Текст книги "Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 59 страниц)

Но тебе, мой друг, желаю сердцем, чтобы радостно и светло пришлось встретить тебе Святой День!

2 ч. дня Сию секунду прервала. Пришла сестра, заставила меня… постараться… узнали, что… опять кровь. Не яркая, немного, но есть. Сижу высоко в подушках. И… вдруг дает сестра экспресс от мамы… твое там! Твое от 19–20.III²⁵⁸. Ты пишешь там, что писал и 17-го²⁵⁹ и 18-го. И что послал яичко мне. На Сережу? Я ничего не получила после от 12-го²⁶⁰ и открытки 11-го, до этого последнего от 19/20-го.

Неужели пропало? Я в шубе тебя получила 2 раза! Спасибо!! Ах, я конечно написала бы тебе давно об образе, но ты пойми, что я не хотела _э_т_о_г_о_ касаться вскользь, – хотела тебе дать сразу художественно-красиво. А вот теперь больна. Мне трудно писать. Я скоро устаю. Я все это время (с 18-го и до сегодня) непрестанно теряю кровь. Одно сменяло другое. Я очень ослабла. Не сердись же! Самое лучшее моей души я для тебя лелею… Ты этого все еще не знаешь?!

Ну, прошлое уж дело, но все же: о «хлебных бонах», – ты осуждаешь меня за «Марфу»? Да, в ресторанах всего еще много, но без бонов нет. Для больницы мы с трудом устроили. Я чувствую твое раздражение на меня. Очень часто. Я не всегда не него реагирую, но я знаю. Негодный… Вань… ка! Кланяйся Серову. Я мысленно христосуюсь и с ним, твоим другом! Спроси же M-me Руссель²⁶¹, как она ездила? Сегодня солнце… Весна… О, если бы быть здоровой! О, быть здоровой! Как я хочу жить!! Читаю Чехова, принесла Фася.

Чехов… всю жизнь болел!²⁶² Как мог он еще писать?! Чудный Чехов! Я его очень люблю. Почему ты редко мне пишешь? Для тебя «пустые дни»? А мне? Какой… ты… не знаю какой. Если бы ты был здесь!!

[На полях: ] Сейчас часы приема, – у меня никого. М. б. вечером будет Сережа. И завтра. Он ночует в Амстердаме.

4 ч. Сейчас был ассистент – ничего не сказал. Будут кровь исследовать на витамины. Оттого, что всегда весной болею.

Как надоели мне доктора, знаменитости, и ассистенты, и все, все! О, если бы здоровье! Получишь ли ты мой привет к Пасхе? Сама я уже не могла, лежала, но Сережа обещал послать вовремя.

Целую. Твоя Оля

Целую тебя, Ванёк, дорогой… люблю!

Ванёк, еще раз обнимаю тебя. Будь радостен в Светлый День. Подумай обо мне! Неужели Господь не даст мне быть в церкви. Я причащалась 13-го, писала тебе²⁶³. А ты? На Страстной? Как захватывает меня твоя работа! Ты любишь Дари? А меня? О, как хочу жить, и творить, и любить!

«Жить из чемодана» – не мое, а где-то слышанное.

125

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

29. III.42 4 ч. дня

Ванечек мой, пасхальный мой, светлый! Получила твое «Христос Воскресе» и яичко… Чудесно как ты меня там поздравляешь… Родименький мой, Олин! Во всяком случае (даже если я совсем о себе забуду)… Олин. Странно… Часто думаю, что странно.

«Христос Воскресе!» Ванечка! И «Воистину Воскресе!» Не знаю, кто скажет из нас первый, – кто ответит? Странно… мои мечты о Иерусалиме… и ты пишешь то же самое! Я люблю тебя, Ванечка, брат мой, душа моя живая, все мое (страшусь сказать кто, вслух), ты все мне – живое, чудесное! Нет, не только «брат», но ты знаешь!..

Ах, душа моя! Душа моя!! Увижу ли тебя?! Яичко твое у меня в сердце. Вижу его, красненькое и в глазах их много-много, от «волшебных кружочков», теснящихся в ресницах. Щурюсь и вижу: все яички красные… тюльпаньчики Сережины свесились ко мне, горят… яички! Ах, о себе!

Сегодня утром… опять испуг… Кровь? Не знаем мы никто, что и откуда. В 1 ч. дня ничего не было. Был доктор (ассистент знаменитости, не менее его знаменитый, кажется), милый, ласковый. Взял руку, пульс, и сразу понял, что вся я струна натянутая. «Обещайте мне, что не будете волноваться, успокоитесь, радостны будете!? Сестра, поставьте радио, веселее!». И затем: «Я видел снимки Вашей почки, видел и самую почку, – _н_и_ч_е_г_о_ страшного нет! Все Ваши кровоизлияния из ничего.

Завтра я просил исследовать кровь на витамины, мне странно это совпадение обоих кровоизлияний весной». Еще пошутил и вышел. Я успокоилась. От Арнольда узнала, что он звонил доктору в Схалквейк и сказал, что они _н_и_ч_е_г_о_ не могут найти, что что-то есть очень маленькое в левой почке, но не могут определить, камень или полип, и потому об операции пока нет речи. Мой v. Capellen очень честный доктор и зря не оперирует никого. Ради денег. Слышала я, что хотят мне ввести в организм много витамина С и делать пробы.

