Текст книги "Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 59 страниц)

Пишу тебе, весь с тобой, весь переполненный, весь взятый… до предела жизни. И что же..! Ты все еще наполняешь, ты так богата, так щедра, так необычайна, так безмерна! Слушай же… Ольга моя, душистая моя… цветы всей земли в тебе для меня, все дыханья их – в тебе, ты… Ты – моя властительница, ты – меня побеждающая, ты дурманящая мое сердце… ты – сон мой светлый, птичка моя, поющая всегда в сердце!.. Ольга, сегодня – сверх-день, сверх-свет, сверх-счастье… – сейчас звонок, принесли пакет… – _Т_ы!! всегда Ты!!! – о, лучезарная, ослепила меня, одарила, обвеяла, обняла, всего заласкала, зацеловала, и я слышу, как сердце рвется, льется к тебе… – малютка моя небесная… как еще мне назвать тебя, мой цветочек, моя жасминка-ягодка… душистка… чудочко мое дивное… – как я тебя целую… как я дышу тобой… Ольга моя дивная… только ты так умеешь радовать, светить, ласкать… ласка моя нетленная, вечная! Я целую твою рубашечку мне… твои пальчики, твои «крестики», твои думки, твое сердечко, я слышу его биенье… в шелесте шелка, в его ласке… – какая дивная рубашечка! Я утираю лицо _т_о_б_о_й… Какой святой труд, – ты… божественная Ты – все это! Я вот положил твою рубашечку, эту живую ласку, на грудь, глажу ее, целую… тебя целую! – дивная!!! моя Оля… моя небесная золотинка… мой ангел, дышу тобой, вдыхаю тебя, через шелк этот! Какой вкус, какое сочетание! – Ты, Ты, прекрасная, только ты так можешь. Целую твои ножки, весь ниц перед тобой, весь для тебя, весь – тебе! Оля моя… ты пришла сейчас ко мне, мне так легко, светло, радостно… – Господи, как ты изумительна! как ты пребогата чувством, как щедра сердцем, – как необычайна! Ольга, я пью тебя, сладкая… сладкое вино жизни… бессмертная моя, живоносная моя, Душа моя… как тебя недостоин, как мал перед тобой, моя огромная! Ольга, если бы ты была, осязаемая, здесь со мной! Я потерял бы рассудок, я ослеп бы от твоего виденья! Оля, Олюна… благодарю… ты меня переполнила, ты меня затопила _с_о_б_о_й. Я смеюсь на твою земляничку… на твой «стаканчик»! О, какая ты необычайная… я обнимаю тебя… я молю тебя… – ты – _м_о_я… вся. Оля… я плачу… от счастья, от твоей любви, от заботы твоей обо мне… Я как бесценное все сохраню… – я все получил… И висмут, и пакетик, и коробочку, и коробку с Бисма-Рекс… Волшебная Ольга, что ты со мной творишь, чудесная?! Оля, Олечка, Олинька… моя девочка светлая… как я хочу нежно-нежно гладить щечки твои… твои реснички целовать, любоваться тобой… необычайная! Как я хотел бы с тобой, тобою одной переполненный, быть _т_а_м, на твоей родине… – да будет это! – склониться над могилкой твоего папочки… Оля! Я хотел бы там храмик создать, _Е_Г_О_ памяти… белый и голубой, и там положить моих… закрепить память объединенных… – и там остаться, когда срок наступит… – _т_а_м… и – с тобой… последующей, поздней, все выполнившей… с моим духовным наследием. Оля, тебя прошу: ты должна принять все мое, ты – единственная на земле. Бог даст, мы еще долго жить будем, я завершу все, что дано будет мне… – мы увидим родное солнце. Хочу верить. Но знай, моя жена, моя верная подруга-дружка… – ты _в_с_е_ для меня. Как ты меня наполнила, обогатила. Оля, как я жду тебя, как я хочу тебя, Олюна моя, – чтобы ты моею стала вечной, всею, – чудотворная моя Икона! Молюсь на тебя, и весь живу тобой, и весь – в тебе! Тайны твоей хочу… «и сквозь опущенных ресниц угрюмый, тусклый огнь желанья!»…⁴²² Оля… во мне все томится, такой истомой… до задыханья… я так тебя чувствую… я так брежу тобой, так млею нежно, негой… о, безумная моя, красавица моя… – о, как бы я тебя… люби-ил… до истомной муки в тебе, до томного шелеста губ твоих, до… не знаю, не называю, не… смею. Оля, я твой, и ты – моя. Оля, я все сделаю, чтобы тебя увидеть… я завтра условился быть в Управлении и все сдать. Я буду очень просить, поверь. Я уже не могу больше… – Если откажут, буду просить разрешения тебе приехать. Как у меня сейчас хорошо, светло, сколько солнца! И как чисто. Арина Родионовна диву далась, любуясь на рубашечку. «Ах, мастерица какая!» В комнате – запах густой, от персикового варенья, от вишневого, красные вишни, – с ванилью. Будь ты – всю бы тебя – твои губочки! – вымазал вареньем… и все поцелуями снял бы… – нежная моя, сладостная Олюнка… О, сколько в тебе прелести неизведанной! Ты вся – прелестна, свеженькая моя молодка… ветер.

