувшие его душу:
– Страна, принявшая нас, не дом для нас – лишь убежище.
В вечной тревоге живем мы – живем поближе к границам,
Ждем дня возвращения, следя с замиранием сердца
За малейшим изменением по ту сторону границы,
Ревностно расспрашивая каждого новоприбывшего оттуда,
Ничего не забывая, ни от чего не отказываясь…
Она посмотрела на него внимательно через дым сигареты, которую держала между кончиков пальцев. Это было так знакомо ему. Этот жест, изгиб ее ярко накрашенных губ, взгляд ее глаз, в которых по-прежнему горел призыв, на который он уже не мог ответить. Раньше в ответ на этот манящий взгляд в нем вспыхивало желание жадно целовать эти ярко-накрашенные губы. Теперь же внутри дрогнуло легким сожалением, что увы, ему нечего было дать Адели. Она была права – он выгорел дотла, как сгорела Германия в эти последние месяцы.
– Я не отказалась, Рихард. И я не забыла. Именно поэтому я здесь. Нет, не говори ничего, – подняла она ладонь, не давая ему даже слова произнести. – Я – взрослая женщина, Рихард, а не наивная юная дева. Я понимала, что мы расстались с тобой не на недели и даже не на месяцы. Что между нами будут годы. Возможно, вечность. Что у нас будут другие. Поэтому я разорвала нашу помолвку и вернула кольцо. Но я видела фотографии твоего самолета в немецких газетах… я верила… и Ханке мне написал… И это был мой выбор – ждать и верить. Я здесь как твой друг. Я хочу тебе помочь. Как ты когда-то помог моей семье. Помнишь?
– Для этого необязательно было так рисковать собой, – недовольно заметил Рихард. – Послевоенная территория – не то место, где безопасно быть женщине.
– Если ты заметил, я не одна, со мной сопровождающие. Здесь мы под личным патронажем генерала Маршалла[218]218
Джордж Маршалл-младший (1880–1959) – американский государственный и военный деятель США, генерал армии, инициатор плана Маршалла. С 1939 по 1945 г. занимал пост начальника штаба армии США. Один из основных американских военачальников Второй мировой войны, отвечал не только за положение дел в армии США, но и за ее взаимодействие с европейскими союзниками.
[Закрыть]. Как я уже говорила, мой отец завел неплохие знакомства с американцами. Именно поэтому Розенбург оказался под охраной в первые же дни освобождения от нацистов.
Как и он сам, Рихард.
Это не было озвучено, но было настолько ясно, что в словах не было нужды. То, что он остался живым, а Розенбург более-менее целым и неразграбленным, была заслуга Германа Брухвейера. Рихард понимал причины, по которым тот помог ему, но принять эту помощь было невыносимо тяжело морально.
– И мне кажется, что только я могу уговорить тебя уехать, – призналась Адель после короткой паузы. – А уехать ты должен, Рихард. Мне жаль говорить, но Германия будет разделена между победителями. Такое соглашение было заключено с СССР когда-то. Если бы нужно было решать вопрос с американцами или хотя бы британцами, можно было бы найти возможность оставить тебе твою собственность. Можно было бы договориться. Но… Мне жаль, Рихард, Тюрингия отойдет коммунистам.
Услышанное ошеломило Рихарда. Его любимая земля… Усадьба под Орт-ауф-Заале, родовой замок, вилла в Берлине – все это будет отнято, ведь коммунисты не признавали частной собственности, насколько он знал. В правдивости этих слов он нисколько не сомневался, помня о том, как разделили Германию после Мировой войны. Эльзас, Лотарингия, Силезия, Данциг, Познань. И вот черед его родной Тюрингии в знак расплаты за грехи…
– Надолго?
– Боюсь, что надолго. Союзники не желают видеть Германию самостоятельной, как было после Версальского договора. На этот раз страна останется под протекторатом, пока не станет ясно, что в будущем она не станет снова угрозой для мира. Запад страны будет под британцами и американцами. Восток отойдет Советам. Если ты останешься здесь, то не только лишишься всего, а будешь арестован. И скорее всего, Советы тебя выдадут британцам, с которыми не захотят ссориться сейчас. Папа говорил, что британцы яро жаждут отмщения за Ковентри, а получить в свои руки летчика, который был таким ярким участником Битвы за Англию, да еще с именем фюрера в своем прозвище… Для них дело чести. Ты должен уехать. Должен покинуть Германию!
– Ты пре… предлагаешь мне бе… бежать как крысе! Бро… бросить страну!..
– У тебя нет другого выхода, Рихард! Послушай же меня! – тоже вспылила Адель в ответ на его ярость при одной только мысли об этом позорном бегстве.
– Я мо… могу уехать в и… имение дяди под Мель… Мельдорфом!
– Юг Ютландии отходит британцам. – Адель один за другим разбивала варианты будущего, которые Рихард порой обдумывал прежде. – Ты мог бы остаться в землях под контролем американцев, но рано или поздно британцы узнают о тебе, и все придет к тому же финалу! Рихард, у тебя нет другого варианта, пойми же и прими это!
