Текст книги "На осколках разбитых надежд (СИ)"

Автор книги: Марина Струк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 95 страниц)

– Спасибо, – первым разорвал тишину Рихард, протягивая ей руку для пожатия. – Я впервые за долгое время забыл обо всем. Словно в другое время попал. Или в сказку. Это все ваши чары, лесная фея, верно?

Лена только улыбнулась в ответ еле заметно уголками губ. Если они и были в какой-то своей особенной сказке, то сейчас наступал ее конец. Они оба возвращались в реальность, где она была прислугой, а он бароном. И где они были врагами.

– Я вас увижу еще раз, лесная фея? – спросил Рихард с нотками настойчивости. – Откуда вы?  Тондорф ?  Науендорф ?  Ховенфельден ?

Лена покачала головой в ответ и вложила на прощание ладонь в его руку, пожимая. Огорченная финалом этого волшебства, которое и ее заставило забыть обо всем, Лена даже не запомнила название окрестных местечек, за что ругала себя позднее.

Не знаю, что стало со мною,

Печалью душа смущена.

Мне все не дает покою

Старинная сказка одна…[26]26
  Отрывок из стихотворения Генриха Гейне «Лорелея», приводится в пер. с нем. Вильгельма Левика.


[Закрыть]

Рихард замер на месте, услышав тихий голос Лены, продекламировавший строки. Она сама не понимала, зачем вдруг решила процитировать Гейне, поэзия которого пришла ей на ум, едва Рихард заговорил о сказках, лесных девах и рыцарях. Вдруг захотелось, чтобы он знал, когда откроется правда, что она совсем не такая, какой немцам описывали русских.

Лена почувствовала, как дрогнула его рука, в которую она вложила на прощание свою ладонь. Рихард вдруг сжал пальцы сильнее, и Лена на мгновение испугалась. Голубые глаза покрылись тонким слоем льда, словно озера под первым морозцем.

– Народная песня, – произнес он медленно. – У нас тоже поют ее в окрестностях.

– Нет, – покачала Лена головой, удивляясь тому, что немец не узнал этих строк. Она знала, что он был хорошо образован. Не узнать Гейне! – Это Гейне. Один из самых моих любимых немецких поэтов. Я часто его читала в свободное время от занятий.

 – Любите Гейне? – спросил он, глядя ей в глаза пристально.

– Он настоящий художник поэзии, разве нет? Кто еще так писал о любви на немецком? – ответила честно Лена.

– Ясно, – произнес Рихард и выпустил ее ладонь из своей руки. Лед из его глаз так никуда и не исчез. Лене даже показалось, что на нее повеяло холодом в эту минуту. И она не понимала, что вызвало в нем такую перемену, но ясно поняла, что совершила где-то промашку.

– Что ж, лесная фея… Вас, должно быть, схватились уже.

– До свидания, Рихард.

Он еще долго смотрел ей вслед. Лена чувствовала его взгляд спиной, поэтому пришлось убежать дальше, чем она планировала в лес. Собаки так и норовили побежать за ней, решив, что прогулка продолжается, и лаяли громко, пока Рихард придерживал их за ошейники, не давая сорваться следом. Наверное, они недоумевали, куда это направилась Лена вдруг и почему не отвела их домой, к вольерам.

К замку Лене пришлось возвращаться стороной от аллеи, ведущей от южных ворот. Даже попала в заросли крапивы, зазевавшись.

– Где ты была? – накинулась на Лену на заднем дворе Биргит, явно поджидая. Лена не могла не порадоваться, что успела повязать фартук и косынку. – Собаки давно уже дома, а тебя все нет! На свидание бегала? Ну-ка, говори!

Биргит так больно ухватила тонкими пальцами Лену за локоть, что девушка не могла не поморщиться от боли.

 – Розенбург  – приличный дом, – напомнила немка Лене. – И если ты позволишь себе лишнее… Сейчас же ступай к господину Иоганну. Он волнуется, что тебя долго нет.

«Странно, – подумала Лена, когда Биргит отпустила ее руку, позволяя уйти. – Почему она ничего не говорит о том, что приехал молодой барон?»

