Текст книги "Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 59 страниц)

Ваша Ольга Бредиус

[На полях: ] Черкните, если можно!

О моих очень беспокоюсь.

4

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

4. IV.40

Я чувствовала, что получу от Вас сегодня весточку⁵, дорогой Иван Сергеевич! Какое Вам за нее большое спасибо! Я с воскресенья начала вставать, – вернее, доктор заставил для пробы. В понедельник ко мне приезжал батюшка из Гааги⁶ и приобщил меня Св. Тайн. Ничего еще неизвестно что со мной, – доктор «не хочет делать мне иллюзий» и не исключает возможности повторения, т. к. причина неизвестна. Если Бог поможет, то хотим для диагноза привлечь очень хорошего специалиста, и для этого я хочу лечь в клинику и сделать рентгеновский снимок. По анализу до сих пор оказалось, что никаких указаний на заболевание почек нет абсолютно. Можно бы предполагать какое-то механические повреждение, но странно, что не было боли совершенно. Т. к. я сама около десяти лет работала в клинике медицинской ассистенткой и, благодаря тесному сотрудничеству с очень хорошим врачом⁷ (русский!!), я много всего видела и знаю. Часто я даже ему на пробу высказывала свои диагнозы, и очень часто правильно, и самые необычайные заболевания мы обсуждали вместе и т. п. Всю аналитику я знаю как свои 5 пальцев, а потому и страдаю самыми ужасными предположениями, а также очень неудовлетворена лечением и отношением врача к такому серьезному делу. Очень жалею, что не удосужилась завести для себя маленькой лаборатории, что давно хотела сделать. Но я так устала от моей очень тяжелой работы в клинике и от людского горя, что хотела хоть немного отдохнуть без болезней и всего, что их напоминает. Работать приходилось от 8 ч. утра до 11 ч. вечера без перерыва, работать не автоматом, а со всем сердцем и душой. Всякое новое открытие я должна была провести на опытах, а кроме того еще вести курсы для врачей и учениц-лаборанток. Я столько видела смерти и горя, что у меня не оставалось веры в здоровую жизнь. Но достаточно об этом… Милый, родной, любимый Иван Сергеевич, я Вас очень за все благодарю. «Родное» у меня есть, – не высылайте. Я о Вас очень часто думаю, а милую Дариньку люблю всем сердцем. «Пути Небесные» мы перечитываем все. Как много хочется Вам сказать! Все мы шлем Вам привет!

Ваша Ольга Бредиус

[На полях: ] Когда-нибудь (?) я напишу Вам о том, как я живу и думы о детках. Странно, что Вы это угадали затронуть.

Я очень слаба, не могу ходить.

5

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

3. V.40^[37]

Дорогой Иван Сергеевич!

Сию секунду получила Вашу открыточку⁸ и… в тревоге и горе пишу Вам, прося помолиться обе мне, ибо я опять больна, – через 1 Ґ часа везут в Амстердам в больницу. На Пасхе во вторник у меня снова случилось кровоизлияние, и доктора настаивали на немедленной операции (м. б. вынут всю почку), так меня запугали, что я вся уничтожилась. В среду меня приобщал батюшка наш и утешил, а муж мой был у большой знаменитости по почкам, который хочет еще снова исследовать и такого страха не внушает, как другие 2 доктора. Мой первый врач – хирург и, не зная точно что у меня, хочет делать операцию, т. к. считает рискованным оставлять дальше, а домашний врач только его слова повторяет.

Теперь буду ждать, что скажет «знаменитость». Я очень измучилась. Помолитесь! Хирург-то ведь тоже считается тут хорошим врачом, и поневоле считаешься и с его словами. Он думает, что это опухоль у меня, которую он сперва принял за воспаление. Боюсь очень! Помолитесь!

Пасху мы встретили чудно. Причащались тоже в Великую Субботу.

Думала о Вас.

Будьте здоровы. Ваша Ольга Бредиус

6

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

30. VII.40^[38]

Неуверенный, что найдет Вас мое письмо, все же пишу Вам, душа не терпит – узнать, как Ваше здоровье, милый друг Ольга Александровна. Последняя Ваша открытка была помечена 3.V: написали, что опять больны и через 1 Ґ часа Вас везут в клинику на операцию, в Амстердам. Ответьте, милая. Хочу верить, что Вы живы, оправились, душа моя говорит, – да. Дай, Господи! Я тогда буду счастлив, хоть и никогда не видел Вас, моего друга-читателя. Ваши письма раскрыли мне Вашу светлую душу. Я получил Ваши цветы на Пасху. Живите, с верой глядите на мир! Храни Вас Бог. Я живу покойно, но не пишу, а созерцаю величайшие сдвиги в мире. Помните тютчевское: «Счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые…». А я..? Полное одиночество. Но мой Ивик жив, далеко, в Пиренеях. Целую Вашу руку. Ваш Ив. Шмелев

7

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

[март – апрель 1941 г.]^[39]

Каждую минутку думая о Вас и всей душой будучи с Вами, шлю Вам мой сердечный привет, дорогой и неоценимый Иван Сергеевич!

