Текст книги "Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 59 страниц)

Олюночка, как ты меня удручаешь своим отчаянием! Вот, в письме, не заказном, – оно пришло лишь на день позднее заказного, – от 22-го, пишешь о «розге» моей. Как все это неверно! У меня вырвалась, и я все «взял назад», – я вспомнил, что ты будешь держать письмо до Дня ангела, и послал вдогон. Я разорвал письмо с упреками… – оно из «нервов» моих разбитых вышло, и все же, я преодолел себя. Ревновать тебя к самому себе… – нет, для меня это слишком сложно, я куда проще, куда честней с самим собой. А с тобой… – Оля, ты для меня – святыня, это не словечко, это _т_а_к_ я тебя ценю. И не смей говорить – «ты забыл прошлый год… ты забыл мое „золотое“ письмо». Нет, такое не забывается, – из _н_е_г_о_ рождалась любовь. Не верно – в отношении меня – что женщина не должна открываться… Я целую твои ножки за твое письмо… от 4-го июля. Напрасно отучилась ты быть «дамой». Нечего обращаться в мужичку! надо оставаться изящной, чистой, не лизать хлевов для неизвестных «строгих гостей голландских», нечего их учитывать… _ч_т_о_ скажут! Плевать.

Тебе, робеть, перед богатой _д_а_м_о_й..! – когда ты сама – сверхбогатство! твоего мизинчика не стоят все голландские дамы вместе!.. Ну да, я подумал, что ты _в_с_я_ погружена в _и_х_н_е_е… раз так готовишься к смотринам… значит, дорожишь «честью Дома»! Но зачем _т_а_к_ писала?!! И зачем так альтернативно – «или приезжай, или – я уеду на осмотр к доктору…» «вот – тебе!» Виноват ли я?! Ведь это – _з_л_о_ в тебе писало. И ты _в_с_е_ подняла во мне. Это совсем недостойно _м_о_е_й_ Олюнки.

Слушай, глупенькая, я прочитал-таки твой рассказ… Можешь мне не верить, но я твердо говорю: _х_о_р_о_ш_о! Самое главное – _д_а_н_о: тревога совести ребенка, ты сумела ею захватить читателя. Я не говорю, что рассказ технически совершенный, нет: он вызывает правку, – очень незначительную..! – и ты лично убедилась бы, как ты чудесно совладала с нелегкой задачей. Напрасно ты боишься бытовых подробностей… – они необходимы, как оболочка для души рассказа. Это _н_е_ мое, – черты быта, – это – жизнь русская дала, и оно принадлежит всем. Ты напрасно сжимала: я не понял, кто это Василий… я не увидал лица Александрушки, только ее шершавые руки почувствовал, а каждому лицу, раз выводишь его, надо дать его «вид». Флобер говорил Мопассану: «раз ты даешь извозчичью лошадь, раз упоминаешь о ней, ты _о_б_я_з_а_н_ показать ее… т. е. так дать, чтобы она осталась в глазу читателя из тысяч извозчичьих лошадей-кляч». Это верно. В искусстве за _в_с_е_ – ответственность. Чехов говорил: «если упомянул, что в комнате висело ружье… – для _ч_е_г_о-то упомянул. Значит, ружье должно выстрелить, или что-то с ним будет… – в искусстве ни-чего лишнего!»⁴⁴⁰ Пустые описания, не имеющие внутренней, органичной связи с _з_е_р_н_о_м, с душой произведения – не нужны! Ты ничего лишнего не даешь, но ты поскупилась на «подробности». Старушенцию юркую дала хорошо, и, вообще, ты вовсе не «первый блин комом»! Поверь же Ване! Обнимаю и целую в губки-глазки, моя хорошая, моя гордячка-самолюбка… о, как ты дорога, как родна-близка мне! Роман? Пиши, милая, все, что хочешь, к чему тянет… я тебе заданий не ставлю… Раз я предложил тебе «тему»… ну, ты увильнула, ты даже чуть заершилась… – «ну, хорошо… будем это считать уроком…» – я помню, как ты губки кривила… как на-дыбки становилась… – ну, Бог простит. В искусстве не должно быть места «гордыне»: оно – всегда ученье, всегда искус. Но ты уж такая страстная… – В твоем последнем письме, – о «розге»… – меня подавляет твое сокрушенье о «грехе»… Оля, ничего грешного не было в твоем письме 4-го. Это же так понятно, мы живые же, мы любим… мы ждем… И ты вовсе не наказана, не за что карать. От тебя мне всегда _с_в_е_т, и в самом страстном в тебе – всегда для меня – святое, чистое чувство, исканье предельной, человеческой _б_л_и_з_о_с_т_и! Разве это – грех?! Оля, я жду тебя, я хочу любить тебя. И я не знаю, когда смогу приехать. Пока я не окрепну, пока не получу уверенности, что не повторятся со мной явления, как случилось это за эту двудневную поездку… – мне было очень стеснительно! – я не отважусь… приехать к тебе, а в глотке будет клубиться кислотой, и беспомощность сделает меня лишь жалким… – нет, я не могу решиться. Но даю слово, – как только уверюсь, что все обошлось, – только бы дали разрешение! – я приеду, не страшась погоды, осени… – ты мне – вечное лето, Олюночка. И не томи себя сомнениями. О, если бы ты была со мной! Ты почувствовала бы, сколько правды в моих словах к тебе, ты бы в глазах увидала _в_с_е. Нет нужды тебе ни в отсечении своей воли, ни в «бесплотности». Ты чудесна, когда ты, – _в_с_я_ _с_в_о_я, свободная, не сжатая самонасильем! _О_т_к_р_ы_т_а_я. Тогда – жизнь, и ты – вся жизненная. Ты должна быть такой, ты – творец. Для меня нет сомнений: _в_с_е_ можешь. Ты жалась, когда писала рассказ, ты старалась, с оглядкой… – о, поверь, как ты овладеешь свободой писанья! Молодец-Олька, выдержала отлично пробу, – уж мне-то верь! И нет мне надобности лгать перед тобой: просто начато, чудесно завершено! Целую, детка, твой ротик, цветочек твой… – о, голубонька моя! Мне больно было читать, – словно ты меня похоронила… ты пишешь: «когда кончится война, и если останусь жива, хочу уехать сперва в Швейцарию, к духовному отцу, потом домой…» _М_е_н_я_ _т_у_т_ _у_ж_ _н_е_т? Да? Похоронила..? Нет..? Тогда… _к_а_к_ же это _т_а_к?

