Текст книги "Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 59 страниц)

Послушай, знаешь чего мне еще страшно?

Ты слишком был Ею, О. А., – счастлив…

Во втором… ты… это не дается, так 2 раза быть счастливым. Это жизнь не дает. Ты Ею все еще живешь. Во всем, сам того не видя… Я в ее свете – убожеством покажусь тебе. И так понятно. Ты знаешь… нам, читателям, Ей надо поклониться… Она дала тебе столько простора для твоего искусства – и через это… нам… Я – не могла бы так. Я это знаю. Я бы ужасно ревновала. М. б. до смерти… А ты думаешь, тебе простят меня вот такие как инженерша из Праги? Их много! Ванюрочка, я много думала… Знаешь, мы должны увидеться, чтобы обо всем поговорить. Все очень важно. Не для проверки любви. Хотя и это нужно. А… вообще. После встречи надо и решить. Иначе я боюсь… М. б. глупо, но так чувствую. Ты знаешь, можешь догадываться о некоторых моих взглядах. Их тоже надо разобрать. Я привыкла быть самой собой, а не женой при муже. Т. е. – у меня свое всегда. Мое мнение и взгляд на жизнь и вещи. Меня совсем не интересует то, о чем ты пишешь («материальные удобства»), – это все так придаточно, неважно! Мне важней другое. Не значит, что ради этого я бы могла тебя утратить. Но просто – это тоже важно, как одно из моих проявлений. А все остальное – ерунда. Я ничего не говорю. Мы все решим после встречи! Мама – верно ушла бы к Сереже. Не знаю. Он живет пока в пансионе. Адрес: S. S. Pension Master, Apeldoornoscheweg 5, Arnhem. Он хорошо устроен – почти директор дела. У него автомобиль и масса самостоятельности. Пока… Никогда неизвестно что будет. Его ценят и любят. Однажды меня вез к нему шеф его на своей машине. И всю дорогу – хвалы братцу. А ему – обо мне! Умора! «Ich denke, dass Ihr Schwager zu viel in Ihrer Schwester bekommen hat…» – «Wie so?» – «Sie ist enorm geschickt… klug, wie ein Mann, mit unseren Damen konnte ich niemals so sprechen… ja, ja, ein Mann, ein kluger Mann!»^[73]. Мы долго потешались, какой я «Mann»^[74]. Он часто у вас бывает. Я его просила тоже. Он был точен. Спрашивала, не возьмет ли меня с собой к тебе, ну, хоть, как секретаршей… Хохочет. Говорит – нельзя. Одно время я на это очень рассчитывала. Но нет, действительно не может. У Сережи недавно была автомобильная катастрофа… чудом спасся. Машина перевернулась 2 раза, а у Сергуньки даже папироса в руке осталась. Он – молодец. Не потерялся, сам себя и спас!

Неужели тебе так мой портрет понравился? Никому, даже «дубине»¹⁰², не нравится. Я уже в воскресенье знала, что он у тебя не был (!). Звонила ему. Мама сказала: «ты там пре-о-мер-зи-тель-на». Сережка только из-за руля покосился: «Чтоо, ты эту гримасу послала? ну-у, нет, какой же спех? Я бы тебя лучше снял». – «Что же разве так не похоже?» – «Слушай, гримаса тоже – „похоже“, – тоже твое лицо —, но… гримаса». Толен хотел лично тебе сказать, что «М-me NN в жизни лучше». Сходство с… А[лександрой] Ф[едоровной] многие находят и в жизни. Особенно когда в косынке Красного Креста… У меня сережки такие были. Потеряла…

Ах, слушай, как мне стыдно: я тебе по ошибке посылала неправильно франкированные письма… Правда – ошибка… Прости! Что-то еще сказать хотела… Да, здоровье плохо. У-с_т_а_л_а! А ты? Ты тоже не очень важно? Что же мне с тобой делать? Приедь! Только не к М[арине] К[вартировой] – мне туда не дадут визу. Я уже справлялась. Ах, ты меня не знаешь. Я вовсе не такая уж «заквашенная». Я знаю, совестью знаю… что грех, и что нет! Об этом не надо больше! Ты знаешь, _к_а_к_ я к тебе! Знаешь?

Я так же точно, как ты ко мне! – Поверил теперь? «Сложности» мои – огромны. Но верю, что Бог укажет и поможет. Не злись, что я «пассивна». Нет! Но не форсируй! Это нам же может все испортить. Спроси твоего… друга… этого «получасового»… С_к_а_ж_и – что мои изломы?! Не тереби меня, не дразни тоже! Не дразни Ириной! Зачем это? Обнимаю тебя, безумно, целую крепко и очень долго… Дай же хоть портрет! Отругай Маринку! Противная девчонка, сама верно любуется! Ты пишешь «письма мучают» – не писать _т_а_к? Но… не мо-гу… _и_н_а_ч_е. Люблю… Милый, родной, хороший. Люблю до крика, отчаянно… а ты… живешь все-таки… не мной. Но я не сетую. Я понимаю.