Как-то Вы себя чувствуете! Как идет Ваша работа? Как здоровье?

Без конца задаю себе эти вопросы и стараюсь угадать ответ.

С какой радостью я повидала бы Вас! На душе так много всего, что не выразить письмом. Время летит, все как-то быстро, беспокойно, – нельзя сосредоточиться. У меня очень часто бывает как-то мутно, тоскливо на душе; – жизнь сложна (разумею я, конечно, не внешние трудности, не общественные события и т. д., а внутреннее состояние), а я так несовершенна и так очевидно еще мало самостоятельна, что во многом не могу разобраться.

Мне так не хватает водительства Вашего. Хочется хоть раз выслушать Ваш суд над собой и взять его в основу пути. И сколько раз я собиралась написать Вам подробнее, но убедилась, что это невозможно. И язык-то человеческий беден, а уж об его письменном изложении и говорить не приходится.

И все какая-то суета, не дающая душе отдыха. Теперь у нас масса дел по сельскому хозяйству, но к сожалению все они неприятного, административного, так сказать, характера: борьба с жульничеством работника, который, видимо, задался целью мужа выпустить в трубу. Ну, Бог помогает. Все эти недели мы прямо как в угаре из-за этих дел. А идет пост^[40] и так бы хотелось тишины… Я непрерывно думаю о Вас и мысленно говорю с Вами, очень, очень желая увидеть Вас… Очень возможно, что мы переселимся в большой барский дом в имении⁹ (рядом с нашим хутором снимем его возможно). Сегодня мы там были – чудесно хорошо. Я все-таки мечтаю Вас вытащить на отдых к нам. Возможно это? Подумайте! Там тишина, как на острове, птицы поют, кругом парк, а подальше яблони.

Мне так хочется Вам что-нибудь приятное доставить!

Милый Иван Сергеевич, я посылаю Вам очень маленькую «посылочку»^[41] – хотелось бы все это устроить иначе; – м. б. что-нибудь Вы сами придумаете, чем бы отметили себе Пасху, на память обо мне хоть цветочек себе поставьте. Я верю, что Вы не рассердитесь на это. Фотографию хотела свою послать, но ничего, кроме любительской из последнего времени не нашла.

Самый мой душевный Вам привет! Будьте здоровы и Богом хранимы! Ваша Ольга Б.

8

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

[Черновик]

[24–25. VIII. 1941]

Когда красиво небо или слышно птички пенье, иль просто кузнечики стрекочут ночью и звезды светят, – я думаю о Вас… Перед отъездом из «W.»; как-то, было так чудесно… был свет закатный, розовый и золотой, был им весь парк наполнен. Я вышла в сад и замерла от очарования. Весь запад неба румянился нежнейшим светом, от пурпура до розоватости перламутра, переходя в оттенки чайной розы. Напротив, на востоке все было чисто, чисто и голубело нежно и прозрачно. И был контраст тот так необычаен и обаятелен, до целомудренного трепета…

А вдалеке уж, где-то на горизонте туман спускался тонкой сеткой, скрывая резкость очертаний и уводя куда-то дали. А парк дышал под перламутром неба, и зелень казалась майски-яркой. И тишина… Казалось будто сон все это, виденье, и неживые на лугу коровы…

