Текст книги "На осколках разбитых надежд (СИ)"
Автор книги: Марина Струк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 94 (всего у книги 95 страниц)
Эпилог
Тюрингия,
1995 год
От очередной волны воспоминаний о событиях, которые словно заново прожила столько лет спустя, снова пересохло в горле. От волнения сердце пропустило пару ударов. Совсем как тогда – пятьдесят лет назад, подумать только – пятьдесят лет! Столько времени прошло, а для нее все это промелькнуло в красках и деталях во время интервью этой русской девочке-журналистке, словно случилось совсем недавно. Потому так удивительно было видеть, пока снимали то интервью, и руки мужа, и свои собственные такими: с тонкой кожей, извилистыми веточками вен и сетью мелких морщин, когда он, угадав ее волнение, легко сжал ее ладонь и поднес к губам. Это было днем, а сейчас Рихард крепко спал – настоящее счастье в их возрасте. А она просто лежала рядом, смотрела на него и слушала тишину ночи, погрузившись в прошлое настолько, что потерялась в реальности.
Как же ты красив, мой любимый… Годы выбелили твои волосы, проложили морщины на твоем лице и оставили шрамы на твоей коже, при виде которых я перестала плакать только спустя несколько лет после твоего возвращения ко мне. Но все это ничуть не умалило твоей мужской красоты и очарования улыбки, не высветлило небесный цвет глаз, которые по-прежнему очаровывают женщин даже моложе тебя.
Мой любимый… мое сердце…
Ей очень хотелось бы тогда завершить свой рассказ многоточием – их встречей на станции в Саксонии. Разве не так должны заканчиваться истории любви? Но это была жизнь, а в ней редко бывает так, как желаешь.
Рихарда арестовали через несколько минут после их встречи. У него не было разрешения от советской комендатуры на свободное передвижение, а значит, он подлежал немедленному задержанию как подозрительное лицо.
– Не волнуйся только, – шепнул он Лене, размыкая объятие, немного замешкавшись при этом. – Главное, не вмешивайся ни во что. Пусть идет как идет.
Почти о том же он попросил советского врача, молодую женщину, которая неожиданно бросилась через улицу к их небольшой группе, следовавшей к комендатуре в Дрездене.
– Что сделал этот немец? – спросила она взволнованно у солдат. А потом бросила уже Рихарду, не узнающему ее, хватая его за рукава плаща: – Ты помнишь меня, немец? Помнишь?!
У Лены тогда так и похолодело все внутри. На мгновение показалось, что она ошиблась в Рихарде, что он когда-то сделал что-то ужасное, чему свидетелем была эта военврач. И испытала невероятное облегчение и горячий стыд за эти подозрения после, когда женщина заговорила с ней.
Ольга, как она представилась, оказалась одной из трех узниц, которых Рихард когда-то вытащил из нацистских концлагерей. Две русские женщины и одна польская девочка-подросток. Одна из русских была беременна и родила мальчика через несколько месяцев после того, как их тайно перевезли на ферму в Пруссии. Там они и встретили приход советских войск.
– Девочку, Барбару, отправили домой, в Варшаву, – рассказывала военврач, стараясь держаться вровень с ними вплоть до комендатуры. – Я не знаю, выжили ли ее родители. Они прятали еврейских детей на своем хуторе, за это нацисты отправили всю семью в лагерь. А Вера с маленьким Васильком уехала на родину, в Куйбышев. Ну а я попросилась обратно в армию. Мы все остались живы, благодаря этому немцу. И я готова все написать на бумаге, если нужно будет. Может, это поможет ему, как-то смягчит наказание, которое его ждет…
Но Рихард категорически отверг это предложение. Он боялся, что Ольга только навредит себе своими признаниями. И так солдаты смотрели на нее недовольно.