[На полях: ] Оля, твое письмо изумительное! Какая сила!! Оля, ты _в_с_е_ можешь, потому что ты все постигаешь.

Олюша, останься такой, _о_т_к_р_ы_в_ш_е_й_с_я_ мне впервые! Как ты светоносна, и как – богата чувством! О, ка-ка-я!

Оля, я пронзен тобой.

Ольга, ты гениально умеешь любить и… творить. Да.

Оля, я не могу больше без тебя. Ты меня затопила собой.

Сейчас позвоню в отель к mr. Толен. Должен его увидеть, только бы он не уехал! Я упрошу взять для тебя конфет и духи! Сегодня как раз купил! Будто так _н_а_д_о_ было! У нас их продают с пятницы по воскресенье.

Все еще отзвуки моего чтения! _Ж_и_в_у_т_ родной стихией! Благодарят. Я рад. А _т_ы? Я для тебя рад, теперь у меня все для тебя! через тебя!

Оля, целую твои овальчики… в ветре.

173

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

11. VII.42 4 дня

Олюнка моя, что ты со мною сделала! Олюночка, это письмо твое, жгучее-солнечное, золотое письмо твое..! Олюна, какая изумительная ты, как ты безумно-богата чувством, сердцем, всеми движеньями существа… о, какая ты же-нщина..! – и ты еще мне будешь говорить, что не для творчества ты!.. Ты – вся живое творчество, если можешь так опалить… – это же вернейший признак творца – зажечь человеческую душу, тело, все… – а ты зажгла, и я все эти часы дня и ночи… – _н_е_ свой… Олюна моя… солнце мое живое, огонь живой, _к_а_к_ _т_ы_ почувствовала себя, и как же высказалась… _в_с_я! Ты сейчас – в зрелости необычайной, плодоносной, _ж_д_у_щ_е_й!???? Т_а_к, как тебя теперь, я не чувствовал «женщины» ни-когда, ни в искусстве, ни в жизни. Веришь? Чаровница, ты знаешь силу свою… о, редкое явленье-чудо, моя прекрасная, прелестная молодка… и ты еще спрашиваешь… не очень ли рискованно дана на фото? Жалеешь, что послала?.. Олька, ты – само естество женщины… ты так чудесно скромна на фото… так обвеяна ветром и солнцем, и так _в_о_л_ь_н_а… – свободно-красива, истинная молодка русская… степная девочка, голоножка… – _в_е_т_е_р… – вот метнешься… – «честь российского тавра»! Целую тебя бессчетно, пью тебя ненасытимо… и жажду, жажду… – что ты со мною сделала! Огни в тебе, солнечные огни блистают и жгут, и творят во мне жизнь-порывы, я хочу беснования в творческом, «мерного жара» в нем, после бури, тобой рожденной во мне, во всем моем… – ты этого не представляешь. Эти «огни», кровью ли жгучей зажженные, пылким ли хотеньем неудовлетворенья… моим ли вскриком-зовом к тебе… не знаю. Я их жар чувствую из твоих строк, и тебя, нежная-страстная моя… мое воображенье меня томит, и так все ярко я вижу, слышу, так ощущаю… – и задыхаюсь, моля твой облик, все ускользающий, порой такой живой, до слышимого вздоха… до трепета в руках… вот-вот, ты станешь здесь, в моей комнате, _ж_и_в_о_й… весь свет закрывшей… Оля, – со стоном шепчу к тебе – Оля, моя… как я счастлив тобой и как измучен… – это ужасное воображение… оно меня пронзает тобой несбыточной… такой _м_о_е_й… – как я молю тебя, как зову… как изнемогаю от тебя, Оля!

