Текст книги "Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 59 страниц)

Ну, Бог с ними. Они еще лучше многих были в колонии, по крайности в церковь ходили хоть. Но неважно все это. Меня волнует, как будешь ты. Это очень скверно, что квартира не в порядке. И чем дальше идет время, чем отдаленней становится непосредственный порыв благодарности за спасение твое, – тем мучительнее представляется мне твоя «бездомность». Я очень хорошо понимаю, что каково это «ютиться и тулиться». А если отремонтируют твой уголок, то тоже какое изводящее зрелище! И эти стуки по уборке камней! Безотрадный пустырь представляю себе… тускло на душе… взглянешь на дома напротив, а там… дыра… Кошмар. Конечно, если отмести все, как суетное, то и уют, и лишение его – едино. Я ощущаю, конечно, красоту и уродство, уют и мрак опустошения, но я больше не болею этим, как прежде. Я чувствую, как ты гораздо больше меня привязан любовью к жизни. Это легче и м. б. лучше, а м. б. и нет, – если все равно необходимо пройти и через мое сознание. А меня ничто не манит. Знаешь, через это длительное: то нельзя и другое нельзя, я воспитала в себе эту безучастность к лишениям, а то ведь было бы невыносимо жить. Единственное мое горячее желание сейчас – это быть здоровой и хоть ненадолго побыть без боли от операции. Какое это было дивное время, когда я все могла. Ванечка, ты не думай, что я жалоблюсь, – я просто тебе о себе рассказываю, – какая я стала. И вот о «медоносной»… ты там писал письмо к прежней твоей Ольгуне, а теперь то она другая. Какая там медоносная! М. б. Пустошкин и……тыш… – этак его еще И. А. назвал давно когда-то, но ко мне-то его ничто не влечет.

Знаешь, он при всех своих недостатках, в данный момент вызывает сострадание и вот за то, что я его ему выразила письмом, он и оттаял чуть-чуть. Он Сереже писал: «доброта Ваша и Вашей сестры дают уверенность в том, что есть еще прекрасные люди, способные на сострадание»⁷¹⁰.

Они там все крест около Вали несут непосильный. Все, зная правду, таятся друг от друга. Это его «отдохнуть» относится именно больше к желанию просто _в_з_д_о_х_н_у_т_ь_ свободно, хоть бы и выплакаться, ибо там-то он комедию перед матушкой ломает. Ну, а «дома» у него… одна ломака-Наташка⁷¹¹ чего стоит. Ведь радуется гадина, что Валя умирает, думает, пришпилить теперь мужа на булавку. Я не знаю, что у них теперь там. Не могу, малодушествую, не хватает сил узнать. Ах, Ваня, Ваня, не все ли равно, что лучше: в муках месяцами уходить или от бомбы в миг? И то, и другое – уход из суетного в вечность. И то, и другое, какое бы благостное или смрадное – итог всяческой суеты. И никакое величие, богатство, слава, никакое самое страстное желание жить не в силах предотвратить сего итога. А время сотрет всяческий след даже нашего пути. Кто бы мы ни были. Сравниться редкий может с великими, как Александр Македонский, Петр Великий, возьмем Рафаэля, других служителей искусства… и часто ли вспоминают их? Они вписаны, и потому их изредка вспоминают… Но кто говорит сейчас о Данте? О Вергилии? И что, как не суета все то, чем они тоже жили, как бы ни высоки были их устремления и задачи?! Самое трудное это вычеркнуть свои я, забыть самолюбие. И потому, верно, в монастырях самый первый подвиг – послушание. Это самое трудное. Можно от всего довольно легко отказаться, но этот червяк самый живучий. И я думаю в моем представлении, что в будущей жизни именно от этого много зависеть будет, как мы себя будем чувствовать. Человек сам источник своей муки и блаженства в большей мере, а червяк себялюбия не дает нам покоя больше всего в жизни. И как же трудно его задавить.