Может, все это только привиделось? Его голос, его улыбка, его сильные руки на ее теле. Может, ничего этого не было, а она все придумала?

Сомнения Лены развеял Иоганн. Его сияющий вид и его широкая радостная улыбка сказали об этом раньше, чем он произнес:

– Приехал Фалько! Вот ведь хваленая немецкая почта – он приехал одновременно со своим письмом, что проведет несколько дней в  Розенбурге  с нами. Анни должно быть сойдет с ума от злости на себя, что уехала отсюда, когда получит телефонограмму. Фалько уехал в город, чтобы позвонить в Берлин и предупредить мать. Все-таки я был прав – нужно было поставить в  Розенбурге  аппарат. Это все Анни не захотела, чтобы он трезвонил тут целыми днями. Словно ей кто-то звонил так часто!

Иоганн вгляделся в лицо Лены, стоявшей на пороге его комнаты, и вдруг спросил:

– Все в порядке, Воробушек? Ты как-то странно выглядишь. Ты нездорова?

– Все хорошо, господин  Ханке , просто голова разболелась, – придумала Лена в ответ.

– Это все от этого адского пекла! – хлопнул по подлокотнику кресла Иоганн. – Ни ветерка нет, ни тучки на небе. Как бы ни случилась засуха! Итак, перебои с продовольствием, так и это еще… Не буду тебя тогда беспокоить пока. Иди к себе и отдохни. А вечером поможешь мне? Принесешь карты из библиотеки?

Иоганн почти всегда отдавал распоряжения именно так – вопросами. Будто давая ей выбор. Интересно, что бы сделал он, если бы она ответила, что не хочет выполнять его приказы? Спустил бы ей это? Вряд ли…

Если бы можно было отсидеться все время отпуска молодого барона в своей комнате, даже носа не показывая! Оставить как есть очарование теми минутами, когда они были просто случайными незнакомцами. Об этом думала Лена, пока лежала на кровати в своей спальне, пользуясь неожиданной передышкой. А еще ее не покидало ощущение, что она предательница, что совершила сегодня что-то из ряда вон. Она предала и маму, и  Люшу , и особенно  Котю  своей нежеланной симпатией к Рихарду.

Так не должно быть. Это неправильно. И так не будет. Она сумеет побороть это непонятное чувство, которое никуда не желало уходить.

Но как это сделать, когда при звуке шуршания шин автомобиля по гравию, который донесся до Лены через открытое окошко спальни, ее бедное сердце чуть не выскочило из груди. Так сильно заколотилось, что казалось, вот-вот это случится. И Лена не выдержала. Поднялась с кровати и подошла к окну, чтобы еще раз посмотреть из-за кружева занавески на Рихарда. Он как раз выходил из автомобиля, передавая управление  Войтеку , которому предстояло поставить авто в гараж. Рихард задержался на пару минут перед крыльцом, чтобы докурить сигарету. Лена видела даже со своего места, как он напряжен. Он больше не улыбался, как в парке, а выражение лица было угрюмым и сосредоточенным.

И он ей нравился. Даже такой – хмурый и напряженный. Он ей нравился, и это пугало и злило Лену сейчас. Особенно когда так хотелось, чтобы он поднял голову и посмотрел на окна комнат прислуги под крышей замка.

Рихард на окна так и не посмотрел. Бросил сигарету в гравий и ушел в дом. Наверное, это было к лучшему. Теперь самое главное – держаться от него подальше до самого дня побега. Потому что у Лены было странное предчувствие, что немец может помешать ее замыслам.

Звякнул в коридоре колокольчик, подавая сигнал. Лена была на этаже одна, поэтому без труда разгадала, что кто-то хочет видеть именно ее. С облегчением выдохнула, когда заметила, что вызов идет из кухни. Значит, ее хочет видеть не молодой барон и не Иоганн, а требует к себе Биргит.

– Возвращайся к себе и переодевайся в форму, – без лишних слов приказала Биргит, едва Лена показалась на пороге кухни. – Возьмешь фартук и косынку Катерины – твои все в следах от травы. Если кипячение не уберет пятна, я вычту из твоего жалования. В следующий раз, когда побежишь на свидание, будешь думать, как сохранить одежду в порядке.