Иван Сергеевич Ольга Ольга Ольга Оля Ольга

9

О. Л. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

4. IX.41

Вдруг неотрывно потянуло перекинуться с Вами словечком, мой дорогой, далекий друг! У меня масса дела, неинтересного, все с пыльными вещами возня и т. п., – писать большое письмо потому все еще не соберусь. Для него я хочу покоя… Но вот сейчас прямо не могла молчать, бросила все и… думаю о Вас… Как Вы живете? Вы такой скромный, – чуть начнете что-нибудь о себе, как сейчас и оговоритесь, и извинитесь за это. А я ведь только и жду когда Вы о себе что-нибудь скажете! Ах, как прямо физически больно сознание расстояния… Ну неужели же я не могу Вас увидеть!? Я не могу этого себе представить… Мне кажется иногда, что я бы не пережила от радости этой встречи. Вы для меня действительно – Пророк. Ну, не бранитесь! – Какое небо сегодня голубое, как тихо, как ласкает солнце! – Паутинки уже летают и ласково щекочут глаза и щеки. А по утрам туман и так прохладно… Петух сейчас пропел, и дети кричат, идя из школы. Такие радостные звуки. И солнце так ласкает, – как поцелуй перед разлукой… И это уже… осень. Рябины уж розовеют. Мой милый Вы, чудесный, далекий, родной и близкий, – чем мне обрадовать Вас? Что я могла бы для Вас сделать?! Мне так хочется все время хоть что-нибудь для Вас придумать, – хорошее, радостное, светлое… Вы мне так много дали жизни, и вот Вы (а не я Вам) дали мне новую жизнь. Я преклоняюсь перед Вами. Вы какой-то необычайный!

Вашей письма и «Неупиваемая чаша» у меня в ночном столике, и я их всегда читаю. Помню еще давно, когда я прочла «Неупиваемую чашу», мне как-то вдруг стало тепло, почувствовалось Святое. Я удивилась помню, что в наше время пишут еще такое. Но «Пути Небесные» непревзойденны, ни Вами и никем! «Пути» – это действительно все, для чего стоит совершить свой путь в нашем жестоком мире!

Вам, автору их, целую руку, писавшую их! Благоговейно, преклоняясь… Привет душевный от О. Б. С.

[На полях: ] Газету получила¹⁰. Но, милый, я ее имею. Т. е. не прямо я.

Получила письмо от М-me Земмеринг¹¹. Ваша знакомая?

Пришлете Ваш портрет?

10

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

12. IX.41

1 ч. дня

Светлая моя, сегодня посылаю Вам заказное письмо (8 стр.), там «Свете тихий»¹², – как Вы хотели. Пусть эта картинка будет для Вас толчком – писать. Перестаньте трусить! Роман пишите, хоть о себе, – _н_а_й_д_е_т_е. Вы всегда во мне. Помните это! Я уже не могу помыслить, что моя жизнь может быть _в_н_е_ Вас. Если не увидите меня – живым, увидите портрет, – последний. Но я все же надеюсь, иначе – для чего же все шло _т_а_к, как шло?! из письма Вы _в_с_е_ поймете. М. б. оно покажется Вам – бредом, но ныне и бред – для меня счастье. Верю, хочу верить, – не посягну ни на единую слезинку Вашу, ни на единый вздох Ваш! Как я жду писем! Такого – никогда еще в жизни не было со мной! В чем такая _с_и_л_а_ Ваша? В огромном _с_е_р_д_ц_е, в безмерном богатстве души Вашей. Вы отдадите его творчеству. На Ваши письма (от 27.VII и 24–26.VIII¹³) – отвечу. На днях м. б. вольюсь в «Пути Небесные». Но сердце так _и_з_г_о_л_о_д_а_л_о_с_ь..! Да что же это, или я милостыни прошу? Ни-когда! Ваш Ив. Шмелев

Если это День ангела Вашего папы – молюсь с Вами!

Да благословит он Вас!

11

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

13. IX.41

Милая, только что получил (10 ч. утра) Ваше письмо, 31.VIII¹⁴. Пойте, светлая моя, ласточка… пойте! Я счастлив Вашей светлой радостью. Это _ч_у_д_о, что сейчас получил Ваше письмо. Что было бы, если бы не получил! Я чуть было не отправил уже готовое, горькое для меня – и для Вас! – письмо: я навоображал безысходность, что Вы не знаете, как отмахнуться от «похвал», я смутил Ваш покой… – и на прощание посылал «Свете тихий» (про-чте-те!!! – нашел!) – ту всенощную _в_м_е_с_т_е, чего хотели Вы. Теперь я _в_с_е_ знаю. Милая, пойте. Знайте: Вы – бесспорны! Узнаете – и будете _т_в_о_р_и_т_ь. Не бойтесь жизни. Вы – сами Жизнь! Пишите, что хотите, – о себе, _с_в_о_е, большое. Как Вы богаты!! Вам не нужны этюды. _В_с_е_ скажу, и Вы – познаете себя. Вы вся – артист!! О, как я счастлив, я знаю, я Вам дорог. Верю. А _к_а_к_ Вы мне дороги, Свет мой немеркнущий! будьте смелы! _В_с_е_ пишу Вам. Как я страдал! Но Вы воссияете. Ваш Ив. Шмелев

Все Ваши письма получил.