Твое письмо золотое, твое солнце-письмо… эту песнь твоего сердца, всей тебя… – я оберегу его… оно только твое-мое… нет, никто не прочтет его, оно священное, это крик исповедный, – я его вбираю в душу, и оно живет в ней таким ослепительным бунтом, таким повелительным криком _п_р_а_в_д_ы, хотящей жить, быть, стать… Оля, я целую эти слова твои… это твое таинственное-очаровательное… – «из…чай»..! Оля, да, да… и я, я повторяю это слово – к тебе… я так же хочу этого огня-муки… и такой радости обновляющей любви, це-льной, полной… завершенной! Я знаю, что тогда творческое в нас, о, в какой мощный рост выльется, моя Олюнка… – Что может быть тебя дороже? что, что?!!!.. – я знаю, что ты _в_с_е_ в моей жизни… стала _в_с_е_м, стала моим «во-имя»! И мне от этого тем легче, что вся _т_ы_… – так со всем лучшим во мне сплетена, так его порождаешь, силишь… что ты последнее завершенье _в_с_е_г_о_ во мне… – ты дашь мне это завершенье, ты его почти дала… Ну… как передать тебе..? Ну, Олюлька моя, девочка моя лучезарная… ну, вот… чудесная картина… созданная… и – невидимая… – нет света. Она уже есть, создана, но никто не знает о ней… – нет _с_в_е_т_а, солнца нет! И вот – свет. И картина стала быть, жить… Так вот – ты для меня этот свет, и я теперь лучше вижу себя, и сознаю себя, свою силу…

Твои розы, правда, обратили внимание уже тем, что были – по приказу из другой страны, – «самой горячей ценительницей твоего искусства» – посланы. Это – главное. Для меня, ты это знаешь, не имеет значения, – _к_а_к_и_е_ розы. _К_т_о_ дал мне их – вот _в_с_е. _К_т_о_ меня любит _т_а_к_ – вот все. _Т_ы_ – вот _в_с_е. И это – вся правда. Ольга, Олька, что ты со мной сделала!.. Я не спал сегодня. Я был с тобой. Ты – со мной. И все во мне тобою пело, тобой светилось, тобою… жгло. Должно быть со мною то, что и с тобой было. Знаю, что в _т_а_к_о_м_ – можно принять смерть и не заметить. Это такое, когда все чувства поглощены, немеют, никнут… – и лишь _о_д_н_о_ – сверх-чувство… – м. б. даже сверхчувственное, – сть, – что за страшная сила! – властвует и велит. Это уже странная сила… какого-то высокого… инстинкта?! Не знаю… Знаю, что можно в _т_а_к_о_м_ сгореть – и не почувствовать, _т_а_к_ _о_т_д_а_т_ь_с_я!

Думал ли я… что во мне еще живут такие силы, такие чувства?! Ты мне открыла – да. И все это только через тебя, от тебя. Вот, какая ты, какая в тебе власть над тленным. Ты можешь довести и до… безумия. Я предпочту – «до предельного просветления», пусть даже через муку. Минутами я за тебя страшусь… – с собой совладаешь ли в таких «порывах»? Не делай опытов. Не пробуй свою силу над другими… и не томи себя. Сбереги. Я так ждал твоего первого рассказа! Оля, поверь: я _в_с_е_ испытаю, чтобы тебя увидеть. Это жизненно-необходимо, – мне, тебе. Так _н_а_д_о. Ты – _д_о_л_ж_н_а_ писать! И _т_о_г_д_а_ ты будешь писать, смело, – _к_а_к_ вот сознала в себе страшную силу _ж_е_н_щ_и_н_ы. Тогда будешь страшно сильна, я чувствую. Лишь бы не омрачило тебя… разочарование в твоем Ване… Для тебя я хочу быть, остаться хоть на миги сильным… для тебя, для – всего. Мы тогда многое отдадим друг другу, сто-лько скажем… столько почувствуем, – о, как ты чутка, как ты богата безгранично чувством, – вами!.. Ты – бездонна в _т_а_й_н_а_х… – каких, я еще не постигаю, только предчувствую. Ты… я же писал, _к_т_о_ ты. Ты – от _н_е_д_р. Как ты мне углубляешь постиженье – моей-твоей-тебя… – Дари! Оля, это не слова… я знаю это. Т_а_к_ _н_а_д_о_ было. Я _х_о_ч_у… да, тебя хочу – _з_н_а_т_ь, _п_о_с_т_и_ч_ь, почувствовать всем во мне, понимаешь… – _в_с_е_м! Хочу тобою _с_т_а_т_ь. И за это можно отдать жизнь. Твоего воплощенья в себе хочу. И мои «буковки» – лишь бледное выражение, чего _х_о_ч_у. Объяснить… – кружится голова.