Можно было протестовать против слов немки, очищая от нелепых подозрений свое имя. Но Лена не стала этого делать, промолчала, поджав губы. Потому что это было бесполезно – уж если Биргит так решила, то ее не переубедить теперь.

– Я жду тебя в малой столовой потом, – продолжила Биргит. – Сегодня ты прислуживаешь за ужином в паре с Яниной.

– Почему я? – в панике вырвалось у Лены. Только-только она придумала, как ей можно избегать встречи с Рихардом, пока у того не закончится отпуск, как Биргит своим распоряжением обратила все в прах.

– А почему нет? У тебя другие планы на сегодняшний вечер? Ты занята? – издевательски сказала экономка. Айке, крутящаяся у плиты за приготовлением ужина, рассмеялась этой шутке. – Позволь напомнить тебе, что пока ты прохлаждалась где-то днем, Катерине и Янине пришлось работать за троих. Или ты не хочешь, чтобы Катерина отдохнула? Хорошо, ступай наверх и скажи, чтобы она работала за тебя. Не хочешь? Тогда жду тебя в малой столовой. Надо уже накрывать на стол, если мы хотим успеть к ужину.

«Вот и все, – думала Лена, когда стояла перед зеркалом, повязывая косынку на голову. – Все откроется именно сейчас». А потом разозлилась на себя – что ей за дело, как будет относиться к ней молодой барон? Он немец. Он чужак для нее. Он ненавистный нацист, несущий с неба смерть. Он убивал невинных людей.

И все равно, как бы ни убеждала себя в этом Лена, пока натирала серебро и расставляла фарфор и хрусталь по местам, сердце замирало при любом звуке. И потому она поспешила опередить Янину и убежать в кухню за первой подачей, едва расслышала шаги, приближающиеся к малой столовой. Руки чуть-чуть дрожали от волнения, даже Айке прикрикнула, чтобы была аккуратнее и не уронила поднос с тарелками. Острый глаз Биргит, зорко следящей за работой девушек, тоже подметил ее волнение, Лена определила это по ее взгляду. Оставалось только надеяться, что все это спишется на то, что она первый раз обслуживает хозяев за столом.

Лена хитрила, как могла. Едва увидев затылок Рихарда, сидящего за столом спиной к двери, она решила сделать все, но не показываться ему на глаза. Она носила подносы из кухни и передавала их Янине, чтобы именно та подавала каждую перемену. Отступала в уголок столовой всякий раз, как и положено примерной прислуге. Биргит улыбалась довольно, явно не понимая причины подобного поведения, кивала ей уже под конец ужина, мол, молодец, все верно делаешь.

А у самой Лены сердце стучало от волнения где-то в животе при одном только взгляде на ровно подстриженный затылок Рихарда и на его крупные ладони. И замирало при звуке его смеха, ведь за ужином Иоганну удалось развеять хмурое настроение племянника. Лена старательно ловила каждое слово из беседы, боясь, что Рихард расскажет о сегодняшней встрече в парке, а Иоганн заявит, что это была именно она, Лена. Но молодой немец говорил о чем угодно – об аэродроме, где он служил, о сослуживцах, о знакомцах по прежней жизни, о книгах, которые прочитал за это время, и о Париже, где провел несколько дней отпуска.

– Скажи мне, Фалько, француженки действительно с большим самозабвением, чем другие женщины, отдаются любви, как писал Бальзак? – спросил Иоганн, чуть заплетаясь языком. Ужин подходил к концу, а за ним было выпито целых три бутылки красного вина. Лена сама спускалась в кухню и переливала напиток из бутылки в графин. Неудивительно, что Иоганн захмелел.

«Лучше бы я не понимала немецкого», – мелькнуло в голове у Лены, когда она услышала этот вопрос. Как Янина, которая с усталым выражением лица, ждала финала этого затянувшегося ужина. Обычно при баронессе, как потом узнала Лена, ужины проходили совсем иначе – более официально в каждой детали, более формально.