12

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

13 сент. 41 г. 12–2 ч. ночи

Дорогой Иван Сергеевич, милый мой, каким ударом сегодня Ваша открытка мне явилась (от 27.VIII¹⁵)! Я положительно не знаю, что думать, что делать, утратила слова и дар речи.

Будто после исполнения чудесной симфонии кто-то оборвал струны…

И вот, совсем просто… неужели Вы серьезно думаете и верите, что Ваше _м_о_л_ч_а_н_и_е_ даст мне покой? Что же, неужели Вы вправду верите, что я вот так возьму да и забуду Вас, перестану думать о Вас, не будете писать и… я буду весела и беззаботна… Да? Вы, верно, сами смеетесь, читая это?

Иван Сергеевич, все мои письма Вам шли из души и сердца, где не было места ни экзальтации, ни какой-либо другой раздутой неправде. Не зная Вас, я неудержимо почувствовала острое желание писать Вам… Вы отбранили меня и за Учителя, и за Пророка. Но что же мне делать, что это так. Понимаете, без истерии, а глубоко верно. Не зная даже Вас, я рвалась уже сердцем к Вам, а потом все время тревожилась за Вас, проникнутая постоянным желанием хоть что-нибудь для Вас сделать. Повторю еще: я никогда, никому не писала, никакой знаменитости.

Не отношу себя к тем дамам, которые «бегают» за художниками, музыкантами, писателями.

Ведь знаете же Вы отлично, что сердцем я Вам писала. И разве легче лишить себя возможности хоть изредка слушать Вас? Отойти к тому же первоначальному исходу, к 9.VI.39; ну и что же? Тогда я тоже не могла молчать! —

У меня для Вас в сердце такое чудесное, святое, светлое чувство, что не ему лишить меня покоя. Я не хочу и не могу анатомически дробить мое чувство к Вам скальпелем. Скажу только, что Вы дали мне столько Света, Веры, вытолкнули меня на солнце и дали юношеские грезы. Да, Вы, говорящий о годах! —

Я понимаю, что Вы меня быть может не совсем всерьез берете и думаете, что я уж слишком молода. Помилуйте – 37 лет! Но я не убеждаю. Ах, но к чему же я все время о себе. Что я? Мучительно думать, что я покой у Вас нарушила. И м. б. мне писать к Вам не надо? Не знаю, что думать и как выразить. Ваше недавнее: «живу от письма до письма (конечно Вашего)»¹⁶. – Я писала, но м. б. не надо было _т_а_к_ писать?!

Ах, я чувствовала раньше, что Вас _у_т_р_а_ч_у.

Помните? Я Вам писала.

Послушайте, если Вы говорите: «не лучше ли будет для Вашего спокойствия – перестать мне писать Вам?» Если для моего, то нет, не лучше… Нет, нет. Я жду Ваших писем каждое утро. И вот теперь, когда Вы научаете меня начинать верить в себя?! – Теперь перестать?? Но, нет, для меня ничего не надо. _Ж_е_р_т_в_ не хочу. Мне Ваш покой всего дороже. Нужно Вам молчать, – …ужасно, горько, больно мне, – но разве смею я просить? —

И все же я прошу: – пишите… _м_и_л_ы_й… Я не настаиваю, но просьбу эту скрыть не могу. Но как хотите. Понимайте, для Вас как хотите, как лучше Вам.

Вы сетуете на нецельность сердца моего Вам. Я понимаю. Но все же это как-то и не так. Я перед Вами преклоняюсь слишком, Вы для меня единственный в веках. Вы же сами должны знать, что Вас второго нет. Разве я виновата, что я все сердце свое и душу в Вас нашла? Все то, о чем десятки лет молилась. Я не грешу ни перед кем, и я покойна. Т. е. что значит покой? Какой покой нам нужен? И нужен ли покой?

Что я бледнею и т. д.? Я мучилась тогда от ожиданий Ваших писем!! Но разве с радости и счастья нельзя худеть? И разве не умирают даже от радости? Но впрочем, я не могу все ясно высказать. Говорить словами было б легче.

Ах, да, но не во мне ведь [дело]! Я понимаю, Вам больно. Ужасно это! Но разве так уж больно, что лучше разойтись и в письмах? Скажите!