Твой Олюнчик. Папа звал так. Всегда присыпаю твой «Эмерад»… я дышу им!

[На полях: ] Болезнь моя была действительно почки.

Послушай: у меня есть книжка – дурь, так, альманах с гороскопами. И стоит, что рожденные под «близнецами» гармонируют с «весами» и «водолеями»^[75]. Ты – «весы», а я – «близнецы». Арнольд – «лев» – нейтрально. И тот, за 10 лет… «водолей». Странно?! И еще там так верно об искусстве – оба… люди искусства: и «весы», и «близнецы».

Письмо от 30-го сент. «День Веры, Надежды, Любви, день Софии» я конечно получила!

Ничего для моей «свободы» не посылай! Обидишь! Использовать все равно не смогу. «Откуда?»

Ты чувствуешь, как я тебя люблю, ласкаю, целую… Приедь, увидь… узнай все… Н_е_ _м_о_г_у!..

34

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

30. Х.41

Ванюрчик, милушка, любимушка! Сейчас, сию секунду твои: сперва exprès от 25-го¹⁰³, и вот сейчас – от 18-го! С маленькой любительской [фотографией]¹⁰⁴ в Карпатской Руси! Какой ты милый! Как я тебя целую! А кто этот «дядя»?¹⁰⁵ Ужасно добродушный. Почему он, а не я??? Как ты меня тронул… Господи, как тяжело ужасно. Я тебе отправила сегодня 3 письма¹⁰⁶ – exprès. Писала их и вчера, и сегодня (т. е. ночью). Твои письма… много… дождь писем… я получила. Подумай… от 24-го¹⁰⁷ уже пришло! А это – 18-го так долго… И в нем замечание цензора: «другой раз короче. Цензура». И все-таки, какой милый цензор! Благодарю Вас… неизвестный цензор, что Вы прислали!! Если бы Вы знали, какие письма держат Ваши руки..! Сколько в них радости и счастья!.. —

Меня смущает, что я тебе вчера писала так о З[еммеринг], – я не знала, что она близка тебе. Но меня-то она все же обидела… Ты ей ничего не пиши обо мне. Ну, ради меня! Не говори о нашем никому и ничего. Я повторяю: ты слишком виден, – нам испортят. Я боюсь. И знай, что часто, очень часто так бывало, что исполнялось то, чего боялась. До ужаса точно! Мой далекий… тот, бывший… Георгий – знал это… и маме говорил: «а Оля все равно… все знает!» Они с мамой скрывали его тайну от меня вместе. Он _д_о_л_ж_е_н_ был меня покинуть… Ах, к чему это?! Я так полна тобой! Я вся, вся тобой полна! Как ты чудно пишешь! Г_е_н_и_й мой, я так захвачена «Путями»! Это будет дивно! Послушай мой певунчик, – я так все вижу сердцем:

– «Тоничка» искал… невоплощенно, мечтами, грезами, слезами еще полу-ребенка… Последнее Явление я не беру. Это – чудесность. Это увенчание. Но не содержание «Истории любовной» как таковой… Затем «Чаша»… Илья – увидел… обрел… Ее во плоти… живую, сущую полюбил… _н_е_д_о_с_я_г_а_е_м_о… _Н_е_у_л_о_в_и_м_о… Мечту… хоть сущую, но мечту…