– Дядя-дядя, – протянул Рихард, усмехаясь. Он откинулся на стул, достал из кармана брюк зажигалку и пачку сигарет и с явным наслаждением закурил, наполняя душную комнату запахом табака. – Я вижу, что сегодня мы вряд ли с тобой будем обсуждать стратегии вылетов, верно? Хочешь обсудить налеты на спальни француженок, старый шалун? Хорошо, что Биргит нет, иначе у меня бы покраснели уши.

Иоганн вдруг обвел взглядом комнату, словно только сейчас понимая, что Биргит действительно ушла из столовой после подачи десерта, довольная, что ужин как всегда прошел на высоте. А потом встретился глазами с Леной, испуганно замершей на месте. Она знала, что сейчас произойдет, разгадала прежде, чем он произнес:

– О, Воробушек! Не подольешь ли мне вина? Клянусь, мой мальчик, я давно не пробовал такого изумительного  пти вердо !

Глава 11

Отстояться в углу комнаты не представлялось более возможным. Настал момент истины, как подумала Лена, когда на негнущихся ногах двинулась к Иоганну с графином вина в руках. Но посмотреть на Рихарда так и не решилась, хотя и чувствовала на себе его взгляд. Только когда черно-красная жидкость наполнила бокал, и настало время возвращаться на место в углу столовой, осмелилась поднять взгляд.

Рихард смотрел прямо на нее. Открыто. Его лицо не выражало даже малейшей толики удивления. Наоборот, оно было равнодушным и холодным. Всем своим видом он почему-то сейчас напомнил Лене  Ротбауэра . Словно всех немцев действительно создавали под копирку. Или учили относиться к русским одинаково равнодушно и жестоко, что было ближе к истине.

Рихард затянулся сигаретой, а потом показал на свой пустой бокал под вино, без слов отдавая приказ его наполнить. Но взглядом Лену так и не отпустил – держал цепко, пока она шла к нему с графином в руках.

– Ты знаешь, дядя, – вдруг проговорил Рихард, наблюдая за Леной пристально. – Не уверен насчет правоты этого высказывания Бальзака, но то, что француженок есть кому превзойти в фальши, себялюбии и кокетстве – это могу сказать точно.

Рука Лены дрогнула, и несколько капель вина упали кроваво-красными пятнами на белизну скатерти и рукава рубашки Рихарда. Он взглянул сначала на испорченный рукав, потом поднял взгляд на помертвевшую от страха Лену.

– Все, закругляемся, – проговорил Иоганн и хлопнул по ручкам кресла. – Пусть девушки приведут тут все в порядок, а мы с тобой еще поговорим о Париже. Уважь дядю хотя бы одной историей о победе в землях Франции над этими волшебными созданиями.

– Волшебные создания, – повторил за дядей Рихард. – Опасно человеку иметь дело с волшебными созданиями.

– Ну это как посмотреть, – хохотнул Иоганн.

Рихард, не глядя на Лену, махнул ладонью, мол, свободна, отойди, и она подчинилась этому немому приказу.

– Завтра у тебя будет болеть голова, дядя  Ханке , – голос Рихарда вмиг поменялся. Стал мягким, с легкими еле уловимыми нотками нежности. Лену этот голос вернул на мгновение в минувший день, на берег озера, и стало горько вдруг. Сегодняшнее происшествие для нее стало очередным подтверждением того, какими лицемерными могут быть немцы. В отношении друг друга они сама любезность, но как только дело касается « унтерменшей » они ведут себя совсем иначе.

– Тебе пора ложиться. Иначе завтра ты не сможешь составить мне компанию в игре.

– Я не маленький ребенок, Фалько! – отмахнулся раздраженно Иоганн. Лена видела, что он устал, но он упрямо пытался выглядеть бодро, как ребенок, которого взрослые отправляют спать в вечер праздника.

– Я и не говорю, что ты ребенок, – произнес Рихард. – Просто боюсь завтра играть в теннис в одиночестве.

С этими словами он поднялся с места, подавая сигнал прислуге, что ужин закончен.

– Покричи  Войтеку , Лена, – быстро произнесла Янина, – пусть придет за господином Иоганном.

– Не надо поляка! – резко проговорил Рихард, услышав в русской речи знакомое имя. – Я сам позабочусь о своем дяде.