А, знаешь, м. б. все-таки зубы?? Я спрошу его. Мне жалко невыразимо Страстную тут проваляться, Пасху м. б. тоже. Но что я поделаю. Дома с 1-го будет девчонка, а уж как работать будет, Бог весть. Читаю Евангелие и как же… вся им взята! Дивно как, Ваня! И как всегда одни и те же люди! И Чехова читаю. Бедный, милый А[нтон] П[авлович]! Если бы у меня не повторялись кровоизлияния, и я бы не уставала сидеть, то я бы стала сейчас писать. Хочу! Писать и тебя любить, хочу! Для тебя писать! Только! Тебе! Все тебе! «Признаться, то-то б одолжил!»²⁶⁴ Скажешь ты?! Ты верно скоро уж узнаешь, что я больна. Ах, не волнуйся! И я такая дура, дала волю своим тревогам! Прости, Ванёк!

Ванечек, я тебе на все твои вопросы уже отвечала, но видимо, это в тех 2-х больших письмах, которым не суждено было написаться.

О жизни здесь в отелях: Ваньчик, ты писал, что это для тебя самого нужно, тогда я тебе так ответила и опять отвечу только так: ты будешь моим гостем и тебе ничего этого не надо знать!

И если ты это будешь оспаривать, то обидишь меня пребольно. Это было бы до того не по-русски, до того… обидно! Мне высшая радость – это все тебе по мере теперешних возможностей уютно и тепло устроить. Неужели я бы позволила тебе самому о себе заботиться?! Да кто же я тогда?? Господи, только бы здоровой быть!

Если тебе для кого-нибудь эти сведения нужны, то я, право, не знаю что сказать. Я не знаю, честное слово, какие тут условия, могу Сережу спросить. Разно. И в разное время по-разному. В августе, например, все перенабито и безумно дорого. Сережа наш из любезности к хозяевам выселяется в августе из их пансиона, чтобы дать им заработать на его комнате. Arnhem очень любят на вакатах^[153]. Здесь все берут отпуск в августе. Соотношение марки таково с гульденом: я переводила недавно R. М. 1.60 и должна была уплатить fl. 1.22. Если кому-либо из твоих знакомых надо, то я спрошу Сережу, сколько он платит за отели (он иногда останавливается по делам), но для тебя – это не нужно! Больше не говори ничего! Иначе я не захочу тебя видеть! Как только гостем! Господи, неужели?? О. Дионисий мне говорил, что его отец после Пасхи поедет к нам, м. б. привезет часть твоей посылочки? Это о. Д[ионисий] мне сам сказал. Ваня, Ваня, как ты меня балуешь! Когда я уходила в больницу, то надушила сорочку твоим «ливнем», не забыла, хоть очень была «вне себя». Выдохлось. Вымыли уже ее, рубашечку. Как бы мне хотелось сейчас этих духов! Они дома. Но у меня твои медовые конфеты! Ванёк, не смей о чулках думать! Я тебе нарочно ничего не ответила. К чему такое баловство. Я тоже могу достать и настоящие шелковые. Но это баловство. Теперь, такое время! Но все же все это так у тебя шармантно!^[154] Какое наслаждение было верно О. А. жить с тобой. Каждой мелочью! Я не хочу вдумываться, я не могу себя дразнить! Какое счастье – весь ты! Я знаю, что для тебя весь мир _Е_Я_ – твой мир, как и твой – ее!

Я не называю эту «е_я» по имени… Дари ли она, или кто другой. «Она» – это _О_н_а. И я знаю, как во всем, во всем ты с ней! Ах, Ваня! Зачем узнать тебя вдали, так полюбить… и… что? А не узнать тебя – не знать, что есть прекрасное здесь, под луной. Кстати о звездах: я тебе вчера писала (глупо), что хотела бы увидеть другие звезды. Я, конечно, не в Америке их жду увидеть (а ты бы так мог понять). В Австралии их можно видеть. А ты уже подумал, что я географию не знаю, «необразованная»? Ну, ну, не буду! А сознайся, ты лукавишь, ты хочешь чулочками только узнать, какие у меня лапы? Да? Конечно, длинные и тонкие, как же иначе?! Но я вся не «верзила»! Средняя женщина. Вся и во всем! Правда, Ванечек! Ничего особенного! Для тебя бы я хотела быть особенной! Господи, Господи, неужели мы увидимся?! Я у твоих ног бы сидела и слушала бы тебя. И все бы тебе сказала. И ты увидел бы, какая я дурочка. И все-таки бы любил меня. Я знаю. Правда? Ванечка, дай приласкать тебя, солнышко. Ванюшечка, родной мой, Ванюша… Знаешь ли ты меня?! О, Ванечка… ты жалеешь, что «смутил мой покой»… ты маму спрашивал о ее совете, что тебе со мной делать… Ждал ты, что она тебе скажет: «оставьте ее!» Неужели, Ваня? Ах, да, у меня нет покоя… И все куда сложнее, чем ты думаешь. О, насколько сложно… Нет, я не преувеличиваю. Но сейчас, будто все у меня взято из пределов возможностей, все, и я только принуждена думать о здоровье. Доктора все, как один, жалеют меня как усталого ребенка, все твердят, что пролежать лишний день мне только хорошо. Сестры (моя особенно) пичкают постоянно всем, чем могут. У меня постоянно что-нибудь для еды. Сегодня, когда ассистент наговорил мне утешений, то сестричка после него прибежала, впорхнула на постель ко мне и, вся блестя (слезками (!) блестя), стала меня тормошить: «Oh, fein, fein!»^[155] Самоотверженная чудная девочка. У них еще масса сил и идеалов, как когда-то было и у меня у Gillmeister’a в клинике²⁶⁵. Ах, тебе, кажется, не повторила конец нашего путешествия? Или ты получил?

