Текст книги "Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 59 страниц)

Одно. Другое: снова был разговор о «покупке прав литературных»⁶⁹. Снова мое «нет». _Н_а_ш_и_ – твои-мои – права _н_е_ будут проданы. Ты – моя, я – твой, и все мое – твое, и все твое – _м_о_е. Дам им две-три книги – «на известное количество экземпляров», с прогрессией процентов «автору», и хорошей! – возьму 50 процентов аванса – из расчета, пока, не больше 10 тыс. тиража каждой книги, – _т_а_м_ будут со-тни тысяч экземпляров, тиражных! – _з_н_а_ю… – и получу пока тыс. 80–100, франков, исходя из германской марки. Это решится на днях, полагаю. Во вторник будет еще беседа, прибудет «директор», из Кенигсберга. Просят краткую биографию и «резюме содержания книжек». Удачно – из Кенигсберга. Там как раз Университет выпустил томом «диссертацию» молодого немецкого доцента⁷⁰ на степень доктора европейской литературы – «Шмелев, его жизнь и творчество», – 161 стр., 1937 г. Жаль, не узнала Оля. Детка, приятно тебе, что о некоем русском писателе – ученый германский труд? Мне – так себе. Правда, это, кажется, впервые – о _ж_и_в_о_м, _р_у_с_с_к_о_м_ авторе. Да, не было еще. Даже и о «лауреате»⁷¹. Впрочем, это не впервые. Я, кажется, писал тебе, что о нашей «Чаше» в старинном шведском Университете, в Лунде, ряд лет читается курс из 6–8 лекций? Ты, моя птичка, видишь, как твой «выбор-вкус» в русском современном творчестве словесном подкрепляется «универсально». Я поправлю: _и_х_ «выбор» скрепляется _т_в_о_и_м. Позволь, я поцелую тебя, в небесные твои глаза, «полет твой вдохновенный» – поцелую. Можно, да? Это пусть мне в награду, перед тобой еще незаслуженную. Ну, поверь… в долг хоть! Можно..? Вот………………… и знак, математический… ~ – конечно, знаешь? Бес-коне-чность. Сегодня напевал – в уме – из Пушкина – «Кобылица молодая, честь кавказского тавра…» – писал еще тебе, ты получила? не пропало… в Голландии? По дороге не пропадает, там, где «германское», – там ни-когда не пропадает, там все четко. – «Что ты мчишься, удалая? И тебе пришла пора. Не косись пугливым оком, Ноги в воздух не мечи…» – «Из Анакреона». Не «мечешь»? И хорошо. А то что же это… ты паинька, такая, – сама Царица, и вдруг… ноги – _т_а_к! Дальше приводить не стану, а то еще не возьмешь в настоящем смысле, а в буквальном… и опять «дерг-дерг», буду осторожней, тем более, что ты еще о-чень «молодая», еще «косишься»… О, моя чудеска, кроткая моя… (в скобках, «в сторону»: «да, зна-ю, какая кро-ткая..!») Еще опять напишешь, по-другому: «почему Вы так много написали? почему Вы так часто пишите?»

Новое открываю в себе! Сегодня с нежностью – невнятной – загляделся на молодую женщину, «сильно в _т_а_к_о_м_ положении»… Такое благоговейное почувствовал в себе, через себя – к ней. Стало так внятно, почему перед такими в древнем Риме ликторы⁷² очищали дорогу в толпе. Ныне… как многое утратило «глубинного, святого»! А на днях любовался трехлеткой-девочкой (2-летней!), в метро. Что она вытворяла глазками, приметив, что соседи любуются! вот артистка-то будет! чудо-девчонка! И потом начала «умывать» мамочкино лицо..! – следя, любуются ли ею.

24. Х

12 ч. дня

Машинка сдала, надо отдать мастеру. И ей сообщилась боль моя! Милая, вот Твое перо как пригодилось! Милая Оля, я позволил себе (ты не упрекнешь?) написать Квартировым⁷³, – м. б. я приеду. «Был бы рад, если бы удалось повидать в приезд – бывают же „случайности“! – и О. А. Случилось же немало со мной „странных совпадений“!». Написал, что много мне говорил о своей «любимице» И. А. Я надеюсь, что Н. Я. Квартирова как-то пойдет навстречу моему желанию – увидеть хоть раз «одну из самых чутких моих читательниц». М. б. они, просто, напишут тебе – «а не навестите ли нас в Берлине?» Такой путь легче мне осуществить. Я не теряю надежды и на возможность «голландского путешествия». Но, м. б., приглашение Квартировых, – не Париж, а Берлин, – для тебя осуществимей. Милая, бесценная моя, я очень страдаю. Я не могу тебя не увидеть! Это для меня ныне исход – в жизнь или – в _н_и_ч_т_о_ (земное). Я говорю обдуманное, уже решенное. Сегодня я не спал, – 2–3 часа – в полусне, только. Видел тебя! Впервые: будто мы разбирали какое-то письмо. Забыл. А мысль работает бешено. Знаешь, теперь понятно мне – «любить безумно».