Олюночка… я исцеловал твою мне рубашечку, твои «крестики»… – какая прелесть – _в_с_е! Я вчера надел ее, целуя… – моя чуть похудевшая шея все же оказалась больше ворота. Но можно всегда переставить кнопки. Цвет – чу-до! О, как ты _в_с_е_ умеешь! Твоя земляника… – ты или кто-то – так завинтили крышку, что я не мог открыть, я в нетерпенье пронзил ее, и достал твою землянику… в экстазе, в ласке, в трепете, почти физической боли от… сладости! Олюнка, я безумно целую твой «цветок»… хочу сорвать его… – ты поняла, о чем я?.. выпить его сок пьянящий… жизнь выпить… Оля, Олюна моя. Я брежу, я в грезах, я в истоме… и сны мои… сегодня – были таким плетеньем счастья, устремленья… безумного гашиша… тобой, – и мысль о «цветке», о твоем _о_г_н_е… теряю слова, в бреду я будто… ты меня прости, я так переживаю спутанно, одержимый лишь одним… – _в_с_е_й_ тобой.

Милка, благодарю за твои заботы, висмут… – ты чудеса творишь. Нет слов. Я вчера же, – меня задержали посетители чуть, – все же собрался, поехал к г. Толен, было десять вечера, не застал его в отеле. Оставил письмо, голландский роман «Человек»⁴²³, и для тебя немного конфет и «фиалочку». М. б. успею в понедельник, – если торгуют, – найду «трефль» Герлен, – _х_о_ч_у! Толен пробудет, – узнал от портье, – до вторника. М. б. еще увижу его. Хотел бы ему дать еще для Фаси книгу «Историю любовную», – во-имя тебя! Олюночка, скоро День ангела твоего, мой ангел… – о, без тебя опять… Но я приду к тебе, я поцелую твои глаза, твои губки, милка… нежно поцелую, и буду всем сердцем с тобой. Писал тебе: 25, 27, 30, I.VII, 7, 10. Безумствую с твоим письмом.

Как ты велела – сделал: вчера же ответил на него. Не помня себя, заполоненный. Ты все – ты и смиренница, и скромница, и вакханка… и еще, еще… – но слов на это не дано. Так мне ясно: _к_а_к_ же я _т_е_б_я_ намечал… искал, давая Дари… лишь намеками давая, ища… – но там уже _в_с_е_ твое зачаточно. Сказал бы тебе _в_с_е, как тебя _в_и_ж_у, сознаю… _к_т_о_ ты… – ты чувствуешь «качанья» Дари? Да. Ты же – и она – из _о_д_н_о_г_о. Ну, не чудо ли – _т_а_к_ искать… и – _н_а_й_т_и?! Это – победа. И я получу венок, ты меня увенчаешь, мой _ц_в_е_т_о_к_ земно-небесно-земной! невиданный, животворящий и… разящий..? Не знаю. Я тянусь за ним, я жду его… – в нем – _в_с_е, вся твоя сущность, все богатство сердца, чувств, тела, духа… – нет, я не порву его, я только его коснусь, так нежно… так благоговейно-свято… о, цветок всей жизни… ты, моя Олюна, моя, божественная в человеке, сущность… прекрасная из всех земных… не понимаю, что пишу, весь в сладкой смуте – вот как ты _м_о_ж_е_ш_ь… даже в отдаленье овладеть… ты, Ольга! Ну, дай мне губки, бровки, эти глаза степные, эти дали родимые… в них столько света, столько мысли, чувства, сердца… трепета… полета… воли, столько _н_е_б_а, Оля… – я склонился, я глядеть не смею… я молюсь. На тебя молюсь, единственная из земных, из светлых светлая, из чистых – чистая моя голубка, моя пугливая пичужка… и – властная, могучая, прелестная из всех прелестных, женщина из женщин, Ольга! Гимн слагать? О, милая… я тебе дал тихое мое… мой «Свете тихий». Там – _в_с_е. Что дам еще? Дам… что-то… пока неясно мне. Что-то… спою тебе. Когда..? Хочу… самое совершенное – тебе. «Пути»? Не знаю. Господа молю – дать сил – достойное тебя сказать, оставить. Только в большом смогу… – Тобою завершить и жизнь, и творчество свое. Тобою, _п_е_р_в_а_я_ моя, последняя. Да, мне нужно тебя видеть, _н_е_о_б_х_о_д_и_м_о. Тогда – _в_с_е_ выполню.