Ну, достаточно расфилософствовалась. Ух, какое длинное слово. Устала, лежа писать. А как Ивик и его Лючик? Ты мне давно о них не писал. Тоже, верно, на даче? «После ливня» – чудные духи, – мои любимые… но почему ты их не знаешь? У Лючика ты бы «познакомился»!.. Разве она их не открыла? Как я тогда «поревновала»… а глупо. Теперь бы не стала. Нельзя серчать на радость другого. Если бы ты захотел, – я бы ей и другие духи отдала легко… Все это ведь так не главно. Жаль мне, что ветчина не дошла. Фася ее отдала вместе с другими вещами Арнольду в самый «подходящий» момент – когда тот ждал телефона из больницы об исходе операции (т. к. Фася живет в 5 минутах от клиники). Тот нервничал, а она занимала рассказами, как и почему ее Yo не мог взять посылки. Мама моя после этого о Фасе даже мнение изменила, – подобная нечуткость. Арнольд не понимал сперва: что такое ветчина, какая? А она свое: возьмите, а то испортится, пожалуй. Дура, она год может висеть, копченая же! Теперь с деньгами. Я зла. Конечно, не получила Елизавета Семеновна и теперь? Ну, Ванечка, кончаю. Будь здоров и Богом храним.

Благословляю. Оля

302

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

9/22.IX.43

Бабушкины именины⁷¹².

Милый Ванечка!

Думаю, что это письмо подойдет к твоему Дню рождения, а потому и пишу его в таком поздравительном духе. Дай Бог тебе в новолетие это здоровья, покоя и спорой, легкой работы! Да благословит тебя Господь своей милостью! Как мне радостно было читать, что ты в полосе творческой, что так радостно и легко творишь. Лишне говорить тебе, как хотелось бы мне прочесть эти твои последние вещи, но я никаким намеком даже не ханжу здесь, не подумай, что выпрашиваю у тебя копии. Я понимаю, как это тебе трудно, а в период твоего захвата работой, – не утомляйся ничем посторонним, пиши только то, чего требует работа. И мне! Я рада за тебя, что ты на даче. А там, Бог даст, и квартиру починят. Но у меня ноет сердце о тебе, когда представлю, что ты будешь снова досягаем для бомб. Я читала, что налет был снова на те же места, что и 3-го. Ванечка, м. б. тебе возможно дольше остаться у Юли? Я боюсь за Париж. Меня интуиция редко обманывает. Я боюсь и за Францию… Мне страшно о тебе подумать в связи вот с такими налетами и т. п.

Конечно, никто не гарантирован. Мы все тоже. Да и вообще, что знает человек о жизни своей? Вчера я получила твои письма: заказное от 16-го⁷¹³ сентября и открытку простую от 26 авг.!!

Спасибо тебе за них. Ты опять меня возносишь в письме, – но я не стою. Я очень обычна. И никакого «букета». А дядя-доктор (хирург) пожалел несчастного куренка, как он многих жалеет. У него дивное сердце. За него то его все и знают и любят, помимо его таланта, стоящего на черте гениальности. А совсем он мной не «залюбовался». Пожалел. Да ведь и правда, – сколько на меня всего валится. Мне бы не хотелось тебе в этом письме жаловаться, но если писать о здоровье, то придется. Грудь и рука, и бок болят ужасно, все время ноюще и [зноздяще], а временами на фоне этого нытья вспыхивает острая боль – будто кто раскаленным кинжалом ковыряет. А то чудится, что вся кожа там содрана. До сих пор, если я мою лицо, чешу голову, трогаю ухо, – бежит ток по всей правой половине, – мурашки с болью. Вся верхняя рука, ребра, плечо и шея не дают коснуться – омерзительное чувство: одеревенение с болью. Потому тяжело ходить одетой в платья, касающиеся материей тела. Особенно теплые платья. Мучительно мыться в ванне. Сперва как будто приятно от тепла, но потом… вся кожа будто содрана… на долгие дни. Шов длиной в 25 см идет над грудью, подмышкой и выходит на спину. Иногда болят несуществующие уже части. До сих пор больно губы и подбородок, и только совсем недавно прошла легкая парализованность нижней губы (я не могла, например, плюнуть воду при чищении зубов и не могла вытянуть рот «трубочкой», – утрированный поцелуй). Теперь это в порядке.

Писать письмо не могу сидя, но только в постели, когда лопаткой прижимаюсь к подушке. Мускулы и те места, где были мускулы, – так наболели, что если даже к подушке прижаться посильней, то больно, будто меня били.