Он попросил тогда Лену:
– Скажи, что я рад, что они все выжили. Это большое счастье для их семей. Надеюсь, что в будущем у них у всех будет все хорошо…
Слова Рихарда сбылись. Они убедились в этом в конце восьмидесятых годов, когда уже можно было навести справки. Впрочем, Барбара Лодзь, та польская девочка, нашла Рихарда на девять лет раньше. Она запомнила его лицо на всю жизнь, как и петлицы его мундира, и рыцарский крест на шее. Найти его в списке летчиков люфтваффе среди награжденных этой высокой наградой рейха не составило большого труда. Барбара стала врачом в память о той русской, что разделила с ней месяцы после лагеря на ферме и вылечила ее больные ноги. Полька работала врачом-акушером в одном из роддомов Варшавы. Как она сама рассказала Лене и Рихарду, с которым пожелала встретиться лично, момент появления Василька сыграл не последнюю роль в ее судьбе. У нее самой уже было к этому моменту трое детей, и она неустанно благодарила Рихарда за спасенную жизнь. Ее отец пережил нацистский плен, а вот мать погибла в концлагере в очередной волне «селекции» через неделю после того, как Рихард забрал Барбару.
И именно Барбара первой нашла в СССР остальных и написала об их судьбе Рихарду, с которым стала поддерживать связь. Военврач Ольга проработала в медицине недолго – стал преподавать на кафедре мединститута в Киеве. Замуж она так и не вышла, посвятив свою жизнь воспитанию осиротевших во время войны племянников. Вера тоже осталась незамужней и вырастила Василия одна. Причем сын ее не знал, что был рожден от немецкого офицера, а потому Вера категорически отказалась от дальнейшего общения с людьми из прошлого. Лена ее понимала, наверное, как никто иной, потому что сама не быстро примирилась со своей совестью, которая нет-нет да колола тоненькой иглой, что ее счастье построено на предательстве родины. Наверное, эта тонкая игла осталась в ней из-за слов Кости, брошенных зло пятьдесят лет назад в домике на Егерштрассе. Он забрал Лену от здания комендатуры, возле которой она ждала хоть каких-то новостей. После проверки документов ее отпустили, настоятельно порекомендовав уйти. Но она осталась сидеть на ступенях крыльца. И видимо, из комендатуры позвонили ее начальству. И наверное, Безгойрода был в добром настроении в тот день, потому что не сам приехал за ней, а разрешил Соболеву самому разобраться со «своей немкой».
Костя был в ярости. Даже губы казались бескровными, настолько белым было его лицо от еле сдерживаемых эмоций. Он силой увел ее прочь от комендатуры. Они оба были хорошо воспитаны, чтобы обсуждать что-то прилюдно, но едва оказались за дверями гостиной в доме на Егерштрассе, Костя дал волю эмоциям. Он кричал на нее так, что дрожали стекла в буфете. Его эмоции пугали до дрожи своим накалом, с которым прежде Лена никогда не встречалась. Его ярость при известии, что она когда-то полюбила немца и стала его женой без росписи, была не такой бурной, как та, с которой он обрушился на нее в этот раз. Но ярость была перемешана со страхом за нее, как поняла Лена спустя некоторое время. Оставив свой чемодан с делом из арбайтсамта в вагоне поезда, она теряла последнюю возможность доказать свою личность без каких-либо сложностей. А обратив на себя внимание патруля при аресте Рихарда, автоматически попадала под новые подозрения Безгойроды, который вряд ли оставил бы это дело просто так.
– Ты же решила уехать! Ты была в вагоне! Какого же черта, Лена?! Какого черта?! – бушевал Соболев, возвышаясь над ней, тихой и какой-то растерянной, а потом и вовсе ушел, хлопнув дверью так, что едва не сорвал с петель.
Лена же так и не проронила ни слова в свое оправдание. Потому что понимала, никакие слова не помогут ему принять и понять ее поступок. Едва увидев Рихарда, она без раздумий отвергла свое возможное будущее без него. Оно просто не существовало теперь, как бы ни плакала внутри тихо душа из-за правоты слов Кости, зло брошенных ей в лицо.
