Текст книги "Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 59 страниц)

В Гааге мы мимоходом видали с мамой снесенные улицы. Это совсем рядом с церковью. Очень возможно, что и ее не будет скоро. Сносят как раз дома на том участке, который когда-то был собственностью Вел. Кн. Анны Павловны⁶²⁴ (а потом жены голландского короля Вильгельма II)⁶²⁵ и был ею подарен нашей церкви. Там хотели строить собор и император Николай II утвердил даже смету, но из-за революции все пропало. А землю 23 года тому назад наши продали городу. Елизавета с мужем в два счета собрались и молниеносно выкатились «на дачу». Подвезло им с перевозкой.

В свое пребывание в Гааге узнала от матушки, что г-жи Хааз уехали как-то тоже вдруг в Париж. Мне это очень досадно… Что не знала. Мне вообще не удалось с ними познакомиться. Я их только однажды видела в церкви, но тогда я причащалась и очень устала. Но, судя по рассказам матушки, они обо мне спрашивали и, видимо с матушкой много говорили! Вот бы подслушать, о чем толкуют кумушки!!

Я получила письмо от Меркулова⁶²⁶ с описанием твоего праздника и твоего чудесного настроения, и чтения и т. д… Могу себе представить. Пишет, что ты и обо мне упомянул. Что же? Напиши! Фасин муж не может поехать кажется. Невозможно получить визу. На крещенье в церкви вдруг встретили… нашего берлинского приятеля. Он на несколько дней был снова тут по делам. Ужасно много мне наговорил комплиментов, прямо уши даже гореть было начали. А ничего особенного, просто была довольно удачно одета. Глупые, тебя исключаю, конечно! мужчины – как они падки на рамку, на маскарад. Посылал меня опять к доктору в Париж для диагноза, но о визе тоже выразился сомнительно: теперь трудно достать пропуск.

Ах, а какие дни теперь стоят!.. Ну, прямо весна! Дивно, обворожительно… Ходила сегодня гулять… Солнце, тепло, голубое небо и барашки-облачка. Птицы стайками, а скворцы на солнышке уже курлыкают – журчат горлышком. Даже прошлогодние метелочки высохшей осоки по каналам, и то будто ожили, серебрясь в солнце. А каналы сами!.. в них все небо… Голубые дороги, тропки, дорожки… Всюду, где вода, голубеет небо… И тополи не тычутся уже в небо сухими костлявыми ветками, а плавно хлещутся, поводят гибкими, сочными, золотистыми, полными жизни прутиками. Я так люблю это предвесенье. В ту зиму его не было за морозами, но в нормальные зимы эта очаровательная пора – особенность голландской природы.

Я не сравниваю ее с нашей весной, ибо то – несравненно, но нигде в Европе я не встречала такой прелестной весны, именно пред-весны, как тут.

Эти фиолетовые сумерки и такая тонкая прозрачность. Это обилие ив над водой, вдруг оживающих и каких то особенно гибких. Эта масса птиц. И эти цветы, много цветов на окнах. Особенных, здешних гиацинтов, нарциссов. Эти миленькие садики перед домами, начинающие уже сейчас выпускать кое-каких «гостей», какие-нибудь ранние растеньица. Голландия хороша только весной. Особенность облаков и красок воздух объясняют, кажется, действием моря. Но надолго ли хороших дней хватит? Пойдет слякоть и мокро, и трудно будет даже вообразить, что было когда-то солнце. А как в Париже? Я шла сегодня вся в солнышке и думала, что ты со мной. Так ясно думала, что мне и до сих пор кажется, что я с тобой встречалась. У тебя так бывает? От тебя опять давно ничего нет. Ты занят? Я в отчаянии, что ничего не пишу. И не рисую. Хотя силуэты теснятся и перебивают друг друга. Не знаю, за что взяться и не делаю ничего. Да и помех много. Недавно такая драма: как-то приходит работник (А. не ночевал тогда дома) и говорит: «если услышите сегодня шаги ночью во дворе, то не пугайтесь, это буду я, т. к. корова должна телиться, но не понимаю только, почему так рано, ровно на 1 месяц раньше, м. б. перепутали что в записях?» Однако она не отелилась и еще проходила дней 10. И вдруг в один день у нее все, все признаки немедленного теленья, даже молоко капать стало. Ее вывели на свободное место двора, дежурили ночь. А я не спала и все прислушивалась, не стонет ли. Утром бросилась скорей спрашивать Арнольда: «ну что?» – «Н_и_ч_е_г_о, надо звать ветеринара, корова неспокойна, но схваток нет». Хотя уже что-то течет. Ветеринар сказал, что у нее преждевременное теленье и в животе 2 мертвых теленка. Это – самая лучшая корова. Я, дура, реветь. Не могу. Жалко. Ну, будто человека. Пока обедали мы (1/2 часа) доктор успел все сделать: т. е. проколол пузырь – вынул… одного теленочка. Оказалась ошибка – это был огромный пузырь, который он принял за 2-го теленка, и своей величиной стоял на пути, давил, душил, чуть не удушил теленочка. Сперва думали, что мертвый, но он стал дышать. Его с ложечки кормили, а теперь… такой дуся, только давай, меня съест! Но, увы, бычок. На мясо! Мне жаль их. Понимаю, почему Толстой не хотел есть мяса!