Напиши. Играет радио… Покойной ночи, Ванюша! Оля 30. III Ванечек, сегодня «скандалила» твоя Оля: кровь для исследования на витамины до 4 ч. не брали, а я сидела голодная. Забыли, а когда я настаивать стала, то вдруг: «Вы можете есть». Я не стала. Дотерпела. Все неточно, халатно. А как точно я сама работала!

Яичко твое целую. Оно такое радостное! Ваньчик, милый, родной, хороший, ах ты моя радость! Ванюшечка, ангелок, родная душенька.

126

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

3. IV.42 1–30 дня

Великий Пяток

3 часа 30 мин.

Христос Воскресе, голубка Оля!

Ликуюсь с тобой во-Имя Его.

Болезная ты моя, ласточка моя Ольгуночка… всегда с тобой, _в_е_с_ь_ с тобой, все сердце в молитве за тебя, свет мой незакатный, святая мученица, – Господь сохранит тебя, бу-дешь здоровой, будешь радостной, _в_е_р_ю, верую, Олюшенька… _д_о_л_ж_н_а_ быть здоровой! Плакал над твоими страдальческими письмами, и все сердце изныло нежностью и болью о тебе. Я знаю: ты отпустила мне все прегрешения, все «муки» мои: я иду к исповеди. Благослови меня. Да, я знаю: благословила, и мне – легко. Олюша, я недостоин перед Господом, но когда я молюсь за тебя, прошу Его, я так и открываю Ему свое недостоинство, и молю, молю, как умею. За тебя молятся более достойные, – и мольба их будет услышана. Я _в_е_р_ю. Все перенесешь, все… – восстанешь сильной! Оля, ты сейчас _т_в_о_р_и_ш_ь_с_я_ _н_о_в_о_й, ты страданием наполняешь сердце, душу свою… – ты обогатишься, моя птичка, нежная моя Ольгуночка, Ольгунок! Я лишь тень твоих испытаний вынес в 34 году, и _я_ _в_с_е_ _э_т_о_ _з_н_а_ю_ (но гораздо меньше твоего, о, да!). И «рентгенизацию», когда меня подтягивали вверх, подведя этот «шар», под желудок, чтобы снять поджелудочную железу… о, я помню это, и мою голоту в холодной и пустой комнате… до 12–15 снимков, во всяких положениях… при моей-то язве… как не разорвалась эта «дуоденум»!? И через дня два-три я чуть не помер, когда – уже дома – почувствовал одеревенение всего живота! Какие бо-ли…! А это… произошла закупорка кишечника от массы принятого при снимании «бария» – что ли… знаешь, эту «сметану»? Там, в госпитале, мне вкатили лошадиную дозу… Серов, вызванный, в 11 ч. вечера – к счастью, захватил его телефон дома! – опасался заворота кишок. Оля затопотала от ужаса! Массировал… прогнал! А потом… ожидание – «решения». Я молил – да режьте же скорей! – только бы не эта неизвестность. Я уже _у_х_о_д_и_л… – и смотри: помилован, молитвами, чу-дом преп. Серафима… и… – написал «Пути»… – _н_а_д_о_ было, чтобы они были написаны. _Н_и_к_т_о_ не дал бы их… И помни: ты – д_о_л_ж_н_а_ выполнить дарованное тебе от Бога, и ты будешь здорова, и ты выполнишь! Ольга моя… – ты вся – чудо! Ты – _с_а_м_а_ – _Ч_у_д_о! Ты – гармония. Я… _у_к_о_р_ю_ то, что в тебе «от Марфы»?! Откуда ты взяла это? Я счастлив, как ты гармонична! В тебе – слилось _в_с_е: ты – Мария, ты и Марфа, и – ты трогательно-прекрасна, моя птичка, мой Ангел. Оля, ласкуночка нежная, – ты, в болях, в тоске-тревоге… ты… нашла столько нежности для твоего _д_р_у_ж_к_и, для твоего Вани! Чудесная, недосягаемая… – на тебя смотрю, как на ослепляющую чистоту и святость. Вот ты _к_а_к_а_я_ для меня. Любить так чисто, светло, _с_в_я_т_о… как я люблю тебя… – мог ли я думать, что есть подобные чувства в человеке! А ты… ты показала их мне – во мне.

