Текст книги "Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 59 страниц)

Как бы хотелось – быть возле тебя, в ваших яблоневых садах! Хотя бы недельку быть здоровым! Указали бы средство против этой ужасной кислоты! Она имеет отвратительный запах и вкус – гнилых дрожжей! Это меня изводит. Мне странно: отличный, ученый доктор дал solution, где все – сода! Она же даст в конце концов реакцию, шок – для новых волн кислоты! Я это знаю, читал, и ты писала. Яиц свежих нет. Нет и молодой картошки, – ее сок – розовых главным образом сортов, – в несколько дней, будто бы, излечивает приступы! – читал я в Signal⁵⁴⁹, это один нем. ученый открыл. Сегодня хочу не пить solution, a принимать только carbonate de chaux, как велел в 34 г. prof. Brule. Какое серое, болезненное письмо написал тебе! Прости, моя голубка. Будто реквием тебе посылаю. Да, Пантелеймон Романов, кажется, умер. Он, помнится, – я немного его читал, – был даровит. Лучше других. «Осени» и «Зимы» его не читал. Он _з_н_а_л_ язык – слово родное. Но я не любил ничего под-советского⁵⁵⁰, совсем не следил за литературой _т_а_м.

Олюночка, не забывай Ваника. Последнее твое письмо – от 18.Х – получил 26-го – в одну страничку. Как одиноко мне! Так все мрачно, грязная осень

Поцелуй от меня себя – в зеркало! – маму и Сережу.

219

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

29. Х.42

Родная моя дружка-Олюночка. Посылаю твое письмо с рассказом о «Яйюшке». Он – чудесный. Мне жаль расстаться с письмом. Но ты… пришлешь?

Все твои письма, если я буду чувствовать себя хуже и хуже, будут переданы Александру Николаевичу Меркулову. Его адрес – в письме к тебе, от сегодняшнего числа же.

Целую тебя и благословляю за все, за все. Только бы ты была здорова! Ах, как хочу увидеть тебя!

Твой Ванёк

220

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

31. Х.42

Ванюша мой родной, милый мой, солнышко ты мое, душенька… Ваньчик, Иванушка мой дорогой, неоцененный, любимый! Вчера писала тебе с угасшим сердцем, – твое от 22-го меня убило, отняло силы, повергло в отчаяние… «Когда же ты поверишь, что люблю тебя?» Ванечек, достаточно о таком. Сегодня письмо твое от 26-го⁵⁵¹, как рада я, что не поспела вчера отправить. Но как убита я твоей болезнью.

Ванюшик, и эти мысли твои, родной… не надо их, светик! Хоти, хоти поправиться. И будет! Благостно молись! Если ты хочешь, я буду тебе каждый день писать. Я (правду говорю) не знала, не лучше ли дать тебе уйти в себя, не докучать письмами, ты болен, но я знаю, ты и писал. И это рвало твои силы. Я не хотела еще и в 3-ью сторону тебя трепать. Я томилась молчанием, но ждала, пока ты «позовешь» меня. Пойми и меня. Ты часто (и не только больной) писал (еще в феврале), что нельзя так только отдаваться письмам, что у тебя другое назначение, что, наконец, эти письма стоили тебе твоего здоровья. Меня это так все время мучило, что я притихла. Поверь мне, Вань. И очень уж мутно у меня на душе было, – что бы я тебе дала? Я берегла тебя, дружочек.

Поверь мне, ласковый мой! Меня эта моя «кровь» опять пришибла. Доктора растерянность ввергла в отчаяние. А тут еще (не хотела тебе об этом, но раз ты всякое надумываешь, то скажу все) только встала 18-го, а 19-го вечером около 4-х начались боли, какие-то дикие. Всю меня разрывало. Началось около сердца, стало трудно дышать, я вышла в холодную комнату, но быстро стали боли усиливаться и переходить в правую половину груди, опоясывать поясом всю меня. Ломило даже шею, ухо правое, безумно болела правая рука вся, с плеча. И вся правая сторона груди и живота. Больно и внутри и снаружи. К правой груди было болезненно прикосновение белья. Никакие лекарства, ни грелка, ничто не помогало. Я корчилась до 8 ч. вечера, а потом все прошло. Тошноты не было, но болел желудок. Расстройство желудка сделалось на несколько дней и слабость. После этих болей я спала днями. Спала, как камень. Ничего не хотела есть. Я не звала доктора. Не знаю что это. Это уже, только сильнее, 2-ой раз со мной, а в Wickenbourgh’e было что-то вроде этого несколько раз. Мама думает, не печень ли это? Я иногда ем все, что для «луженого желудка» впору, и – ничего, а тут? С чего же? Я удручена была всем этим. Больше же всего твоей болью, Ваня. Не хотела тебя своей тоской мутить. Не писала. А думала я каждую секунду о тебе.