Целую. Твой Ваня, – сегодня – ни болей, ни приступов тошноты. И ел хорошо!!

[На полях: ] Получила духи? Ты – ни слова. Или – пропали?

Сегодня открытка от mr. Tholen: благодарит за книгу.

Я еще не был в St-Genevieve. 24-го я, больной на выздоровлении, служил панихиду в Париже. Поеду, м. б. на этой неделе.

Еще раз: твою землянику в прозрачном пакетике получил и восхитился!

Изволь дать No чулка, – есть настоящие, для тебя я найду, на-шел!! Или я куплю сам, большие, а – цвет? Черный? Светлый, тела? – палевый?

Не пиши мне больше о розах на чтении, – я кляну себя! Никогда не стану говорить правды!!!

182

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

4. VIII.42

Милый Ванюша!

Все это время не могла собрать мысли, покоя не могла найти, чтобы писать тебе. Объяснить все – невозможно, к сожалению, да и трудно. Ты понял бы меня вполне. Я – будто под тяжелым камнем. Не личное это. Многое мне пришлось принять в себя и пережить с «кипящим сердцем»⁴⁴¹ (Слова Виктора Алексеевича!). Ну, а теперь вот еще новой тяжестью легла болезнь твоя.

Как ты небрежен со своим здоровьем! Напрасно ты мне ничего так долго не писал о болезни. Знать лучше, чем томиться в неизвестности. Я рада, что у тебя есть такие теплые, отзывчивые друзья, которые, очевидно, смогут и тебе достать необходимое, полезное, то, что другим, м. б., недоступно. Обидно лишь, что поездка твоя так грустно кончилась.