А помните: «я в ужас прихожу от мысли, что мог бы Вас не встретить, хотя бы в письмах» (не точно м. б., но смысл такой). Я ничего не знаю больше. – Скажите мне, что лучше! Я все для Вашего спокойствия приму, как бы больно мне это ни было. Мне больно Ваше: «мне только полезно „броженье“, для „Путей Небесных“»… Но все же я никакого упрека не сделаю. Но, помните, я Вам писала, что если заняты Вы будете, то хоть 2 слова пишите, что Вы здоровы. Я чувствовала, что Вы болели. Берегитесь: осень и весна опасны для ulcus^[42].

Я не верю, что Вы не хотите писем.

А Ваше: Анастасия – Ольга?

Что же все это? «Чудесная игра»… или уж нет ее? Знаете, я с каждым письмом Вашим переворачивала новую горящую страницу какой-то дивной, Божественной комедии. —

И Ваши просьбы писать Вам чаще? —

Вы ждали, значит, писем… А теперь? А я не смею ждать от Вас? Вам трудно, родной?

Я плачу, я не могу больше ничего понять. Удерживаю слезы платком, чтоб не оставить «дешевых» пятен.

Я все просила встречи для нас у Вас и у судьбы, но… зачеркните все о ней в моем письме последнем. Вы не хотите, рана – больно. Не надо ее…

Писать я ничего не буду.

Продолжаю утром. Всю ночь горела и не спала. Задремала к утру и ехала… в Париж.

Да, я писать не буду. Писала бы я только для Вас. И даже – уже писала. Я рассказала Вам мою большую драму, 10 лет ровно тому назад. И потому о ней, что это было то же, что и с Вами, хоть и другая была причина. Я узнаЮ ее, мою судьбу, мою, особую, всегда одну и ту же.

Я не пошлю Вам это повествование. Сегодня утром я трезвее. Не надо. И было бы больно не получить на нее от Вас ответа.

Иван Сергеевич, я все вдруг понимаю. Ничего не понимаю (приписка после). Ум понимает, но не сердце!

У меня к Вам просьба: не вкладывайте меня и _м_о_е_г_о_ в «Пути Небесные». Это было бы жаль для романа. Он для меня божественен. Себя же я не ценю. Одешевился бы мною (для меня) роман… Если Вам бы хотелось излить Ваше, прекрасное, то пишите в думах о неизвестной, сжигая и расточая в ветер, если бы неизвестная стала мною. Меня никому не надо. Я не хочу лжи о себе, не надо мне чужих, пусть очень красивых, перьев!

Цветок Ваш передо мной всегда. Люблю его. Это махровая бегония – цветок, культивированный особенно в Голландии. Здесь он особенный, красивый. Бывают прямо сказочные экземпляры. Я рада, что он растущий. Розы «говорят» больше, – но они уже давно опали бы. Этот цветок сказал и говорит мне больше розы. А теперь все так мне непонятно. Простите мне мазню. Я вытравила чернила, т. к. написала вздор, сгоряча, как обиженный ребенок. И вот ниже за это просьба о прощении. Эта вставка сделана после, – мне стыдно стало моей горечи (я не смею Вам так писать). И потому некоторая неувязка в последовательности текста дальше.

Я замолчу тогда… Простите, простите меня! Умоляю, ради всего Святого! Простите мне мою жесткость. Я не могу больше! Я все хочу понять Вас и не могу. Перечитываю Ваши письма все, ища ответа…

Как, неужели Вы не будете мне писать??

Но о «Путях Небесных» все серьезно… Не надо меня. «Глаза» я Вам пришлю¹⁷ после вашего портрета. Вы в долгу же у меня. Почему не хотите?

Я Вас не понимаю, милый.

9 июня «Рожденье»? Рожденье в муку? Кто же этого тогда хотел. Не может этого быть.

Вы претворите «броженье» в творчество. Вообразите образ _н_е_и_з_в_е_с_т_н_ы_й, а О. Б. зачеркните. Пусть я послужу для этого в искусстве. Больше мне ничего не надо. Писать я _н_и_ч_е_г_о_ не буду без Вашего солнца. И «золотое» мое письмо¹⁸ проклясть мне? Я слишком волнуюсь, чтобы писать на все ответ. Скажу лишь, что Ваш «Человек из ресторана» был Ваш не первый. И потом мужчине – другое дело. «Мой профессор» говорил мне еще совсем недавно, что лишь к 60-ти годам почувствовал в себе на высшей точке силу творчества. Какой он тоже вечно-юный, сколько в нем шарма! Он вас любит и ценит. Я ведь его дочка (посажёная), и зовет меня он просто «Олечка».