– Но надо же… – осмелилась возразить неуверенно Лена, впервые за весь вечер подавая голос. Ей почему-то показалось, что он не понимает, что Иоганна нужно было не просто отвезти в его комнаты. Его необходимо было вымыть в ванной, переодеть в пижаму и уложить в постель, и все это таская на руках – тяжелая работа по уходу за инвалидом.

– Я сказал, я все сделаю сам! – процедил Рихард, и Лена отступила даже на шаг, пораженная его раздражением. Ей было больно видеть его таким же равнодушно-жестоким, каким был с ней  Ротбауэр . Хотя она понимала, что это только к лучшему сейчас – увидеть его настоящее лицо. Лицо нацистского ублюдка, каким и должен быть тот, кто служил страшному делу фюрера.

– Он как актер, – говорила Янина, пока они вместе убирали со стола и относили посуду вниз. – Красивый. А видала его ручищи? У нашего кузнеца  Прохи  такие ручищи были. Сильный был. Подковы гнул забавы ради.

– Не думаю, что молодой барон может гнуть подковы, – огрызнулась Лена, с трудом удерживая поднос в руках, заставленный посудой.

– Но красивый же. Как с карточки, – упрямилась Янина, стягивая грязную скатерть со стола. – Надо ж тебе было пролить! Фрау нам голову оторвет.

Раз именно Лена пролила вино на скатерть с брюссельским кружевом, то именно ей и должно было отстирывать ее. Янина уже давно ушла к себе, после того как в две руки перемыли фарфор и хрусталь, а Лена все возилась со стиркой. Сначала грела воду в большом чане, потом все терла и терла мылом пятна, которые так и не желали уходить.

Хотелось плакать. Не потому, что вино размылось водой и превратилось в розоватые круги. А потому что впервые за все время с начала войны почувствовала себя счастливой, когда Рихард кружил ее в воде. Только потому, что он принял ее за немку, за ровню себе. А еще подкатывали слезы от обиды, что никогда на нее уже никогда он не посмотрит так, как смотрел в парке.

Внезапно Лена замерла, расслышав в тишине летней ночи какие-то отдаленные плавные звуки. Время было уже за полночь, она видела циферблат ходиков на стене кухни. Она прислушалась и услышала то, что едва не выбило ее совсем из колеи.

Это была классическая музыка. Откуда-то доносились еле слышные звуки фортепьяно. Лена бросила в воду скатерть и шагнула поближе к двери, прислушиваясь, откуда доносится музыка. А потом пошла, осторожно ступая по скрипучему местами паркету, в хозяйские комнаты, увлекаемая мелодией, которую так давно не слышала. Второй ноктюрн Шопена вернул ее на какое-то время в прошлое – в репетиционный зал с высокими окнами, к грассирующему французскому Марии Алексеевны, к сильным рукам Паши.

К своим мечтам. К будущему, которое было так близко. К надеждам, которым не суждено было сбыться.

Лена заметила его в приоткрытую створку двери. Рихард сидел спиной к ней за старинным фортепьяно из красного дерева и играл. И играл почти профессионально, как Лена поняла с удивлением. Он определенно знал мелодию от начала до финала и проигрывал ее раньше не раз, воплощая в музыке все свое мастерство.

Над инструментом висело широкая полоса зеркала в позолоченной раме, и Лена могла видеть лицо Рихарда. Он больше не хмурился, его черты были расслаблены. Длинная челка, до этого момента зачесанная назад, падала ему на глаза, придавая совсем мальчишеский вид. И ее сердце дрогнуло в который раз от привлекательности этого мужчины, к которому ее тянуло с такой невероятной силой. Это совсем не было похоже на любовь к Коте. Это было что-то другое. Манившее подойти, коснуться лбом этой широкой спины, обтянутой полотном рубашки, и так стоять бесконечно. Забывая обо всем просто от того, что он рядом.  Словно он затмевал все, как солнце, кроме которого ты ничего не видишь на небе, ослепленный его сиянием.