Она предательница. Она любит нациста больше своей родины. Она забыла обо всем, что творили эти ублюдки на ее земле. Она хочет остаться с убийцей своих соотечественников. Такие, как он убивали мучительно, сжигали заживо, морили голодом. Такие, как он, убили каждого из ее семьи. Если в ней осталось хоть что-то от прежней Лены, она должна вернуться на родину, навсегда выбросив из головы эту блажь.
Если бы это было блажью… Но это было совсем не так. На закате своей жизни люди часто подводят некие итоги. Так было и у Лены с недавних пор. И оглядываясь на свою жизнь с высоты прожитых лет, она ни единого раза не пожалела о том, что когда-то прыгнула с поезда в объятия Рихарда, потеряв шанс на возвращение домой. Любовь к нему за эти годы только крепла, превратившись из небольшого саженца в сильный дуб с корнями, уходящими так далеко в ее сердце. И единственное, чего она боялась – уйти позже него. Потому что знала, какой пустой и бесцветной станет жизнь без него.
– Его осудят, пойми же! Осудят и отправят с остальными преступниками отбывать наказание. И неизвестно, когда закончится его срок, – безрезультатно убеждал Лену Костя, раз за разом пытаясь достучаться до нее. – Чего ты добиваешься, ошиваясь у лагеря для нацистов? Чтобы тебя пристрелила охрана? Ты и так уже лишилась места в конторе и довольствия! И это еще легко отделалась! Тебе очень повезло, что Безгойрода просто уволил тебя из-за твоего «нацистского женишка», а не арестовал. Ты же свое будущее разрушаешь, понимаешь? Жизнь свою гробишь! Отрекись от этого нациста! Забудь его!
Но Лена упрямо каждое утро собиралась с духом и шла пешком в Дрезден к месту заключения арестованных немцев, дожидавшихся своей участи в лагере из наспех сколоченных бараков, обнесенных колючей проволокой. Он был огромный, обойти его по периметру, пытаясь найти взглядом Рихарда среди сидящих на земле пленных, было практически невозможно. Охрана отгоняла гражданских, которые так же, как Лена, пытались найти своих близких среди сотен мужчин разного возраста в грязной форме или в гражданской одежде. Иногда, когда кто-то из немцев с той или другой стороны слишком близко подходил к ограждению, или поднимался громкий гомон голосов в попытках докричаться хотя бы до кого-то из пленных, раздавалась громкая автоматная очередь в воздух. У Лены всякий раз замирало сердце от страха, что следующая очередь может быть пущена в людей. Страх из-за памяти о лагере для советских военнопленных, устроенном нацистами под Минском или о заключенных в гетто, обнесенном такой же колючей проволокой. Там такое было частым явлением. И невольно гордилась терпением своих соотечественников, которые каждый раз до хрипоты орали на немцев по обе стороны проволоки: «Разойтись!», «Никаких сближений!», «Гражданские! Пять шагов от проволоки!», «Тишина!», но не применяли силу, как бы тяжело им ни было сохранять порядок.
Лена ни за что бы сама не нашла Рихарда, если бы в одно раннее утро Костя, к ее удивлению, сам не устроил бы им короткое свидание. Условия были строгие – никаких прикосновений, расстояние минимум в шаг от проволоки, никаких передач через проволоку, даже еды. Лена забыла обо всем на свете, когда увидела Рихарда в грязной рубашке и в рваном плаще, в котором он спал ночами. Оказалось, что пиджак и часы он отдал одному из охранников, выменяв на ложку. В лагере кормили, но приборы не выдавали, и тому, у кого не было ложки, приходилось сложно.
Рихард не обрадовался ее приходу, хотя глаза его и сверкнули радостно в первые секунды. Но потом они снова стали пустыми, на лицо набежала тень. «Уезжай!» – потребовал он, когда они обменялись несколькими отвлеченными фразами, избегая говорить о главном. Этот напор ошеломил Лену и погасил радость, вспыхнувшую при виде него.