М. б. все мое – нервное? У меня чудный цвет лица, какая же печень? А нервы? Ванечка, я изболелась душой. Слишком много я узнала горького. Узнала очень близко.

Светик мой, Ванюша, а теперь вот что: не будем о мрачном: дай я тебя поглажу, помилую, успокою… Ну, милая душа моя, успокой же ты себя!

Ванёк, еще одно: д-р Аксенов⁵⁵² – редко милый человек, но как врач – хуже нуля. Ужас! Мы его очень хорошо знаем. Умоляю тебя всем святым ничего не принимать, что он пришлет, без совета с твоим доктором. Аксенов верующий, милый человек, дивная поддержка у постели умирающих, но никогда не целитель. Если бы ты все о нем знал! Он пустяков не знает, живет медициной того столетия. Он из интеллигентной (в лучшем смысле) части эмиграции – «притча во языцех», как профан. Многих он отправил на тот свет из наших знакомых. Тогда ты бы близких послушал! Мы на кладбище-то живя много слыхали!

Например, у одной моей знакомой была грудная жаба (я даже, и то сразу подумала по ее признакам), а он нашел рак желудка. Отменил все, что для сердца было, позволил ей в лестницу ходить на 4-ый этаж, а жена его (тоже горе-врач!) всем рассказывала в церкви, что ее муж у М-me такой-то «рак в кулак нашел». Я помню, извелась тогда, чуя беду, упрашивая Шахбагова, осмотреть больную. Он не хотел из этики врачебной «перебивать у коллеги». Но согласился. И ахнул! А мне сказал: «…совершенно серьезно: Вы больше имеете права на практику, чем этот Аксенов». Только подумай! Я сама у него тоже лечилась когда-то, – мы еще никого тогда в Берлине не знали. Это – сапожник! П повторяю – редко-чуткий человек, но не в медицине. Провинциального типа людям, няням русским и т. п. он очень нравится, т. е. тем, для кого в докторе самое главное – «обхождение». Ну, ты все знаешь. Я писала тебе об одном средстве, «Belorgal» кажется. Мой знакомый его очень хвалит. У него то же, что у тебя. Ему тоже известно о соке картофеля. Кажется в Берлине это применяют. Висмута я тебе достала. Пока 120 г. Буду еще искать. Как послать? Ванечка, ты мне упоминал в описании одного состава впрыскиваний, кажется, мышьяк? Я боюсь, что тебе мышьяк вреден. У отчима впервые после 30 лет сна язва проснулась именно от впрыскивания мышьяка. И всякий раз, когда ему зубной врач клал в зуб мышьяк, у него болела язва. Спроси твоего доктора. Тыквенная каша, по-моему, тоже могла повредить. Господи, как бы я тебе все послала, что имею! Но как? Конечно, я мечтала к тебе поехать. Мне же обещал помочь наш друг. Он очень мил ко мне. Ужасно изволновался за мое здоровье. Как раз его эти 2 недели не было. Звонил, просил писать ему. Не писала. Сам звонил. С мамой обо мне говорил, что ему меня очень жаль, что меня как-то особенно беречь надо. Почему это он? А мне сказал, когда спросила его – «не можете ли посодействовать моей поездке к доктору в Париж?» – «ну конечно же, и Вы обязательно поезжайте… Боже, как это было бы Вам хорошо!» И если бы я не заболела, то м. б. он бы и устроил. Он очень «важный».

Ванюрочка, ты о статьях своих… всего, конечно не скажешь, но ты меня поймешь. Я верю, что мы с тобой не разошлись бы во взглядах в главном. Я только смотрю так, что сказать важное для нас и нужно, и необходимо, но что этой возможности нет. Понимаешь, надо говорить _в_о_л_ь_н_о, без посредников посторонних. Вот это моя дума. А в тебе и твоем я не сомневаюсь. Относительно «Восточного мотива» ты сказал точно то, что у меня стоит в дневнике моем «бить лежачего»⁵⁵³. Я этого «лежачего» знаю, Ваня. И не сусальничаю. Но бить, вот именно теперь, я не могу. И твое «Солнце мертвых» именно и чудесно твоей беззлобностью. Я теперь спокойна и знаю, что ты меня вполне понял в моем отказе от темы.