Холод наступил. А я возлагала столько надежд на поправку летом. Все его я прохирела. Не видала лета. Немного встаю, но все время под страхом почки. И так колесо: для руки хорошо двигаться, для общего духа (после такой операции) тоже надо бы, как советует хирург. «Играть в теннис, спорт всех видов, – это вас укрепит и рассеет…» А почка приковывает меня. Ах, Ваня, не мани, – ферма и жизнь ее, как и вообще все мной оставлено, – пойми ты, что я живу точно так, как в богадельнях 90-летние бабушки. Я лежу до 10–11 ч. утра, потом тихо-тихо одеваюсь, – туфли и чулки мне должен кто-нибудь одеть – нельзя нагибаться. Мыться хорошо, со вкусом, нельзя, слишком много движений. Гимнастики ни-ни!! С большим трудом я вожусь с волосами и с Божьей помощью к полудню вылуплюсь. Посижу в кресле. Читаю. Кто-нибудь придет. В 1 ч. обед. После обеда до 4-х обязана лежать или спать. Чай. Ну до 7-ми почитаю, м. б. если нет дождя обойду дом, погляжу на свинушек, кур, кто-нибудь из соседей появится, спугнет меня (не люблю сочувствий), уйду улиткой. В 7 ч. ужин и в 8–9 я так устану (отчего?), что сама валюсь в постель. Я не хочу видеть жизни фермы, всего того, где я была когда-то и сама. Мне больно. Я, сцепив зубы, (на радости [бытия]), говорю себе иное, то, что единственно может нас примирить с несчастьем. Но я человек, и мне все-таки еще трудно бередить себя. Вчера пришло извещение от нового доктора (полу-знахаря), что ввиду сохранения своей работоспособности он вынужден сократить количество приемов за день, а потому пациенты, назначенные им дни для следующего приема, должны считать аннулированными. Он сам сообщит, когда явится. Я была назначена на 11 окт. К нему действительно стекаются отовсюду. Будто бы чудеса делает.

Он медик, врач по образованию, но наряду с аллопатией применяет и гомеопатические средства и разные другие разности, вроде натирания маслом и т. п. Мне он дал малюсенькие крупинки: по 5 шт. 2 раза в… неделю!!!!

Я не гомеопатка и смотрю на это как на детские игрушки. Принимаю, чтобы хоть сколько-нибудь утешить тех, которые этому верят и страдают за меня. Хорошо, что хоть не вредят их средства. Ну и все-таки: лечение. А то никто ведь меня не лечит. Я знаю явления давлений ([1 сл. нрзб.] Druck^[339]), но я «страдала» всегда слишком низким давлением крови. А какие же в Голландии высоты? Кровь у меня текла все эти 3 раза при чудесной погоде. За последние годы нарушилось и наблюдение осени и весны. Кажется, не было месяца, когда бы не случалось. Я не знаю, что надо есть для вязкости крови? Мне домашний врач давал Витамин К – он против кровотечений. Ни разу не помог. Dr. Klinkenbergh хотел посмотреть на тот случай, если бы v. Capel-len ошибся, и если бы оказалось, что там полип, который растет дальше. Но он ни на чем не настаивает. Лежу под одеялом, а так закоченели руки, – я вообще очень всегда холодная, без грелки не заснуть. Я не знаю, что мне надо, чтобы поправиться. Я так далеко ушла от себя прежней! Ах, и большинство платьев, и как раз любимых, не могу носить, – рука не позволяет. Я не могу ее поднять, отвести в сторону. Не могу резать хлеб, писать даже с нажимом. Не могла бы оправить кровать, т. к. не могу натянуть одеяло. Ночью должна будить кого-нибудь, чтобы помогли, если что надо. Ужас. Какая же я душа фермы! Мне это все больно, Ваня. Не надо больше об этом. Пойми меня. Я с трудом держу равновесие духа. М. б. когда-нибудь окрепну, – тогда посмотрим. А теперь чулки заштопать не могу. Давно надо бы к хирургу «на показ» (тоже ужасны эти показы!), но из-за почки все лежу и лежу. И боюсь ехать. Я все время устала. Ах, как _у_с_т_а_л_а… Между прочим: за операцию я утратила всего ложки 3 столовых крови (сказал Doctor), они старались меня не обескровить. Откуда же эта усталость? Ну зачем я так тебе грустно написала?! Прости меня! Посылаю тебе цветочки, те самые, с которыми стояла «Девушка с цветами». Будь здоров, Богом храним, бодр, весел, счастлив! Благословляю тебя и целую.

P. S. Елизавете Семеновне вырази от меня по случаю бомбежа сочувствие. Неужели Т[олен] не послал д[о] с[их] п[ор] денег ей?

Не кушай сырых фруктов много, не увлекайся, – они могут раздражить желчный пузырь и отозваться на желудке, это бывало у моего отчима часто.