Ах, нет, не надо муки. Помните, как ясно и чудесно все было в наших письмах. Откуда мука. Мы только в письмах, – зачем же мука?? Я не поеду, я не увижу Вас, но Ваш портрет пришлите! Сердцем Вас обнимаю.

Ваша О. Б.

[На полях: ] Перечитала письмо и… все не то! Все, все не то. Но Вы поймете. _П_и_ш_и_т_е! Это – все!

Письмом я не довольна, но шлю. Молюсь каждый день о Вас, родной мой.

Напишите мне хоть еще один разочек и портрет! Скажите, кто издает «Неупиваемую чашу»? Кто переводит Вас в Голландии?

Странное письмо от г-жи Земмеринг я получила. Она знакома Вам давно?

Первое письмо с «драмой» моей¹⁹ было лучше, но я теперь боюсь его, как и «золотого»!

[Приписка: ] Вот еще пара слов о Вашем здоровье: берегитесь ради Бога! Осенью особенно диета, тепло и спокойствие. Нервность то же, что нарушение диеты, даже хуже. Нельзя резкость движений допускать, много ходить и главное – не волноваться. Диета – молоко и масло. Можно это? Как бы я рада была иметь Вас здесь – у нас свое, отличное молоко. Кашки, пюре всякие. Но Вы, конечно, давно все это знаете. Я работала в специальной клинике для желудка. Знаете Вы, между прочим, что язва желудка и двенадцатиперстной кишки – типичная болезнь молодых? Молодые страдают ею обычно, а к старости она проходит. Сколько я этого видала. Вы слишком кипите! Вот и результаты. Мы много опытов делали. Всякое волнение, эмоции и т. д. отражаются на ulcus. Помню как один пациент (мой большой приятель) лежал с зондом в duodenum’e^[43], все шло как по маслу. Но меня просил доктор взять у него немного сока (желчи). Когда пришла я, и мы шутливо, мило перекинулись словечком, – то вдруг, – все насмарку – желчь перестала идти, а все заполнилось желудочным соком. И бедному пришлось лежать еще 2 часа лишних. Шеф смеялся и ходил за соком сам. Радость пациента от встречи заставила желудок усиленно работать. Понимаете, от того и аппетит и т. п. Одним словом павловские открытия рефлекса.

Не волнуйтесь! – Обо мне не беспокойтесь. Я здорова. Мучаюсь только от неизвестности о Вас. Поступайте как это Вам лучше. Я по-прежнему живу мыслью о Вас. В моих письмах Вы достаточно найдете о моем к Вам чувстве. Разве Вы не знаете? А теперь – бодро и весело творите. «Пути Небесные» ждут Вас!

[На полях: ] Я снова нашла себя. Я спокойна. Пишите смело!

Как с отоплением у Вас будет??

13

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

14 сент. 41

11 ч. вечера

Иван Сергеевич, дорогой мой, родной!

Сегодня написала Вам сумбурное письмо отчаяния. Пишу эту открытку только для того, чтобы, если письмо задержится в почте дольше, чтобы Вы знали, как больно мне, как тяжело после Вашей открытки…

Сейчас 11 ч. – я думаю особенно о Вас.

Хочу понять и Ваши мысли, и хочу, чтобы Вы поняли меня – я не могу остаться без Ваших писем. Для моего «покоя» молчание Ваше – ничего не может сделать; – напротив: я исстрадаюсь от неизвестности о Вас. Но у меня явилась мысль, что Вы просто почему-то другому не хотите писать мне больше. Неужели правда? И я утратила Вас??

Тяжело Вам? Вам трудно получать мои писанья? Мне замолчать? Да? Ну, честно?!

Писала также в письме, что о поездке я не буду больше думать – это больно Вам. Вы зачеркните все, что было у меня о встрече…

Берегитесь осенью, – ulcus опасен осенью и весной.

Как с топливом? Все это меня заботит. Пришлите портрет Ваш. Отчего же не хотите. Неужели хотите меня мучить?! Утратить Вас ужасно, теперь, когда Вы у меня ко мне же зародили веру. Но все так должно, как Вам лучше. Для себя я ничего желать не смею.

Вот это краткое содержание письма. Надеюсь, что получите скоро.

Ваше шло 3 недели!

Будьте хранимы Богом!

Ваша О. Б.

[На полях: ] В письме писала еще, что Вы так юны сердцем, и мне Вы дали грезы юности!

Прочтите мои Вам письма и увидите мое к Вам сердце!