Мелодии Шопена всегда были для Лены особенными, и не потому, что они часто звучали в зале. Плавный ход музыки кружил ее, пьянил, стирал все вокруг, погружая в свой уникальный мир. Пальцы Рихарда бегали по клавишам, но у Лены было ощущение, что он касается не фортепьяно, а играет на струнах ее души, вызывая снова странные чувства и эмоции. Она не могла оторвать взгляд от отражения его лица в зеркале, любовалась им, впитывала каждую эмоцию, которые мелькали на том изредка. И настолько увлеклась, что едва успела спрятаться за дверью, когда Рихард закончил играть и вдруг поднял голову. Убежала еле слышными мелкими шажочками в кухню, где почти до самого рассвета отстирывала винные пятна.

На следующий день Лена не видела Рихарда. Рано утром он ушел на теннисный корт, где тренировал подачи. Как он и предсказывал, Иоганн не смог составить ему компанию – он страдал от похмелья все утро и был слишком раздражен из-за головной боли и приступов дурноты. Поэтому попросил Лену вывезти его в парк под прохладу тени деревьев.

– Посиди со мной, Воробушек, – просил Иоганн, морщась. Даже простые фразы вызывали у него приступы. – Вдруг похмелье убьет меня… Ох, проклятое  пти вердо ! Оружие французов против немца… О, спаси несчастного старика, Воробушек! Сбегай к Биргит, попроси у нее еще аспирин. Иначе я точно умру сегодня.

Лена могла бы выбрать маршрут, минуя корт, если бы решила бежать короткой дорогой. Но она намеренно побежала по длинному пути, ругая себя, что удлиняет муки Иоганна. Ничего не могла с собой поделать – ее одновременно и тянуло пробежать мимо корта, и гнало прочь от него. Лишь бы не увидеть Рихарда и самой не попасть ему на глаза!

Нужно было держаться подальше. Это было ее твердое решение. И не только потому, что она боялась, что немец понравится ей еще больше, а потому что хотела сохранить о нем совсем другие воспоминания. Моменты у озера и его удивительная игра на фортепьяно. Как жемчужины.

Вечером Рихард снова сидел за фортепьяно в гостиной, а Лена наблюдала за его игрой через щель прикрытой двери. На этот раз он выбрал Бетховена, снова возвращая Лену в прошлое. Правда, на короткие мгновения. Его пальцы плавно двигались по клавишам, и звуками музыки заново писались новые воспоминания. Лена смотрела на Рихарда из темноты украдкой, наслаждаясь музыкой. И его присутствием, как приходилось признаться самой себе. Впитывая каждое мгновение, как впитывает растение живительную влагу.

На следующий день Руди, в последние дни пропадающий в городе из-за репетиций шествия на День Равноденствия, принес телеграмму от баронессы, что она не сможет приехать из Берлина еще несколько дней. После последнего налета была разрушена часть железнодорожных путей на разных участках, что означало длительный ремонт из-за сложности работ и предстоящих выходных по случаю праздника.

– Что ж, – произнес Иоганн, откладывая в сторону телеграмму. – Вот ведь как выходит. Анни, должно быть, сейчас злится, что поехала в Берлин и разминулась с Фалько. Недаром ведь говорят, что терпение – это одна из главных добродетелей. Значит, Фалько придется ехать в Берлин на авто, чтобы успеть увидеться с матерью. А я думал, что он подольше побудет в Розенбурге!

Это были отличные новости для Лены. Ведь это означало, что на праздник в замке никого почти не останется. Шансы на благополучный побег вырастали. И в то же время Лена почувствовала легкий укол в сердце, услышав эти слова.

– Ты не отнесешь Фалько телеграмму, Воробушек? – попросил Иоганн, протягивая ей листок. – Он закончил игру и сейчас, должно быть, у себя. А потом принесешь мне сочинения Скотта? Они лежат на столике у кровати. Ты легко найдешь эту книгу.

Лене не доводилось бывать ранее в комнатах барона фон Ренбека. Эти покои были под рукой Урсулы, именно она делала в них уборку. Наверное, именно поэтому она так нервничала, когда стучала в дверь спальни Рихарда. К ее счастью, ей никто не ответил на стук, и она шагнула в комнату, намереваясь оставить телеграмму на видном месте.