[На полях: ] Цветочком твоим не налюбуюсь, – шикарная, дивного цвета азалия. Живой букет! Дивно.

Ну, целую тебя, дружок. Будь здоров! Оля

Я чувствую себя хорошо. И душевно, и телесно. А ты?

256

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

27. I—11 1/2 ночи

Светик мой Олюночка, эти 2 дня сгорал в азарте работы, закончил «Именины», – в субботу печатается, – _ж_д_у_т!! Всех «Именины» очаровали. Отовсюду слышу. А последняя часть – поздравь! – с таким напором, ни единого слова пустого! Знаю. Пора, получил, кажется, право бранить и хвалить себя. Я ликую. Сегодня Серову днем, прочел ему, – что с ним сталось! – всегда «мямлей». «Это… _л_у_ч_ш_е_е… изо всего „Лета“, всего!» Дурак! Но это, право, с глубинкой. В нем есть – чуткие сразу почувствуют – _д_у_ш_а. Столько я влил в эти 9 страниц машинки! И сколько «картин»! Олёк, я не слабею с годами! Я киплю. – Газет с моим рассказом – _н_е_ _х_в_а_т_а_е_т! Чу-ешь?! Это 4-й кусок «Именин». Я сказал: но эту часть нельзя резать, целиком дайте! Дадут.

Твое письмо последнее⁶²⁷ – восторг! Дурашка, не знаешь ты себя: ты мо-жешь все. Я отвечу по всем пунктам⁶²⁸. И о Ж. Занд. Что она тебе приболела? Твоя прогулка, когда в канал падали капли тумана – чудесно! Кажется бы избранил тебя за твою судорожную трусость! Завтра пишу «Масленицу в Москве». Целую. Ваня

257

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

1. II.43

Ну, что это ты, Ольгушонок, – сейчас твое письмо – безликое! – впервые – без подписи и привета! Я таких не хочу. Конец его: «В ту зиму его не было (предвесенья, – моя вставка, из предыдущего твоего) за морозами, но в нормальные зимы эта очаровательная пора – особенность голландской природы». И все. Безхвостое письмо – не письмо! И потому пишу тебе очень кратко, – по-мни! Письма надо подписывать, пусть хоть и без привета. Холодное и – для меня – пустое письмо. Мне совершенно неинтересны подробности об эвакуации, на что ты затратила много сил. Правда, это твое сердце… и – по-христиански. Чту это в тебе – и тревожусь. Ты меня караешь, что нет писем, и потому без привета и подписи?

Мой рассказ, (в субботу появился в 2-х «подвалах» газеты), вернее – это 2-ая половина, окончание – произвел фурор. Все говорят – чу-десный! Я знаю, что – да. Это _в_ы_ш_л_о. Да так оглушительно. О 1-й части были мне письма⁶²⁹, благодарят – «Вы даете нам, возвращаете нам – и молодежи Россию…» Вчера было много народа: все в один голос – вот, все говорят – необыкновенный, насыщенный, удиви-тельный… а… соловей! А «грех Василия Васильевича», а – преосвященный с… расстегайчиком… а протодиакон с многолетием… а – «удивление». Столько дано много в этом рассказе, у другого на 10 рассказов бы хватило, а я вложил в 9 страниц машинки. Не могу тебе послать: переписывать надо больше 1500 газетных строк (2-ой части есть копия, правда). А я сейчас весь в работе. Сегодня должен написать статью о стихах⁶³⁰, а завтра начать и в 2–3 дня кончить – «Масленица в Москве». Кстати: я 2-ю ч. «Именин» писал… 2 часа в субботу 23.I и часов 5–6 – воскресенья. В понедельник переписал, хотя писал на-чисто! Но боялся посылать, – опечаток не обобрался бы. А вышло – без единой опечатки! Я знаю – какая си-ла, этот рассказ! «Михайлов день» – куда слабей. Писал – с тобой в сердце. «Пути» будут даны. Я теперь хорошо обеспечен едой. Друзья регулярно посылают творог, да ка-кой! – сметана!! В воскресенье зван на блины за город, где меня обещал (новый читатель) выкупать в… сливках. Сейчас принесли яиц. Надел только что сделанный по заказу бандаж – поднять желудок. Вчера – хотя я ем мно-го – ни разу ни отрыжки, ни… Твой цикламен увял… внезапно: залил я его? Но краснолистное растение (бегония) на День ангела, – пышно дает листву, но… не цвела! Гиацинты (твои, от Пасхи) дали ростки, а один вылупляет бутон.