Адель вдруг поднялась с места и подошла к креслу, на котором он сидел. Опустилась на колени перед ним и взяла его ладони в свои руки, глядя с мольбой снизу вверх в его лицо.
– Я прошу тебя – уезжай! Не думай больше о Германии! Ее больше нет и возможно не будет! Но если вдруг что-то изменится, ты ведь всегда сможешь вернуться! Нет, не в Тюрингию, конечно. Возможно, на побережье Северного моря, в поместье Ханке в Ютландии. Я думаю, папа сможет что-то придумать, чтобы уладить ситуацию с британцами. Это, конечно, займет время, но…
Они говорили об отъезде почти всю ночь и разошлись только под утро, недовольные друг другом и предметом разговора. Адель не понимала странное упрямство Рихарда в вопросе эмиграции из страны, а он не хотел принимать ее доводы. Этот спор продолжился и в последующие дни. Он на время скрывался за другими разговорами – о прошлом, о настоящем и будущем, а затем все равно змеей проскальзывал между строк наружу и отравлял их беседу, снова и снова оставляя вкус горечи.
В конце концов Рихард сдался, видя, какую боль причиняет Адели, каждый раз пытаясь донести до нее свою точку зрения. Он понимал, как принижает усилия, которые приложили Брухвейеры, чтобы сделать его отъезд возможным. И это в то время, когда американцы сгоняли в лагеря всех немцев мужского пола, подозреваемых в военной службе. Настоящая волна арестов прокатилась по всем окрестным землям. Только связи Брухвейеров спасали Рихарда от заключения под стражу, как он понимал. Да и рисковать безопасностью Адели, которая отказывалась уезжать без него, он не желал. Пусть эти земли находились под янки, а Розенбург под протекцией американского высшего командования, случиться в это опасное время могло что угодно. Немецкие беглецы, военные мародеры союзников, да и просто жаждущие возмездия бывшие заключенные лагерей, которые по слухам все еще были опасны так же, как и в первые дни освобождения… Нет, ему бы определенно хотелось, чтобы Адель вернулась обратно в Швейцарию, где было гораздо безопаснее.
– Хорошо, – согласился он одним из вечеров июня, когда они завершали ужин в малой столовой, пусть и скудный, но мастерски приготовленный Айке. – Я уеду из Германии. Только дай мне немного времени привыкнуть к этой мысли.
– Только прошу, помни, что времени осталось немного, – просияла Адель, получив наконец-то желаемое. – Когда я последний раз телефонировала отцу из Веймара, он сказал, что русские уже ведут переговоры с американцами о выведении войск. Нам нужно успеть до того, как коммунисты войдут в Тюрингию, ты сам понимаешь.
Он понимал. Но по-прежнему не мог представить, что решится оставить Розенбург и ближайший городок с церковью, в подвале которой лежали останки его отца и матери. Эта земля была его плотью и кровью, и он не мыслил своей жизни без нее.
Но ты ведь готов был оставить временно все это ради Ленхен, предательски однажды шепнул внутренний голос во время очередных раздумий. Ты рассматривал однажды возможность проживания в соседней стране, пусть и временное, рядом с Ленхен. Раньше не было ни тени сомнений в принятом решении. Помнишь?
А потом в очередной раз ударило болью, неизменной спутницей воспоминаний о прошлом, при одной лишь только мысли, что, если бы Лена все-таки уехала в сорок третьем году, он бы ухватился за любую возможность пересечь границу. Его прежняя жизнь разрушилась, но была бы надежда на новую – рядом с ней, и этого было бы достаточно для него. За что держаться сейчас? Он никак не мог понять. Да и не хотел искать эту причину, если говорить откровенно.
Адель ясно видела нежелание Рихарда уезжать, потому наотрез отказалась от его предложения ехать первой. Понимала прекрасно, что Рихард едва ли последует за ней, если она оставит его сейчас. Оттого и осталась рядом с ним, организовав сборы некоторых вещей, которые нужно было забрать из замка и не оставлять русским.
Иногда за этими совместными хлопотами и во время привычных уже ужинов, к которым Адель неизменно меняла наряды, видясь тем самым Рихарду какой-то чуждой частицей в калейдоскопе послевоенной разрухи, между ними снова возникала прежняя близость. Рихард не особо любил эти моменты, потому что видел огонек надежды в глазах Адели, зная, что никогда не сможет ей дать то, что она желает. Поэтому он твердо решил, что не останется в Швейцарии, а уедет в Скандинавию, где попробует начать все сначала, готовый в любое время вернуться назад, в Германию, когда это будет возможно и невзирая на любые угрозы за свое прошлое. Отпишет большую часть переведенного матерью состояния Красному Кресту, а себе оставит только фамильные ценности и ровно столько, сколько хватит на то, чтобы встать на ноги в послевоенное время.