Ванечка, я скажу тебе, что все этих Горянских, Сургучевых и иже с ними – я презираю, и мне больно твое соприкосновение с этой братией, но я именно так и объяснила, как и ты мне пишешь. Ты этим пренебрегаешь для более ценного. Так именно я поняла. Могут быть и по этому поводу разные мысли. Но не подумай, что я тебе навязываю свои. Никогда. И уже потому, что я слишком мало от тебя знаю о твоем. Ты тоже многое бы у меня понял, если бы заглянул в мою душу, скорбящую безмерно, особенно за последнее время. Я с июля не нахожу себе места. Знаешь: «век живи, век учись». Все новое и новое несет жизнь. И все еще мы ничего не знаем. Мои мрачные мысли прошлые, все то, что я сама знала опытом, о котором тебе и писала, оказались еще детской игрой с тем, что узнаёшь из жизни. И так близко, и больно, и верно узнаёшь. Ты м. б. прав, – Божья рука, Божья воля на все. И тогда спокойно. Иначе не прожить жизни. Мне, Ванечка, много хотелось бы тебе сказать о своих думах. Я молчала, чтобы тебя не тревожить, но ты спрашиваешь… Что же сказать мне? Разве опишешь?? Горько мне, а не умею. Молчу вот. А в душе, ох как много. Я жду твоих статей. Тогда мне легче будет м. б. сказать. Ты прочел на обратной странице твоей «обезьяны»?⁵⁵⁴ Да, вот так-то!

Но знаешь, Ваня, оставь пока ты все писанье. Умоляю тебя: думай только о здоровье. Не беги и сам на почту, погоди Анну Васильевну, не беда, если 1 день позже получу. Лежи и лежи. Ваня, голубчик мой, солнышко мое, не лучше ли тебе для режима в клинику лечь? Подумай! М. б. мне приехать? Ну, скажи. Не бойся моей болезни. Ну, лягу в клинику. Пройдет. А если провернусь, то сколько радости будет! Я не отойду от тебя. Я здоровая так-то. Распилась молоком так, что прошлогоднее платье переделывать надо – узко. Не скандал ли? Я бы тебя так пригрела! Ванюша мой родной. Ну, слушай, не пиши много. Потерпи! Душенька, мне пиши только открыточку, но почаще. Очень я томлюсь твоей хворью. М. б. Анна Васильевна напишет? Ваня, через Roussel я не могла бы послать висмут? Спроси! М. б. ты дашь мне адрес Елизаветы Семеновны на всякий случай. Я бы ее спросила о возможностях сообщения с Парижем – м. б. от них кто ездит. Или ты спроси ее. Ах, Ванюша, ты надорвал себя чтением. Это же ясно. И теперь опять кипятишься. Ну повремени немного. Оправься. У меня тоже тогда от лежанья ноги страшные стали. Не удручайся. Все пройдет, Ваня! Господь не оставит! Молись! Ах, какая сила молитвы! У Фасиного отца была тромбоза в сердце(!), он умирал почти (ему за 80 л.), пришел о. Дионисий помолиться. Я уговорила Фасю не бояться «напугать папу». Молились тихо, проникновенно. Причаститься папочка захотел (я его очень люблю, этого папочку Ф[аси]) и… со следующего дня стал воскресать! Доктор удивлен. Даже сестру милосердия отпустить позволил. А папочка уж глотать не мог. Все затекло у него. Я помню, как я преобразилась однажды в 40-м году. Даже жар спал с 39° на норму. И какая тишина и Вера. Ванечка, молись, солнышко. Попей святой водицы. Артоса возьми. Попроси Анну Васильевну с тобой тихонько помолиться. И да будет с тобой Его благость! Голубочек ты мой, радость моя. Страдалец! Ванечка, не томись. Статьями не томись! Не томись. Побереги себя! Обо мне не выдумывай глупостей. Верь и в меня, хоть чуточку. Ну, легче нам стало? Немножко! Да? Целую тебя, обнимаю нежно и крещу. Непрестанно с тобой. И помни, что сверх всего, всех «взглядов» и т. п. я люблю тебя, Душу твою бессмертную. И все остальное, как бы трепетно оно ни было, и как бы больно ни было – все же прах. Верь мне!

[На полях: ] Мама тебе шлет сердечный привет и желает здоровья.