Ты пишешь – «я чувствую твое раздражение на меня»… Нет, Олечек… этого во мне нет… я _б_о_л_е_ю_ за тебя… я болею, что ты все себя на какое-то последнее место отводишь, все – для других. Ты, в болях, томишься, – как они там без тебя… ты умела все доставать… и проч. И вот, ты надорвалась, моя нежная Оля-Мери… И твоя болезнь – итог _в_с_е_г_о, и летних работ, поливок… помнишь, писал я в июле?! Это таскание тяжестей, леек… – да это же для почек… у женщины, такой, как ты… – это же – преступление!

Верю, – здоровы у тебя почки! Есть что-то… слабость сосудов, «усталость» почек… м. б. какие-то неважные дефекты… но все это – при такой нервной, – поражающей! – организации, при твоей способности _в_л_и_я_т_ь_ силой воображения на жизнь органов в тебе… – все это вызвало то, что может специалистов поставить перед непонятным, которое они объяснят, конечно, привычными им «явлениями болезни». Твоя болезнь наполовину – «в нервах», ты вся «расшатана», – жизнью! – и какой!! – и потому такая реакция организма. Тебе нужен полный покой… тебя в «ватку» взять и положить на солнышко Божие… как истомившуюся святую детку! Ты _б_у_д_е_ш_ь_ здорова! ты будешь творить, Олёк!! Я смотрю на всю твою жизнь… Господи, до чего же она богата… страданием! И все это _д_а_н_о_ тебе. Прими это – как – непонятную нам вполне! – Божью милость. Это – _д_л_я_ твоего духовного наполнения. Но это скоро кончится. Ибо ты – уже _г_о_т_о_в_а. Ты _в_с_е_ перенесла. Ты выйдешь из последнего испытания _н_о_в_о_й… еще чудесней, еще прекрасней, моя чистая девочка, моя Святая. Господи, благослови же Олю твою, – Милостию Твоею согрей, укрепи.

Я переломил себя, и хожу в церковь. Был во вторник у литургии Преждеосвященных Даров. В среду – за всенощной, слышал «Егда славнии ученицы…»²⁶⁶ Вчера за 12 Евангелиями… в соборе… дивно пели «Разбойника благоразумного»…²⁶⁷ и баритон Кайданов²⁶⁸, после болезни – сердце! – дал чудесно. Я, встретив его в метро, благодарил его, он был тронут. Сейчас пойду поклониться Плащанице. Буду исповедываться. Вечером еду в собор на «Плач Богоматери», на хождение с Плащаницей. Завтра, Бог даст, – к чудесной обедне… как я ее люблю! и, м. б. Господь удостоит причаститься Ему, – недостоин я! И всегда, везде… ты, ты, ты… со мной, в сердце, в мыслях, в глубине-глубине моей… ты, светлая, чудесная, радостное мое чудо-Оля! Ты всегда, и все наполняешь… Господи, прости… но Ты видишь, _к_а_к_о_й_ чистотой наполнена душа от _н_е_е! Олечек мой… свет мой… как ты дорога мне, как родна… ты _н_е_ отдельна от меня… ты – вся – моя духовная сущность… моя молитва, лучшее, что во мне! Ты _в_с_е_ освящаешь, все возносишь, все очищаешь во мне, моя лучезарная святая… золотинка Божества во мне – от тебя, через тебя! О, пасхальная моя… весенняя травка блеклая… первая… весняночка нежная, чистая, небесная дева моя… Ангел Божий! Как на Божье Дитя смотрю на тебя. Я купил тебе, вчера, перед входом в собор… купил чудесное яичко! Алое, – деревянное – лакированное, – на одном бочку – живая верба! – на другом – золотцем – X. В. Я нашел для тебя другое – с белым Храмиком, и – X. В. И третье – все для тебя, Олюля… – с куличом, пасхой, и X. В. Я постараюсь послать тебе их – мое Христос Воскресе. М. б. о. Дионисий доставит. Они маленькие – эти яички – и до чего же «ласковы», радостны! По тебе. Их можно положить каждое в жилетный кармашек. Ты будешь радостна, увидев их. Перед твоим портретом и портретами отшедших – стоят цветы – анемоны, тюльпан и ветка в розовых цветах, без листьев, – персик? – Звонок… Да, верно: меня не забывают. Сейчас – кулич! теперь это редкость здесь. Большой кусище ветчины..! – варить!! Я получил еще маленький куличик – мою Ольгуночку – так и назвал! – красное яичко… банку варенья, апельсинового… видишь: сказал – ничего не буду добывать… – и _в_с_е_ _с_а_м_о_ приходит. Если бы тебе послать! Если бы ты была здесь… Но ты всегда со мной. Как ты мне дорога! как необходима, Оля!! И как я снизу вверх смотрю на тебя!! Ты в эти дни необычайно – прекрасна! Ты все растешь. Ты необыкновенная! Только о других!! Я знаю, ты тревожишься – _в_с_е, все знаю, испытал сам! – но как ты любвеобильна! Знаешь, мне теперь и твоего А. жалко стало…