Первым, что Лене бросилось в глаза, был голубовато-серый мундир на спинке стула с ненавистными ей нашивками. Она замерла на пороге, взгляд заметался по комнате в надежде отвлечься от этого символа войны, о котором она никогда прежде не думала. Для нее до сих пор Рихард был просто немцем, таким же, как Иоганн, который никак не мог принимать участие в нападении на ее страну. Наверное, ее ввела в заблуждение штатская одежда, которую предпочитал Рихард здесь, в Розенбурге.

Лену вывел из минутного замешательства запах табачного дыма, который донесся с балкона. Рихард был здесь, как она заметила через полупрозрачную вышивку тюлевых занавесок. Стоял на балконе, уперев ладони в балюстраду, отчего мышцы спины резко обозначились через тонкую ткань майки. Лена и раньше видела мужчину в таком виде. Например, Ротбауэра, когда он брился, не прикрыв дверь комнаты. Но впервые этот интимный наряд вызвал в ней странную смесь ощущений – от замешательства до какого-то странного ощущения в животе.

Рихард словно почувствовал ее взгляд и обернулся резко. А потом шагнул в комнату, отбросив занавесь в сторону.

– Какого черта тебе тут надо? – спросил он грубо.

– Пришла телеграмма, – протянула ему листок Лена. Он выхватил телеграмму из ее рук и быстро пробежал по тексту глазами. Лена же поспешила отвести взгляд в сторону от его обнаженных рук в проемах майки и снова наткнулась взглядом на мундир. А потом заметила на комоде рядом фуражку с высокой тульей и пистолет в кобуре.

– Ну? – донеслось до уха Лены нетерпеливо, и она повернулась к Рихарду. Его вид без ошибки подсказал ей, что он ждет ее ответа на вопрос, который она не услышала сейчас.

– Дядя видел? – повторил он раздраженно, тряхнув телеграммой.

– Господин Иоганн полагает, что вам следует выехать в Берлин.

– Будто бы дядя не знает маму! – произнес Рихард мягче. – Ставлю все до последнего пфеннига, что она будет здесь уже во вторник. Если ей захочется, железнодорожники даже проложат новые пути в кратчайшие сроки. Ехать в Берлин сейчас означает шанс разминуться снова. А мне бы этого не хотелось.

Рихард скомкал телеграмму в комок и выбросил в корзину для бумаг, стоящую возле письменного бюро. А потом развернул стул и уселся расслабленно, закинув босые ноги на столешницу. При этом он успел подхватить теннисный мячик с пола и сейчас крутил его в руке. Лена чувствовала себя совсем неловко – разрешения уходить он не давал, но и ничего не говорил ей, делая вид, что ее здесь нет.

– Откуда ты? – неожиданно спросил Рихард после минутной паузы. Все его внимание было сосредоточенно на мячике в его длинных пальцах, и Лена разозлилась этой демонстрации.

– Из Минска. Это город в одной из республик СССР, – ответила она, старательно скрывая свои эмоции.

– Господин Рихард, – произнес он резко. И когда посмотрел на нее и поймал ее вопросительный взгляд, пояснил. – Разве Биргит не рассказывала правила этого дома? Всегда нужно добавлять «господин», когда разговариваешь со мной или дядей. Именно так поступает прислуга в Розенбурге.

Лена подумала в эту минуту, что должна быть благодарна ему за это издевательское поведение сейчас. За повод ненавидеть себя, как и должно было. За то, что он показал, что, несмотря на красивую внешность, он точно такой же гнилой внутри, как другие нацисты, которых ей довелось прежде встречать. Словно красивый перезревший плод. Нельзя было обманываться взглядом его голубых глаз и очаровательной улыбкой.

– Завтра я должен быть на празднике в городе, – проговорил Рихард, снова возвращая все свое внимание мячику в своей руке. – Почисти мой мундир и сапоги. Еще мне понадобится свежая отутюженная рубашка. Это все пока. Можешь идти.

Лена с трудом выдавила из себя положенное «Да, господин Рихард» и было повернулась к двери, но метко пущенный сильной рукой мячик, ударившийся в дверь, остановил ее.