И вот… «Пути» – дали Ее, Ее – Дари! Ее всю живую. Найденную… Исканную всю Жизнь!.. Только здесь, этими чудесными «Путями», – Ты вел и Ее, явленную тебе-Тоничке, в «синих глазах»… Как чудесно завершилось. Вся Жизнь… Твое искание святого… Какой ты – чудесный! Я так «восхИщена» тобой сегодняшним. Меня понявшим! Как я страдала! Какое тебе спасибо за exprès сегодня! Я думала: неужели и тогда, когда срочно, нужно, – он не пошлет exprès!? И ты почуял это! Ты знал, что меня успокоит! Я жду твоего ответа на мое 23-го!¹⁰⁸ Не «объяснений», – нет, я их почти что уж не жду… Я жду узнать, как ты его принял? Не слишком ли больно. Ванюрчик, не надо себя мучить. Давай жалеть друг друга! Это оттого, что все так грустно. _Д_а_л_е_к_о… без разряда. Вот куда-то молния и ударяет. Так и объясняю. Дружок мой… «нет, я тебе не враг!» Спасибо! Я стала такой пугливой. Часто шарахаюсь в сторону, если ставень окна пошевелится ветром. Боюсь писать тебе. Боюсь и твоих упреков. Не запугивай меня! Будь как прежде! Как я тебе открыто тогда писала… Тоничка мой милый, как бы хотела я тебе рассказать о моей жизни. Там каждый шаг – роман. Сколько вынесла. Чего только и не было! Ты на И. А. не сетуй. Он страстно меня отговаривал. Предлагал свое «отсекающее» письмо. Я перепишу тебе в следующем письме его письмо ко мне. Ты увидишь. Но на мои доводы и после знакомства с А. – сдался, предупредив однако, что трудно мне будет. И. А. – удивительный. Мы много пережили вместе. Помню (уже я замужем была, – гостила у мамы)… было ему очень тяжело… душа скорбела. Пришел к нам. Я могла кое-что для него устроить. Потом – не вышло… У нас были гости у брата. Мы с ним пройтись пошли. Сидели в садике на нашей улице. Холодно было… март-апрель, кажется, а холодно вечером-ночью. Звезды были. Он был так тревожен, так загнан жизнью. И помню руки мои взял, чтобы поблагодарить за… участие что ли? Не знаю. «Олечка, такие холодные, худенькие ручки?!» Сколько ласки… как _п_а_п_а… Я стала говорить, что счастье хоть что-нибудь ему сделать, что я могу _т_а_к_ _м_а_л_о… «Огромно, много, – уже то, что Вы вот эти дни здесь… Огромно это…» Ты видишь… он хорошо к нам относился. Он не мог сознательно, или халатно, ошибку сделать. _Т_а_к_ уж вышло. Он меня бы на растерзание не отдал. Предупреждал. И очень отговаривал. Даже рассказал о русских женщинах где-то в Европе… целый поселок их… ушедших от «чужих» своих половин…

Ты прав о % психопатов… Их масса. А знаешь отчего? Inzest^[76]. Женятся на своих, чтобы деньги из семьи не уходили!.. Ты прав и в том, что «психоз _с_в_о_б_о_д_е_н»… Я это испытала… Это ужасно. Было так страшно. И вот тогда… в рожденье мое… в 39-м… тоже. Я не знала, чем кончится… И в эту Троицу, но не со мной, а с его сестрой. Они у нас гостили. И поругались. Оба – хороши. Я онемела вся тогда… Уйти хотела… Службу искала. Я тебе об этом не писала. Понятно почему. Но теперь ты сам подсказываешь. Сережка его тогда чудесно оборвал, – орал на него во всю глотку… Потом сам плакал. Жаль ему стало. Мирились потом. У мамы отчаянные головные боли поднялись. А Верpу¹⁰⁹ – безумно испугалась. Ар в жизни – теленок… но разъяренный – он ужасен… Я это знаю и обхожу это умело. Когда выходила за него, то его такого не подозревала. И. А. конечно тоже не знал. Друзей у него никого нет. Никто у нас не бывает. Ты думаешь, что я не думаю обо всем?? Приезжай сюда! Мне не дают визу в Берлин. Я уже справлялась. Я сама об этой возможности думала… В Arnhem’e я нашла бы тебе в пансионе комнату… Это миленький городок. Часто бывают туристы, – потому налажен для этого. Я бы поехала туда тоже «на отдых». Я уже это себе выговорила. Мне сам он предлагал. Я поселилась бы где-нибудь, ну, хоть в Сережином же доме. И была бы с тобой все время… Сказала бы, что ты мне родственник, приезжий, хочу и должна видеться. Поверили бы? Оба русские… Я не могу без тебя. Мы должны увидеться! Я писала о «разности взглядов». Не думай ради Бога, что это таак… _т_а_а_к_ тяжеловесно во мне… Нет, но я хочу знать, как это у тебя. И чтобы ты меня _в_е_р_н_о_ понял. Из твоих намеков я вижу, что ты меня неверно представляешь… И вообще: «я знаю, век уж мой измерен, но чтоб продлилась жизнь моя…»¹¹⁰ и т. д.

Ах, да! Почему никогда больше ничего о Тютчеве? Ты 30 сент. писал, что «завтра о Т[ютчеве] и на все отвечу». И не было. Потому, отчасти, я и 2 строчки послала. Целую неделю _н_и_ч_е_г_о! Я утром твое читаю и уж грущу, что вечером не будет… А иногда бывает!.. Все твои последние у меня под подушкой… Я ловлю твои духи!.. Я тоже _т_а_а_к_ страдаю. М. б. уж и не очень больна?? Я сильно похудела. В талии, поверх шерстяного платья и всего прочего, чуть-чуть 60 см в объеме. Конечно натурально, без искусственных утеснений. Все валится с плеч. Худею с часами. К сожалению, не могу принимать твои сонные – на другой день мне бывает плохо – кружится голова, будто пьяная. Часов до 4–5 дня.