– Не стоило так делать, – сказал он отстранено и резко. Совсем как тогда, когда они только начинали свое знакомство в Розенбурге. Когда она была простой русской служанкой, а он – героем рейха и представителем знатной прусской фамилии. – Ты сделала глупость. Не следовало оставаться. Вы, русские, всегда слишком импульсивны… Не просчитываете последствий.
Ей хотелось тогда ответить что-то резкое и, возможно, вопросом «А ты?». Ведь он был свободен на территории союзников и планировал уехать. Но все-таки решил перейти границу зон и найти ее, едва узнал, что, возможно, она жива. Но она увидела тогда в глубине его глаз, что решение прийти в Дрезден было полностью обдуманным, и он осознавал все возможные последствия, которые не стали для него неожиданностью. Увидела и промолчала.
– Ты должна уехать из Германии. Оставаться здесь сейчас – безумие. Никто не сможет предсказать, чем ответят победители побежденным, – Рихард посмотрел в сторону Кости, державшегося на расстоянии от них, но наблюдавшего за их свиданием цепким и злым взглядом. – Ты обязана уехать с капитаном, как и планировала. Я не должен был вмешиваться. Я хочу, чтобы ты уехала, Ленхен, слышишь? Уезжай!
– Потому что ты женат? Поэтому хочешь, чтобы я уехала? – вырвалось обидой из груди совсем не то, что она хотела сказать ему. Он посмотрел на нее таким взглядом, что стало ясно: произошла какая-то ошибка, и он не был женат.
И тогда Лена вдруг заплакала. И эти горячие слезы растопили его ледяную броню, в которую он намеренно облачился перед свиданием. «Шаг назад!» – заорал охранник, когда Рихард резко шагнул к проволоке и тут же отступил, осознавая последствия этого шага для них обоих.
– Прошу тебя, мое сердце, уезжай! – заговорил он быстро и сбивчиво, понимая, что минуты, отведенные им на встречу, уже почти истекли, судя по взгляду охранника на наручные часы. – Уезжай! Я хочу, чтобы ты была в безопасности. Чтобы не знала голода и холода. Чтобы никогда больше не плакала от страха или горя. Чтобы ты жила той жизнью, что была до войны. Пойми же, так нужно! Капитан позаботится о тебе. Он защитит тебя. Не думай обо мне. Меня уже нет, мое сокровище, кончено. А ты… Судьба подарила мне только мгновения рядом с тобой. Эти мгновения стали для меня всей жизнью. А для тебя… Я хочу, чтобы для тебя они так и остались лишь эпизодом. Так должно быть. Потому что для меня все кончено. А твоя жизнь только начинается… Ради меня, мое сердце, уезжай!
Об отъезде твердил и Соболев, пытаясь сломать удивительную для него решимость. Он не принимал никаких отговорок и упрямо шел к своей цели, твердо вознамерившись увезти Лену из Германии. Она ясно читала эту решимость в его глазах.
– Документы пропали, но шанс еще есть, – убеждал ее Костя. – Ты можешь вернуться домой под немецким именем. Как моя жена. В этом случае нам не нужны бумаги из арбайтсамта, которые ты потеряла в поезде, и не будет лишних вопросов при проверке.
О подобном Лена даже не думала, поэтому его предложение, сделанное строгим и напряженным тоном, ошеломило ее, хотя и тронуло до слез.
– Это невозможно.
– Возможно при большом желании. Если понадобится, я дойду до главнокомандующего, чтобы получить разрешение.
– Нет, ты понимаешь…
Как объяснить, не задев его чувств, что их брак был невозможен не только по этим причинам? Она никогда не сможет стать ему той женой, которой он заслуживал – любящей и верной не только телом, но и душой. О любви не было сказано ни слова, но Лена знала, что Костя чувствует к ней. Читала в его глазах, слышала в его голосе. Выстоит ли эта любовь под грузом обиды и горечи от того, что он считал предательством и что медленно разъедало его изнутри? Но самое главное, Лена никогда не сможет дать ему того важного, что должно быть в союзе мужчины и женщины – детей. Костю ждало после войны только самое лучшее, она верила в это всем сердцем, но быть частью этой жизни она не могла и желала.