Поверь, Олюша, я не питаю к нему никаких темных чувств. И это – _о_т_ тебя, через тебя. Ты очищаешь мое сердце. Но… я _з_н_а_ю, что все голландское – не для тебя, оно губит твое здоровье, начиная с почвы, сырой, с воды близко-подпочвенной… это бьет твое слабое – духовно сильное! – здоровье. Ты хиреешь от… Голландии. Мне понятно твое описание «ночной тревоги». Я – один в квартире – и мне тоже бывает трудно. Я не люблю «убежищ» и не спускался в подвал, но… лучше спускаться. Нервы сдают, чувствую. А дня три болел ночью – боли во весь живот. Думал – «язва»? печень? Нет. Серов правильно [определил]: от газов. И верно: случайно, по ошибке, сварил себе каши – оказалось – мятый ячмень – не выношу! Стал осторожней – прошло все. Ем я хорошо. Да что о себе… все пустяки. Я – чуть ли не первую весну – не слышу «язвы». Ты здорова – и я здоров. И ты будешь здорова, моя птичка!

Ольгунка, твой мотылек-цикламен – до-жил! Последний цветок – живой, чудесный, свежий… – встретит Св. День, и я поцелую его – тебя: «Христос Воскресе, далекая моя, самая близкая, вся во мне!» Сейчас любуюсь им. Это – ты, Оль-гуна, Олёк моя, Олёль моя… царевна моя… пасхальная моя веснянка! Все благое буду стараться творить – во-имя Твое, моя ненаглядочка! Тобой живу, тобой расту, тобой творю и творюсь. Ты – гимн Творцу, Оля! Ты поешь во мне Славу Ему. Люблю Дари? Да, потому что тебя в ней вижу, – тебя люблю, тебе поклоняюсь, тебя лелею. И _т_е_б_я_ буду писать, те-бя..! На все буду смотреть _ч_е_р_е_з_ тебя! всем жить – только через тебя, как через дивный кристалл Божий. Как прекрасна твоя душа! как чутка, благоуханна! Все, все твое – драгоценно. Нет ничего в тебе, от тебя, чего бы ты могла стесняться, и когда ты говоришь о болезни… – все для меня свято и перед всем я благоговею… – и боли твои – для меня «святые страсти». Все освящено тобою, Господом в тебе. Ты для меня – _ч_и_с_т_а_я, и я был бы счастлив _в_с_е, все делать для тебя, ходить за тобой, принять на себя твои страдания. Голубка моя сиротливая… сколько вытерпела, – этот озноб твой… я его так почувствовал! До боли в сердце порой – молюсь за тебя, не находя слов… болью сердца прошу тебе здоровья, солнца, радости… чтобы ты почувствовала себя – «я счастлива! я радостна, я _ж_и_в_у!» Как Тоник когда-то, после кризиса – «и я опять _ж_и_в_у!» Это утро Тоника…²⁶⁹ ты помнишь? – вот такого _у_т_р_а_ хочу тебе! И ты его увидишь! Ты почувствуешь _н_о_в_ы_й_ вкус ко всему… апельсин ли, воздух ли, сухарик ли, чашка чая, какао… цветок… ложка бульона… – и пенье птиц, и – солнце, много солнца! Почувствуй, Олёк! Господи, дай ей почувствовать всю радость даруемой Тобой жизни, _Ж_и_з_н_и! Ты _д_о_л_ж_н_а_ жить, ты должна быть вполне счастливой, узнать _с_в_я_т_у_ю, _с_в_я_щ_е_н_н_у_ю_ радость Жизни! Дышать полной грудью! видеть море! родные березы, слышать их шелковистый шелест на ветерке… Олечек… весна моя… ты должна быть весенней. Тебе еще далеко, очень далеко до… «лета», – ты еще весенняя, нежная, – моя душистая первая травинка. Ты нальешься солнцем, сочностью, – и расцветешь. Но в сердце моем – ты всегда – в расцвете, моя подснежная, хрупкая, снегурка рождающаяся. Христос Воскресе, моя Оля! моя Олюша, Олюньчик! Как юно-свеже у меня в сердце, когда пишу это… – ах, как я _с_л_ы_ш_у_ тебя, твое легкое дыханье, как _в_и_ж_у_ твои любящие глаза… моя прекрасная! Ну, дай их… Оля, весна моя… ласковая моя… чуткая моя… трепетная… – как я люблю тебя! Как я болею нежно тобой, баюкаю тебя, моя девочка! Ты будешь жить, ты будешь снова здорова, ты будешь Господа петь, моя вечная. О, теперь ты так переполнена всем, всем… о, теперь ты вполне готова – драгоценнейший сосуд Господень, готова – исполнить благую Волю Его – для чего и дарована жизнь тебе. Ты познаешь великое счастье вдохновенности, Господь дал новые глаза тебе, я это чувствую, – и ты это почувствуешь скоро, скоро… – ты будешь творить, ты испытаешь скоро сладостную тоску и жажду – творческие. Ну, мой лебедь чистый… ты скоро взмахнешь сильными крыльями… – и все мучительное схлынет, и ты будешь радоваться Жизнью. И петь чудесно в ней, что откроется твоему огромному сердцу. Я так страстно верю. И ты сама веришь, и _з_н_а_е_ш_ь_ _э_т_о_ в себе. Обнимаю нежно, ласкаю чисто, целую во Имя Воскресшего, – да воскресни же, сильная, новая, юная, моя Оля, моя дарованная!