У меня нет ничего, что может определить анализ. Доктор сказал, что «истощение нервное – покой нужен». А где его взять?

Ты думаешь, что «не буду тебя торопить» – (спасибо тебе, друг мой за это!) – поможет? Даст покой? Я же сама себя тороплю. Я рвусь к тебе. Стучусь лбом в стенку, не вижу выхода… И я всего боюсь… Я и тебя, твоей обстановки, твоей всеобщности, всепринадлежности – боюсь… Я не хочу, не смею, не могу вставать у тебя между тобой и всеми людьми, тебя чтущими…

Я боюсь, что так будет… Fr. S.?^[77] Ты в письме от 18-го окт. говоришь: «это ревность к „Чаше“». Нет – это ревность к тебе. И это у многих будет. Из чего, как не из ревности, обливают кислотой? А тоже ведь любят! Ты ей прощаешь «ляганье» – некрасивое, чисто женское. Я думала по этому ляганью, что она старая дева. Сережа тоже. Ты ее извиняешь. Не мне же указать тебе на то, что этого нельзя. И не захочу я этого. Не захочу вбить кол. Конечно, ты не знал еще о ее письме ко мне, но ее вопрос к тебе? Разве смела бы я так тебя спросить, ну, о ком хочешь? Раз ты этому человеку почему-то «Чашу» даришь, с этим автографом, – то что это за опека? Разве у тебя-то чутья не хватило бы? Она со мной говорила как с девчонкой, как твоя собственница, позволившая и мне крупицами пользоваться. У этой сорвалось, а другие будут еще почище.

Я не прошу твоей «защиты». Плохо, когда об этом нужно говорить. Надо, чтобы таких ситуаций просто не могло возникнуть… З[еммеринг] значит почувствовала, что меня ущипнуть можно. Не пойми, моя радость, это за упреки. Это просто удел великих людей… О. А. была другое дело. Ты с ней вошел. А меня приводишь! О, я хорошо знаю людей. В Берлине было бы для меня мученье. Я, думаю, ты поймешь…

Мне тяжело до предела… Я не могу иначе… До смерти тяжело. Я не кощунствую, не вызываю… но лучше и не жить!.. Я боюсь смерти, и это меня держит. А что, что у меня есть?? Письмо это я кончаю утром 31-го. Вчера я еще светилась. Пела даже… Чудные русские народные песни, знаешь? «Ой, Иван ли ты Иван»? и «Ах, ты Сема, Симеон…», «Матушка, что во поле пыльно?» и романсы… «Хризантемы» и «Как хороши те очи…» и «Серебрясь переливами звездных лучей…» и любимое… «Сияла ночь, луной был полон сад… сидели мы… с тобой в гостиной без огней…»¹¹¹ Это пела Кузьминская – Наташа Ростова… в тоске и безнадежности, в любви к Сергею Толстому¹¹², т. е. нет – это на нее сложили романс!¹¹³ После ее слез. «Тебя любить, обнять, и плакать над тобой…»¹¹⁴ Неужели и «дама с собачкой» даже недостижимо? Неужели не увижу! Спроси племянницу О. А., м. б. у нее есть знакомства, которые просто поймут и устроят. А Марина все тебя еще держит, сама любуется. Как мне все, все горько. Иван, я мучаюсь, что ты мне изменишь… Возьмешь кого-нибудь? Пусть на 1/2 часа.

[На полях: ] Может это быть? Я тебе верна. Как это ни сложно! Понял? Целую тебя и люблю… безумно. Оля

Вот мои слезы!

Духи!^[78]

Ежеминутно думы о твоем здоровье. На коленях молю – берегись!

Будет у тебя «Милочка»? Приедет? Обязательно мать ее пошлет! Пойми!

И. А. могу написать только я, так как я знаю, как ему можно писать… именно в этом вопросе.