303

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

24. IX.43

Дорогая моя Олюночка, – нет, бумага отсырела, буду на машинке… – от тебя последнее письмо – от 9-го⁷¹⁴, получил 14, когда был в Париже. С тех пор безвыездно здесь⁷¹⁵, пишу. Здесь я написал еще три главы «Лета Господня»: «Серебряный сундучок», «Горькие дни» – и ныне! – и «Благословение» – детей. Еще остается, думаю, последняя глава, большая: «Кончина». И – будет завершено, еще до 9-го окт. – предполагаю. А там – если не кокнут бомбой или не буду без уюта, – к «Путям Небесным». 15-го опять близ моего очага – пара стерв лопнула, вот везет-то! Стекла, говорят, вставили, но… погожу пока туда, что дальше будет, а если здесь будет плохо от непогоды – пока перебуду у Карташевых, в тихом квартале, где отличный парк. Они были у меня, и у них есть комната, только кума стесняется, как меня питать. Ну, ладно, увидим… Сегодня ночью дважды гремело, земля тряслась здесь, в 30 км, от Парижа. Сейчас по радио-Пари узнал, что один хищник упал на универсальный магазин «Лувр», подбили-таки! Порывался встать ночью, поглядеть, да… чего глядеть-то, да и холодная ночь. А день сегодня – сентябрьски жарко и большое солнце. Были вчера Меркуловы, привезли почту, (и так пересылается), – но от тебя – ни звука. Тревожусь, здорова ли. Не забудешь же ты меня в эти особенно «горькие дни»! М. б. мне оставлены «ави»^[340] от почты, м. б. завтра или в понедельник поеду, возьму: моя консьержка, в панике, забрала ребенка и куда-то сплыла, а замещает ее старушенция… ей, м. б. почтари не оставляют моих заказных писем? Не знаю. Много получаю писем с запросами, цел ли я. Надо отписываться. А меня еще – вот поди ты! – писательская лихорадка треплет, _х_о_ч_у_ и хочу писать… Что – _э_т_о_?! М. б., как тундровая травинка, спешу я дать весь «цикл» развития и плодоношенья в краткий срок? Но не дай Бог «тундренного плодоношения» – оно так хило… – нет, мои «главы», что написал здесь, достаточно полнокровны, хотя мне и очень-очень «с хвостиком». Сейчас не могу никак что-нибудь переписать для тебя, – копий не делаю, нет здесь синей бумаги, да и времени нет. Только что откатал полдюжины писем. Неужели пропадут твои письма или их вернут тебе? Их мне очень недостает. Прямо перед окном, у которого пишу, – на солнце! – мой подсолнечник – ух, какой! Ночью какая-то крылатая воришка пробовала щипать, да не дался, ту-гой! Тоска по родному меня съедает… все мои «видения» поблекли… – _з_д_е_с_ь… умирать?! Горько. Хоть раз единый полной грудью вздохнуть родным воздухом! вольным, _н_е_ зараженным кровью, гнусью и чесноком! Господи, кажется, половину остатка дней (другую – для работы!) – отдал, чтобы полежать на травке в сухом и звонком, пронзенном солнцем саду осеннем, яблочном, в средней полосе нашей… пройтись озимыми, по крепким сухим тропкам… смотреть на залитые яркими гроздями – темные рябины… синиц слушать… – и чтобы там, на горке, где большие липы, уже снизу тронутые жидким золотцем, на веранде, еще в зелени винограда и бобов со стручками, в гуде крылатой осиной гусарщины, над сотовым медом, уже блестел белой чернью никелевый самовар… дымился в граненом стакане душистый пунцовый чай, сушки в сухарнице… чудесное русское варенье из клубники… сливки в старинном, широкоротом, приземистом синем молочнике… и пусть даже «Русские ведомости»⁷¹⁶ с привычными нытиками и «междустрочьем»!.. Теплые комнаты к вечеру, в яблочном духе спели, широкий письменный стол… – как я люблю, всегда бумаго-размашистый, – огромные письменные столы! – и лампа, керосиновая старушка – друг темных вечеров! о, как бы писалось там!., и сколько бы нашел для тебя, моя дружка, моя желанка… новых образов, новых призывных _з_н_а_к_о_в!.. В какой чудесной стране мы жили..! – она, правда, много и отлично была дана нашей художественной словесностью, нашим сердцем… но, чаще всего – _н_е_ _в_п_о_л_н_е, не с того краю. Я-то, я-то _е_щ_е_ не давал ее, как дал бы теперь, когда чувствую тебя так близко, далекую… Вот, разве в «Путях», если суждено одолеть их, я мог бы через Даринькины глаза, через свои… – временно наделив им… кого же? Не Виктора Алексеевича, конечно… Вагаева? Или… – найду, еще? О, конечно, найду… почти вижу… А теперь, пока… под кровом, под _п_о_к_р_о_в_о_м… – т. е. кров есть над головой, но… мне не такой _н_у_ж_е_н, хоть и удобно мне, и – видишь! – могу работать… Но так все непрочно, так случайно… Порой хочется горько вышучивать… себя? – «В дни _п_о_к_р_о-в_А? – Колю дрова… – Порой пишу я… – Ах, где вы – Шуя, – Москва, Владимир..? – Весь мир – как вымер…» Или загадываю новые загадки… – «Летит птичка-невеличка… Несет в пузике яичко… Летит – несе-от… – Всем головы снесет..?» Чего такое? Сидишь под яблонькой – дурачишься, когда – отдых. Но держу себя в руках – «по-мни, лентяй! мно-го еще за тобой!» Вон, даже «читатели» беспокоятся. Написал всего, не считая «Света» – семь-десять страниц, таких! Этого, для иного-то, хватило бы и на год. Я дал за… 10–12 дней работы, т. к. писал «урывом». Нет, зачем же я пеняю на себя? Я, озираясь, вижу, что много благостного родного дал… при-роды-то! – а мои «Росстани»?! а мое «Богомолье»?! Дерзнул бы и со многими восклицательными написать эти слова. А мои… печальные… после всего, во-время _в_с_е_г_о..! Хотя бы иные строки в «Железном деде»! а – мои «Блаженные»!..⁷¹⁷ – Нет, я дал кое-что, но… _н_е_ _в_с_е, что мог бы – _т_е_п_е_р_ь!.. Мне хотелось бы сбросить с плеч лет хоть бы… 25… и дать – с тобой… чтобы ты, чтобы тобой пронизать чудную, несказАнную прелесть – русской _т_и_ш_и_н_ы, русской озаренной… пусть и полуосенней бла-гостности! Но… терпение – и моление!!!! – «Пути Небесные» может быть дадут мне сил раскрыться и – по-крыться… Оля, милая… русская моя, родная моя… яблочная-тихая… душистая моя, яблочко мое… на маковке ты висишь… золотишься соком, холодком зорьки тронуто… не бойким клевком пернатой садовой плутовки… Нет, они не родные, яблочки эти, вот те, передо мной какие… – чужие… нет в них той сладкой, и крепкой, и нежной силы… как и в речи здешней… – о, эти «коман са ва»!..^[341] Но… «Хвалите имя Господне…» – за все, за _в_с_е.