И откуда он, этот несчастный «молодой барашек» (пропади он совсем!) в конце лета сыскался? Только видно для того, чтобы тебе попортить? – это же необыкновенное явление – так поздно! Неудачное меню, что и говорить. После телячьего бульона и угря, – это самое вредное, что можно себе представить. Не виню тебя, что соблазнился, – понятно это. А крем с фисташками! Это же сумасшествие – есть орехи, да еще такие тяжелые! Ну, не бранюсь, однако. Будь же осторожней. Мой отчим, попробовав однажды на Пасхе молодого барашка, чуть не умер. Мы все это помним. Ну, как же теперь? Напиши правду! Я тебя очень бы просила сходить к врачу, и не только к Серову. Нужно, чтобы тебе дали средство против наполнения желудка. Не вызывай искусственно рвоту сам. Спроси врача. Отчиму это запрещали – раздражает стенки желудка. С 25-го по 27-ое (я очень много о тебе думала), у меня был гость – такой же больной (* странно: я верю в «круговую ответственность» – думала: я – ему, а кто-нибудь – Ване!): наш друг старинный из Берлина. Шутя, я говорила, что его приезд мне репетиция для тебя. Старалась «взять» у него на эти дни его сознание болезни. Стол такой устраивала, что он, будучи его диетой, – не походил на диетический. Суп – лапша, курица, но не под жареным, а под распущенным маслом, пюре картофельное, столь ему надоевшее, я подала в виде «крокеток», в сухарях, с петрушкой. Сливочный крем тоже не нарушал режима. Прием лекарства мы сделали не скучной повинностью, а чем-то забавным: за 1/4 часа до еды я, смеясь и шутя, предлагала ему взять лекарство, делая тоже и с моим. И не было у него этого всякого «не забыть бы!» получалось, будто мы выпиваем перед обедом. Утром и среди дня «пичкала» его молоком, маслом, сухарьками. Прогулки делала небольшие, и я всех гнала отдыхать после обеда. Никто не чувствовал себя особенно «болящим». И вечером не давала долго сидеть. Прямо курить не запрещала, не насиловала, но все употребляла к тому, чтобы это выходило реже. Через 2 дня для всех стало очевидно, что у него даже румянец проглянул. О, как его это обрадовало! Оказывается, он, Бог знает чего, надумал. А тут надежда – поправлюсь! Мы в Arnhem’e. были это воскресенье (2 дня!), и он тоже приехал. Притащили целый чемодан его «диеты»: и молока даже (!), и масла, и творогу. Ухитрились и там ему «режим» устроить. И… чудо! К концу, его непроходящие боли (у него ulcus ventriculi^[206]) перешли в «ощущение», а затем и совсем прошли. От «ощущения» я ему давала масла ложечку – тотчас проходило. В воскресенье вечером рискнул выпить красного вина и стащил таки у меня ложечку шампиньонов (* Ой, клякса! В ресторане были, я то бы не сделала себе шампиньонов.) (ругалась я!) – и _н_и_ч_е_г_о!

Зову его на отпуск к нам, хоть на 1 недельку. Не знаю, отпустят ли со службы – очень занят. Звонил мне: «знаете О. А., это с Вашего масла и молока пошло, лучше то! А я-то уж, знаете, что думал? – Рак!» Ну, еще бы! Кто не видит самого страшного! А это очень образованный, – все-о-о-то знает! По себе знаю. Лекарство даже бросил. Очень важно для вашего брата и душевно-психическое состояние. Боже упаси «дразнить» вас, хотя бы запахом (жаркого), и при этом твердить: «а Ване, вот кашка, пюре… диета!» Я же это по клинике знаю… По твоим рассказам у тебя digestive supersensitive^[207]. Это получается от того, что желудок, «защищаясь» от высокой кислотности, сам вырабатывает, так назывемую Verdunnung-Flussigkeit (т. е. разбавительную жидкость), чтобы ослабить концентрацию. Получается переполнение желудка, оттуда тошнота и возможная рвота. Но первопричина всему все-таки – кислотность. Иногда собирается так много жидкости, что, вынутый желудочный сок релативно^[208] не показывает уже (за счет этой огромной разбавленности) высокой кислотности, и очень часто дурные или посредственные врачи дают в рапорт: «кислотность – нормальна». Никогда не нормальна. Для определения ее, необходимо учесть все содержимое желудка, приняв во внимание соотношения твердых и жидких частей его, и релативную кислотность обязательно перевести в абсолютное количество. И вот тогда то и видно какой это «normal»^[209]. Мы очень много бились над этом с неучами и полу-«учами». Имей в виду, что не только принятие пищи может вредить, но запах раздражающий. Тебе борщ бы меньше навредил, нежели барашек. Угнетенность и думы о болезни – тоже скверно. Потому я старалась своему гостю никак не напомнить даже, что он – «особь статья». Не хотел верить, что эти «чудные крокетки» – то же ненавистное пюре в своей субстанции. А поставь я для нас жареную картошку – конечно у него бы слюнки потекли. Понятно. Доктора считают, что все, что вкусно, что вызывает «слюнки» – вредно вам. Но мой бедный отчим, однажды заплакал, когда доктор его «донял» диетой. У него было особенно строго. Это вечное: «помни»! Наш берлинский друг совершенно преобразился. И главное потому, что _п_о_в_е_р_и_л, что и ему может быть лучше. И страшилищем же он явился! Я не узнала бы его! Ну довольно.