Но Лена также знала, что Костя ни за что не отступится, пока не добьется своего. Недаром он запретил ей выходить из дома и отобрал документы, без которых в советском Дрездене нельзя было и шагу ступить. А его неожиданное предложение только укрепило Лену в том, что она обдумывала на протяжении последних дней.
Если Рихарда признают виновным и осудят на заключение в лагере, она поедет в Берлин и откроет всю правду о себе в пункте перемещенных лиц. И если ей суждено быть наказанной за свою любовь к немцу, то так тому и быть. Главное, они будут вместе в Советах, а дальше будет видно, что и как. Теперь она точно не потеряет Рихарда.
Глупое и наивное решение. Теперь, зная о том, чем грозили тогда подобные романы русских с пленными немцами, она понимала это. Да и скорее всего, им бы никогда не позволили даже переписываться, не то что встретиться снова! Редкие счастливые исключения при огромном количестве несчастных судеб. Но, к счастью, ей удалось этого избежать. Потому что в очередной вечер ее заключения на Егерштрассе Костя вдруг вернул ей документы и сообщил, что отныне она свободна.
Рихард умер в лагере?! Эта мысль буквально сбила с ног и едва не остановила сердце в слабом от переживаний и отсутствия аппетита теле Лены. Но нет, все оказалось иначе.
– Его передали британцам. Наши решили угодить союзникам и отдать им «фюрерского сокола», – коротко рассказал Соболев, не глядя на побледневшую Лену. – Просто забудь о нем и живи дальше.
– Как? Как это могло случиться? Откуда они узнали?..
Костя ничего не ответил, предоставив Лене еще долго гадать, откуда британцы узнали, что в плен к советским войскам почти по своей воле пришел «Сокол Гитлера», которого они так жаждали получить в свои руки.
– Когда его отправляют в зону британцев?
– Уже отправили. Еще вчера утром его увезли в Ганновер.
Несколько слов, разбивающих надежду не только на возможное будущее с Рихардом, но и хотя бы на последнюю встречу. Теперь их снова разделяли границы, которые ей никак нельзя было пересечь. И выходило, что Костя прав – у нее не было иного пути, как принять его предложение и вернуться домой.
Тогда Лена ни о чем вообще не думала несколько дней кряду. Только плакала и плакала, опустившись без сил на пол и прислонившись спиной к стене, невзирая на явное недовольство Соболева этими слезами и ее горем. Он не попыток ни поднять ее, ни успокоить. Просто сидел и наблюдал ее плач, как наблюдают за капризным ребенком, которому отказали в желаемом и истерику которого просто пережидают.
– Знаешь, когда-то я думала, что мне довольно будет настоящего, – проговорила Лена, когда на нее вдруг снизошло странное спокойствие. Словно наконец-то в голову пришло самое верное решение. – Моим заклинанием стало когда-то «здесь и сейчас». И только это я твердила себе. А теперь я поняла, что больше не хочу так, что хочу «долго и счастливо».
– «Долго и счастливо» бывает только в сказках, – бесстрастно откликнулся Соболев. – Мы же знаем с тобой, что только от самого человека все зависит. Человек – строитель своего будущего. Так построй его достойным, Лена! Таким, каким оно должно быть!
Лена согласилась с правотой его слов. Только они подразумевали разное под тем, как она должна строить свое будущее. Соболев был уверен, что Лена смирится перед невозможным и уедет с ним домой. Она же точно знала, что у нее не было другого пути, как на запад Германии. В ту же ночь Лена убежала из Фрайталя, взяв с собой только немного еды в дорогу и пару сменных блузок и белья в небольшой сумке. Пока Костя не понял, что она все-таки решится на подобное безумство. Кристль, хотя и обмирала от ужаса перед неизвестностью дороги, предстоящей Лене, но все же благословила ее в путь, напомнив взять на удачу давние талисманы – пуговицу трубочиста и несколько щетинок. Лена больше никогда ее не видела. Первое время, когда общение еще было возможно, они переписывались, но затем поддерживать переписку становилось все сложнее и сложнее. А в 1954 году Лене пришло короткое уведомление от Пауля, что его мать тихо и мирно умерла во сне. Сам Пауль не желал общения с ней и даже отказался от встречи, когда Лена и Рихард посетили Фрайталь пару лет назад, когда пала стена. Он так и не сумел принять брака Лены с Рихардом, как с бывшим нацистом. Для него прошлое не осталось в 1945 году. Пауль на протяжении двух десятилетий выступал свидетелем на многочисленных судебных процессах и активно участвовал в поиске бывших нацистских преступников.