9. VI.39 я тоже ведь молчать не стала. Не могла. Кому же надо было тогда «Анастасия – Ольга»? Ответьте скоро! И если даже это будет в последний раз, – ответьте тотчас же. Но я не верю, что Вы серьезно думаете так. Как же Вы тогда меня не знаете. Я не могу быть спокойна, не зная ничего о Вас. Я изболею душой. Пишите! Не мучьте меня! Зачем? Не _н_а_д_о_ муки…

Всю ночь сегодня не спала, а к утру… ехала в Париж.

14

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

18. IX.41

5 ч. 30

Милая, ласточка Вы поднебесная, – не знаю, какое слово может выразить Вас, – я ослеплен Вами, – солнечная Вы вся. Сами себя не знаете! Только что – письмо Ваше, – 10.IX²⁰. Сидел, щипал виноград, – о Вас, конечно, думал. Теперь я ни о чем не думаю: «Пути» – и Вы – в «Путях». Звонок – и – в неурочный час! – _п_и_с_ь_м_о. Увидал за дверью – удлиненное… – меня пронзило сладкой дрожью, чуть не крикнул. Я не читаю – пью Ваши письма. Да что же Вы, чуткая такая к миру, почему так к себе не чутки?! Вглядитесь же в драгоценности свои! Тоже, какое у Вас Чувство! Да ведь с таким богатством Вы в искусстве – что сможете!!! Я счастлив – вижу, наконец-то побороли страхи, – будете писать! Пишите «из себя» – это основа, – а там, Ваша творческая сила нарастит на это «из себя» – что _н_у_ж_н_о. Никаких заданий выдуманных. В процессе работы узрите _п_р_е_д_м_е_т… – и он тогда уж сам потребует красок и форм. Вам, свет мой, – когда увидимся, – я расскажу _в_с_е, все, как мной что писалось, – Вам, только, открою то, чего никто никогда не узнает. Самое главное из своего возьму, самое показательное: 4–5 вещей. _Т_е_о_р_и_й_ искусства не люблю. Это – жеваная бумага. Я Вас введу в самое сердце – творческого кипения. С Вашим _о_г_н_е_м, с Вашим Сердцем… с Вашей сверхчеловеческой чуткостью, с Вашей страстной и нежно-робкой, осторожной душой – Вы дадите необычайное. Я – _в_и_ж_у. Я Вас шаг за шагом проведу по ступеням, как восходил в _с_в_о_е_м.

И Вы почувствуете, прав ли я, говоря, – что Вы овладеете собой и всем, что в Вас влагала Жизнь и – страдания, _о_п_ы_т_ сердца.

Сколько хотел бы знать о Вас! Все, все дорого мне в Вас. Я не тронул перышков… – они подшиты Вами²! – пусть так и спят в бумажной колыбельке, положенные Вами. Я смотрю на них, – на них [ведь] смотрю с нежностью, – они для меня уже _ж_и_в_ы_е, Вами тронуты, мне отданы – и святы для меня. Это не сантиментальность – не ложная чувствительность – это – _ч_у_в_с_т_в_о. Милая, как счастлив я! Милая, еще как счастлив, что спел Вам «Свете тихий», – Вы уже получили? Так я никогда, ни-кому не пел, дивлюсь, как _м_о_г_ найти в душе такую свежесть! Вы прочтете – это одно, о, если бы я прочел Вам!.. Но жалею – не оставил копии. Вы сохраните. Да, если свидимся, я словами скажу Вам бо-льше, краше, нежней… Во мне бьется сила, творящая. Я сегодня думал – тянуло! – писать вечером «Пути». Но Ваше письмо меня вскружило, – я не буду сейчас… я не могу… – зато после вдвое сумею, втрое. Ваши «Пути», Вы влились в них, мы теперь нераздельны в них. Оля ушла… – она с теми «Путями» слита… – а с новыми – не порывая связи, – Вы, Вы вольетесь в мою Дари… _в_о_з_р_о_с_ш_у_ю… Ну, я не знаю… все так трепетно во мне. Я через Вас душу-сердце Родного покажу, в Вас почувствуют Ее, Россию.

Милая, найденная сердцем, жданная сто-лько..! – Это же чудо… ну, найти жемчужину, оброненную в Океане..! – а я _н_а_ш_е_л, мне Она помогла найти, я знаю! – Святою Волей найденная, я счастлив, счастлив, что _ж_и_в_у_ Вами! ведь только Вами! В 11 ч. вечера я смотрю на Вас, – какое дивное лицо! Это _о_н_о_ – я его всегда чувствовал, угадывал, намекалось тонкотонко, когда хотел выписать – хоть тень наметить прекрасного, что в сердце, в чувствах, в глазах, в лице… – чистой _ж_е_н_щ_и_н_ы_ русской! Это – как A. M. D. – для Рыцаря… «Жил на свете рыцарь бедный…»²² Ваше письмо..! Я целую его, строки… Милая… милая… ми-лая!