5. VIII.42

Вчера вечером письмо от Шахбагова⁴⁴² – советует пока операцию, но просит дать ему еще кое-какие сведения. Напишу. Была на проверке крови – все еще не в порядке. Меня тревожит. Но я пополнела. Рада этому, и кроме пользы, довольна и видом, и я, и прочие.

Ваня, на твое письмо в остальной его части мне трудно писать: слишком ты там все отражаешь кривым зеркалом твоей болезни (?). Ничего не хочу касаться, ибо это было бы писанием прописных истин. Слишком ты там – не ты. Иначе бы это было ошеломляюще-неожиданное новое «открытие» тебя. Не могу же я себя заставить поверить, что для тебя дама определяется миллионами, а «мужичка» – трудом. Нет, я уважаю всякий честный труд, а вот «миллионы»-то – презираю! И горе нам русским, что у многих был это «ложный стыд» за свой труд, занятие, сословие. Нет, всякий хороший работник должен гордиться своим трудом, будь он «золотарем» даже. Германия потому и сильна, что на эти вещи смотрят здраво. И _э_т_о_м_у– нам следовало бы поучиться. Мнение о том, что труд делает мужичкой очень распространено все еще в некоторых кругах, часто среди тех самых голландских дам, на которых ты обрушился. И справедливо, – ибо того они и стоят. Кстати сказать, «вылизывать хлева» мне бы даже при всем желании не пришлось, – они вымыты и заново выбелены с момента сгона скота в луга и останутся такими до декабря. Я работала в цветнике сама, давала указания во дворе, т. е. на «в_ъ_е_з_д_е». Никогда ничего не «вылизываю», тем более хлевов. И всякую работу я привыкла делать хорошо, не за «честь дома», а для себя. Такова уж у меня природа. Ну, хватит.

Я получила, конечно, духи твои. Разве я не благодарила? Спасибо, еще раз! Мне всегда тягостно получать подарки. Не хлопочи о чулках. Я просто – _н_е_ _х_о_ч_у! Зачем же делать неприятное? Я не могу теперь франтить! Пусть это делают те, кто может, кто хочет, кому это радостно. Ты не ответил мне на ряд писем. Писала тебе о Paula Wessely. Ты что, – обиделся? Неинтересно мое мнение? Тогда, конечно, не буду. Совершенно ненужно и неуместно твое замечание о Швейцарии – у меня к И. А. совсем особое отношение – это воистину мой духовный отец. И только! И почему ты вдруг стал меня разубеждать в моей ревности?.. К кому? Я только _р_а_д_а, что караимочка к тебе хороша. Спасибо ей! В жизни так мало тепла, что было бы грешно с моей стороны на это «дуться». Нет, милый Ваня, успокойся, берегись, лежи, отдыхай, не надумывай чего нет. А то мне, право, страшно писать – все ты «вывертываешь».

[На полях: ] Прости мазню. Ненужные строки. Повторилась.

Прости, что своим глупым письмом (4-го) «дала тебе боли (!)», как пишешь ты. Конечно, далека была от сознания этой опасности. Будь оно проклято (!), это окаянное мое письмо! Прости же!

Благословляю тебя, глажу, целую! Будь же пай! Не выдумывай! Не неволю тебя с поездкой. Делай, как тебе лучше! Оля

Крещу, целую. Оля

Будь здоров, Ванечка!

183

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

5. VIII.42 12 ч. ночи

Милый Ванюша,

как истомилось сердце неизвестностью о тебе. Напиши хоть открытку в несколько слов, как здоровье? Лежи обязательно. Попроси кого-нибудь, – неужели никого не найдется, кто бы тебе готовил диету. Остроумнее было бы, если бы караимочка не тебя «обязывала» ходить к ним завтракать, а присылала бы тебе диету с прислугой. Это же пустяк. Невозможно, – знаю я это, – самому больному о себе заботиться! М. б. тебе хоть на некоторое время к «Юле» перебраться, под женский надзор. Это важно, Ваня! Я не знаю условий Ваших там, но, думаю, что возможно все это. Я ломаю голову над тем, как бы устроить тебе это, и… м. б. найду выход.