На этом и кончаю, пока. Жду от тебя. Тоскую… Не выбивай же меня из колеи сладкого и – тревожного! – труда… Целую, крещу проникновенно-нежно. Родная! Твой Ваня-светик, когда-то называла, давно-о-о!..

304

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

4. Х.43

Мой дорогой далекий Ванечка!

Вот уже и вправду осень, как быстро летят дни… Скоро ты именинник, мой родной. Мне так хочется, чтобы этот день ты провел в радости, тишине и мире. Поздравляю тебя, мой милый, и молюсь, чтобы Господь послал тебе здоровья и сил в работе. Будь бодр и благостен! Я так была счастлива читать твои строки о том, как спорится твоя работа. Какое это для творящего счастье! И для нас, читателей твоих! Мне очень хочется прочесть эти последние твои главы к «Лету Господню». Как досадно, что все это пока невозможно. У меня все та же сильная мечта: если буду жива и более или менее здорова, то все-таки хочется поехать во Францию. Если захочешь ты. Неужели не суждено нам «познакомиться»? Как это дико. А м. б. так нужно??

И еще у меня мечта: поехать на Балканы, но не так коротко, как в 37 году, а как следует. И в Палестину. Так хочется в Святую Землю! Ах, и конечно _т_у_д_а, _т_у_д_а… как бы хотелось Родину увидеть! Как ты минорно пишешь… Зачем «умереть здесь»? Разве мы что-нибудь о себе знаем? Я не мыслю себе даже возможности прокоптить всю жизнь за границей. Я верю, что вернусь домой. Много, очень много думаю обо всем. Как грустно, что мы не можем поговорить с тобой.