Спешу, надо Сереже написать. Милый он. Маму поцелуй. Как я всех люблю твоих! Как они мне дороги, близки, – Ольга… ты и твои… – это лучшее, найденное на склоне, – и как я через тебя, через твоих… как я ярко ощущаю, что я люблю _р_о_д_н_о_е… мою Россию, – пел ее, плакал над нею… – и теперь столько чувства бурлит во мне… _к_а_к_ бы я дал ЕЕ, _в_с_ю, во всем! Оля, милая… помоги мне… только тобою я смогу все сказать о ней, всю ее красоту понять… найти в себе, собранное жизнью, ждущее рожденья, воплощенья… Оля, это лишь трудом огромным… моими «Путями», – чего-то ждущими, – смогу сказать, оставить… исчерпать до глубин… – во Имя Господа, во имя назначения Ее для мира… – передать людям, и себя исчерпать! Ты мне поможешь, мое чудо, моя дружка… своей особой силой… любовью чудной, небывалой еще, непознанной никем другим… – м. б. это – верю! – так назначено. Я ждал. Дождался. Надо торопиться. Я знаю свои силы, их хватит у меня. Ты мне их восполнишь, Оля. Ты меня восполнишь, ты – часть моя, ты – моя-другая, лучшая часть нашей Души, общей, одной… – явленная мне в моих путях, в моих исканиях, томлениях, в несознанном… – ты, моя Олюна, моя жена священная, моя перед Господом, моя – заветная, моя бессмертная душа… моя неооторгаемая, неотторжимая Ольга-Олька! Как я тебя все-люблю! и как молюсь тебе, моя земно-небесная! Ольга, мне мало слов… только теперь я чувствую, как мне – для тебя – мало слов… их надо создавать… – они придут, в работе. Найду, – _в_с_е_ для тебя найду, что создано для тебя, что творит тебя во мне.

Олюнь, целую, всю-всю, родная, святая, О-ля моя! Твой Ваня

[На полях: ] Оля, я страшусь, как бы твои волненья и «огни» – не вызвали опять болезни! Оля, храни себя.

Оля, так любить, как я, мы… – какое же счастье! и – нельзя больше. Твой Ванёк. О, ми-лая!

Оля, – ты мне _в_с_е.

174

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

14. VII.42

Милый мой Ванюша!

Так мне горько за тебя, что страдаешь в болях! Но не мучай себя мнительностью и тем не усугубляй еще страдания. Я уверена, что у тебя это все-таки отзвук язвы от нервности. Конечно, м. б. и «вздутия» и т. п. кроме того еще. У моего отчима всякий раз после его чтений в церкви (он превосходно читал, особенно все великопостные вещи, длинные паримии⁴²⁴, пророчества и т. д.), после собраний, когда ему приходилось волноваться. Мы уже наперед этого ждали, а сам он всякий раз удивлялся: «с чего это?». Ему доктора все говорили, что у него заколдованный круг: язва от нервности, а нервы от исхудания язвенного. Он ужасно был худ, юрок, жив. Ему было 63 года, когда умер, а никому и в голову не приходило его считать старым. Он таких «стрекачей» отпускал, что и молодому не угнаться. Ему доктор никогда не позволял: 1) утомляться; 2) долго сидеть у стола – писать; 3) не петь и не читать громко! Ну, не похоже ли на кого-то еще?? К счастью, он не был мнителен. Не пугайся потери веса, – это уж ваша такая «порода», всех с язвой. Но старайся удерживать вес. Обязательно отстрани гостей. Это должны понять. А ты отдохни. Ничего, что поскучаешь. Ляг и спи! Лежи и лежи. Ночами не плачь, не томись, что один. Ни-чуть не один ты! Я же все время с тобой. Мне тоже немыслимо тяжело сознание, что я далеко от тебя и тебе помочь не могу. Но я многое из своего лечения делаю для тебя, т. е. во имя твое, когда мне не хочется, то я скажу: «Ваня тут бы был и заставил бы». И кажется, будто ты тут. И ты вот постарайся так! Скажи: «Оля не хочет, чтобы меня беспокоили, я лягу отдохну. М. б. заснется». Заставь себя пунктуально есть, спать. Это так важно. Не принимай седормид. У меня были с него очень сильные боли (* Откуда мои-то боли? Никакой язвы, а были невыносимы.), до того, что я думала, не язва ли? Не выношу никаких сонных! Пей валерьяновый чай вечером. Очень покоит. Попробуй, – для меня! Прошу тебя! М. б. хорошо ставить на живот русский компресс? Влажное тепло очень успокаивает. Отчиму это делал Шахбагов с успехом. Есть ли у тебя электрическая грелка? Затем, Ваня, еще: попытайся достать рыбий жир – это дивно для всего! Меня спасли им в детстве. Да и после. Если тебе противно, то – есть препарат: Sanostob – очень вкусно с апельсином, ни намека на рыбу. Он укрепляет, восстанавливает и регулирует деятельность и кишечника, и печени, и поджелудочной железы. «Очищает» кровь, как принято говорить. Увидишь, как поможет. По новым изысканиям медицины рыбий жир необычайно скоро заживляет раны, очищает даже гнойные послеоперативные раны. У меня в 1935 г. была операция ноги и по вине операционной сестры (выкупавшей ногу в тазу после гнойной другой пациентки), загноилась рана, образовалось дикое мясо и ничто так не помогло, как рыбий жир, прямо в рану. Все очистил. На глазах прямо! Равно как сахар «съел» дикое мясо. Когда мне было года 4, я болела, думали умру, рвотой. Я не могла поднять головы, как начиналась мучительная рвота. Я помню это! Притворялась все спящей, чтобы не трогали. Доктора предполагали: и мозговое, и глистов желудочных, и… Бог знает что. Извели и маму, и меня. А один, просто поставил клизму до невероятия большую и глубокую, как для взрослых и все очистил. Жар спал сразу же, а то до 40° был. И велел летом есть много земляники (витамины??), и непрерывно, как только начнется «сезон», пить рыбий жир. Я совершенно бесследно исправила им желудок. Sanastol можно достать и летом. Попробуй, – авось еще найдется. Пусть С[ергей] М[ихеевич] даст рецепт! Не кури, Ванёк! Это – зелье!