Ванечка, я не вольна в бегонии, т. к. посылают то, что им удобней. Я просила розы. Целую тебя. Оля

221

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

3. XI.42

Милый мой Ванюшечка, как томлюсь я неизвестностью о твоем здоровье. Был ли ты снова у доктора? И что он сказал? Ваня, м. б. тебе нехорошо принимать висмут, т. к. (мне тут говорили в аптеке) он несколько «ядовит». М. б. именно этим свойством и объясняется его лаксирующее действие? Будь осторожен с лекарствами, – не принимай ничего без ведома врача. Я достала пока 120 g и при первой же возможности перешлю. Ванечек, скажи, дружок, хочешь, чтобы я приехала? Мне жаль упустить возможность, – наш друг мне поездку может устроить, – почти наверняка. Подумай только! Мне кажется, что я тебя бы смогла ободрить, смогла бы помочь тебе оправиться. Или я помешаю? Писать помешаю. Я мышкой бы притаилась. Я бы тебя покормила, поухаживала бы за тобой, больнушечка! Но я боюсь, что я навязчива, что ты не хочешь. Если бы этого чувства не было, то я бы давно уж собралась. Я сама – здорова, пока. И если бы Бог дал, так и осталось, то дорога ведь ничего не значит. Близко ведь! Я и сама бы показалась докторам в Париже – здесь я отчаялась что-нибудь у себя отыскать. Ну, как ты хочешь! Обо мне не волнуйся, ибо если бы я и заболела, то тогда обратилась бы у вас к специалистам и м. б. мне бы что-нибудь и сказали бы новое. Ах, Ванюша, какое было бы счастье мне за тобой поухаживать! Ты бы очень скоро восстановился. Я – строгая «сестрица». Но меня больные любили. Но не поеду, если ты не захочешь. Ну, крещу тебя, целую, и нежно обнимаю. Болей у меня опять давно нет. Не беспокойся. Будь здоров, мой ангел! Еще раз благословляю. Оля

222

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

4. XI.42

Милый мой Ванюша, радость моя!

Сейчас только получила твои письма от 29.XI… Ванюшечка, родной мой, я так за тебя скорблю. Но ты не отчаивайся, солнышко мое. Ваня, я все сделаю, чтобы быть у тебя. Это нужно, Ваня. Я обогрею тебя, я привезу тебе все, я успокою тебя. Я же безмерно люблю тебя, я так верю в помощь Божию. Ты извелся. Тебе покой нужен. Ванечек, я думаю, что тебе нужен клинический режим. Мой отчим страдал точно так же, но только еще плюс кровавые рвоты. И его отправили в клинику. Там ему в неделю ликвидировали тошнотность и Hiperacidité. Видишь?! Я приеду и все устрою. Господи, я вся спутана тревогой, твоей мукой. Верь, Ванюрочек мой, что Господь тебя восставит. Не отчаивайся, ангел мой! Ванёк, пишу открытку, т. к. хочу, чтобы еще сегодня успела, а остается несколько минут. Какая мука мне: должна с такой тоской идти на свадьбу – у соседей, звали, нельзя отказаться. И вот я, забежав домой из церкви (католической), твои читаю письма… Господи, тоска какая, что нарядной должна быть! Стою вот в бархате и золотых побрякушках, завитая и душистая… и горько плачу. Платочек мокрый, оставить его надо. Не могу, как тоскую по тебе, сердце мое. И эта пытка – чужое веселье. И мои напудренные веки. Не могу остаться и выплакаться вволю. Я плачу о твоей тоске, оттого, что ты угнетен, Ванёк. Верь и надейся! Я хочу приехать. Я все сделаю. Я хочу ободрить тебя. Не пугай себя глупостями. Ты мне же несказанно близок и дорог.

Да хранит тебя Пречистая от мрачных дум. Ванечка, я хорошо тебя во сне видала, ты встанешь. Молись, целую и люблю, люблю. Оля