35

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

1. XI.41 11 ч. 40 мин. вечера

Оля, вот пятый день нет от тебя письма. Мне трудно. Я не знаю, как твое здоровье. Твое письмо 22.Х обжигает душу. Кляну свое безумие, которое написало письмо от 10.Х, – тут не было моего сердца, светлого во мне, моей _п_р_а_в_д_ы. Тут была лишь злая ложь, которая на миг все во мне задавила, овладев разбитостью воли светлой, души, тебе предавшейся, тебя бережно таящей, только тобой – _ж_и_в_о_й. Что еще мне тебе сказать? Я уже все пытался – не в оправдание, а в прощение! – сказать. Разве вот еще: я ведь только 16.Х получил твое письмо, в котором ты открыла и отдала мне все, _в_с_е… Это письмо – _в_с_е, это – предел жертвенности твоей, это _с_в_я_т_о_е, это до того безмерно, до того освящено величайшей болью, и – такой любовью, какой я и не представлял в мыслях, в сердце, – какой я не знаю ни в жизни, ни в гениальнейших творениях высочайшего, чистейшего искусства, где всегда – правда, благо – и _к_р_а_с_о_т_а. Я не знаю такой красоты души – как у тебя, моя небесная, – не земная! – Оля. Это не слова, это только выражено словами, нельзя иначе, – это в моем сердце живет, стало жить _о_т_ _т_е_б_я, _с_ _т_о_б_о_й! Ты меня одарила таким душевным богатством, какого я и не помышлял встретить нигде, ни у кого. Оно было в мыслях у меня, в сердце моем, лишь как _и_д_е_а_л, – такой _и_д_е_а_л_ недостижимый, что его нельзя, нет дерзания когда-либо выразить, как _с_у_щ_е_е. Ты его олицетворяешь, утверждаешь собой и – отдаешь мне, недостойному и тени его, мечты о нем. Одно мне светит в моем сознании моего мгновенного упадка перед тобой, в твоих глазах: я его предчувствовал, я его уже угадывал – этот _и_д_е_а_л_ – _т_е_б_я, – когда – и уже давно, – вспомни! – когда писал тебе о душевной красоте твоей, о душевном твоем, огромном богатстве! Я открывал в тебе это богатство.

Хоть за это признай мою горькую, больную вину перед тобой – смягченной. Гений, посланный мне на распутьи моей жизни, – горькой, Оля, жизни! – гений в твоем нетленном, нерукотворном образе, – во всей тебе! – не может быть неумолимым: он _в_с_е_ поймет, все, что от моей _т_ь_м_ы, от моей боли, от моей злой неправды, от моей любви, перекипевшей, от ужаса, что я тебя утрачу, от запутанности жизни, от неполного понимания всей неимоверно сложной, несказанно богатой твоей сущности. Ты необычайная, Оля… – ты – еще _н_е_ _б_ы_в_а_в_ш_а_я_ в жизни, ты – _п_е_р_в_а_я.

Вот почему – и уже давно – называл я тебя – все-женщина, ангело-женщина, _а_н_г_Е_л_и_к_а. Моя Дари, так захватившая собой многих-многих, – а м. б., и всех, кто читал о ней, лишь намек слабый на то, что рождалось – но еще не определилось, – во мне, в бездумных поисках-мечтаниях. Что – нарастало смутно. И вот _т_ы_ _я_в_и_л_а_с_ь… _я_в_л_е_н_а_ мне… чьей волей?! Да, я знаю: ты – явлена. Именно, ты. И _к_а_к_ же знаменательно и – для меня – _я_в_н_о_ – промыслительно! Явлена – когда я уже покинул помыслы о «Путях Небесных». Я уже готовился кончать всю свою работу и – жизнь свою. Второе… – только в предчувствовании… – не было воли продолжать. И вот – ты, _я_в_л_е_н_н_а_я. Вот это – _в_с_я_ правда, Оля. А я… – боготворя тебя, сознавая, _к_т_о_ ты для меня, и – _п_о_ч_е_м_у, _ч_ь_е_й_ _В_о_л_е_й… поняв болью, что уже без тебя не могу, _н_е_ буду, бессилен и писать, – и… – да, теперь уж знаю! – жить… я был безволием моим и чем-то во мне темным, враждебным всей моей истинной сущности, брошен в безумие, в бешенную зло-волю, чтобы – о, невольно, слепо, беспамятно-безумно! – в твоем-то, таком безмерно-драгоценном, таком священном для меня сердце, в редчайшем, должно быть – единственном из всех земных сердец, – сложить свои – призрачные для меня, но злые в сути – осколки! сделать боль любимой истинно, свято, нежно, бережно, трепетно, до боли святой любимой! Не отвергай мои сердцем рождаемые имена тебе, определения-попытки _т_е_б_я! Все – правда, все – моя сладкая боль тобой, Оля моя, чистая моя, так истомленная, так умАленная злою жизнью. Прости, забудь. Не во всем повинен, сердце тебе скажет. Прости, Оля.