У меня есть одна знакомая в Париже⁴⁴³, спрошу ее, что можно устроить. Тебе должны готовить обед и следить, чтобы ты кушал, и аккуратно, по часам, чтобы сам не дергался за молоком и т. д. Ты должен иметь покой! Добейся его! Уверена, что если ты поговоришь об этом с Елизаветой Семеновной, то она тебе в этом помочь сможет. Придумай же что-нибудь против посетителей! Ну, Серов-то хоть что говорит? Я не рискую к нему обращаться. И мне некого спросить о тебе. Если тебе трудно ходить на почту, то черкни хоть с Ариной Родионовной открытку. Попроси Серова занести на почту. Но дай же как-нибудь знать! Ванечка, ты ничем не волнуйся, не тревожься. Есть «жестковатые» места в моем письме – от горечи это, горечи твоего «непонимания», – беру в кавычки, т. к. ты конечно, по существу-то прекрасно меня понимаешь, но, видно, какая-то тебя обида глодала? Не обидься, что «брыкаюсь» от «подарков». Это сущая правда, что мне сейчас не до франтовства. И об И. А. не сердись! Ну, брось, дурашка! Дай поглажу тебя, успокою, убаюкаю! Бай-бай!

Я тебе скоро м. б. (если не так тревожно на душе будет) другой рассказ напишу. Он уже в душе сложился. Ну, успокойся! Забудь все, что тебя грызло. Обо мне-то, все ты сам надумал. А все оттого, что мало меня знаешь. Я не похожа на «барынь», которые вполне «взрослые». Я, правда, все еще, будто девочка. Глупо это, но так это. Я боюсь даже «взрослых». Но это совершенно «между нами». Мне совестно! Я робею даже, таких вот «важных». И мне скучно с ними. Я флирта не люблю. Никогда не думай обо мне так. И… панически боюсь всякий раз, если замечаю нечто вроде влюбленности. Какие там «опыты»! Для меня «успех» – никогда не «гордость», а всегда – страдание. Я никем, никогда не играла. Могу за это поручиться. Мне говорили, что я все же меняюсь в обществе, будто бы «кокетничаю», что ли? Но это не верно. Или – невольно. Подсознательно м. б. Часто уверяли, что я такова же и с дамами, вообще, когда оживлена. Это верно, когда мне общество приятно, – я очень оживаю. Но никогда не кокетка. Я _н_е_н_а_в_и_ж_у_ это! Ванечка, если увидимся, то я тебе, смотря в глаза, все, все о себе расскажу, всю мою жизнь (повесть – это тень!), и ты поймешь меня. И тебе смешны покажутся твои упреки мне. Твоя ревность! Верь Оле твоей. Ах, знал бы ты все _о_б_о_ мне! Ты взял почему-то какие-то нелепые черты из этой «повести» и создал то, чего не бывало. Но ты не знаешь, как я еще жила и живу и после, поставленной точки в «повести». Письмо это мое от 4-го – это я, но очень редкая. Почти что никогда такая не бываю. Я искренне писала, но в жизни я не та. И я тебе ручаюсь, что среди женщин, ты нечасто найдешь такую. Я не хвалюсь, – ибо, м. б., даже тут и нечем хвалится, – а наоборот? Не знаю. Но во мне сидит иногда очень крепко это «фанатическое», – «хоть на костер»! И я себя почти всегда сжигаю. Заставляю себя сгорать. Я никогда, ни единого раза в жизни, не позволяла себе забыться, Ваня. Поверь же! Никогда не ревнуй, а еще больше: не пиши, как однажды: «будь только здорова, весела, моя Ольгуна, флиртуй, живи во всю, но будь здорова». Я не ответила тебе ничего на это «разрешение», но оно во мне «[грейтело]». Очень то мне кто-то нужен! Оставь это, глупка! Я очень измучена душевно все это время. Я почти больна (душой)! Читаю «Божественную комедию» – отдыхаю. И еще перечла некоторые вещи Бунина, – его «Розу Иерихона». Где он? Скажи, какой он, какая его жена? Она жива? Или их у него несколько? Он умолк? Или работает? Его вещи прекрасны, но как холодны сердцу! Как далеки! Вот, Бунина бы я тоже «боялась».

Я много читаю за последние ночи, чтобы уйти от тоски. И… так устала! Но я здорова. После письма Шахбагова тревожусь чуть-чуть. Он не верит в «общую» причину кровоизлияний (как-то: avitaminoze, сосуды и т. п.) по той простой причине, что кровь всегда из одной и той же почки. Он думает скорей на камень, – есть такие, которых не видно на рентгене. И тогда, пишет: «оперативный путь – единственный, который даст Вам исцеление».