223

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

5. XI.42

Дружок мой светлый, Олюночка моя, письмо твое сейчас 31.Х. О, как благодарю, кисулинька-Олюнок! Как жалею, что 29.Х написал о себе уныло-безнадежно! Так я был подавлен, не совладал с тоской, с отчаянием, хотя данных точных – для безнадежных выводов о моем недуге – нет все же. Но пока оставлю о себе, – отвечу на твое письмо. Родная, не оставляй меня без писем: мне – именно _н_е_л_ь_з_я, мне страшно «уходить в себя», – это значит – _т_о_н_у_т_ь_ в отчаянии, – неудержимо стремительны и убийственны мои думы – когда я думаю о _с_е_б_е. Без тебя – мне гибель. О, я крепко _з_н_а_ю: Оля моя любит Ваника, светло, самоотверженно. Как я одарен тобой! Как ты меня глубоко понимаешь! Знай же: ни в чем я не разойдусь с тобой, _в_с_е_ – как ты, вбираю, как ты – томлюсь. Но я поверх еще смотрю: все вершится по Божиему Плану, – и не страшно. Теперь – о моих статьях. Да, только потому и отозвался, что _т_а_м_ читают ее minimum – 2 миллиона родных читателей. Но вот какое явление. 13.Х (!) – я послал 1-ю статью, написав: «ничего не менять. Если в чем-либо не подойдет (в цензурном смысле) – этим и кончим». Ясно тебе? 31-го я послал главу из «Солнца мертвых» – «Чудесное ожерелье». До сего дня статья не печатается. У меня пропала воля писать другие. А ско-лько и как (!) хотел сказать! Систему свою – отношение мое к жизни, к миру, к Богу, к Смыслу истории человечества и России, к творчеству в жизни, к «Царству Божию на земле», _к_а_к_ надо по-новому строить жизнь, о предназначении России, о ее Голгофе, о предназначении Германии («Два народа») – обо всем «самом важном», сказал бы!.. – и все это в самой простой форме, все мог бы обосновать ссылками на действительность и на провидения гениев наших. Теперь… – нет, очевидно слишком вольно и свободно-широко сказал-намекнул даже во вступительной 1-ой статье – не пролезает. Ну, а на выбор газеты – я не работаю, не могу, хоть она мне открывает аванс – «какой хотите», в любой сумме. Нет, «авансы» ни-к_о_г_д_а_ меня не брали. Досадно, что поспешил послать им из «Солнца мертвых». Кстати: мне надо было посодействовать товарищам по белой борьбе – моего Сережечки – переслать помощь их матери⁵⁵⁵, живущей в Крыму, – а я это мог только через газету – Деспотули может быть доставит, через своего представителя в Симферополе. А теперь я свободен, и больше ни звука не дам, если не пройдет статья. Никогда я не был рабом, и всегда слушал голос свой. Он – знаю! – с твоим _с_о_з_в_у_ч_е_н. Да разве это могло бы быть иначе?! Ни-когда. Мы – _о_д_н_о, во всем. Ибо мы – от одной закваски: ты же – для меня, я – для тебя – сотворены. И как бы мы это ясно _у_в_и_д_е_л_и, если бы встретились, открыли сердца свои друг другу. Родная детка, моя чудеска! Ванёк твой – _т_в_о_й. Прости за письмо 29.Х. Не знаю, что со мной. Все худею. Завтра – буду у доктора. Болей нет – [ясных] – иногда «отражения» – вот уже дней 12. Vomissments – нет с… 29-го X. Тошноты – да, но 2–3 последних дня слабые. Но кислотность быстро набирается от еды, глушу ее Виши, и – magnesium’oм perhydrol (фабрики Мерк’а). Знаешь, ночью давит газом желудок, и я раз 20–30 – делаю «renvois». Ведь на эту «кислоту и renvois» – тратит организм силы? М. б. похудание этим объяснить? И еще. Боясь ночных наполнений кислыми жидкостями, я вот что делаю дней 8–10: 1-ая еда – в 10 ч. утра: тарелка квакера^[254] (на воде, конечно) с маслом и сахаром, яичко с сухариком и чашка жидкого кофе с чуть – молоком и сухарь с маслом. 2-ая еда – в 2 ч. кончаю: тарелка супцу овощного или овсянки, и тарелка манной кашки на 1/2 молоке или пюре картофельное. 