Не простил и не принял выбор Лены и Костя Соболев. Лена подала на розыск еще в конце 1980-х годов, когда это стало возможным. Ей хотелось узнать, как сложились после войны судьбы дяди Отто, Леи, но особенно, конечно, получить хотя бы короткую весточку от Кости. Дядя Лены остался в Челябинске, где завел семью с одной из высланных когда-то из Поволжья русских немок. Они с радостью наладили общение с семьей фон Ренбек и воспользовались их помощью при переезде в 1993 году в Германию.
– На историческую родину, представляешь? – не сдержалась Лена, когда получила от них письмо с просьбой помочь устроиться на новом месте. – Предки дяди Отто приехали в Россию еще в середине восемнадцатого века при Екатерине II! На историческую родину!..
Лена до сих пор считала СССР своей родиной, местом своей силы, своего духа. Местом, где были могилы ее предков, местом, где она родилась. Все взлеты и падения страны она воспринимала как личные успехи и поражения. За годы прожитые в Швейцарии эта страна не стала таким родным местом ни для нее, ни для Рихарда. Но зато Швейцария подарила им общий дом, где они наконец обрели счастье, и за это только Лена была ей благодарна. Развал Союза едва не принес ей инфаркт, настолько было больно видеть происходящее с ее родной страной. Пусть и позволил без страха посетить места ее детства и юности, а также наладить оборванные связи с прошлым.
Что касается Леи, выяснилось, что она действительно осталась инвалидом войны. Потеряв всех родственников в то страшное время, она жила совсем одна. И, к огромному сожалению Лены, умерла в начале 1960-х годов.
А вот у Соболева жизнь сложилась вполне благополучно, как узнала Лена из справки, присланной по ее запросу. После войны он еще несколько лет находился в Саксонии и вернулся на родину только в 1948 году, где в Новосибирске до самой пенсии проработал по профилю инженером-геологом в команде Чернова, «самого главного геолога Западной Сибири»[221]221
Сергей Иванович Чернов (1907–1996) – советский геолог, один из организаторов поиска и открытия первых нефтяных месторождений Западной Сибири, главный геолог Новосибирской геолого-поисковой экспедиции с середины 1940-х и до конца 1960-х гг.
[Закрыть]. На его счету было огромное количество разведывательно-поисковых экспедиций и опубликованных научных трудов, а кроме того – наград за труд, в том числе и медаль «За трудовую доблесть», как прочитала Лена с особым трепетом. Костя до последнего стремился проводить время в долгосрочных экспедициях, а не в душном кабинете. Женился поздно, только в конце 1950-х, имел двоих сыновей. Один из сыновей и вел некоторое время переписку с Леной от имени отца, в которой выразил нежелание того иметь какие-либо контакты с Леной в будущем. «По утверждению отца Елена Дементьева погибла в нацистском плену в 1943 году. Любые разговоры о ней очень расстраивают его, а отцу нельзя волноваться после перенесенного год назад инфаркта. С членами семьи нациста Рихарда фон Ренбек он связей никаких не имеет и иметь не желает, так и просил передать вам дословно. Поэтому я убедительно прошу не беспокоить отца впредь»…
«Нациста Рихарда фон Ренбек». Это тогда так больно ударило по Лене, что она не стала ничего говорить мужу про свой неудачный опыт связаться с Костей. И с трудом подавила в себе желание написать в ответ, как Рихард стремился всегда загладить свою вину за прошлое, которую он до сих пор носит в себе. Как отдал часть вывезенных средств Красному Кресту на помощь тем, кто пострадал от войны. Как с помощью посланника СССР в Швейцарии вернул в Союз реквизированные картины, которые обнаружил в ходе ревизии в коллекции матери. В том числе ту самую Мадонну. Но Лена понимала, что ничего не докажет этим, и смысла в этом объяснительном письме не было никакого. Единственное, что Лена тогда отправила в ответ было короткое благодарственное письмо за сообщение о месте захоронения Коли. Если удастся, то уже в следующем году можно будет посетить могилу брата. Лене очень бы этого хотелось, и она по-хорошему даже завидовала Рихарду, что тот мог навестить могилы своих родственников, пусть и в ГДР, в то время как она была лишена такой возможности столько лет.