[На полях: ] Я пью снова травы против камней и посмотрю, что будет. Надо же и v. Capellen верить. Хоть что-то нибудь да дала ему его практика и опыт? Ну, Господь не оставит. Ванечка, молись преподобному Сергию о себе. Берегись, дружок! Это по существу – не серьезно, но мучительно. Блюди диету, сколько можешь! Ах, как бы я тебя выходила! Ну, целую тебя и крещу на сон. Оля

Поздно, хочу спать, не пишу второй страницы! Пиши же! Немножко хоть! Обнимаю. Оль-Оль

184

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

11. VIII.42

Дорогая Ольгуночка, горько писать тебе, но я все вперемежку: два—3 дня сносно, а там снова тошнота, а на следующий день болит весь желудок и кишечник. Худеть, как будто перестал, но нервы ужасные, снова hyper-acidité. 8-го был наконец, на могилке… Не было болей, не устал, вечером ел хорошо, спал, а 9-го – опять – поел суп из зеленых (haricots verts)^[210] – ночью тошнило. Му-ка моя! Вчера и сегодня – боли. Арина Родионовна будет 3 раза в неделю. Не поеду к M-me Boudo, a очень зовут. Очень нежны ко мне все – «очаровал», хоть я все куксился. Серов долбит одно – бром! бром! Ну, видишь, какая же тут поездка! Лежу, читаю. Ем с нынешнего дня только картофельное пюре, кисель молочный. Твое письмо от 5-го совсем усталое, без ласки… Не хлопочи, не пиши в Париж знакомой, – я ни от кого чужого никаких услуг не приму! Это меня смущает. У меня все есть, и мне нужно больше ходить, иначе я сгорю от дум тревожных.

Целую, твой Ванёк

Ты – в письме – какая-то… другая!