1 раз в неделю котлетка – вареная на пару, из молодой телятины. И – с 2 ч. дня до 10 ч. утра следующего дня я ничего не ел, т. е. в течение 20 часов. Эти последние 2–3 дня – я стал вечером в 6–7 ч. выпивать чашку чая с молоком и сухарик с маслом. Эти 3–4 дня меньше кислотности. С 2-го XI лежу, не встаю, не хочется. Завтра поставлю доктору вопросы: чем укрепить нервы. Знаю: это самое важное. Я сам довел себя до болезни: слишком много принимал всяких лекарств! Кто что посоветует – я сейчас же! Какое-то сумасшествие. Так хотелось – скорей выздороветь. Я дал желудку настоящую отраву, и он мне ответил – ну, и получи! Надо нормального питания, а его нет. Мне надо 1–1 1/2 л молока, а у меня 1/2 л да крупы. Ну, масла немного. Но это-то мне друзья восполняют. Я потерял аппетит..? Да. Но это неверно: однообразная пища и преснота ее – придавили его. А вот, вчера, сказал доктору С[ерову] – заливного бы судака съел, поросенка с кашей, лапши… щей со свининой… – и все клапаны в желудке открылись, слюны-ы… – съел бы го-ру! – Серов убежал домой, «хоть постного супа» съесть, – так его разожгло от моих «картин». Олёк мой, проснусь ночью, и мысли о… разных кушаньях. Я слышу все запахи, я хочу есть, я страшно оголодал, до ужасных спазм в кишечнике. Лежу – и слышу: желудок выгибается пружиной… выворачивается… в животе – _в_с_е, без болей, выгибается, _х_о_д_и_т, пружинится… Неужели моя болезнь – _г_о_л_о_д? Я ведь всегда г_о_р_ю, я всегда был – и до сего дня! – страстный во всем, и – ребенком! Я вот, как дитя, не дождусь, когда смог бы поехать – посмотреть на дачку с садом⁵⁵⁶, которую Юля купила! (теперь она – «собственница»!) М. б. ты заметила, как твой Ванёк любит описывать _е_д_о_в_о? («Масленица» в «Лете Господнем» и многое. А «Человек из ресторана»?) Так вот: теперь я дал бы все это – как шедевр! Есть хочу, Анна Васильевна несет… пустой суп… картофельно-манный. Ну, пущу кусочек масла… Потом – манная – и все. Ну, как тут окрепнуть?! – 7—XI. Вчерашний день – плохо, было vomissement, слишком много кислоты в желудке, а я перепил Виши и проч. К доктору не мог поехать, слабость. Все время хочу есть, но – что есть-то?! Сегодня встал, сам был в лавках, достал 90 g —!!! – мяса. Выпросил кость (!!) у мясника (как собака!). Велел А[нне] В[асильевне] сварить лапшу из этой – собачьей – кости. А с 90 g мяса – сделать пирог, с морковью и этим мясом. Все-таки это не преснятина. Просил друзей купить для меня курицу, – на 4 дня еды будет! Трудно найти. Все время хочется есть. – Сейчас письмо из «Нового слова». Статья не может пройти! Ну, видишь?.. Самое безобидное – и не может. Редакция сожалеет, но… Вот и отозвалось мое «общение» с русским читателем! Больно мне. Олюша, опять больна? Господи… Возможно, что это был припадок острой невралгии, – м. б. и от печени… м. б. камешек проходил? Много странного у тебя: недавно молниеносный жар —? Мы с тобой, кажется, устанавливаем рекорд «недугов». Сегодня мне лучше: я решил переломить болезнь. Язвенной болезни нет, – разве лишь «отзвуки». Знаю: надо лучше и чаще есть. Чувствую, что как будто и тело оживает… Ах, надоело об этом. – Приходят новые посетители-почитатели. Вчера одна дама – я лежал в постели! – умолила хоть 5 мин. – а просидела 1/2 ч. Сегодня студент, работает в Берлине⁵⁵? принес «Пути» (надписанные). Очень душевно-чистый, религиозный – борется со страстью к оккультизму. Ушел – восторженный, «просветленный». Олёк мой, – вчера (сегодня ночью) воображение дало мне чудесные запахи плодов… – до чего ярко слышал арбузную свежесть..! – _ж_и_в_у_ю! Опять томили вкусовые видения. Это становится моим кошмаром. Я убегаю, стараюсь гасить, – и не могу. Ясно: надо насытиться. Иначе изойду слюной и желудочным соком. Жить думами об еде… – это же такое подчинение тленному! А не могу – _ж_и_в_у. О, милая, арбузная моя, вся свежесть… Как бы хотел с тобой быть в России, в ноябре, в снегопаде… вместе разгребать снег, все заваливший… Как с хрустом врезается лопата..! Милая! Ты по-бабьи укутана, в платок-шаль, зелено-красно-черные полоски, бахромка, – ты вся «арбузная», щеки круглые, свежая, глаза горят… Ах, как я дал «зима стала» – в очерке «Лета Господня» – «Михайлов день»!⁵⁵⁸ (Именины Горкина!) Нигде так не давал _з_и_м_у! Читала? Хочешь – перепишу для тебя? Доставили «Под горами», русское. Анна Семеновна Будо поедет в Голландию – дней через 10, возьмет для тебя книгу. Она может взять висмут (спасибо, роднулька!) Адрес Елизаветы Семеновны Elisabeth Guelelovitch, 108, rue Michel-Ange, Paris – караимочка. Она всегда готова тебе написать обо мне, но я же пишу тебе! Целую. Твой Ваня