Ванечка, напиши мне, как ты именинник будешь. Поди в церковь и помолись Иоанну Богослову. Какой он дивный, – как я люблю его читать. Ах, вспоминается детское время, когда все было так близко, все так чутко воспринималось душой. Казалось, что не было ни времени, ни пространства, разделявших нас от того времени, когда жил Христос. Помню, как мне особенно хотелось принять венец мученичества за Христа и как я жалела, что мы не живем в первые века христианства.

Как было все, все понятно и дорого, и близко. Как горе чужое горячо трогало сердце, как хотелось обнять весь мир. Помню как жалела я, что не умерла до 7 лет и не стала ангелом и хотела так невероятно дожить до последнего дня. В детстве я так жила всеми событиями церкви. И как чудесно верилось. Мне так хочется написать одну вещь… Но… Но… Но. Не бранись, – пойми, что я так… немощна.

И этот холод, эта суета. В моей комнатке холодище, топить нельзя ее, разве только электричеством, но это невозможно. Дел накопилось масса. Одной штопки, так ужас сколько. Вся уборка огородных урожаев. Капусту надо солить, томаты, маис убирать, бобы и т. д. Ты браниться станешь, а кто же будет делать? Мама переустала, да и не хочу я взваливать. Моя вечная болезнь всех их доконала. А. хотел всю штопку и шитье кому-нибудь отдать, но никого не найти, никого нет свободных. Да, по правде говоря, я и не хотела бы. Одна возня с чужим человеком: ухаживай за ней, корми, пои, думай о ней. Нельзя же и запасы бросать. Сколько знакомых голодает, а я швыряться бы стала. Началась у нас молотьба. Сегодня (и в субботу) работают в родовом имении, которое арендует Арнольд, и где он поднял целину под злаки. Пшеница изумительная в этом году. Наше зерно взяла комиссия на посевные семена. Мука белая, белая. Вот с какой радостью бы тебе пирожок испекла. До последнего времени ели их еще с луком и яйцами, а теперь уж нет луку, – делали с капустой. Я очень люблю с капустой, а ты? У меня все еще нетронутое стоит твое варенье из груши. Помнишь? Я его _б_е_р_е_г_у… И духи берегу. Ничего, кроме «Ливня», не открыла. Открою шкафчик, полюбуюсь на них и закрою. Я помню, как ты их присылал. Твой цветок, за который ты сердился и называл его репейником, – очень разросся и дал 3 отростка, один из коих я отсадила с корнями самостоятельными и очень надеюсь, что отродится, а 2 других были без корней, но я тоже отсадила. Вот эти новые отсадки могут цвести, а старый цветет лишь 1 раз во всю жизнь. Потом у меня из семян выросла бегония – это редкость. Посмотрю какая. Есть надежда, что от твоей замерзшей семена. Мой апельсин растет чудесно. Посылаю тебе листочек. А в садике все осенне и плакуче. Я писала тебе о Валиной кончине… Да, мне так это больно. Но не касаюсь сего в именинном письме. Ванечка, сожги письмо, у меня насморк. Целую и благословляю. Оля

[На полях: ] Как больно мне, что не могу ничего тебе, моему солнышку, послать к Дню ангела. Светик!

Письма идут теперь 3–4 дня, потому не написала к именинам раньше.

Послала письмо от 3-го X⁷¹⁸ простым. Там о Вале.

Ванечка, мама тебя тоже поздравляет, она не пишет, т. к. завалена делами и моими, и своими.