Я вот эти дни – болен, болен. _Д_у_ш_о_й_ болен. Себя не вижу. Все – из рук валится. Все у меня – именно, валится, бьется, – растерялось все во мне, я костенею. Только мысль бешено точит, путается во мне, – и я без тебя, без твоей светлой силы – пропадаю. Это не «прием», не «тактика», не «словечки», когда я говорю тебе, что теперь не могу писать. Нет, мои «Пути Небесные», – свято-греховные, _н_е_ убиты, – ложь! – и никакой «ошибки» – не было моей, – это ложный «крик», из меня, – но я _с_е_й_ч_а_с, пока _н_а_ш_а_ жизнь не определится, не могу отдать себя _в_с_е_г_о_ этой труднейшей из всех моих работ. Теперь я вижу ясно, что эта работа не-обычная. Она – почему-то – стала последней при жизни моей покойной Оли, особенно ей дорогой, – как она, за какой-нибудь месяц, дни, – до своей кончины, – так нежно просила… – «ну, милый… пиши скорей… я так хочу знать, что _б_у_д_е_т_ дальше…» Я за неделю до ее кончины закончил последнюю, 33-ю главу, – «Исход». Я рассказывал ей – очень смутно – дальнейшее. Потом… – три года я не мог вернуться. Читатели меня просили много. Не мог. Ждал? чего?.. – не знаю. Не мог. Потом… ты все знаешь. Моя Дари осложнилась – _т_о_б_о_й. Ты _в_о_ш_л_а_ – смотри мое сердце, это вся правда! – в мои «Пути», и они стали – да, стали! – _т_в_о_и_м_и, нашими. Без тебя – их _н_е_ _б_у_д_е_т. Это другое, чем у Данте. Беатриче его – его Муза. Не стала его, в нем… Ты – _в_с_я_ – в «Путях», в моем сердце, _д_у_ш_е, во всем мне, моем, – сроднена с ними – со мной. Это выше моей воли. Я не могу без тебя, не смею. Ты будешь раскрывать мне мою Дари. Бессознательно. Она _т_о_б_о_ю_ – во мне – будет наполняться, оживать – жить в романе, в сердцах у всех, кто о ней узнает. Этого я не мог придумать. Это _с_а_м_о_ явилось во мне, мне, для меня, для – жизни!

Не смею я так думать, – это не гордыня ли? Но что же я могу с собой поделать, когда это _т_а_к! Оля, милая моя, ласковочка моя, мой свет, меня ведущий… Оля! Прости. Я не так уж виновен. Я овладею темным во мне. Ты не прочтешь ни одного горького слова, не услышишь… – только благоговение, только жизнь тобой, только озарение тобою, только прославление тебя, только вера в твое огромное, непостижимое дарование, – от Господа! – мне непостижимое, – я такого счастья, радости, любви, _с_и_л_ы_ в себе от тебя, – не мог ни вообразить, ни предчувствовать, ни втайне возмечтать об этом. Это ослепляющим, сердце-душу опаляющим благодатным _С_в_е_т_о_м_ явилось. Оля, не смею и ножки твоей коснуться дыханием, благоговейным касанием губ коснуться, – так я взираю на тебя, несбыточную, безмерную для всех чувств моих. Оля, – то, что послал тебе, – этот набросок, – «Девушка с цветами», – это тебе – земной – я… но Ты для меня еще другая, высшая… – Этой я не мог бы ни слова дать в творческом порыве, – так это все мое недостойно истинной тебя. Оля, ласточка, – земная моя Оля! – я люблю тебя, как никого, никогда не любил, – а я ведь только раз и любил в жизни! – _т_а_к_о_й_ любви я не знал… такой переполняющей, наполняющей, _т_в_о_р_я_щ_е_й, возносящей, умножающей все силы духа моего… – и – грозящей. М. б. темному во мне – грозящей? Не знаю. Олёль моя, девочка святая, дитя мое, Оля, – у меня нет имен для тебя. Не мучай меня, напиши мне, я без твоей ласки опустошаюсь, никну, теряюсь, – не живу, а жду, жду, жду… – и не знаю, чего я жду. Я уже _н_и_ч_е_г_о_ не жду, – все пусто, в пустоте. Оля, не томи, у меня уже и сил не стало. Я не могу. Прости. Я не могу больше.

Родная, милая Оля! Как я люблю тебя! Любовь моя – боль! Пусть еще больше будет боли! И. Ш.

1 ч. ночи на 2-ое XI

36

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

2. Х1.41

11 ч. 10 мин.