Целую тебя, голубка, твои глаза, _р_а_д_о_с_т_н_ы_е, – тебя всю – «в полете». Какие твои духи – ландыш? О, как же я страдаю, – и сладко, и – неизъяснимо. От тебя нет и нет вестей. Я тревожусь. Я пишу каждый день. Вот, и вся моя работа. Горько мне: как призрачно я счастлив! Господи, как мне за тебя больно! Пусть мне, только мне, будет боль, – не тебе, родная! _В_с_е_ за тебя приму. Но хоть немного счастья, маленького счастья! Прошу, _п_и_ш_и_ мне. Это мне – дыханье, солнце – в мертвенных днях моих. Руки твои целую, ножки твои, Царевна! Оля! Твой Ив. Шмелев

[На полях: ] Здорова ли ты?

Пощади, освети же меня – пиши каждый день, хоть слово.

Помни, мама всегда будет с тобой, все, все будет. Я тебя устрою в отеле, как пожелаешь, до – благословения.

Как же ты в холодной комнате?! Прикажи поставить электрический радиатор!

28

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

25. Х.41 8 1/2 ч. вечера

Завтра – воскресенье, почта закрыта. Пойдет в понедельник 27-го.

Дорогая моя Оля, бедная моя девочка, – я все понимаю, как тяжело тебе. Что же надо? 1-ое Тебе – вернуть хоть относительный покой душевный. Ты замотана. Необходим отдых, перемена жизни. Надо хоть на 1–2 мес. – хотя бы в санаторий. Но сперва надо, чтобы определил доктор, почему _о_з_н_о_б, почему удушье ночью. Возможно, что это невроз, крайняя степень неврастении. В твоем положении она вполне объяснима. Как с легкими? Это похудение твое… – чем вызвано? Отчасти – состоянием в непрерывном нервном возбуждении: тоской, полной неудовлетворенностью, «запутанностью жизни». Сама знаешь. Это заколдованный круг: дальнейшее пребывание в такой обстановке усилит неврастению, а это увеличит «сознание безвыходности». Итак: всестороннее медицинское исследование (и общий анализ). В зависимости от диагноза – или лечение серьезное (и не дома!), или – санаторий. Дома ты будешь таять. В этом тебе не могут отказать. Если же нет возможности, извести тотчас же: я, думается, сумею через Красный Крест выслать тебе деньги. Напиши – сколько. Умоляю тебя! Заклинаю тебя – исполни, – от этого и все мое, – весь я – зависит, если ты для себя не хочешь. Олёк мой, не откажи мне в этом, ты – жизнь моя. – Ясно, г-н Bredius, не отдает себе отчета, в каком ты состоянии. Он не хотел ехать с тобой на отдых! С ним, на ферме, ты н_е избавишься от недуга. М. б. все хуже, и упустишь возможность вернуть силы. Я весь – твой, я весь – забота о тебе, весь – ласка, чуткость, все приму, ни словом не потревожу тебя: лечись, окрепни, ласточка… – так недавно пела! Я все вытерплю, и это будет мне в радость, если ты будешь лечиться.

Что же смотрит мама? Без твоего согласия я не решаюсь писать ей. Как ее зовут? Она – Овчинникова, да? Могу ли ей писать? С тобой одному мне не справиться, ты очень «своенравно» скачешь. Мало для твоего здоровья – мне успокоиться: надо тебе переменить всю обстановку жизни, пусть – на время. Ты в этом понимаешь не меньше моего, – бо-льше. Конечно, г-н Bredius не отдает отчета, как тебе необходим покой: он будит тебя ночью, чтобы рассказать, как он мучился во сне. Это, конечно, не жестокость, а его болезнь. Но согласись: нельзя же, чтобы, из-за участливости к его болезни, заболели _в_с_е? Ты слишком жертвенна. Жертвенность – подвиг, но подвиг, как героическое усилие, может быть достойным лишь во-имя высшей цели, чем ты сама. Этого в данном случае – нет. Ты не имеешь права жертвовать собой. Ты уже принесла жертву. Тебя допустили, замученную жизнью, собой пожертвовать. Не постигаю, чего же смотрел мудрый И. А.?! Странно: тебе говорил об «опасности» школьный товарищ г-на Bredius’a. И ты не вняла. Или – это после жертвоприношения? Или – ты так полюбила? Тогда – понятно еще. М. б. даже и отговаривали тебя, а ты кому-то «в досаду» – сделала? Себе самой? «Бывает это, бывает…» – твои слова. Надо исправить эту «ошибку жизни».