305

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

7. Х.43 12, рю Шевер, rue Chevert, Пари, VII-e

Дорогая моя Ольгуночка, с 24 сент. не писал тебе: и временное нездоровье, – вот они, я-блочки-то! – начались-было будораженья в желудке, приступы кислотности, тошнота, небольшие боли, но, к счастью, вот уже дня три почти прошло, принял меры, но часть прибавившегося веса утратил… – и переезд в Париж, на квартиру Юли, с 30 сент., и хлопоты о ремонте квартиры. Вчера ремонт закончен, главный, можно вернуться, и завтра, – в Сережечкин день! – я возвращаюсь. Здесь, на рю Шевер, тому 20 л. и 6 мес. я написал первую часть «Солнца мертвых». Жил лет пять… – и пришлось здесь искать крова. Но эти пять месяцев «не у себя»⁷¹⁹, не пропали: я написал много, и осталось мне несколько страниц последней главы «Лета Господня» – «Кончина». Закончу, Бог даст, на этих днях. А тогда – к «Путям Небесным». Квартира от бомбардировки вы-играла! – дом напротив снесен ураганом и открылся простор..! Теперь, если суждено жить еще, я буду видеть, как заходит солнце. Вид – даль. Я выигрываю часа два в день – солнца! Оказывается, каштаны напротив, правей чуть, – целы. Бывало, смотрел я на этот дом, стройки полувековой – он был в 3 с половиной этажа, – видел «медальоны» – лепку, как делали в 80-х гг., и думал сколько раз: «меня не будет, а вы, гг. медальоны „римские“… – все будете!» И вот… их нет, а кусочек чугунного литья со входной двери лежит, как «мементо мори»^[342], на моем письменном столе. Но ско – лько же пы-ли у меня!.. – как бархатные, горохового тона, скатерти, покрывает она – все! – на полсантиметра!! Сегодня и завтра Анна Васильевна будет приводить в порядок, после бывшей чистки «на-черно». Во вторую бомбардировку – писал! – две бомбы упали на самую мостовую, в 20 метрах в обе стороны от меня каждая. Бегать от них..? Один француз в наших местах потерял всю семью, пошел ночевать к знакомым, и на днях был убит… не бомбой, а… куском камня, упавшим с развалин. «Камо пойду от духа Твоего и от лица Твоего камо бежу?»⁷²⁰ В день рождения Юля надарила мне цветов: два горшка розового и белого вереска и амариллис, кажется. И – банку малинового варенья, – люблю его. Очень тронут многими «сочувствиями». Вчера мне сказали: пленные советские авиаторы были в книжном магазине «Возрождения», нашли только из моих книг «Няню»… Мой знакомый спросил их – «знаете Ш.?» О-чень знают! Жаль, не было ни «Лета Господня», ни «Богомолья» – и ничего другого. «Человек» издавался и в советчине⁷²¹. А «страшного» ничего не осталось, и издать нельзя. А у меня до 6 книг ждут. – Оказывается, моя квартира пострадала сильней других в доме. Благодаря «пурбуарам»^[343] ее привели в жилой вид – где там отделка! – раньше других. Надо бы всю заново отделать, но это уже на мой счет, а у меня нехватит паров, нужно чуть ли не 15 тыс. франков – а где уверенность, что завтра не превратится все в прах?! Да и вообще – я, «безработный», бессилен. Теперь жалею, что отклонил сделку на фильмованье. Не могу и своих гонораров из Швейцарии добыть, – очень невыгодно. Слава Богу, что живу все же и могу писать. Нет, теперь уж не стану тянуть с «Путями», – поспешу.

Милая моя голубка, меня очень подавили и встревожили твои последние письма. Твои боли! Страдалица моя… – и я бессилен! Не стану возражать на твои мысли о «суете сует», – так естественно, что они владеют тобой. Я имею понятие о «боли» и знаю – все в ней тонет, и солнце перестает быть… и – все. Не отягощай, если есть возможность, удручения! надейся, надейся, надейся, проси Господа! Ты верующая и знаешь _с_и_л_у_ веры. Держи себя!! Нет же точного показателя – для отчаяния. Человек находит способы – без твоей воли даже! – ко многому применяться. Для меня – ты – всегда ты, мой _с_в_е_т, и всегда будешь лучезарна, всегда – чудесна. Да, медоносная! Ты – Олюна моя, непреходящая, пока мы _з_д_е_с_ь. А – _т_а_м… – кто знает это «там»?! Порой на меня наплывает потемнение… отчаяние, от бессилия _з_н_а_т_ь, наверное. Но… вдумайся в величие смысла – «и сущим во гробех живот даровав»⁷²². Этим _в_с_е_ покрывается. И… – _о_т_к_у_д_а_ эта всепокрываемость, которую мы порой так ясно сознаем, ощущаем как бы?! Странно… не правда ли? – что я, за месяц до урагана, чуть-было меня не поглотившего, начал этими словами мой – неожиданно пришедший, мне _з_а_д_а_н_н_ы_й! – рассказ «Свет во тьме»?! За ним я вложился яро в работу… был опален, вы-бит… и – продолжал писать?! В плане моего существования все _э_т_о_ _б_ы_л_о_ _н_у_ж_н_о. Неужели – случайность?!!! Нет, конечно.