Спроси С[ергея] М[ихеевича] вредно ли тебе пуститься в путь. И если нет, то приезжай с Богом ко мне! Мы будем бережны, нежны… Я буду рано гнать тебя в постель. Утром мы хорошо будем кушать. Я все, все устрою. Погуляем, если ты не устанешь. А то, ты полежи, отдохни, расправь нервы, косточки, все узелки свои. Я посижу около тебя, поглажу тебя. Тихо… мило… Я буду Ванюшу своего беречь и покоить. Откормлю тебя. Поживи же без забот вседневных! И брось разные глупости! Я тебя люблю, жду, м. б. я не тот идеал, что ты придумал, но сердце мое тебе не лгало. Ну, с новой Олей познакомишься. М. б. она тоже ничего?! Встряхнись, отдохни! Глупости! Для кого ты «должен быть в форме»? Ерунда какая! Нет, без «формы», ты мне ближе! Ты все равно всегда в форме, какой бы усталый ни был! Я же тебя знаю! Ваня, не громозди же ерунды! К чему это!? В мои именины я собираюсь, если буду здорова, к Сереже. И мама. М. б. и погуляем там. С. очень доволен хозяйкой и «квартирой». Приедешь, устроим тебя у Сережи. У него чудный балкон, полежишь на солнышке в стуле. Около Arnhem’a много чудных мест. У этой же хозяйки, кажется, могла бы и я устроиться, т. к. кажется есть еще одна свободная комната. Она из хорошей семьи, не профессиональная пансионщица. Хорошо готовит. Сережа обедает в ресторане, но говорит, что иногда случайно у нее видит и подумывал даже не взять ли у нее и стол. Но ему по роду работы удобней не быть связанным. И не жулик. Это тоже очень важно. Попрошу ее тебе готовить. По ресторанам тебя таскать не буду, – вредно тебе это. Но если тебе лучше бы хотелось в hotel’e устроиться, то поищу и это, в хорошем месте города. С. живет на очень хорошем месте. Для питания твоего мне кажется удобней обед домашний. Скажи, однако, твое желание! Я бы хотела тебя поминутно кормить чем-нибудь. После утреннего кофе, я в 11 ч. тебе велела бы давать какао или молоко, с яичком, или еще что-нибудь. В 1 ч. «lunch», ну, это уж постановленное время еды. В 3–4 ч. мы бы уютно пили чай с чем-нибудь вкусным. Я бы уж припасла!! Уж знаю что! В 6 тут обед. В 10 ч. или пораньше Ванечка вместо чая что-нибудь питательное пил бы! И кушал-лакомился. Я вчера 30 фунтов черной вишни застерилизовала, да недавно красной – 20 фунтов. Но банки берегу для овощей. У меня масса всякого такого была. «Трамбовку» выгоню вероятно. Пропала с понедельника. Предполагаю, что позарилась на выгодные работы по сбору вишень. Из-за 1–2 недель упустит постоянное место. Но учить надо. Без предупреждения взяла и не явилась. Она часто уходила, то к жениху на целый день я ее отпускала, то на какую-то свадьбу укатила без спросу. Я не терплю такого отношения к дому и долгу. Если бы спросила у меня, то я бы ей дала этот «вакат»^[202] – пусть подработает еще. Взяла бы временно-приходящую. А так? Отошлю вот! Сегодня нашла приходящую на часы. Но вчера и сегодня, и так до четверга… масса дел. Вчера устала безумно и испугалась-таки за почку. Бог миловал! Сегодня возвращается муж Фаси. Получил ли ты посылочку? Пустяк, но мне так хотелось тебя приласкать!