Не считайся со мной письмами! Я слишком занят, после болезни, все запущено, главное – работа. Если ты хочешь писать такие бесприветные письма, твое дело, я отвечать не стану. Я взял было труд – переписал «Михайлов день», ты мне платишь бесхвостым, безличным письмом. «Именин» не пошлю. Я расстроен. Очень рад, что толстошкурных голландцев чуть пощекочут. Этот народ привык пенки снимать с пролитой чужой крови. Во время прошлой войны они торговали налево-направо⁶³¹, перелопались с жиру. Теперь… но что это в сравнении с нашими испытаниями. Если бы не ужас «потопа», как бы хотел, чтобы большевизм вспыхнул в этих странах, после войны! Нужна такая наука сытым западно-европейским демократам(!!?) Демокра-ты! Сволочь, а не демократы! Жидовская нанятая сволочь! Все продадут, все. Бедная Россия! На нее – все, Ей – все! Нет, «опыт» для других важнее. Ну, он придет.

Я сердит на тебя. Голое письмо. Таких не надо мне. Долго теперь не напишу. Я писал тебе 20–21–22, 28-го⁶³². На 1-й неделе хочу говеть. Прости меня, но я… остаюсь с сердцем, на тебя. Добейся Парижа, а то мы так и не свидимся, – почему-то мне кажется. Мне трудней, и я еще не совсем оправился. Ну, Бог с тобой.

Протестуя, все же целую твою лапку. Ваня

А хотел хотя бы копию II ч. «Именин» послать. Не пошлю. Я серчаю.

Прости за все это: только сейчас увидел, что и поцелуй, и подпись. Объясняется тем, что при скрепке спутаны страницы!

Да, увидал недочитанную страницу, проглядел, 2-ой лист был пришпилен наоборот, я прочитал 3-й как 4-й. И возмутился «безхвостостью». Прости. Описание весны – отлично. С коровой не меньше. Ты должна _в_с_е_ писать, Ольга. Не тяни, не выбирай, не жди. Пиши – набить технически руку. Пиши – дыши, свободно. Не оглядывайся, не бойся: как выйдет? Выйдет, как надо. У тебя го-ры – писать! Пиши, черт возьми, хотя бы о голландцах. О хозяйстве – «Моя ферма». Это – жизнь. Все пиши. M-les de Haas [малолитературные] кумушки, и им все знать надо! – Не дождусь, когда поеду на Юлину дачку. Писать. Достал еще большую коробку pastilles Vichy (menthe^[299]). Что ж, если «дубина» не приедет, – куда я дену все? Шоколадные конфеты долго лежать не могут. Каштаны – ну, хоть и засахарятся, все же их можно есть. Сам буду есть. Золотые медовые ждут-ждут. Не можешь ли с каким-нибудь немецким путешественником послать мне лекарство Bisma-Rex? Справься. Я его просил бы взять обратно что-нибудь для тебя. На А[нну] С[еменовну] нет надежды. Я чувствую себя относительно хорошо. Вчера – был резв, как юный. Я не старею. Вот, например, стихи Ив. Ив. Новгород-Северского (псевдоним) мужа Юли:

Шаманы ⁶³³

На бубне волшебном летели шаманы* —

Спешили за солнцем, встречали весну.

От них убегали седые туманы,

Глухие морозы, слепые бураны** —

С зимой отходили ко сну.

На бубне гремящем летели шаманы***,

Смеялися в тучах, блистали огнем****.

Кругом ликовали полночные страны,

Навстречу стремились гагары, турманы,

И ночью над тундрой – как днем.