[На полях: ] Олёк, скорей напиши, как здоровье!!

Мне – лучше!! пишу за столом. Ходил за покупками, так захотел!

Милый – незаменимый – Александр Николаевич Меркулов, он выправил мне carte d’identité. Лучший – во всей эмиграции. Его адрес – на случай – 11 (одиннадцать) rue Claude-Lorrain, Paris, 16.

Елизавета Семеновна, кажется, – ангел-хранитель мой. И он, и она. Сколько чудесных людей узнал я!

Оля, если бы что-нибудь случится со мной… – в болезни могут быть всякие переломы, – и если бы я не мог писать, то А. Н. Меркулов [тебе] всегда ответит. Но да не будет этого!

Помни, что самый верный друг мне – А. Н. Меркулов.

Он все, все, все, что может – делает для меня! Какой цельный русский человек!

М. б. я и выправлюсь —? Хо-чу. Для тебя. Для работы.

224

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

5. XI.42

Мой родной Ванюша, всю ночь почти не спала (я рано улизнула со свадьбы), о тебе думала, бездумно думала… Ванечка, что же нам придумать, чтобы поправиться? Слушай, любимый мой, не лучше ли, право, тебе попробовать побыть недолго в клинике? Почему ты так против этого? У тебя отпадут все заботы: все эти карточки, газ, холод, посетители и т. п. Умелые руки тебя будут и кормить, и поить, и мыть, и все прочее. Я же знаю, как невозможно все это дома. Даже подушки они там лучше укладывают. И это чувство, что никуда вставать не надо, никому отпирать не надо. И доктор всегда тут. Ты будешь под наблюдением. Нельзя запускать кишечник. Там и его поправят. У моего отчима был даже легкий заворот кишок, от… «пасхи» сырной. Хорошо, что мы догадались тотчас ему поставить клизму. Доктор так и сказал, что мама его спасла этим. Ужасно лежать одному, да еще в холоде, да еще с заботами. М. б. у вас в Париже исключительно плохо в клиниках, – я не знаю, но если нет, то решись, Ванечка! Подправься, а тут и я приеду. Хочет Ванёк? Я собираю нужные бумаги для поездки и тогда (надеюсь завтра) отправлюсь просить. Я не знаю, хочешь ты или нет. Знаю, что сердцем хочешь. И это – все. Все остальное – ерунда. Я для себя чувствую, что не могу сидеть так, даже не пробуя достать визу. У меня начали молодки нестись. Привезу тебе свежих яиц. Это можно. Я все, что с моих кур причиталось, сдала в центральную и все, что теперь нанесут – мое. Господи, всего бы я тебе привезла, что сама имею! И вот еще что: картофельный сок – очень хорошо. Наш болящий это тоже знает и пил у меня в воскресенье. Ему нездоровилось (не был у нас 3 недели, да нервы истрепал, влюбился, кажется, еще к тому же, а «она» уехала), но когда я ему натерла картошки, и он выпил, то будто бы «как рукой сняло». Почему нет свежей картошки? Попроси же прислать Анну Семеновну Будо – у ней же есть?