[На полях: ] Незаметно уже написала «норму», а кончать так не хочется! Ванюша, будь пай, не терзайся. Приезжай! Олик твой ждет тебя! Оля [1 слово нрзб.], не «дерг-дерг», тихая, нежная, заботливая Оля! Я беречь тебя буду! Езда же такая короткая! А здесь я тебя заставлю отдыхать! Увидишь! Куда мне выехать тебя встречать? На бельгийскую границу? Если бы знать поезд точно!

Ну, Ванюша, будь же здоров, дружок. Не «нерви»! Хотела тебе подробно письмо Шахбагова описать, но уже сверхнормы. Он ставит ряд вопросов, на которые я должна ответить (анализы), и тогда он даст совет, что дальше. Думает, что излечимо, вселяет мужество и веру в выздоровление. Склонен думать и на камень, – есть такие, которых не видно на снимке. О «другой сфере» тоже спрашивает, представь себе. А я на С[ергея] М[ихеевича] взъелась!

Конечно не поеду в Берлин, – слишком бы это было не под силу моей застенчивости. Лучше согласилась бы, кажется, хворать, чем показываться Ш[ахбагову], а к другим врачам – не имеет смысла, и здесь имеются. Ему, конечно, этот мотив не выскажу. Просто: визы не получу.

Ванюша, забыла тебе сказать: кушай скорей варенье: я его очень мало варила, т. к. хотела сохранить по возможности лучше аромат ягод. Не оставляй долго: прокиснет!

Сегодня варила малину – вспоминала тебя!

Ну, целую и благословляю тебя. Оля

15. VII.42 Получила сию минуту твои «ответные» письма (10 и 11-го). Я вся дрожу. Сегодня ночью было что-то странное: проснулась со словами: «Ваня, приди, Ваня, я _т_а_к_ тебя люблю». Не спала до света, до птичек. Напишу! Тороплюсь ехать в Утрехт.

175

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

16. VII.42

Дорогой мой Ваня!

Вчера от Фаси получила твои чудесные дары; – ну, как же мне выразить и восторг, и радость, и… досаду на Ваню-моего, транжирку своего «пайка». Мне больно, что ты себя урезал! Как удивительно-аппетитны, «вкусны» даже с виду вишенки! Чудесно! А другие конфеты! Таких здесь давно уж нет! Обнимаю тебя, благодарю, целую! А утром вчера письма твои «гашишнные». И сама я все в дурмане… С усилием громадным воли погасила в себе «огни». Нельзя. Не знаю, что их вызвало. Родилось вдруг! Вдруг я опьянела. Не думай: никакой свое «силы» я ни на ком не пробую… и не могла бы пробовать: я слишком полна тобой. И все это мое вызвано только тобой. Я годы была холодна и сама на себя удивлялась – думала, что старость. Правда! Вчера вечером, до боли я рвалась к тебе… так звала тебя. А ночью на вчера… мне снилось будто я в саду, а мама получила для меня твои письма. Я тянусь к ним, лезу под какую-то скамейку, чтобы добраться, попадаю в траву, густую, густую, влажную с ночи, всю дышащую утром, нагретую уже солнцем. Я утыкаюсь в нее, в эту траву и задыхаюсь ароматом ее. Читаю лежа в ней твое, и… все в безумье… «Ваня, Ваня, приди, я безумно люблю тебя»… и еще многое, многое, такое «открытое», больше даже, чем в том письме, я тебе шептала. Я вся твоя была, я каждой жилкой своей тебя ждала, любила, тобой жила… До стона… И проснулась… Мучительно билось сердце. Было душно… Пахло твоими розами – они засушенные у меня стоят в вазе около иконы и наполняют всю комнату. И этот сладкий запах так пьянил и мучил! Мне так было мучительно без тебя… Поймешь?