(* образ экстаза этих поэтов-знахарей и жрецов: заклинание весны – иди! ** определения-то! – дряхлеющая, умирающая зима! *** полет духа их! **** Вдохновенье, п_о_-_л_е_т! души!!)

Или – Голубые божки. Тунгусская песенка. Смотри простота – примитив образов.

Божки нанизаны на голубую нитку,

А это значит – на небе живут

И ходят в небе голубой тропинкой.

Божки нанизаны на голубую нитку,

А это значит, что они пасут

Оленей в небе, с голубою спинкой!

Божков возьми за голубую нитку,

Повесь на шею, – будешь голубым…

И легким-легким… словно дым!

Или:

Олень смарагдовый. (Смар-изумруд.)

Олень смарагдовый приснился:

Был золотым он в блеске дня.

Полярный снег над ним искрился

С цветами, полными огня. (Сон, ведь!)

Олень, на молнию похожий,

Чуть-чуть касавшийся земли,

И стук копыт, с громами схожий,!!

И глас я слышал: «Мне внемли:

Вот так, как я, встряхнись грозово,

Над тундрой звонкой поднимись,

И к звездам жарким с песней новой

Оленем солнечным взметнись».

И таких, по [силе] штук 40 из 80. Эти – в русле Пушкина. Сила дарования – для меня – бесспорна.

Вот почему пишу статью: дать радость читателям. Рост несомненный. Он даст большее. Теперь пишет [1 сл. нрзб.] (он был в Туркестане⁶³⁴), но это никак не провинциальное, не этнографическое, – это – общечеловеческое. Из тундры сто-лько извлечь! И я открыл его. И я его проведу. Он будет – в русской поэзии.

Твой Ваня

Ночь. Тоскую, а «Именины» ты получишь.

Пиши письма-ласку! Ванёк

Посылаю II ч. «Именин». А I дошлю на днях. Дай мне слово! Не читай до I части. Пока не смей, все испортишь.

Ваня

258

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

1. II.43

№ 1

Милая Ольгуна, вот II часть рассказа. Не читай до получения 1-й ч. Я ее на днях перепишу. Прошу – не читай. Было напечатано в «Парижском вестнике» 30.I.43^[300].

Целую. Ваня (Ив. Шмелев)

259

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

1. II.43

№ 2

Милая Олюнка, вот продолжение II части рассказа «Именины»^[301].

Целую. Ваня (Ив. Шмелев)

260

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

1. II.43

№ 3

Милка Ольгушечка, вот конец «Именин». Не читай до получения первой части, ее получишь на днях, до масленицы. 7-го я еду на блины. Ах, если бы с тобой поесть _т_в_о_и_х! Ну, съешь за мое здоровье, а я за твое^[302].

Ольгунка, обилие яств – след моего оголодания, понятно. Но это – из меня прет, ничего с собой не поделаешь. Главное – не в этом, сама увидишь, – в _ч_е_м.

Эти дни тепло, ветры, почти бури. У меня топят. Сейчас купался в ванне. У меня в комнатах t° +18–19. Цветы радуют, я так люблю их. Как бы хотел апельсинчик привитой. Напишу в Лион Нарсесяну. У меня миндальных орехов – кило 4. Гречневой крупы – 2. Сейчас буду есть щи кислые (положу соды, чтобы не очень) с гречневой кашей. Еще – жареная курица, остатки. Еще – кофе с маслом. Ем очень сытно. Вчера ел (доел) творог – как сливки, как сметана. Яйца есть, прошу А[нну] В[асильевну] сделать бисквиты и отнести Елизавете Семеновне – у меня нет духовки.

Какая проза! Да? Да, я люблю _в_с_е_ – и прозу жизни.

Целую крепко. О, при-едь!

Твой Ваня

Хочешь? – Отдам, уменьшить мой портрет (1926–25 гг.)⁶³⁵, что приложен к французскому изданию «Человека из ресторана»?⁶³⁶ Очень всем нравится. Я там очень полож[ительный], профиль и – глаз, живой! Не помадный я, как в июльской 41 года. О, уже – 41!! И еще тот, что посылал, и А[нна] С[еменовна] не довезла. Уменьшу до паспортного размера обе – и пошлю? а? хо-чешь? Тогда у тебя буду почти весь я.

Ваня

261

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

4. II.43

Дорогая Ольгуна, вот, урывая у себя час-другой, переписал и посылаю, чтобы развлечь тебя и – подразнить, как соловьев «горячат»^[303].