Твой – _в_е_с_ь_ – Ваня, Ванюрочка

[На полях: ] Оля, не томись, – _в_с_е_ будет во благо, все будет – свет! Дай же, Господи! Я – покоен. И ты вспомнишь мои слова.

Мои письма: 17.III, 20.III – с «пасхальным яичком», еще 20.III²⁷⁰, 22.III – с «Вербным воскресеньем», 24.III – с окончанием «Вербного воскресенья»²⁷¹, 28.III заказное²⁷², 31.III на маму ²⁷³, 1.IV заказное exprès²⁷⁴ на маму.

127

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

4. IV.42

Мой милый Ванечек, ангел мой, дружочек мой! Ты одинок? «приласкайся кисой»… душенька моя, родная! Разве я не с тобой? И не ласкаюсь разве киской?! Почему ты вдруг так «опустел»? Не хочешь устроить Пасхи? Не знаешь, найдешь ли силы идти святить вербу?!

Ванёк, золотко мое, ласковое солнышко мое. Что с тобой? Не успела дальше написать – сестра приносит твое письмо от 23.III – ласточка моя, любименький! Ты 23-го радостней, покойней, чем в (утреннем) от 28-го III…

Ваня, я вся тревога за тебя! Ну, как тебе не стыдно: ты намеком на какую-то твою болезнь меня встревожил и не хочешь досказать, что же с тобой! Я требую, да требую, чтобы ты немедленно мне ответил, что с тобой такое было. А уж это определение «серьезно» или нет, предоставь мне! Голубчик, ну, не мучай! Почему ты не сказал мне что с тобой?? Конечно, потому что это именно не пустяк?! Иначе не могу объяснить! Я тебе все, все о себе пишу, именно, чтобы у тебя не оставалось мучающих сомнений. Иногда я сама смущаюсь той откровенностью, с какой я пишу тебе о себе. Но моя любовь к тебе это все покрывает. Я уже тебе писала, что ничего не нашли в почке. Вань, отчего это, скажи, пожалуйста, все, кто слышит об моем кровоизлиянии – сперва думают, что это не почечное, а о «ж…… сферах»? Это бесит меня, _н_е_ ты бесишь, но другие! Это же безумно просто различить! Неужели ты-то такую глупость можешь спрашивать! Все-таки есть же разница! Неужели ты такую примитивную анатомию не знаешь?! Да что же специалист-то мой дурак что ли? Они не по рентгену только судят, но исследуют цистоскопом! Скажи это Серову, если это его интересует. В последний раз цистоскопировали оба раза во время кровотечения и видели ранку откуда течет. Она у меня низко, при выходе из почки. Я не на тебя злюсь за это «ж……сферы», а на всех, кто к медицине причастен и с этим может носиться. Доктор в Схалквейке тоже: хотел удостовериться и готов был начать даже без перчаток. Я завопила и не пустила. Этот, по-моему, думал даже, что я что-нибудь сама натворила. Идиоты! Доктор в Утрехте, у которого я была 2 года назад (который настаивал на операции), по своей специальности – хирург-гинеколог! Ну, веришь, что что-то нибудь он видел! Эти две «сферы» я сама отлично разделяю, не будучи врачом. И во время этого последнего кровотечения почки, можно было особенно убедиться, насколько одна сфера – почечная, а другая – не почечная. Понял? Ни у одного специалиста не возникает даже и тени мысли о не почечном, т. к. у меня и страдает почка. В ней образуется сгусток, и она болит, жар бывает, а потом я чувствую, как проталкивается этот сгусток и течет тогда «старая», бурая кровь. И обычно этим заканчивается. А доктора видят через цистоскоп! Меня прямо бесит это предположение врачей, что это не из почки! будто я не могу понять! Подумай хорошенько и скажи сам себе: можно ли ошибиться? Они же (если я сама дура!) катетер вводят. Что же Серов думает, что в «женскую сферу»? Глупо! Я не хочу обижать твоего друга, но я не понимаю его! Не слушай его в этом! Ну, довольно. Ванёк, я изнываю о тебе! Безбожно это, что заставляешь мучиться твоей болью… Что с тобой было?? Говоришь: «сегодня опять здоров…» Но что _б_ы_л_о?

Тоже кровь? Где? Почему? Ты обязан, ты должен все сказать! Я не буду спать, я изведусь! «Ты бы рассмеялась», пишешь ты… Глупый! Неужели я могу смеяться на твою болезнь? Какая бы она ни была! Если даже палец обрезал, то я и то хочу знать!