185

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

12. VIII.42 3 ч. дня

Светлая моя девочка, Ольгуночка… ах, чудесная ты какая! Сердце сладко томилось, когда читал, как ухаживала за больным другом вашим! Я сам себя обслуживаю, и поверь – достаточно, да и воли у меня хватает. Ты четко описала недуг: вот именно, _т_а_к_ и есть у меня. Но скучно же об этом… Удивилась «молодому барашку» в августе! Понятно, не апрельский, а полугодовой, и какой же вкусный! Не в барашке дело, а в перенасыщении _в_с_е_м. Это я за три сорта тортов поплатился. Estomac^[211] мой здоровый, вполне, все переваривает. А вот «бунтует», скручивается порой. Ах, попробовал бы твои крокеточки! Пальчики бы твои все исцеловал… Но гюперасидитэ вызвана, главным образом, переутомлением и будораженьем нервной системы. Итог _в_с_е_г_о. Полагаю, что и ульсер^[212] сказывается, а вовсе не «заснул». Сегодня начну инъекции ларистина, он укрепляет и дает толчок – оживленье клеткам. Курю раз в 2–3 ч. по одной трети папиросы. Боли в связи с волнениями. Я все тяжело переношу. Сегодня утром так захотелось писать!.. Я решил: сперва закончу «Лето Господне». Потом – Бог даст, «Пути». Олёночек, ласковая, нежка милая, как люблю тебя, о, как люблю! И что мы за горькие! И события, и недуги… – все мешает свидеться. Но я не теряю воли и надежды. Олюша, нет, я не определяю «дам» миллионами… – какая чушь! Я чту в тебе труд, я сам ставлю его превыше всего, после духовного в человеке. Я подивился и захмурился – с чего Оля смущается, зачем _г_о_т_о_в_и_т_с_я_ – перед нулями?! Слишком дорога мне твоя душка, вся ты… горжусь тобой, святой тебя почитаю, ми-лая… птичка моя нежная, я тебя _в_с_ю_ знаю… ты и не воображаешь, _к_а_к_ знаю тебя! Ты вошла в меня и во мне раскрылась, _в_с_я_ раскрылась. Ты не тревожься за меня, – прой-дет! Бог поможет. Мне же _н_а_д_о_ во Имя Его закончить назначенную Им мне путину. И я ее закончу на твоих глазах. Увидишь – вспомнишь Ваню… мы встретимся. – Не понимаю, _ч_е_м_ и как могу очаровать… а вот, два дня в поместьи, полубольной, кислая кукса… – и… правда, я чуть развлекся, говоря о родном… Вдруг на днях получаю письмецо: это скромная такая караимочка… – «Я так чувствую, что мне недостает Ваших таких бодрящих бесед… Вы даете мне столько светлых минут… и… если не рассердитесь, – крепко целую Вас!» Ну, ты понимаешь, в каком это смысле. Тут и тени нет темного, это «писатель-друг» я для нее. И потому так прямо. Да, да. Олюша… – _к_а_к_-бы я с тобой говорил..! Одна ты, одна ты для меня на свете, – и все мое – тебе, и ты – все мое. – Да, да, пиши еще, пиши, детка милая… как жду, так хочу твоего! – Знаю – меня хотят тащить опять в гости, но я не поеду. Хотя, знаю, на людях я забываю о недуге. Он _в_е_с_ь_ – от нервов. Сегодня ночью были острые боли… принял глинку – и полегчало. Днем почти нет болей. Теперь я на суровой диете. Рыбий жир..? Помню, лет 10 тому попробовал… и смертельные были боли! Мне нельзя жирного, нельзя и крепкого бульона, всего, что дает толчок «секрециям». – Я всем обеспечен. Ни-ни, не пиши знакомой даме в Париж, – я ни за что, я отмахнусь. Юля очень разбогатела, и все мне сделает, все, все… она и чужим раздает безоглядно. Я одинок ночами, я одинок – _б_е_з_ тебя! Но все же усилием воображения я привлекаю тебя. В болях я взываю к тебе. Господи, только бы закончить начатое! Олюнка, я писал тебе – ты удивительная, ты так чудесно поняла Анастасию, и твои силуэты див экрана – четки художественно! Да, ты права, никто не сможет дать этого образа, – дерзаю сказать – един-ственного в литературе, во всех литературах. Я дал _е_е_ почти без слов. Я дал Дух чистой женщины, мученицы. «Неупиваемая» бу-дет _ж_и_т_ь. «Чаша» _н_е_ для экрана, а для _с_е_р_д_ц_а, но ка-ко-го..! Для твоего, моего… – для _ч_у_т_к_и_х. Все матерьяльное снизит образ, упростит, огрубит. Жизнь _д_у_ш_и_ невыразима даже чутким словом. Ты понимаешь, конечно… – «синяя (голубая) коляска»?⁴⁴⁴ Ведь это же _Г_о_с_п_о_ж_а… шествует… не помянул я того, что _в_и_д_е_л_ внутри себя: коляска, синяя, голубая… – шестерней, конечно..! Это… как бы прообраз Ее. Так возили в Москве… прости, Господи!.. – Иверскую-Пречистую. Много для экрана, но и мало – в поэме! _Г_л_а_в_н_о_е_ не дастся. Ты… да, ты могла бы. Я вижу. И придет время… ты… – нет, не могу высказать. Ты и теперь могла бы дать ее. Тебе никогда не поздно. Но… _г_д_е?! – Оля… помнишь мое июньское письмо, прошлого года. Это ныне боль моя. И _э_т_о_ сплелось со всем во мне. Письмо твое – 4-го… – о, не проклинай его! Это мне – _с_в_е_т_ и му-ка… это такая «го-речь»… и такой _м_е_д! Ножки твои целую, светлая моя, неповторимая. – Ты о диете… В 23 г., при адских болях, (писал тебе) я пил маар^[213] – это крепче коньяка, и закусывал… железной колбасой, копченой, трехлетней, «ослиной»! Безумие. И… писал «Солнце мертвых»!