Оля моя, я в такой смуте – тоске, что все спуталось, до отчаяния. Я не безвольный, я очень силен волей, и я доказал это жизнью: я _н_а_ш_е_л_ себя, и _о_т_д_а_л_ себя тому, что было мне даровано, – для этого нужна воля. На письме не выскажешь. Безвольный, не дал бы того, что я дал. И – в каких условиях! Да, Оля была моим оруженосцем, моей опорой. Да святится память ее! Я верую, что ныне ты мне дана – завершить и… _ж_и_т_ь, одновременно, и, _ж_и_в_я, – победно закончить _в_с_е. Когда я писал тебе – «веди меня», – _э_т_о_ разумел. В делах жизни – я воли не теряю. Силен. А вот теперь, когда ты меня лишила себя, обусловив моим объяснением, когда письма плетутся, и я не имею права уже ускорять expres’oм, я отдан в пытку. 6 окт. писала ты: «Как я Вам верю, как не хочу Вас мучить. Разве я могла бы Вас мучить? Даже невольно? Нет, никогда». А теперь…?! Ведь мое письмо от 11–10.Х – это прорыв темного во мне, оттого, что ты так «глухо» писала 2 окт. После ты сама сознала, что «м. б. я, действительно, слишком мало открыла о себе». Да, потому. Я уже молил тебя простить мне это письмо, невольное оно… ты нагромоздила обвинений в том, чего я не мог знать даже, т. к. эти «мелочи» я узнал после 11.Х (цвет твоего лица, свежий, твой чудесный стих-гимн, и еще что-то…) (все спуталось!) перетолковала наизнанку «оценку читателя», оскорбилась «цинизмом», – не моим, – а, мне трудно. Единственно, в чем, я провинился, – в огненности своей, в страстности, то, что я назову – за-любовь или под-любовь… что самое малое в моей _л_ю_б_в_и_ – святой силе. Да, и злое во мне крикнуло, а я оставался – сердцем – весь в любви к тебе, небывалой, _п_е_р_в_о_й_ – _т_а_к_о_й_ – любви. Мне даже страшно так говорить… но _о_н_а_ _в_с_е_ поймет. Это любовь – последняя, какая-то _с_в_е_р_х – любовь. Ну, я все ответил на письмо 22-го. Да, вот что. Возможно, что «Пути Небесные» так и не завершатся. На случай этот я тебе – отдельно – набросаю (попытаюсь, выйдет ли, такой еще _х_а_о_с_ в очертаниях романа!) ход «явлений» – для II и III части. Ты их, м. б., _с_а_м_а_ закончишь. Ты – в силе. Я тебе _в_с_е_ главное – сердце романа – передам. С тобой – я его написал бы скоро. Он сам вылился бы – как дыхание, – с тобой. _Б_е_з_ тебя – он будет – (если только будет!) – плестись, мучительно, – и – искривится, знаю. Но все же… я оставлю тебе _х_о_д_ его, без красок, без дыхания. Ты вольешь его, облечешь, дашь расцветку. Ты – можешь. Сама увидишь. Ты – единственная, ты – естественное дополнение – меня, как я – тебя. Теперь это для меня – истина. Ты незаурядна. Мало: ты – необычайна. Ты – гений? Да… _э_т_о_г_о_ состава. Это не – от сердца я, а от – мысли, строгой.

Постараюсь восполнить ответы на последние твои письма. Нет, я не обращаюсь в противника, когда узнаю, что – «любим». Хотя бы потому, что ничего не знаю. Одни – намеки, полунамеки. Ты еще не успела рассказать мне о себе. Я должен, как палеонтолог – по кости – определить _в_и_д, слой. «Останься близким, чтобы я тебя не боялась». Это ты сама себя боишься, сама таишь… я ближе быть… уже не в силах: ты _в_с_я_ – во мне.

Неужели тебе милей, если я буду на _в_с_е_ – отвечать – люблю, и – никак не проявлять себя? Как же ты _в_с_е_ тогда можешь узнать во мне? Хорошо, я буду сдержанней, – прохладней, буду омертвлять свою «отдачу»? Знай, Оля, я буду стараться быть особенно чутким, никак тебя не потревожить. Ты мне – неоценима, только бы ты была здорова и спокойней. – Твое письмо от 4–6.Х – о, какой свет, какая любовь, _к_а_к_а_я_… бездонность любви – любимой! – я могу назвать его – «опаляющим» – святою молнией из существа дивного твоего, – такого – знаю! – никто еще не получал – и не получит, – ни в жизни, ни в величайших поэмах Великих. Ты могла, только, – ты… ибо ты – _н_а_д_ всеми женами! Ты уже _в_н_е_ их, ты —…я не могу сказать _к_т_о_ ты. Это можно лишь _д_а_т_ь, _в_ _о_б_р_а_з_е. Я пишу это, не в «мятежности», я – спокойно, из своего тихого «подвала» – беру. Чтобы сказать тебе. Вот в _э_т_о_м – то, в таком, от Тебя, – и есть _з_е_р_н_о_ образа (все во мне растущего) – будущей моей Дари – в «Путях Небесных». Ты его закончишь, (если не я), хотя это о-чень – для тебя-то! – трудно… – ты _и_з_ _с_е_б_я_ его не сможешь вычерпать. Это – непосильно – никому, кроме того, в ком это родилось. Будь хоть 100 Данте, Гете, Пушкиных – всех. Не потому, что я дерзаю равнять себя, – вовсе нет, конечно, а потому, что никакая женщина не может родить ребенка [другой] женщины, например, под знаком «Дари»: только одна Дари. Как твоего ребенка можешь родить лишь ты. Ну, так и я… _м_о_е_г_о_ «ребенка». Пишу – и хочу верить, что мы вместе будем болеть и трепетать – в «Путях Небесных». Пречистая, помоги нам! Именем Твоим душу живить хочу! Во-имя Света Твоего! Пусть и от греха в романе будет мно-го, но от греха-страдания. Все человеческое – во грехе. Но – очищается томленьем духа. Оля моя, чистая моя… ты меня осенишь твоею чистотою… Молюсь на тебя!