О, как ты пишешь: «хочу к тебе, с тобой, тебя, тобой…» ах, Ванюшечка… а я? Ну, обними, ну целуй, «только я знаю как…» пишешь ты. Хорошо, дай же и мне узнать… Все. Все… Господи, прости мне! Сегодня Великая Суббота. Мне грустно было. Без храма. И завтра тоже. Сегодня ночью меня сестра разбудит, и я зажгу твою свечу… с тобой буду, в Свете, в Радости Божественной…

А сейчас… я пью твою сирень из письма и ту, про которую пишешь… в поздней Пасхе…

Я с тобой, я до боли люблю тебя, я не могу больше, я твоя, вся. Ты знаешь… И ужас какой: эта болезнь, это все такое неясное. Не могу тебе всего объяснить… Но тяжело мне. М. б. потому я и болею, что нет сил справиться со всем… О, если бы ты знал! Да, у нас «больничная палата». Как я хочу тебя сейчас, сию минуту (!) видеть, осязать, слышать, всего чувствовать!! Отчаянно люблю тебя… Мне хочется тебе что-нибудь послать от себя, кусочек себя… Но что? Волосы? Есть у тебя. Кусочек одежды? Рубашечки, свидетельницы слез моих и страхов? Да? Хорошо.

Я люблю тебя! Господи, грешно сегодня так своим радоваться, – сегодня все только ради Него…

Но я не могу. Я хочу тебя согреть, моего глупого, – чего ты навоображал, что «одинок». «Пасху не буду устраивать». Ну, опять у мальчика Вани заболели ножки до Троицы дойти? Ванечка, как мне жаль, что я тебе не могу стола устроить! И яичко тебе не смогла послать! На 2-ой день ты будешь грустен? —

Я понимаю… А если бы я с тобой была, то… можно мне было бы с тобой поехать? И подождать, хоть у ограды, чтоб отогреть тебя. Немножечко утешить… И если можно, то представь, что я жду тебя у ограды (если ты не захотел бы меня с собой взять на могилку), встречаю тебя нежно. Молюсь в душе и обращаю взор к усопшей твоей, прошу ее послать на тебя свою улыбку… и на меня! Я очень чту О. А. Поклонись от меня ей. Всегда.

И, когда ты усталый придешь домой, то подумай, что с тобой пришла и твоя маленькая глупышка. И мы тихонько сядем, молча, и погрустим в сумерках… Грустно в сумерках!.. Зажжем огонь, светло и ярко, и так тепло, уютно станет! Ты отдохнешь за чаем, мы поговорим о _н_е_й. Ты мне покажешь ее прекрасный лик… И ее последний. И расскажешь… все, что можешь и что хочешь. И я буду тихой мышкой у тебя, на ручке твоего кресла, обняв тебя рукой свободной… и ты не будешь «разбит» и одинок! Хорошо?! Ну, Ванечка, Ванёк мой, глупышка милый!

Кончаю вечером. Скоро Пасха! И ты у Заутрени будешь! Милый, Христос Воскресе!

Обнимаю тебя крепко. Ванечек мой! Твое «Вербное воскресенье» – дивное. Я его знала. Сегодня мне прислал о. Д[ионисий] чудесное, дивное письмо, полно ласки и тепла. Оно согрело меня, дало мне чувство сопричастности к приходу. Он никогда так просто-чутко, без препон, не писал. И подписался «любящий Вас иеромонах Д[ионисий]». Без фокусов и «нарочитости». А Валя Розанова прислала просфорку с записочкой о моем здоровье. Я очень растрогана… Небо стало голубое-голубое, и иногда летают большие чайки. Я так люблю их! Ну, мой родной, пока кончаю. Будь радостен, неодинок, не терзайся. Умоляю тебя написать мне, что с тобой было, в чем «созвучен»? Ванька, скверный, почему не сказал сразу? Хочешь мучить меня! Или ты смущаешься сказать, что у тебя тоже, что и у меня, но тогда мне это невыносимо – я тебе все так открыто говорю. Ваня, я жду! Серьезно! Умоляю тебя, если любишь, то скажи! Умоляю! У тебя тоже из почки кровь? Неужели? Скажи!

[На полях: ] Целую, ангел! Твоя Оля!

Почему ты пишешь: «пока не скажу, что со мной было»?

Ты говоришь: «когда-нибудь потом, – не теперь, скажу, что со мной было». Почему не теперь? Оттого, что я очень расстроюсь? Страшное что-нибудь? Умоляю! Не язва, но что же? Тоже почка? Не понимаю, почему ты теперь не хочешь сказать! Умоляю!

Когда делали рентгеновский снимок, то чрезвычайно «чистят», несколько дней. И никаких «кнопок» быть не может, т. к. на мне _н_и_ч_е_г_о_ тогда не бывает!

Ужасно рвется блок! Прости!