Оля не писал о недомоганиях – не хотел тебя тревожить. Прости, родная. О духах спрашивал – не потому, что ждал «спасибо», о, нет… – а тревожился, получила ли. Должно быть ты эти не любишь? «Жасмина» не мог найти. Скажи, каких еще, что особенно любишь? хочу _в_с_е_ хоть маленькое принести к твоим ручкам, ножкам, ты ведь… _ц_а_р_и_ц_а_ моя… – Ольга, прочти непременно «Страницы моей жизни» А. Танеевой-Вырубовой⁴⁴⁵. Это… потрясает! Трудно достать. Замечательное письмо проф. Карташева⁴⁴⁶ мне, за эту книгу. К_а_к_ он написал! _к_а_к_ покаялся. Оля, прочти. Я сейчас весь в книгах, весь в глубинах нашего духа. Оля, я _д_о_л_ж_е_н_ дать «Пути». И я насыщен ими, сто-лько мне открывается! Тебе хотел бы _в_с_е_ раскрыть… и как бы пел тебе… и ты положила бы головку мне к сердцу, и плакали бы с тобой… надо всем… души бы облегчили и вознесли! Оля моя, нежная, светлая, свет мой чистый, святая моя девочка, как чисто люблю тебя, и как тревожно… Ни в чем не укоряю, не укорю. Столько ты мне дала очарований… столько _ж_е_н_щ_и_н_ы_ открыла… – я ведь так мало знал. Я проникновением _б_р_а_л_ и полетом духа… – и жаждой _с_о_з_д_а_т_ь_ небывшее – для меня – невиденное… Я, именно, _т_в_о_р_и_л. Только ныне я это постиг. Ты мне многое во мне подкрепила. Оля, изволь писать так, _к_а_к_ сердце шепчет, просто, безоглядно, без – «формы». Чудесно, когда женщина одевается инстинктом, без намерения «к лицу». Это внутри ее. Так и в писаньи: _н_е_ стараться. После, написав, _н_а_д_о_ чистить, стягивать, выбрасывать, «выхаживать», ну… как тесто выхаживается… – а хорошее слово! – «чтобы тесто _в_ы_х_о_д_и_л_о_с_ь»! Лучше нельзя сказать. Его надо, кажется, месить часами, руку по-локоть… _б_и_т_ь… тогда ох, как легко всходит! Да? Так с написанным – «выходить» его надо. Тут внешнее искусство. А внутреннее – _т_а_й_н_а, наитие… искание-нахождение, нюхом… «сердцем сердца». Вдохновенье – тут. А отделка – труд, святой, чудесный, но… труд, а не духовное паренье. Пиши. Введи себя в описываемое, старайся _у_в_и_д_е_т_ь, разожги воображение… – у тебя оно огромное. И увидишь, как потечет к тебе _т_в_о_е, пережитое. Все щелки комода увидишь, все оббитки на мордочке любимой куклы вспомнишь. Ты схватила тон талой подмерзлости… – золотистость навоза… – да, но ты взяла неудачное сравнение – «орех золоченый»… Неудачное образ-сравнение. Ведь орех маленький и круглый, а ты говоришь о дороге! Читатель растеряется… – «орех»! Ему полезет в глаза, маленькое, круглотца… – тут надо сравнение протяженного чего-то… ризы, ткани, покрова, настила… – Помнишь, в «заливном» —! – словцо-то!! – орехе… эта липкая золотистость карамельной корочки, пленочки сладко-хрусткой!? Оля, почему сказала – «и ме-дом» – про епитрахиль? – м. б. лучше – ладаном..? Правда, [слегка] обычно в ладанном духе есть и от меда. Оля: я увидал твою старушку: у ней пустой рот, и в нем один зуб, и этот зуб-клык дрожит, когда она шпыняет тебя, ты только его и видишь – этот зуб. И тебя томит запах от старушки… изо рта ли, от всей ее… – от ее «внутри». Как она должна была испортить тебе _в_с_е!!! Еще – что это за пирог с… «соленьем»? с груздями, что ли? Капельки маслица вижу, если это жа-реный пирог. Детка, всю обнимаю, сжимаю, ласкаю, душу, никому не даю… Олёнок милый, ты моя детка! да? ты вся моя? Спешу, хочу сейчас же на почту. Потом к доктору. Тошноты нет, три часа прошло после еды. Олечек, и сотой доли не написал, что в сердце к тебе. Мне, знаю, надо больше гулять, отвлекаться, я _н_е_ устаю, и делаю даже легкую гимнастику. Только бы без госпиталя… там ужас, не могу.

[На полях: ] Ну, конечно, рефлекс – и пошло крутить.

До Павлова его еще проф. Сеченов⁴⁴⁷ (60-ый г.) знал! – его «Рефлексы головного мозга». Оля, я немного слушал медицинские науки.

Как-то ночью проснулся, и так захотелось есть..! И воображение стало поваром! Чего только не подало!.. Жареный поросенок с кашей! И ка-кой, до сквозной кожицы, хрусткой… а какой дух! И еще – навагу подало… и – рябчиков! И-кры!

Я думаю, что мой «Grand Sympathique»^[214] нуждается в укреплении, и потом – _в_с_е. Надо мне Chlorure magnésien^[215].

Сейчас читаю книгу Doct. Martin du Theil – «La Défense par le Système Nerveux»^[216]. О-чень важно! Выпиши с книжного склада в Гааге.

Не поспел на почту, продолжаю. Сейчас 11 ч. Думаю о тебе. Молюсь за тебя. Будь здоровенькая. Олюля, Ольженка… Ольженка!.. Продолжу завтра, – спать. Будут боли..?

[Приписка: ] 13.VIII Не было болей. Даже странно мне. Но спал плохо, – от волнения, что нет болей? Но нет у меня и воли, – разбитость, и все во мне дрожит, внутри, мелко-мелко. Я знаю, что это полная нервная усталость. Нет воли продолжать письмо, хоть и пометил – 13-е авг., а пишу 14-го, 4 ч. дня.