(Продолжение высылаю, надо переписать.)

Ну вот, Олюночка. Неужели ты не устроишь поездку показаться в Париже специалисту по почкам?! При-едь! Я не смею надеяться, что добуду разрешение на поездку, – хоть и надо договориться о литературных правах! Но все же попытаюсь. Болезнь сбила все мои планы, и я даже не узнал в Эмигрантском управлении, что сталось с моим ходатайством. Спрошу на днях. Целую. Ваня

Сейчас сажусь переписывать для тебя, а мне надо писать «Масленицу».

Я вчера отдал специалисту-фотографу уменьшить, до размера passeport’ной^[304] – две фотографии мои: снимок с акварельного портрета⁶³⁷ и – здешнюю, профиль, приложение к французскому изданию «Человека из ресторана». Пришлю тебе, чтобы был у тебя весь я.

262

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

4. II.43

Ванюшечка, радость моя. Наконец-то я дорвалась до почтовой конторы, вчера получила, по дороге (я опять в пути, на 4 дня!) твою открытку, простую, и 3 письма получила с окончанием «Михайлова дня», и еще открытку заказную… Я вся переполнена счастьем за тебя! Поздравляю, обнимаю, ужасно радуюсь, что «Именины» так удались. Я каждую секунду рвусь говорить с тобой, и вот… пока подождать надо. Все напишу. Вчера же хотела черкнуть, но меня ждала компания в 4 человека в Утрехте, автобусы редко ездят, я извелась. После твоих писем и еще письма Елизаветы Семеновны (очень милое!) я не сомкнула глаз ночью. Ничто не помогло. Сердце рвало грудь. Я горела твоим успехом, была счастлива за тебя… и (странно) чуть не плакала о себе. Не понимала почему… и ночью _в_д_р_у_г_ поняла, что это от одной фразы Елизаветы Семеновны обо мне лично. Ну, переборю. Она – милая. Пока не забыла: Фася звонила, просила тебе сказать, что она в восторге от «Чаши» и от всего. Я ей даю с тобой знакомиться (через книги только, конечно!). И что, если она с мужем после войны поедет в Париж, то тебя навестить просит позволить. Она тобой взята. И я уже ревную… Шучу! Ванечек, это чудесно, что ты пишешь. И _т_а_к_ пишешь! «Михайлов день» – дивно! Спасибо, спасибо! Мне так не хотелось из дома, хотелось тебе писать. Побыть с мыслями о тебе. Но скоро, скоро все, Бог даст, напишу. Накануне бессонной ночи я видела чудный сон. Творческий. Я могу писать! Я это знаю! И кистью писать. Я, – странно, во сне решаю… неразрешимые проблемы (для меня) искусства.

Так, я вдруг узнала, _к_а_к_ я должна выполнить работу той картины, которая давно во мне жила. Ландшафт. Странный сон. Я не могу дождаться того No газеты, где будет «Рождество в Москве». Они поместили всякую дрянь на наше Рождество, – ты что опоздал послать?⁶³⁸ Какая жалость! Ваня, я счастлива, что докторша тебе помогает. Ты помнишь, еще до нее я тебе тот же диагноз сказала?? Ну, напиши, помнишь? Я же горжусь этим!! У меня пока все в порядке. Недомогание было все из области же почек. Теперь прошло. Пью Виши-Ersatz^[305]. Как сода. Сердце вот только скачет и рвет грудь. Но это от радости за тебя и от… многого. Я ужасно на все реагирую, как девочка. Не могу себя обуздать. Не могу приучиться и ходить степенно, как подобает в моем возрасте, а бегаю часто. Ванечка, обнимаю тебя и, независимо от «наград», – целую. Ангел мой, Ванюша, работай с Богом. Оля

Напишу очень скоро. Вся с тобой! Воздуху мало, от того как бьется сердце! За тебя!

263

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

5. II.43

Дорогая Ольгуля, вот 2-ой посыл рассказа «Именины». Да, не забыть сказать тебе. В Риге один педагог сказал учащимся (там, в хрестоматии, очень много отрывков из моих книг), что я болею, и что мне хочется гречневой каши. Они собрали 3 кило. Это очень редкий припас ныне. Послали на Земмеринг. Она получила лишь крышку ящика. Вызвали ее на почту и – объявили: пропало.