Пойми, что жизнь (какая!) с таким полубольным, с труднобольным (в потенциальности) – отрава для тебя. Это – длящееся самоубийство. Жизнь, ее Правда, – Господь! – открыла тебе отдушину, – я считаю, что это был день твоего Рождения, – 9.VI.36 г. – для Рождения в _н_о_в_о_е. Я тут не себя ставлю, как освободителя от тьмы, – я лишь вообще говорю, – ты сразу получила облегчение. (Предполагаю, что таких «дней тьмы» было очень много и раньше!). Выход указывался: «есть _ж_и_з_н_ь_ _в_ _с_в_е_т_е! следуй!» Так и смотри, а не допускай кощунственно мысли: «начинаю жалеть, что написала письмо писателю 9.VI.36 г.!». Это письмо было началом моего _с_в_е_т_а, «счастья»… – и – твоего! Оно невесомо, это «счастье», но оно _в_ы_х_о_д_ из тьмы. Если согласиться с твоим – «может кончиться трагично», придется принять положение: все здоровое должно отступить перед нездоровым, хотя бы из… опасения. Это же абсурд. Итак – первое – тебе надо отдохнуть, справиться с собой: для этого – надо переменить обстановку. Могут ли тебе отказать в этом?! Смотри, тут, с моей стороны, ничего себялюбивого нет. Беспристрастно это, разумно, только.

Второе: не тревожься за меня. Тебе лучше – и мне лучше. Я буду жить верой в твое здоровье, в выздоровление, и – в твою _с_в_о_б_о_д_у. Тогда, – если окрепнешь, – я все наверстаю. Уедешь на отдых – я запишу «Пути» свои, _ж_и_в_я_ тобой. Даю тебе слово. Никогда я не прибегаю к «тактике» (будто не стал писать тебе) в отношении тебя: ты видишь, сколько пишу, только этим и живу. Ни-когда и ни-как я тебя не мучил. Можно ли мучить – ребенка? тебя, моя Оля, тебя, моя чистая?! тебя, моя девочка святая?!

Третье: надо повлиять на родных, что ли, г-на Bredius’a, если они могут воздействовать, чтобы он сознал, что тебе необходимо поправиться. Пусть тут поможет мама.

Четвертое: мое мнение: надо уехать совсем, в Париж, в Берлин, – только кончить эту нездоровую, полубезумную жизнь. За тебя – закон, за тебя – само естество. Это не брак, а «самоубийство». Я теперь уверен, что отсутствует самая _ц_е_л_ь_ брака: нельзя давать жизнь дефективным, нельзя давать жизни – новую линию полубезумных, это – преступление и против Бога, и против ближнего. Я слишком много знаю ужасного в этом смысле, – в университете писал работу о малолетних преступниках, о главных причинах этого общественного бедствия. Мир обременен – и с каждым годом обременяется такими плодами. Все – за тебя, за – спасение тебя от худшей из неволь. Итак: пока, не касаясь _г_л_а_в_н_о_г_о, вот это– _о_т_д_ы_х_ твой.

Мама знает ли о наших взаимных – и каких же чистых! – чувствах? Как она смотрит на это. Можешь и не отвечать – я не упрекну, не смею.

Не разбирайся в снах: они здесь – порождение больных нервов, любой системы. Меня беспокоят твои «ознобы». Как твое сердце? Я перенес тяжкий вид сердечного невроза, следствие революции и моей поездки (почти месяц) в Иркутск, за… освобожденными политическими каторжанами, как корреспондент «Русских ведомостей»⁷⁴. Я пытался речами перед тысячными толпами в России и Сибири – вводить в здоровое русло раскачавшуюся народно-солдатскую стихию. Меня качали, плакали со мной, обнимали и целовали (я о Божьем смело говорил, и о грязи в революции), а… через 2–3 дня те же толпы жгли поместья и разбивали водочные склады, и – убивали. От переутомления (это сказалось через год, в апреле 18-го) я болел 2 мес. – с неделю был без сознания. В канун Петрова дня, едва оправясь, уехал (с Олей) в Крым. Сережа уже перешел границу большевизии – на юг, в Добровольческую армию. Много было тревог, страдания. Узнай про состояние сердца, легких, – и что с почками? М. б. тут не почки? Оля, «ласкунчик», – дай слово, что немедленно начнешь лечение, отдых. После будем говорить о _д_а_л_ь_н_е_м.

Не понимаю, что за твоими словами (не страусово ли это прятанье?): «все может очень просто разрешиться, если будет такое подходящее положение… – иначе может кончиться трагедией».

Если трудно – не отвечай.