128

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

3. IV.42

Милый Ванечка! Сегодня Великая Пятница. Я лежу и остаюсь пока лежать. На Пасху я попросила сестру разбудить меня (если бы случилось заснуть) в 12 ч., и мне уже мама прислала твою красную свечку, – я ее зажгу и прочту Евангелие о Воскресении, Чудесное Иоанна Богослова I гл.!²⁷⁵ Мысленно пропою «Христос Воскресе» и мысленно обниму тебя! Ванечка, я теперь уже от доктора (вчера) узнала, что у меня в почке _н_и_ч_е_г_о_ не нашли! Ничего. Никто не понимает, что у меня. В крови оказалась нехватка витамина «С», и я получаю его искусственно в таблетках. Доктор сказал, что «не гарантирует», что это поможет, т. к. причины моей болезни он не знает, но надо попробовать.

На мой вопрос, можно ли еще до Пасхи домой, сказал: «нет, если бы я был Вами, то не поехал бы. Теперь я могу Вам сказать, что Вы много потеряли крови, и Вам надо окрепнуть». И я все равно не могла бы. Я так ужасающе слаба! Я ем яйца, у меня постоянно молоко, прислали банку сметаны, сестра придирается к каждому случаю, чтобы дать мне есть. У меня чудный шоколад. Я должна вставать 2 раза в день, но я не могу! Я встаю через силу, с единой мечтой скорей опять в постель! Сердцебиение до тошноты, и усталость. Я превозмогаю себя и встаю, т. к. мне все говорят, что постель еще больше расслабляет, но я не чувствую, что поправляюсь. И все они забывают, что я уже до крови болела. Я теперь тебе скажу, что это мое состояние (вроде обмороков) уже с зимы. Отчего я уже и в Haarlem ездила. Отчего все это я не знаю. Нервное? Конечно, я редко в жизни так много мучилась, рвалась, доходила до тупика, как в эту зиму. Может быть. Но я в отчаянии, что не могу поправиться. Я не могу одна встать, не могу одна ходить. А тогда, в 1940 г., я лежала дольше и смогла сразу встать. Я похудела и худею дальше. Я постарела, побледнела, не чувствую бодрости. Я сплю тяжелым сном, сном от слабости. Ах, когда я получила твое яичко, то мне в ту же ночь приснилось, что я в Палестине, хожу по каменистым пригоркам, поросшим сухой горькой травой… И я чувствую и вижу, что кто-то еще тут ходит. И я знаю, что эта женщина – _О_н_а, Пречистая, везет маленькую колясочку деревянную, сколоченную, на деревянных колесиках. Что-то вроде этого^[156]. Я Ее Лица не вижу. И колясочка пустая, но я знаю, что в ней Она возила Своего Младенца. И я растроганно стараюсь коснутся колеи от колесиков и собираю травки, примятые ими, грубыми, самодельными. Мне перед болезнью тоже Богоматерь снилась. И я тогда всегда знаю, что заболею. Что мне с собой сделать, чтобы окрепнуть?! Все во мне дрожит и кружится. Ты не обвиняй себя, что «неосторожен» со мной был, что я «покой утратила». Не вини себя, дружок мой! Только, на будущее, не надо ссориться. Давай жить в мире, – это так хороню… Я не могу вынести никакого напряжения больше. Побережем друг друга! Если я тебя чем-нибудь раздражаю, то потерпи пока на мне. Я очень всем волнуюсь. Хотя, нет, «осторожные» письма – не письма. Я жизни твоей в них не найду! Нет, все пиши!! Знаешь, я рада бы была остаться подольше в больнице, – я без удовольствия пойду домой, т. к. очень слаба. Но, знаешь, в тот же день, когда v. Capellen мне сказал, что я не могу идти до Пасхи домой, – приходит директриса клиники и спрашивает, не могу ли я еще до Пасхи уйти домой. Я передала ей разговор с доктором, на что она буквально заявила: «но Вы не можете дожидаться Вашего выздоровления здесь, у нас не пансион, и сотни пациентов ждут очереди быть принятыми сюда на операцию. На 5-ый день после операции я их выписываю уже, если без компликаций^[157]». Но видя, как я не могу стоять, согласилась, что могу остаться до 3 дня Пасхи. Дама с тромбозом и пороком сердца, и воспалением почек, которая только – начала вставать, – должна тоже уйти. У той с директрисой вышел скандал прямо. Ты знаешь, как тутошние свои персоны высоко ценят!? Во многих городах «сокращены» клиники и все переполнено. Вот, видишь, при всем желании даже негде отдохнуть и поправиться. Мой прелестный доктор тоже через скандал меня сюда втиснул. Очаровательный он. Всегда умеет успокоить. Представь себе: опытный, уверенный в каждом слове, спокойный, лет 65, но совершенно молодой, свежий, такой аккуратный. Говорит мало, очень мало, но все, что скажет – золото! Когда входит молча, то улыбается как-то сбочку, будто хитрить хочет. Любит русских, наше искусство и литературу. Со мной всегда шутит. Сестры говорят, что для меня у него «белая лапка» – поговорка голландская. Ни слова лишнего. Все, манеры, походка, голос, улыбка, – все уверенно (не самоуверенно!), точно и… сердечно. Но ты не бойся, – я не влюбилась. У него слишком много поклонниц, а я – мне не до влюбления.