Она мне уже раза три посылала по 1/2 фунта. Пишет: есть у нее для меня присланная из Риги учительницей⁶³⁹ моей горячей читательницей. И своего еще добавит. Так что я буду есть гречневую кашу.

Но я и сегодня ел ее: кажется один во всем Париже, мне уделяет из своего запаса один [французский] лавочник – читатель⁶⁴⁰. До чего я жа-ден до этой каши!

[На полях: ] Мой вес теперь – 50 кило, а было и 43. Последнее взвешивание, до вчера, 3.XII – было 47 кг. Видишь – питаюсь^[306].

Досадно: склеились во время переписки листы, и 3-ья страница отскочила на другой лист. Дошлю. Чтобы не пропадала страница, пишу 6-ю (4-ая и 5 страницы в следующем письме, т. к. нельзя в одном письме больше 4-х страниц).

Я скоро пошлю тебе рассказ – «Рождество в Москве», – я ушел из газеты «Новое слово». Да, в сущности, и не был в ней⁶⁴¹.

Дошлю 4, 5 и 7-ую страницы (конец I-го куска II-ой части «Именин»).

Целую. Твой Ваня

264

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

9. II.43

Дорогая моя Ольгунка, вот, одолел, наконец, переписку рассказа, – вырвал часы у работы. Начало «Именин» было послано 4-го II, заказным.

Конец «Именин» ты получила раньше, (было послано 1–2 в 3-х заказных письмах).

Ваня

Окончание I-го куска II-ой части – «Именин» («Торжество»).

Руководствуйся страницами, чтобы не спутаться в чтении рассказа^[307].

Ну, Господь с тобой. Твой Ваня

Голубка моя, заставил себя урвать время, чтобы тебе, светленькая моя, послать частичку души моей, где ты живешь и светишь. Бедная моя, больнушка… вот, вчитайся, и ты услышишь родное тебе, _т_в_о_е_ сердце, как оно бьется. В каждом слове здесь оно, каждое слово – чувство выстукивало… Это тебе мой весенний малый дарок – на масленицу… – тут и для души, и для… большей охотки к еде… съешь лишний блинок, за меня! Как я их люблю, у-у-у… Вчера я был на блинах, за городом в полпути к St-Geneviève, y читателей, которые снабжают меня еженедельно творогом. Ну, и блины-ы… ну и сме-та-на! – ложка стоит!! Сдержал себя: 3 блина, только съел. Ни капли вина, ни рыбок всяких, ни-чего! Тарелку чудесного бульона (куриного, с вываренными овощами, но – без них), и чашку чая с куском кремового бисквита. Какой я послушный! На-му-чился… оттого. Я здоров, слава Богу. Пишу «Масленица в Москве». Статью о стихах написал. В субботу, 6-го был на духовном концерте хора Афонского (40 человек). Чудесно. Люблю «Иже херувимы» Бортнянского!⁶⁴²

Охота есть большая, даже дико это. Вес мой, дня 4 тому – 50 кило. Доберу, Бог даст, до своего, давнего – 56–58. M-lle Krymm говорит – даст еще два лекарства, одно – впрыскивание – эпатроль. Очень хорошо действует укрепляюще.

Мои «Именины» – великий шум! Нарасхват NoNo, (их нет уже!) пересылают друг другу. Получил ряд писем. Вот – не ожидал, хоть и привычен к этому. Не до того ныне… Но искусство дает радость…

[На полях: ] Милая, Оль моя… дай мне адрес, имя-отчество Вашего друга. Я ему пошлю будет случай, для тебя что-нибудь. Книгу, фото, какие можно, конфеты, духи. А ему легко довезти до тебя.

У меня хранится бо-о-льшая коробка шоколадных конфет – твоих! и еще – pastilles Vichy.

Я всегда жив тобой, всегда и во всем для меня – _т_ы. Твой Ваня

Как ты мне редко и скучно пишешь. Сегодня открытка. Чем ты занята?

Смотри! я рассержусь и не стану тебе писать до-о-лго!

265

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

9. II.43

Ванюша милый, час тому назад увезли от нас молотилку только (два дня была работа), и я тотчас тебе пишу, уж истомилась, не имея времени. Все это время меня рвали на части. В пятницу колем свинью, и всякий день будут контролеры⁶⁴³, то свинью взвешивать, то мешки с умолотом проверять. Сию же минуту должна все приготовить для заделывания мяса. Ведь это больше, чем на год! Но все это чепуха!