Цель твоей поездки в Париж вот какая: «получить от писателя существенные указания, ознакомиться с самым важным в искусстве художественного слова – для твоей работы литературной». Это первое, чему бы я стал тебя учить – не учить даже, а – просто – примерами, разбором мест в моих работах – дал бы тебе очень быстро _п_о_н_я_т_ь, _к_а_к_ писать, как не надо писать, _к_а_к_ надо _ж_и_т_ь_ в творческом. Это завлекательно и важно. С твоим душевным богатством, пылким воображением, – ты в год сделала бы то, на что иные не способны и во всю жизнь. Это ты увидишь, если свидимся. Мне _н_е_к_о_м_у_ передать это, – писать об этом – бесполезно. «Теория эстетики» – никого писать не научила. Законов «композиции» для художественного слова – нет. Музыка необходима, но… особая, _с_в_о_я.

Ты очень метко и вкусно писала о композиторах и художниках. Вполне с тобой. Люблю тех же. Только не совсем мне ясна параллель: Серов и А. К. Толстой. Не люблю о сем писать, говорить – очень. У нас с тобой на это не хватило бы и лет.

У меня три сестры⁷⁵, живы ли? Одна, Катя, зубной доктор, в Москве, хорошая. Это она мне миндалики за рубашку сыпала, мокрые, когда я болел («История любовная», Тоник, но там много изменено). Другая – кончила консерваторию – пианисткой-виртуозкой. Где-то в Воронеже, вдовой, при монастыре, но не монахиня, ходила за странниками и убогими, – это Маня. Третья, старшая самая, многочисленная семья, – не знаю судьбы ее, – девушкой была с огромным воображением, немного «Таня». Брат, старше меня⁷⁶, (родился в 74 году) умер от сердца, 57 лет, кажется, лет 10 тому, в 32 или 31 году, точно не помню. Катюша моложе меня на 6 лет, ей теперь, значит, уже 58. Чудесная душа!

Мать⁷⁷ была (скончалась на 89 году, в [разгроме] жизни, в углу, у дочери Кати, но в _с_в_о_е_м_ доме). Была с большим характером, строгая, очень горячая. Я много претерпел за свою резвость. Любил ли я ее? Маленьким – боялся, в юности – отстаивал себя, _с_в_о_е_ (Оля). Потом – почти любил, все забыв. Но сердце не играло к ней. Вот почему, – а я не могу лгать, в искусстве, идти против сердца, вот почему ее как бы и нет. А если и есть где – сильно преломлена. Я никогда не пишу «с натуры», а «из себя». Оставляю лишь главное, _с_у_щ_н_о_с_т_ь. Я тебе все расскажу.

Оля, свет мой, девуленька, люблю, люблю _в_с_е_ в тебе! Сейчас буду ласкать глазами тебя, новую, – о, какую дивную! – прекрасней не знал, не знаю, нет прекрасней, Ты – мне награда от всей России, за _в_с_е… и за боль мою. Да, Оля тебя _н_а_ш_л_а… другую Олю. О, как я счастлив!., за одно _в_и_д_е_н_и_е… твое, – ангело-женщины, светлый ангелок… Солнце мое, Жизнь! Целую глаза твои. Ах, Оля-Оля… Господи, сохрани! Твой весь, всегда Ив. Шмелев

[На полях: ] Благодарю за _н_о_в_у_ю_ Тебя – нет слова.

Прошу: позволь, я пошлю деньги, на лечение, через Красный Крест германский. Сколько надо? Не знаю условий в Голландии.

Я страдаю, что мог написать 10-го!⁷⁸ Это – тьма моя. Смилосердись! Твое творчество (в России) святое для меня! Это не я писал то письмо.

Оля, будь покойна, сильна! Я – взял себя в руки, я _в_е_р_ю! Господь с нами.

Оля, знай: я весь твой, ни-какие ни Ирина, ни Милочка… – не существуют для меня.

11 ч. Как я говорю с тобой!

Знай: я хлопочу, ищу разрешения на поездку в Голландию, мне надо и по литературным делам.

29

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

26. Х.41 Воскресенье

2 ч. 30 мин. дня

Да, да, детка, будем ласковы, чутки, добры друг к другу! нежны, светлы сердцем, ласкунчик! Свет мой. Все, все, что надо, чтобы ты была здорова, покойна, сильна, тверда, просветлённа духом, моя птичка усталая, пугливая… – _в_с_е_ я сделаю, во-имя твое, родная, мое счастье! За меня не тревожься, я тобою силен, как никогда. Я буду во-имя твое работать над «Путями Небесными», – они твои. Оля мне завещала – закончить их тобою, твоею силой. Ты мне дашь ее. Думай о себе, о _н_о_в_ы_х_ путях, _н_а_ш_и_х. Но для этого надо – _ж_и_т_ь. Надо преодолеть и болезнь, если она есть, и оздоровить нервы. Надо лечение, отдых. Все трудное, запутанное, – забудем, пока. Будем лишь помнить, что – все же – само для человека не творится. Все творится, в пределах, Волею Господа сужденных нам, нашей волей, хотением нашим, всеустремлением. Это двойной закон: Божий и – человеческий. Итак – ты должна на время переменить обстановку. Отдыхать в санатории, лечиться.