Какое же еще нужно подтверждение – в моем-то личном плане! – основы, положенной мною – мно-ю ли?!! – в труде – «Пути Небесные»?!! Все мы – в плане… – в Господнем Плане… – до мелочишек. Ибо, что такое, в сравнении с огромным размахом Жизни, _м_о_е, эти «мелочишки»..? – но и оне – в Плане. Для _П_л_а_н_а_ нет «мелочишек»… – все необходимо. Правда, становишься в тупик перед иным… например, случай с матерью и новорожденным⁷²³ – _д_л_я_ _ч_е_г_о_ сие?! В главе «Серебряный сундучок» – странник рассказывает «случай»…⁷²⁴ – почему я ввел его, вспомнил, вы-думал..? Тоже как бы «дикий», но… он же и поясняет его глубокую «законность во-имя милосердия». Колоритно вышло… – выпалилось, причем я совсем не думал о таком… Вот если бы такая «целесообразность во-имя милосердия» случилась с явлением на свете атилл, чингисханов, ландрю, – известный убийца!⁷²⁵ – лениных… – но… очевидно и в сих «явлениях» лежит неведомая «целесообразность, во-имя»… «педагогики», что ли..?

Твое поздравительное письмо оказалось далеко не «поздравительным»… и ты сама чувствовала это, и я разделяю с тобой горечь твою и боль твою, моя птичка. Остается – терпеть… надеяться, верить… – да, в значимость для нас обоих нашей _в_с_т_р_е_ч_и_ на отдалении. Мне это дало так много..! не знаю, как тебе. Но почему же мы не можем встретиться в реальности? Мы _д_о_л_ж_н_ы_ встретиться. – Олюша, ты говорила хирургу о твоих болях? Что же он?! Всегда ли бывает так в однородных операциях? Оставь «знахарей», не порти лечения. Я писал тебе в прошлом году – кажется, капли хлористого кальция дают бОлыпую вязкость крови. Про желе также. Увижу Серова и Кримочку – спрошу. Как разбито все в жизненных мелочах! Много сил берет отыскивание пропитания. Я вчера потерял два часа, чтобы выбрать продовольственные карточки, у себя в районе я пропустил срок, ездил в мэрию и не дождался, придется снова, как-нибудь. У меня «режим», терпимо, достаю сухари… и молоко. У Юли – все имею. Мне прислали мед, и А[нна] В[асильевна] испечет пряник даже. Так пи-ро-жка хочу! бе-лого, с мясом… я, кажется, снова получил охоту есть… до галлюцинаций, как в прошлом году. У себя я иногда делаюсь «кордон-бле»^[344] – мастером поварского дела, выдумываю соуса, – с голодухи-то! – очень хочу сейчас «минутного» бифштекса, без обжаривания в масле. Хочу хорошего овощного супа. И странно, все это «мелочное» как-то уживается с моим уносом в работе, с «вИдениями»…

Должно быть я состарился сильно, страшно тянет на сладкое… Да, старость… надо принять это. Порой меня жалеют чужие, в метро предлагают сесть… – вот – «пе-нси-я» за задержку на земле. Горькая привилегия. Моя голова очень резко посеребрилась за эти недели… Но – и память, и воображение, и сила мыслительная пока не сдают. Матушка дожила до 89 лет, писала за год – два до кончины все тем же крепким почерком, и ясно соображала. Не будь большевизма – могла бы прожить, пожалуй, и до ста. Я за эти недели стал-было принимать драже «колА-астье» – на экстракте из африканских орешков «кола». Удивительно укрепляло! Но когда от яблоков началось вроде – ожога желудка – бросил. А то мог шмыгать в Париж и на дачу и возить багаж. И не утомлялся.

Не смею повторять тебе о работе. О теме «Ферма» писал – не думал, что удручу этим… Олюна, Паскаль 15 лет был почти недвижим⁷²⁶ – и работал!!! И много терпел, какие были его бо-ли!.. Кстати, читала «Мысли» его? Случай на мосту в Нейи, его покалечивший, ка-кие же последствия дал!!! Паскаль пришел к _в_е_р_е…⁷²⁷ и дал – не закончил! – «апологию Христианства»!⁷²⁸ Перечитай-ка, моя медоносная! Почерпнешь много утешительного и… кстати! – встретишь – но в ином, м. б., истолковании – эту уяснившуюся тебе «суету-сует». Найдешь много о значении «малых мелочишек» на – огромность (для Господа, – _в_с_е_ _з_н_а_ч_и_м_о).