Я не спала всю ночь. Летали еще аэропланы, гудел весь воздух сталью. Жутко. А утром… письма твои, оба (10 и 11), на мое сумасшедшее ответ. Я вся дрожала, их читая. Ты мне веришь? Почему я так тебя люблю? Мучительно, болезненно, страстно. И, знаешь, я совсем не «безоглядна». И в этом такая мука… Я не смела бы тебе писать так?! Я это знаю. Но я хочу. Я не могу не говорить тебе уж больше. И к чему? Я не увижу тебя? Гнаться за призраком? Где ты?? Ловить тебя, обнимать тебя, простирать руки к тебе… и… встретить воздух? Где же ты?? И если увидимся? О, Ваня, поймешь ли ты меня тогда? Нет, я не безоглядна! Не страшись моих «порывов», – я не сорвусь! _Н_и_к_о_г_д_а! Я слишком еще и в рассудке… О, узнай, пойми же ты эту муку сути моей: пыл чувства, предельность отдачи сердца… и этот разум… совесть… долг! Ну, не сердись на меня за это. Я тебе признаюсь в своем существе… я такая. Я мучаюсь. Пойми! Но я не буду тебе об этом говорить. И все-таки: «блаженство темное зову…»⁴²⁵ Я сгораю, Ваня мой!.. Да, чудесно это тютчевское о глазах: я их вижу… чувствую этот «огнь», у себя вчера… Едва можно справиться с ним. Я ушла вечером гулять в ветер… Уснула мирно. Какое холодное лето. У вас как? Хочется жары, тепла… Ваня, ужасно это, что все, все мною присланное не годится! Мы по Сережиной рубашке делали тебе ворот, – ему не узок. А баночку варенья я тщательно сама завинчивала. Ее легко можно было открыть. М. б. Толен закрутил из боязни вымазать свои вещи? Надо было постукать кругом края крышки, – легко бы открылось. О розах я справлялась в магазине: сама видела в их «исходящих» «ордер»^[203]: «красные, длинностебельные розы, лучшие по сорту. Требуется подать очень красиво для праздничного случая». И ответ из Парижа: «поданы 20-го июня (адрес) красные розы». Я заказывала сама в самом шикарном магазине, и барышня не понимает, что это могло быть. Она думает, что вообще мало роз и потому дали «Paulsen-Rosen» (вроде шиповника) вместе с другими. Или здесь, вместо 300 шт. в день отпускают из центрального распределителя только 20 шт. И часто они не могут удовлетворить публику. М. б. то же и у вас? Она мне долго рассказывала о цветах и показывала, что у них есть, – пустые витрины, по сравнению с раньше. Предложила мне наперед не обуславливать отсюда, но предоставить на месте послать лучшее из того, что есть. Она мне показала приблизительно то, что могли бы послать не то, что я послала. Поверь, – тебе не пришлось бы огорчаться, – это был чудесный букет. Относительно спаржевой зеленцы, та руками развела, к чему ее вообще присунули. Куда шикарней без посторонней зелени. При следующей корреспонденции напишут нагоняй. А мне так больно! – У Фаси был очень грустный вчера день: ее папа чуть было не умер от сердца. Ему свыше 80 л. и много пережито, кроме еще хронической какой-то болезни. Она лукаво на меня посмотрела, когда я вся засветилась, увидя твое чудесное мне! – А я хотела померкнуть немножко, но не могла… Я улыбку не могла унять, краску… счастье! Мне все о тебе говорить хотелось… Но я не говорила… Фася просит читать твои книги… А я боюсь за автографы… Увидит… А это твое-мое сердце!

17. VII.42

Ванюша, прости мне мои безумные письма. Я не смею тебя волновать. Я вся уже снова пай-детка. Я очень впечатлительна. Сейчас я горю, порываюсь писать. Бооольшой роман⁴²⁶. Я чуть дала его намеком маме. Она одобрила и сказала: «думаю, что сумеешь… это хорошо будет. Ты так живо, картинно всегда рассказываешь-изображаешь». У меня большая задача… «Миссия». Не сердцещипательные сценки, а кровная, наша жизнь! Ее должны знать! (Птичка моя мешает писать и грызет бумагу.) О, если бы Бог помог… Это не будет историйка Анны Карениной, от которой миру-то «ни холодно – ни жарко». Пусть меня обзовут «горе – писательницей», пусть я не художник, но м. б. кто-нибудь, когда-нибудь оценит в этом труде другое. Не автора. Я не гонюсь за славой.

Я напишу и о лике. Но это другое. И да поможет мне Господь! Это – долг мой! Я постараюсь написать до твоего приезда часть, хоть, чтобы ты мог судить. И посвящу… о, кому! Нет, даже не тебе! Все, все, отдам тебе (если то, что напишу будет тебя достойно), но это – это принадлежит Ей! Кому? Угадаешь? Нет! Той, во имя которой живу, за которую молю Пречистую… Ты разделишь и поймешь!