Изволь дать мне адрес твоего брата. Я буду посылать – для тебя – что надо, чем могу тебя лелеять. М. б. тебе нужны лекарства, книги, – все, что ты хотела бы иметь, на что я в силах. Сделай это, прошу тебя. Могу ли написать маме, просить ее – волей тебе помочь, – ты ослабла? Следишь ли за t°? M. б. тебе необходимо показаться берлинским докторам, – лучше их нет. Нельзя так легкомысленно не считаться с тем, что с тобой творится. Для меня сделай, только тогда я буду в силах быть таким, каким ты хочешь меня видеть. Умоляю – сделай, для меня.

Оля, как сжалось сердце, и как в нем нежностью отозвалось, таким жаленьем… – когда прочел я эти слова: «обнимаю тебя, вся в слезах, как девочка (я еще совсем девочка!), ищу твоей защиты в горе!» С тобой моя защита, знай, Ольга моя, вечная моя! Все сделаю. И буду молить Господа, положу всю волю, чтобы к тебе приехать, личным внушением усилить твои силы, волю, – спасти тебя – и от тебя самой, больнушка, и от сети, тебя связавшей, – Бог вразумил бы на святое дело. Спасти тебя – самое святое дело. Верь мне, детка, – самое ценное для меня, чтобы ты – для себя, для всего твоего, – была свободна. Ты, как сбывающаяся радость-счастье, ты, как женщина, как мне необходимая твоею _ж_е_н_с_к_о_й_ силой, – это уже на втором плане. Если ты решишь, что должна быть для меня лишь духовной дружкой, – я покорюсь, я не коснусь тебя. Но я знаю, как полной любви ты ждешь, – и я! – и она будет, должна быть _п_о_л_н_о_й. Не постыжусь тебя, перед тобой, – я буду _т_в_о_й, _в_е_с_ь_ твой, как друг, как _м_у_ж_ твой, верный, сильный, чуткий. Бог даст мне силу – быть твоим – во всем. Я хранил – и храню себя, для тебя. Для… продолжения тебя, любимая! Я верю. Пусть – _ч_у_д_о, – но оно должно быть. Я верю. Верь и ты. И – будь покойной, будь здоровой. Больные не могут преодолевать невзгоды. Для них самое легкое препятствие становится непреодолимым. Надо в себя поверить, в Божью помощь, но в помощь – _в_о_л_е, а не бездеятельному «ожиданию».

Какое чУдное твое перо-стило! Как ты меня обрадовала, как _н_а_ш_л_а, чуткая, _ч_е_г_о_ хотел я… годы! Я покупал и – скоро бросал, ломал, – ждал, – получу от сердца, – от кого-то… – верил! И ты – _н_а_ш_л_а, _у_с_л_ы_ш_а_л_а, и – подарила! Ах, милая, небесная моя, моя Царевна! Всегда со мной, во мне. Моя машинка, Remington portable^[65], служившая так долго, – сколько написал на ней! – решила отдохнуть немного, – «есть у тебя „заветное“, от милой сердцу», – шепнула она мне, – заснула. Пустяк – исправить, только припаять рычажок какой-то, это сделается, а пока я пишу тобой, с тобой, пером, которое было в твоей руке, которое держит в себе взгляд твой, _м_о_й. Целую твои чудесные глаза, – о, счастье, о, моя Царица! новая моя! Как я тобой любуюсь, как – прекрасна! Господи, благодарю Тебя, за Дар Твой, за Нее… – не лиши меня последнего дыхания, – Ею дышу, ею живу теперь, – для прославления всего, Тобою сотворенного, о, Свет Разума! не допусти меня уйти во мрак! Дай мне Ее, светлую мою, дай, Господи, – я оберегу, я облелею этот лучший Дар Твой!

Оля, как я вчера молился, за тебя..! – вскриком сердца, всем _ж_и_в_ы_м_ во мне! Бог послал мне сон, спокойный. Оля, как я счастлив, именем Твоим, радовать других, – облегчить хоть малым жизнь их суровую. Отдавать, что могу, делиться – чем могу, и все – во-имя, Твое, моя бесценная, так мало оцененная другими! Но, детка, я знаю: моя оценка – все покрывает, дополняет, возносит достойнейшую – достойно! Это должно _б_ы_т_ь. И – бу-дет, силою Господа, и – нашей.