Они приезжали тогда, в 1991 году, в Саксонию не только увидеть Фрайталь, где Лена провела последние годы войны, и навестить в Дрездене место гибели родственников Рихарда во время безжалостной бомбардировки союзников. Все эти годы в Лене росло желание сохранить память о советских военнопленных, погибших в шахтах Фрайталя. И когда появилась возможность осуществить свои замыслы, она не преминула ею воспользоваться. Рихард поддержал Лену, к ее радости и удивлению, ведь он так не любил касаться прошлого. Для него это было сродни ворошению голыми руками обжигающих углей, как он признавался Лене. Рихард всегда отказывался от каких-либо интервью и встреч с людьми, которых когда-то спас, как член организации «Бэрхен». Отверг и предложение написать книгу воспоминаний, с которым обращались из одного издательства ФРГ. Отказывался от приглашений на встречи ветеранов, которые стали организовывать на территории ГДР с конца 1980-х годов. Хотя откликнулся на предложение стать одним из меценатов «Союза помощи ветеранам войны России», образованного три года назад в Дрездене. И был против предложения детей немецких евреев, спасенных с его помощью от ареста, подать заявку на звание «Праведник мира», с которым они, уже будучи взрослыми, приехали как-то в дом фон Ренбеков в Швейцарии.
– Удо Бретвиц – вот кто, вам нужен, – твердил он тогда, как заведенный, заикаясь от волнения. – Герр Бретвиц и его супруга. Если кто и должен получить это звание, то только они.
– Это просто нонсенс! Как это может даже рядом стоять – мое прошлое в рейхе и это звание?! Исключено! И как только им пришло это в голову? – горячился потом, после отъезда неожиданных гостей, с болью в голосе Рихард. И Лене оставалось только успокаивать его напоминанием о том, что на нем нет такой вины, как на других немцах, осужденных многочисленными трибуналами, прокатившимися по Германии на протяжении десятилетий после войны.
Так во Фрайтале сразу же после объединения немецких земель на их средства установили обелиск, на котором были высечены имена, сохранившиеся на почти истертом листке, бережно хранимом Леной все это время. Так несколько семей смогли найти информацию о своих родственниках, погибших в плену. И так Лену нашла молоденькая журналистка из Москвы, словно почувствовав чутьем репортера, что за установкой памятника советским военнопленным немецкой семьей кроется что-то интересное. Она была настойчива и упряма, как когда-то Лена. И убедила Лену, что их с Рихардом история, до этого скрытая от многих, должна быть рассказана.
История, в которую невозможно было поверить. История, которую невозможно было больше хранить в полумраке прошлого. История, которую Лена все же решилась рассказать при поддержке Рихарда, на протяжении всего интервью державшего ее за руку, не отпуская ни на минуту. Задевающая незажившие до сих пор раны. Будоражащая нервы. Воскрешающая столь многое в памяти.