Оля, не томи себя судьбою нашей дорогой. Бесплодны эти томления. Я меряю своим мерилом – _ч_у_в_с_т_в_а. Я спокоен, как никогда, – за _э_т_о. Все давно предрешено. И я так всегда и жил этим. Это мне давало силу сказать о _н_а_ш_е_м. Я _в_с_е_ сказал. Ты знаешь и узнаешь, если вдумчиво возьмешь мое. Я его не постыжусь принести (если Бог волит) родной земле. Она поймет. Там все: и боль, и _у_п_о_в_а_н_и_я. И – _в_е_р_а. Родная, дай свою головку, я ее положу у сердца, буду как мать над девочкой своей, больной. Милая, я тебя люблю свято – и бурно, да, порой, – но больше – о, как свято! как нежно-бережно. О, моя ласка, – ты мне жизнь вернула… – чтобы до-жить, чтобы до-любить в тебе – _в_с_е.

Как нежно ты сказала о мальчике из «Богомолья». Так согрела, – и ножки уже не болят.

Я знаю, ты вся – истинная, родная. Нет, ты не отбилась от родного! Ты ближе, чище в этом, чем я. Это был крик… страдания. Неверный. Я – о, как корю себя за этот «взрыв»! Ты – мученица. Сердце твое – ка-ко-е сердце! (Оля, я завтра начну раскрывать тебе Дари, сумбурно, но ты… поймешь. Дам ряд картин, лиц, мигов – и дам _п_л_а_н_ «Путей» – в намеках – ты сама раскроешь. Это может занять 2–3 письма. О, как мало, – что во мне-э…!! _Б_е_з_д_о_н_н_о_с_т_ь.

И эту-то «бездонность» надо влить в мерную форму! Ты знаешь, я иногда одну страницу давал в 10–15 вариантах! Иногда лилось – как поток с горы. У меня план большей частью сам разворачивался в процессе писания, – как сон, очень, иногда, последовательный, со своей, особой, «сонной», логикой. Не ручаюсь, что теперь – для тебя – план – будет верный. Он мог бы измениться до… невероятного. Так, например, было с «Неупиваемой», где действие начиналось… с конькобежного состязания на Севере, даже не в подлинной России..! Вот поди ты! Самому смешно.

– Я не совсем понимаю твоего: «Я ничего (обещалась Богу!) не хочу форсировать. Я все вручила Ему и жду. Я спокойно жду».

Оля, – ты – вся любовь! Ах, это твое письмо 16 окт.! – «Я все тебе отдам в моем сердце, все… т. к. другим все равно не интересно (практически не интересно) и не сочту грехом, все равно все у меня над спудом. Нет, это не грех». Неужели – только поэтому?! Не буду развивать эту мысль. Могу опять поднять в себе – _в_с_е. Ты и без того поняла. «Все равно, никто на это не посягает». Так. Потому?.. Ну, конечно, главное тут – вопрос о «грехе». Это. Так. Но… Нет, я не стану. Усмиряюсь. Я тебя страшусь. Я так наказан. Я до-терплю. Но у меня уже _э_т_и_ силы, дотерпливать, – на исходе. Господь с тобой. Только бы ты была здорова. Я мучаюсь, я страшусь, я в метаньи, – что с тобой!? Оля, тебе _н_у_ж_е_н_ отдых.

О Сережечке… о, да, я верю, я _б_е_р_у_ это в сердце, я – не смею глаз на тебя поднять, до чего _э_т_о_ _с_в_я_т_о_ для меня, и – знаю – для Тебя, Святая. Это не слова, это – сердце – не может всего излить тебе. Так и прими.

Я, не считаю, тебя, достаточно _ч_и_с_т_о_й?! Пре-чистой я тебя вижу! Благодарю, (как это слабо!) – за твою волю, чтобы я _в_с_е_ тебе говорил, «как совсем твоей, все _м_о_ж_н_о». О, как я понимаю. Но если бы я _в_с_е_ сказал… вот сейчас… о том, что во мне к тебе… как я……как хочу быть с тобой, любить, держать на руках, глядеть на тебя, шептать тебе, дышать тобой, обезуметь от тебя… Оля… – от слов об этом – бумага обратится в пепел, – и не передать словом _э_т_о. Это – в силе чувств, в предельной силе, – это в неупиваемой любви к тебе, доселе мне неизвестной… не бывшей… ныне лишь бьющейся во мне..! как странно!