Ольгушечка моя чудесная, подари мне сон твой, с голубками, как ты чудно мне его _д_а_л_а, – вложила в сердце! Это будет сон моей, твоей Дари!⁷⁹ – в «Путях Небесных» (сон на воскресенье 19.Х). И о «чаше» сон, о книге… – все – из твоих «подвалов духа». Они тревожны. Это – веками нажитое, от твоих, церковных, данное тебе. Оно – прорваться хочет, жить свободно, в лучших формах (потуги творчества!). Не старайся увидеть знамения в них. Но голубок, на твоей ручке, – это – благо, _ч_и_с_т_о_е! И оно будет тобою вскормлено, твоим душевным _х_л_е_б_о_м. Так я _р_а_з_у_м_е_ю. Эти _т_р_и_ – _о_д_н_о. Тебе – дается. Ладан – твоя душа, к Богу парящая, и рис – твое телесное, освященное чистым светом, и хлеб в твоей руке – сама ты, вся. Ты – _д_а_е_ш_ь_ его – во имя Чистейшего. Ты – жизнь, ты – хлеб живой. Голубь – для нас, русских, – Духа Божественного – образ. Ты освящена. Храни же это освящение, делись им. Мне его дашь, святая, крупицу хоть… – я приму, с благоговением. Целую.

О матери, из недошедшего письма, от 7.Х. «Умная была, и строгая. От горя и забот. Осталась с 5 детьми, в долгах, огромных, и – с огромным доходом, в будущем. В 36 л. – вдова. Терзала меня – не от злобы – за каждую провинность, за гримасы, – я был нервный. Помню, в День ангела, за то, что разорвал новый костюмчик, посадили меня на целый день в темную комнатку, на хлеб и воду. Как я плакал! в День ангела! Я звал его, моего Ангела, – мне был – 9-й год? Он не пришел. Я плакал… я молился Богородице… „пришли же мне ангелочка! Я один, я голоден, я рваный… он не пришел еще… он у других? придет поздней?“ Я ждал и ночью. Она прислала… он пришел во сне, принес пирог с изюмом, погладил по головке, сказал – „ты умница, вот тебе пирог“. Я плачу, Оля… так мне больно… Ты меня заперла в чулан теперь, в День ангела, он будет темный, этот день… темней того… и не придет мой Ангел (это неправильно я понял письмо, оглушенный)^[66]. Твоя роза разбилась вся… я ее положил на сердце… она со мной». Это – из письма. Последние строки – это моя ошибка, – ты мне – только _с_в_е_т_и – счастье. Обнимаю – _в_с_ю. Моя ты, о, желанная! О «памятной Пасхе», что со мной сделали… – после, не могу: В том письме было. Тоже – жестокость. Так выковывалась во мне основная черта моего будущего творчества – понимание боли человека, горя, страдания и – со-страдания. Это все не жестким меня делало, а мягким, душу мою. Конечно, это связано с моей физико-душевной организацией, это – Свет от Бога. Целую, моя желанная, девочка моя!

Весь и навсегда твой. Как сильно обнимаю тебя. Твой Ив. Шмелев

[На полях: ] Сейчас был Ивик, открылся. Придет с невестой⁸⁰. Она поступила в Сорбонну, на курсы английского и русского языков.

Если ты простила мне письмо от 10.Х (это мое безумие!), – напиши о «драме», после которой написала [письмо от] 2.Х – я не предполагал болезнь.