Затем вот что: хорошо принимать концентрированный раствор Traubenzucker^[255] (a как по-русски? Виноградный сахар?), его название «Dextropur» и на коробке – кукуруза. Вряд ли найдешь, но попытайся. Спроси. Это тот самый сахар, которым питают через клизму при кровоизлияниях. А моего отчима посадили в лечебнице на такую клизму и при рвоте! Заметь! Твоя диета все же еще м. б. недостаточна для разгулявшейся кислотности?! Потому и молю тебя: не решай ничего сам, но слушайся только врача, вплоть до клиники. Ты сам увидишь, как тебе будет покойно. О растворе концентрированного сахара – Dextropur’a – я пишу, имея в виду лечение [2 сл. нрзб.], но не клизмой, т. к. там строго определенный раствор, не помню точно, кажется 5 %. Но не знаю точно. Затем хорошо от изжоги препарат «Aplona» – яблочный порошок. Очень вкусно и помогает. Вообще ведь теперь даже сырыми тертыми яблоками желудки лечат. Но не знаю, можно ли тебе при таком раздражении. И очень хорошее средство – это «Belargal», я писала уже. Оно, действуя на нервную систему, укрощает желудок. Мне дал его наш друг, но как я пошлю?? Это средство очень хорошее, но трудно достать. У тебя, конечно, нервы, но теперь желудок уже тоже разболтался и сам не знает, чего хочет. Что говорит Серов относительно клиники? Понимаешь, Анна Васильевна для тебя недомогающего еще могла быть решением вопроса, но не для тебя – больного. Тебе не такой уход нужен. Я же знаю. Если я приеду, то я готова все для тебя сделать. Я обращусь в сестру милосердия для тебя с радостью. Но ведь ты не дашь мне всецело тебя взять в руки? Я знаю, что не дашь, и мне трудно было бы настаивать. Но чужие сестры… ты им позволь! Это не так ужасно. Меня же трогали чужие доктора. Неприятно, но если нет выхода, то что же делать? Милый мой худышка… ангелок ты мой. Не грусти, не смей. Ты поправишься, если этого захочешь и будешь слушаться. Хорошо, роднушечка? Если Господь мне поможет приехать, то тебе будет лучше, я ручаюсь. Часто эти рвоты бывают еще и оттого, что pilorus сдавлен спазмой нервной. Это не органическая [стеноза], но нервная спазма. Так было у моего (опять-таки) отчима. Он сидел часы… все не освобождался желудок от barium-каши, доктора решили было оперировать… нет прохода. И вдруг… через кратчайший срок все прошло и стала «пища» совершенно проходить нормально. Я знаю, что пища из желудка пропускается в duodénum лишь +/-1 centimètre cube^[256] и совершенно нейтральной реакции или даже щелочной. Потому то, чтобы разбавить слишком кислый сок, желудочные железы (есть такие) вырабатывают так называемую Verdiinnung-Flussigkeit^[257] и оттого переполняется желудок этой массой. Оттого же часто мы в лаборатории, взяв лишь нужное количество для исследования (10 centimètre cube) часто находили «нормальную» цифру кислотности, но, приняв во внимание соотношение всего количества жидкости, мы устанавливали адскую Hyperacidité. Я уже писала. Раньше, некоторые профаны вытягивали только немного соку для исследования, а не все содержимое желудка и очень, очень часто прозевывали болезнь. Ну, это не важно. У тебя, конечно, очень высокая кислотность, но м. б. еще и спазмы? И тогда тоже часто, что-нибудь извне меняет ход болезни. Просто даже музыка, приятный посетитель делали чудеса с моим отчимом. Твои нервы, Ванёк, в вечной судороге какой-то. Ты все мечешься, горишь. Так нельзя. Оля приедет, твоя Оля и заставит тебя быть пай! Я колебалась, ехать ли и потому не просила визы, но в это воскресенье почему-то просила друга написать мне бумагу. Ах, Ванёк, зачем такой мрак у тебя! Я понимаю это, но это так вредит.

Милый Ванечка мой, ну успокойся. Поди же в клинику. Там тепло. Подумай, тепло. Не надо дрогнуть. Молоко получишь. Отчиму остановили рвоты мороженым. Тогда еще хорошее было. Обязательно снесись с Antoine. Бедная Елизавета Семеновна! Давно ли у нее это? Юля к тебе ходит? Не лучше ли тебе к ней перебраться на зиму? Ах, если бы ты у меня мог прогостить зиму! У нас тепло. Мы топим, очень правда неказистая, но чудесные печки, – «Salamander». Они французские. Жарко прямо. Только в спальнях наверху холод. Дикий обычай. Я люблю тепло и тогда можно вставать, не корчась от холода, а с удовольствием, мыться, не торопясь делать туалет, гимнастику. Впрочем, я ее теперь оставила из-за почки. Ванечек, светик мой, благодарю тебя за рассказ. Я перепишу его и тотчас тебе пошлю письмо обратно. Обещаю. Но могла читать строки о Меркулове. Господи, Ваня, зачем так думать? Ревела я вчера до опухших глаз. А вечер ломать себя надо было. Мучилась до пыток, на свадьбе. Хорошо, что все внимание было их еде – «жор» собственно даже (прости грубое слово). Отличная она была… до… того, что не вздохнуть. Торты так стоять и остались. А потом домашнее «кабаре» с поразительно-талантливыми силами. Я ускочила домой, брякнулась в кровать и долго лежала, смотря в темноту, слушая сердце, спрашивая его, что оно чует. Ванечка, я безумно твоей тоской тоскую, но когда думаю о том, что с тобой будет, то у меня крепкая вера, что все будет хорошо. Мне только ясно, что ты задергался. Тебе и твоему желудку ежовые нужны рукавицы, а дома их быть не может. И потому я еще и еще прошу: подумай, посоветуйся с Antoine о клинике. Да? Подправься, а там, глядишь, и Ольгуна к тебе приедет. Я все тебе сделаю, ангел, что только могу. Целую тебя, радость моя, и молюсь о тебе горячо, и верю, что Господь не оставит. Благословляю тебя. Обнимаю тебя, грею у сердца. Радость моя, Ванечка мой! Оля. Привет Анне Васильевне.