Я очень, очень счастлива твоим творческим порывом, твоей работой! Дивно это. Но как же мучаешь ты меня, помазав по усам и не дав отведать! Имею в виду «Именины». Когда же, когда же я получу I часть?? Я не могу больше ждать. Ты пишешь: «пошлю до масленицы»… Это что же, еще 4 недели ждать? Масленица 7-го марта! Ты что, собираешься мне целый месяц не писать? Но почему? Ты просишь прощенья перед говеньем на 1-ой неделе, но это же через месяц!! Что с тобой? Я ошеломлена. И какой ты противный: отчего ты на меня «в сердцах»???? Это жестоко-несправедливо. Я знаю, что подписывала все свои письма! И как неверно ты меня знаешь. Ну, неужели же так глупо бы я стала «мстить»! Ты совсем, совсем меня не знаешь… «Нет, я не такая, – я совсем, совсем иная…» И… какой ты можешь быть… личный! Не надо так. И я не скажу ничего больше, но ты знаешь, про что я. Я хочу только сказать, что я совсем не по-христианству, а просто иначе не могу. Не делай из меня ханжи… Ах, но это так все неважно!..

Я очень, очень обрадована, осчастливлена и… смущена, что ты мне перепишешь «Именины». Я не могу выразить тебе, что бы я чувствовала, если бы я их не узнала. Я горюю о «Рождестве в Москве». Почему его все не печатают?! Я жду, жду. И дрянной листок выхватываю с жадностью у почтальона, все ожидая… Будет же он?! В день моего отъезда (на несколько дней) из дома, утром рано приехал проститься наш друг. Я стояла в прихожей, завязывая вуальку^[308], готовая уйти к автобусу. Мы говорили очень мало. Я все же его просила о визе похлопотать. Он хотел, но за результат не ручался. Теперь все трудней. А я дрожу за свое здоровье, т. к. приближается март, т. е. та пора, когда я дважды была так сильно больна. И я ничем не могу лечиться, ибо доктора все у меня взяли за ненадобностью. Понимаешь мое чувство!? Фасин муж, кажется, не поедет в Париж, но в Швейцарию. Не знаю, кого найду. Я спрашивала нашего приятеля, но он тоже никого не знает. Очень много интересного он успел мне еще рассказать, жаль, что мало было времени. Он гостил у мамы почти весь день, и они наговорились. Вот бы поговорить твоему племяннику с ним! От Елизаветы Семеновны я получила письмо еще – ответ на мою благодарность. И в тот же день твои письма. Я всю ночь не спала после этого. Сплю плохо, очень плохо. Приняла все коробочку седормида. И пью бутылками валерьянку. Ты не брани и не жури меня. Я что-то ужасно стала восприимчива и долго не могу утешиться. В таком состоянии я не могу ничего писать, ни кистью, ни пером.

Хотя тут однажды написала рассказик-шутку, и еще… по… голландски!⁶⁴⁴ Вообрази! Это было сделано для граммофонной пластинки. Чудно вышло! И даже с пением. Я однажды (давно) уже стихи голландские писала, тоже шутку. На музыку Lili Marlen. Ты знаешь, конечно, эту мелодию, ее передает радио из Белграда в 10 ч. вечера⁶⁴⁵, но поют все! Это немецкая солдатская песенка. Очень милая мелодия. Забавно было перед микрофоном стоять… Моя мечта – тебе напеть пластинку! Я это давно хотела. Хочешь? Напою! Но, думаю, что во время войны нельзя ее послать. Ну, после! Голос свой не узнать. Ни за что. Ванечка, солнышко мое, – наговори и ты мне пластинку. Прочти мне твой рассказ! Умоляю! Это можно! Спроси в граммофонных магазинах. Спроси Афонского! Я умоляю тебя! Дай мне твой голос. Я же иззавидовалась всем, кто тебя могут слышать.

Умоляю тебя! Это моя просьба к тебе! Я постараюсь тоже напеть тебе. Или, если плохо пою, то наговорю. Скажу все, что хочет сердце! Моего папу молили тоже напеть… У него был ангельский голос. Он все откладывал. Подумай, какое счастье было бы теперь его смочь услышать! Ваня, ты сделаешь это для меня?! Я верю. Мой голос совершенно иначе звучит, нежели его я изнутри слышу. А все говорят, что точно. Все, кроме мамы и С., – они не слышат меня в голландском разговоре. Я дома очень редко говорю по-голландски, только обеденное с прислугой. Или по-русски, или по-немецки. Впрочем, это касается интонации, что они не узнают, но голос-то мой. Он – ничего, мне нравится. Только я удивилась, что говорю так «энергично». Можно подумать, что очень уверена в себе.