30

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

26–27.Х.41 11 ч. 40 мин. – 1 ч. 30 мин. ночи

«Петухи давно пропели – И к заутрене звонят»⁸¹

Страдалица моя, больнушка, милый «буль-буль» мой! Знаешь, что такое «буль-буль»? Соловей – по-татарски. Красиво? Целую руку твою, _н_а_п_и_с_а_в_ш_у_ю_ мне про боль. Целую открывшееся мне сердце, – сколько же в нем давящего! Сейчас был у меня друг-доктор. Я рассказал ему об одной больной, о симптомах ее физических страданий, о «тяжелых условиях» (морально!), в которых она живет. Вот об этих болях сердца, об «ознобе», как проходит по сосудам то холодом, то жаром. Доктор – очень опытный! – определяет: все признаки сердечного невроза и общего нервного (а м. б. и не только нервного) переутомления. Отсутствие аппетита, плохой сон, (доктор спросил: «бывают ли „волшебные“ сны?»). Да. – «Всего вероятнее невроз сердца в соединении с общим неврозом, как следствие чрезмерного „переусилия“, – физического и нравственного». Лечение. Его ответ: «Необходимо клиническое обследование, т. е. – тщательное, с анализами». (Слово в слово, как я тебе _с_а_м_ писал). Мог бы быть врачом? Да я и так немножко врач, – много читал (люблю медицинское!), – для своих работ (у меня все медицински проверено в книгах, то-мы штудировал – и по психиатрии, и по гинекологии (Дари и проч.), и по навязчивым идеям («Человек из ресторана», «Это было»), и по маньячеству («Лик скрытый») – много-много (для «удара», в «Росстанях»). И даже лошадиные болезни («Мери») – про «оглум» (для «Кривой»⁸²)). «Если нет „болезни“ определенной, органической, – врачи должны установить, – все равно: излечение в домашних условиях _н_е_м_ы_с_л_и_м_о. Необходим санаторный режим. Не менее 2–3 мес». Вот его решающий вывод. Это, повторяю, _ч_у_д_е_с_н_ы_й_ врач. Капризный Бунин – мни-тельный..! – только ему доверяет⁸³. Святой врач. Военно-медицинская академия. Профессора – все светила. Чуткий сердцем, блестящий диагност. Большинство Великих Князей – его пациенты и друзья. Был бы лейб-медиком. Друг (молодой) и ученик покойного проф. Сиротинина⁸⁴, моего же друга, – лейб-медика. Можно ему верить! Он и мою болезнь установил (duodénum). И спас меня от «кризиса» (бромом!). А я уже уходил. И поднял в июле 37 года⁸⁵ – когда совсем уходил (по его определению: «1/2 ч. опоздания – конец»). Только санаторное содержание, – лучшее – заметил он, («с нашими бы душами-сестрами!») – его слова. Дома – будет хуже и может повести к полному функциональному расстройству. «Скольких лет дама?» – Я сказал. – «Тем более», – «очень нежный – для женщины – возраст» – «расцвет душевной жизни, _н_а_п_о_л_н_е_н_и_е». Я без него _э_т_о_ знал. Это духовный подъем Дари! Оленька моя, дитя мое чистое, помни! Это подтверждение моего совета. Я так и не успокоюсь, пока не решишься на такое лечение. Подумай: 1) перемена обстановки 2) полный отдых, – не санаторная скука, а душевное питание: ты каждый день будешь получать мои письма, будешь покойно сама писать, читать, будешь думать не только о нашем и вашем, а о – твоем, помимо меня, конечно, – уложится все просящееся к _ж_и_з_н_и_ в тебе, придет воля (и дрожь) к творческому. И ясней будет твоя душа, и не в тревожном помрачении будет жить рассудок. Тем временем я достану визу к тебе. Да, я надеюсь, очень. Мы увидимся и все обсудим. Даю руку! Будь только спокойна. Ты всю жизнь твою, трудовую, ухаживала за другими больными: Господь изволит, чтобы теперь за тобой ходили. Нужно: чтобы врачи ваши признали необходимым твое лечение, – санаторное! Не тот доктор, который, очевидно, толкнул тебя на жертву, – только не тот! – а твой, кого сама выберешь. Ознакомь маму, что я только что сказал тебе. Пусть и она воздействует на эгоистов (ночью, разбудить, больную! чтобы рассказать о _с_в_о_е_м!) – Ведь ведомо же, что ты не спишь! Оля, Ольга, Олёк, Оленька, Олечек, Ольга, Ольгушечка, Ольгушонок, Олёль, Олюша, Олюнька, Ольгушка-глупушка, капризка, упрямка, «дерг-дерг», мнитка, леснушка, зорька, рыбка-вьюнка, веселушка (будешь!), Олёнок-робёнок, трепетка, – (ну, погоди, я тебя в стихах пропою!), светличка, светик, гретик, буль-булька! Я мог бы 10 стр.! исписать – так рвется сердце – обласкать тебя, огладить мою своенравную, мою «молодую», мчитку, удалую, мечущую в воздух….. пугливку-робку… а, милая, потребуй от меня любую жертву – для тебя, для _н_а_с! – во-имя «счастья»! Все принесу, лишь бы тебя увидеть _с_в_е_т_л_о_й, счастливой. Ты _д_о_л_ж_н_а_ быть счастливой. Я заметил: птицы (во сне) – к