– Ты кое-что забыла, – поймав ловко мячик, произнес равнодушным тоном Рихард, когда она обернулась к нему испуганно. И показал мячиком на стул, где висел форменный пиджак. Лене ничего не оставалось делать, как после минутной паузы взять мундир и поднять стоявшие у стула тяжелые сапоги.

Обе руки Лены были заняты, поэтому она чуть замешкалась, когда вернулась к двери. И замерла испуганно, когда Рихард в пару быстрых движений, как дикая кошка, оказался у выхода из комнаты. И распахнул перед Леной дверь, глядя на нее сверху вниз с высоты своего роста. В глубине его взгляда было что-то такое, что снова зацепило ее словно на крючок. Непонятное и неуловимое.

– Завтра утром, – произнес он, напоминая, когда все должно быть готово. Лене захотелось вдруг бросить сапоги и мундир прямо ему под ноги сейчас, выражая свою непокорность и злость. Но она только голову склонила, пряча от его острого взгляда глаза. Завтра утром ее уже не будет здесь. Но для этого нужно было завершить этот день, не вызывая ни у кого подозрений.

Только на заднем крыльце, на ступени которого Лена опустилась в приступе бессилия и отчаяния, она позволила себе небрежно бросить пиджак и сапоги. Звякнули будто обиженно ордена и значки на мундире.

– Господин Рихард будет злиться, если увидит, что его мундир валяется вот так.

Лена резко подняла голову. Перед ней стоял Руди с кожаным мячом подмышкой. Он вгляделся в нее и снова заговорил с участием в голосе:

– Почему ты плачешь? Тебя кто-то обидел? Почему ты бросила мундир и сапоги здесь? Если господин Рихард увидит или еще хуже – моя мама, тебе точно не поздоровится.

Руди не стал дожидаться ответа, а убежал к гаражам. Вернулся он с Войтеком, который тут же опустился на корточки возле Лены.

– Что-то случилось? – коснулся поляк несмело руки девушки.

– Это Войтек обычно чистит мундир и сапоги господина Рихарда, – пояснил мальчик, наблюдая за взрослыми со стороны.

– Я хочу домой, – как-то по-детски произнесла Лена, переходя на русский язык. – Я устала от всего этого и хочу домой. Я все здесь ненавижу!

– Надо потерпеть, помнишь? – ответил ей поляк, гладя по руке. – Все скоро будет по-другому. Надо только потерпеть.

Нет, терпеть Лена не хотела больше.

Поздно вечером, когда через распахнутое окно до уха Лены донеслись звуки музыки, она уже была готова к побегу – полностью одетая, под рукой узелок с ее маленькими сокровищами и жалованием, накопленным за два неполных месяца. Фартук и косынку она сложила на стуле, увенчав лоскутом, который прикрепила к груди всего один-единственный раз.

Девушки решили дождаться двух часов после полуночи, когда замок полностью погрузился бы в ночной сон, и сейчас сидели каждая в своих комнатах, отсчитывая минуты. Лена не знала, о чем за стеной думали в этот момент Янина и Катя. Волновались ли они, боялись неизвестности, которая ждала за границами имения фон Ренбек? Сама Лена старалась ни о чем не думать, иначе в голову лезли совсем странные мысли. Она твердо решила не спускаться этим вечером к голубой гостиной, где уже сидел за фортепьяно Рихард. Он был не только нацистом, он был ее классовым врагом, как она поняла сегодня днем. И ей хотелось ненавидеть его еще больше за титул и привилегированное положение.

Но в тот вечер Рихард снова играл Шопена. И ноги сами привели Лену к знакомой двери, через полуприкрытую створку которой так маняще лился свет и чарующие звуки музыки. Снова она поглядывала за Рихардом, подмечая каждую деталь, даже те, которые не замечала прежде. Например, серебряный ободок кольца на безымянном пальце левой руки. Тонкий шрам, светлеющий полоской на фоне коротко стриженных волос на затылке. Или как падают волосы на его высокий лоб, когда он кивает головой изредка в такт музыке или следит за ходом пальцем по клавишам. А еще тонкие, но глубокие морщинки, идущие ровными линиями параллельно бровям. Наверное, он часто хмурил лоб, раздумывая о чем-то, как сейчас.