Ну, в общем за «рассказ-комедию» мне были овации.

Тем у меня «горы». Это верно. И оттого, что их горы, я и не могу взяться ни за одну… Сон какой дивный видела! Одна картина за другой… Одно полотно лучше другого. Была в прекраснейшем музее, будто. Люблю такие сны. Тогда не досадно тратить и время на сон. Пробуждаешься с целой массой новых идей и планов. Мне нужны _п_о_к_о_й_ и _д_о_с_у_г! И еще здоровье. Я все какая-то слабая. Селюкрин размок от сырости в шкафу. Слипся в комок. Выбросить, что ли? Или можно еще принять? Да, у меня горы тем! М. б. я возьму отдых. Впрочем, это мечты. Это все невозможно. Жизнь все больше и больше затягивает меня в работу на ферме. Работники м. б. должны будут уйти⁶⁴⁶. Тогда вообще не оберешься дела. Хоть коров и не буду доить, но всякой иной домашней работы будет масса. Мы, конечно, стараться будем заменить их другими, постарше, но не знаю, как это удастся.

Заказала в сад себе кустов разных, среди них больше половины целебных, которых теперь нет в продаже (трав). Решила сама разводить целебные травы. Я панически боюсь своей почки. За последнее время очень нервничаю.

Ванюша, пиши поразборчивей, я в последних твоих письмах не могла многих слов понять. Впрочем, я сама грешу еще хуже. Знаю. Прости! Как жаль, что не достать машинки. Я бы купила с русским шрифтом. Я слишком нервна, чтобы долго писать рукой. Учить стенографию? Такая тоска писать все от руки. Имею в виду те рассказы, которые теснятся у меня, во мне. За это время я чуточку и рисовала. Карандашом. Портрет. Удалось. Но отдала. И опять у меня ничего не осталось. Зачем я сожгла все, тогда, уезжая из России? И из Берлина когда уезжала, то тоже выбросила все. А были друзья, просили дать им. Теперь мне жаль. Была [(в России) недурно]^[309] изображена девушка в черном бархате с васильками. Рыжеватые косы. Еще недурна была… «лунатик». Это под впечатлением одного разговора. Сама было тоже стала лунатиком. Хорошо выражение ее лица. Я тогда прочла «Песнь торжествующей любви»⁶⁴⁷ Тургенева и еще разговор один. Недурна была католическая Мадонна в листопаде. Было верно еще что-нибудь стоящее. Помню яблони в цветах. Балкон наш над яблонями, тот балкон, где я впервые услыхала слова любви… и так их испугалась и попросила: «…не надо… не говорите так!» Помню, что писала эти яблони тогда же. Они были на экзаменах. Перевели меня в следующий рисовальный класс. Очевидно, недурно было.

Карикатуры я хорошо писала. Всех учителей и профессоров продернула. Их растащили. В пользу русского академии[ческого] бала в Берлине нарисовала 10–15 программ, больших. Ни единой не видала в продаже. Кто-то один их всех оставил за собой. Я очень жалела. Но большинство сил и времени я убивала кустарной работой, это для заработка в магазине. Бывала и фантазия, но чаще по заказу. И из-за этого мне опротивело все это. Я бросила. Ах, как порой хочется уйти от всего и заняться опять любимым! Ванечка, иду отдохнуть. Безумно устала. Подумай: 14 человек 2 дня кормить-поить! Очень трудно было! Я закрою глаза и буду воображать тебя… «Именины»… мне неизвестные… Стыжусь, и все же прошу: перепиши! Поскорее! Я почти не могу больше ждать!

[На полях: ] Б_е_р_е_г_и_с_ь_ _б_л_и_н_о_в! Это очень тяжело для желудка!!!!

Как странно: я только что решила освежить французский язык, читать. И ты мне про это пишешь.

Ну и отколола же Марина! Дерюгин – пустышка по сравнению с Нарсесяном!

Я преклоняюсь перед трудом твоим и очень, очень тебя благодарю. Целую. Оля

Мне не хочется делать блины. Покушай за меня и вспомни меня!

Прости же меня перед говеньем.

Цветок с шишкой: твой мне на именины. А какой у тебя от меня – не знаю. Подлецы опять обманули, конечно, это не бегония. Отчего же погиб цикламен? У меня есть свой апельсинчик! Сама вырастила. Дам привить после.