Лене было невероятно страшно тогда в 1945 году, на дорогах разрушенной Германии. Разум молил повернуть назад. Казалось, на спине огненными буквами горит слово «Предательница», которое однажды бросил в сердцах Костя. Но она упрямо шла проселочными дорогами, обходя города и городки, переходя бродами речушки, прячась при звуке транспорта и стараясь держаться от любых встречных, потому что боялась встречи с солдатами союзников, чей язык вообще не понимала. Спустя время, вспоминая это путешествие, Лена осознавала, что только безрассудство молодости и твердая решимость увидеть Рихарда помогли ей преодолеть этот многодневный путь до Ганновера. А еще как ей повезло в те дни достичь города целой и невредимой, когда к местному населению победители не всегда относились благожелательно. Ей не причинили физического вреда союзники, как это случалось. Ее не ограбили в пути, и она сумела сберечь ожерелье, которое нашла в кармане пальто во Фрайтале, сжимая его всякий раз, когда ей становилось страшно или захватывало с головой отчаяние. Позднее она узнала, что Рихард когда-то купил это украшение в Париже для нее и ухитрился спрятать его во время ареста, когда размыкал объятие. Для него это ожерелье было талисманом, который должен был сберечь ее в будущем и стать напоминанием о нем. Почти все так и случилось. Теперь это ожерелье лежало среди прочих в шкатулке с другими украшениями, подаренными ей Рихардом позже, и она всегда надевала эти камни на годовщину их свадьбы в начале августа. Камни, ставшие талисманом их любви и верности друг другу.
Не спалось. Никак не спалось. Мысли все крутились и крутились в голове, словно кто-то запустил калейдоскоп событий тех лет. Лена сдалась в итоге, опасаясь потревожить сон Рихарда – поднялась с постели и, надев халат, чтобы укрыться от летней прохлады ночи, вышла из комнаты.
За годы, что Розенбург находился под контролем властей ГДР, замок изменился. В первый год после экспроприации здесь были размещены беженцы из Пруссии и других земель, отторгнутых у Германии в пользу Польши. Затем замок некоторое время использовали как санаторий, для чего заложили двери между комнатами хозяйских покоев второго этажа и частично уничтожили анфилады комнат первого. В бальной зале, где когда-то Рихард предлагал Лене поддерживать балетный навык, разместили актовый зал, в котором выстроили сцену у одной из стен. Средств на поддержание старого здания у властей не было, поэтому замок постепенно ветшал. К концу 1980-х годов санаторий закрыли, что едва не уничтожило Розенбург. Но спустя несколько лет произошло объединение Германии в единое государство, и была запущена программа реституции, по которой Рихард получил право вернуть себе замок. И вот спустя пятьдесят лет они снова были под крышей Розенбурга.
Странный поворот судьбы. Это было одновременно и знакомое до боли место, и в то же время совершенно незнакомое. Но кухня осталась прежней, хотя во время реставрации замка ее наполнили современной техникой, значительно облегчающей быт. Лену до сих пор изумлял тот факт, сколько всего придумал человек за последние пять десятков лет, начиная с запуска в космос живого человека. Вдвойне грело душу, что это был советский космонавт. Она вообще все достижения страны, которую по-прежнему считала своей, принимала с особой гордостью и радостью, а промахи – с горечью. Развал же Советского Союза почти довел Лену до инсульта, настолько сложно она перенесла новости об этом, когда пресса вокруг буквально ликовала.
– Это было предсказуемо, – сказал тогда Рихард. Он ждал этого с момента, как узнал, что Берлинская стена пала, а Советы выводят войска из всех частей зарубежных территорий, где имели влияние.
Он знал, что так и будет, и предупреждал ее. А она не верила. Потому что иногда он ошибался в своих предсказаниях. Ошибся же тогда, в Ганновере, когда был уверен, что никогда ему не суждено выйти живым из британского плена.
Всего несколько раз за всю их совместную жизнь Лена видела спокойного и собранного Рихарда в неподдельном гневе, когда он позволял себе повысить голос в порыве эмоций. Одним из этих случаев стало их первое свидание в тюрьме, куда она добралась с огромным трудом и с неменьшим трудом нашла себе временное жилье в квартире у одной вдовы.