светлому! И твое виденное «Воскресение» – будет Твоим, воистину. Господи, благослови ее! Ми-лая… все, все мне поверяй, – заставлю себя быть достойным принять, в сердце сложить. Это облегчит тебя, как «разрешение» выдуманных Фрейдом «комплексов». Я жестоковыйный критик его, – все шатко, все трескуче, все – жидовски-полово-сферно, – скверно! М. б. у жидов такие комплексы в крови, – вплоть до частого кровосмесительства (из животной любви к «потомству»: обычно: мать берет в постель к себе сыночка – дать ему урок, а кстати и оберечь – от девок и… сэкономить. Тьфу!) Нет, я напишу «Восточный мотив»⁸⁶. Сердце израню (себе) – а напишу. Это – назначено мне, и _т_о_л_ь_к_о_ _м_н_е! Другим – не одолеть. Я знаю. Как-то Бунин хотел дать «трагическое» – дал «Безумный художник»⁸⁷, – сумасшедший от… войны! – жалкие потуги, и в них прекрасно дано – уездная гостиница (сколь повторное у него!). М. б. тебя пошлют в германский санаторий? Если бы..! Помни: это – _н_е_о_б_х_о_д_и_м_о. Умоляю, на коленях перед тобой. Свет! не помрачись! не помрачи и меня! Я верую, я верю. Мы соединим жизнь, нашу. Это _д_а_н_о_ в Плане! Это _д_о_л_ж_н_о_ – _с_т_а_т_ь. Верь, верь крепко, молись. Я всегда за тебя молюсь! Каждый миг молюсь, – и тает сердце, сладко, с л е з н о. О, как чиста наша любовь, Олечек, как _и_с_т_и_н_н_а! как – _с_п_р_а_в_е_д_л_и_в_а. Столько мы страдали – оба. Ты – больше, непрестанней. Я видел счастье, огромное, чистое, почти от детства. Да, я видел и го-ря! Сколько счастья я про-гля-дел! Но… это же моя работа его закрывала… замещая иным – «счастьем», условным, призрачным, _л_и_к_а_м_и. Обман? Нет. Только, окончив, – узнавал: груша-то… из папье-маше! А пахла, заливала соком, таяла так легко… душисто… Странный обман – самообман, – сон сладкий. Хуже: я-то _о_б_м_и_р_а_л, а Оля… блекла. Это – _н_е_ повторится, с _н_а_м_и. Этого «запоя» – не допущу, в себе. Ты – ты свободна, ты – _с_а_м_а, ты – как лучше для тебя, только – для тебя! Все – для тебя, моя Царица. _Ж_и_в_и! Светись, мой Свете тихий! Помни, Олелёнок мой, моя умнушка! Все сделай, как я молю, я сделаю все, все, как ты изволишь, чтобы быть тебе покойней. О, как же я жду тебя, когда ты _в_с_я_ свободна будешь, как преклонюсь перед твоей-моей Душой, как загляну в свободные глаза… как положу твою усталую головку на грудь свою, как прикоснусь к любимым бровкам, разглажу их дыханием, как сердце приложу у сердца, – вместе бейтесь, вместе, в од-нозвучье! Как… твой покойный сон лелеять буду..! Оля..! Вспомнил, знаменитое, гениальное, Тютчева – сколько движения – и какой покой! Если бы я тебе прочел..! Доктор приходит в неистовство. Сегодня была одна художница⁸⁸ (знаю, она метила в меня! но… я неуловим, как цель, меня открыть нельзя, ключ утерян… это только в Божией Власти, это лишь _о_д_н_о_й_ (для сверходарения меня, меня – за что-то!) назначено. М. б. – жертвенно? Господи, тогда не надо! Счастья, только счастья – Ей – Господи!) Увидала на столе Тютчева. Она мне когда-то икону написала. – Преп. Серафима. Попросила прочесть «хоть несколько строчек». Она меня слыхала где-то, как я читаю стихи Пушкина. Я прочитал тебя – мою Лебёдочку – читая, тебя _в_и_д_е_л_ – в таком блеске! Она была вся в замирании. Приходила со стариком-отцом, бывшим членом Государственного Совета⁸⁹. – И тот – только сегодня открыл Тютчева. Ну, слушай, детка, детуля, девочка моя (о, на ты, как мое сердце сжалось от твоих [слез]!). Слушай: «Вчера, в мечтах обвороженных, – С последним месяца лучом – На веждах томно – озаренных, – Ты поздним позабылась сном. – Утихло вкруг тебя молчанье, – И тень нахмурилась темней, – И груди ровное дыханье – Струилось в воздухе слышней. – Но сквозь воздушный завес окон – Недолго лился мрак ночной, – И твой, взвеваясь, сонный (!) локон – Играл с незримою мечтой. – Вот тихоструйно, тиховейно, – Как ветерком занесено, – Дымно-легко, мглисто – лилейно – Вдруг что-то порхнуло в окно. – Вот невидимкой пробежало – По темно-брезжущим (!) коврам; – Вот, ухватясь за одеяло, – Взбираться стало по краям; – Вот, словно змейка извиваясь, – Оно на ложе взобралось, – Вот, словно лента развеваясь, – Меж пологАми развилось. – Вдруг жи-вотрепетным сияньем – Коснувшись персей молодых, – Румяным громким восклицаньем (!!) – Раскрыло шелк ресниц твоих»^[67] (!!!). Вот – гениальное! Должно быть – ей, Денисовой:⁹⁰ даты нет. Но… что бы я написал, зажженный огнем, Твоим! – Целую, крещу, молюсь на тебя, за тебя, Оля. Дай же мне твои губки – вот, целую. Твой Ив. Шмелев