Ваш Ив. Шмелев

Пишите! Сегодня я ухожу в «Пути».

Предыдущее письмо не жесткое, а – восторг и мольба!

Добавление

По существу Вашего письма не пишу: оно неописуемо для меня. Я потрясен Вашим чувством Родины. Будьте покойны, все будет так, как и не ждете, – я сердцем _з_н_а_ю. Вы Ее – любите, Ее… – Она вернется, но сейчас _т_а_м_ – Ее души нет, она еще не вошла в истерзанное бесами тело – 24 года терзали!! – О, Бог даст, мы с Вами Ее увидим… Сейчас выжигается _б_о_л_е_з_н_ь, сейчас плевелы сгорают²³. Да, и _ж_е_р_т_в_а_ приносится, искупительная за окаянство! Об этом можно говорить – писать трудно.

[На полях: ] Я счастлив – что Вы поверили мне, в себя поверили. Вы будете писать! Ну, _л_е_т_и_т_е.

Вчитайтесь в «Свете тихий». Он – _н_а_ш, да?

Благодарю за… «зимние цветы»…..в теплице?

15

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

23. IX.41

6 ч. вечера

Почта

Девочка моя бесценная,

О, простите, нежней не могу найти слова, я весь взят Вами, – не слышу себя. Не могу жить без Вас. Сегодня ночью проснулся в 5 ч. – вскрикнул и обнял воздух. Все наполнено Вами, Тобой, _м_и_л_а_я. Что мне делать?! Я послал Вам семь [всяких] писем, лекарства, – скажите, какие духи Ваши, какая пудра, туалетная вода, ружь^[44], карандаш?.. – все, все. Я жду Вас. – Хочу писать – и не могу, Вы все закрыли [мне]. Только с Вами могу.

Ваш Ив. Шмелев

[На полях: ] Боже, какая Вы безумица!

Я так счастлив! Болей нет. Дышу, дышу.

Любуюсь на девочку под деревом²⁴.

16

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

23. IX.41

Дорогой, далекий, – шлю Вам привет и жду, жду Вашего письма!..Его все нет еще. Обещанного, ответного. Писала Вам в Рождество Богородицы, но не послала, оробела, уж очень вышло и много^[45]… как-то очень просто. Вы ведь гений, – нельзя же забывать. Я уж и то боюсь, что часто забываюсь и гляжу на Вас уж слишком «в глаза», а не снизу вверх, как смотрят на таких как Вы. Вы не сердитесь? Я даже позволила себе забыться до… упреков Вам, до обиды. Простили? Я на Вас-писателя смотрю всегда и только «снизу вверх», а вот иногда забудешься… и так чудесно быть с Вами просто. Сию секунду принесли мне Ваш exprès²⁵. Еще не вскрыла. Читаю…

Прочла и… как итог – прежде всего зачеркнула то, что 5 мин. тому назад еще _м_о_г_л_а_ написать… Господи, как удивительно! Чудесно! И дальше… Вы ждете? Ответа? На Ваше? Не на письмо, конечно, а на все, главное….?

Ответ прочтите в сердце! В моих муках, радостях и взлетах. В моей болезненной думе, нет не думе, а каком-то пребывании в Вас. Я не могу сказать, что думаю о Вас ежесекундно, – нет, я вся живу Вами. Постоянно. Мучительно чувствую разлуку. М. б. она необходима?..

Я люблю Вас… Какое знакомое и миллионы раз сказанное слово. И потому быть может оно все снова и снова живет и не стареет, как обмоленная икона в храме.

Я досадую на себя, что нет у меня ни слов, ни умения сказать и выразить Вам то, что мной владеет… Как это горько. Я живу Вами так ярко, что Ваша фраза: «воображение Ваше может разгореться и многому повредить» – звучит мне почти что: «учитесь властвовать собою!». Да? Неужели? Я перечитывала Ваши все письма и ужаснулась Вашему такому^[46] трепетному отговариванию меня приехать. Все Ваши доводы считаться «с требованиями жизни» и в этом роде. Мне было горько. Объясните почему тогда так писали. От писем я кидалась к «Путям Небесным» и опять к письмам… Это все сегодня было…

Вы понимаете чего я в них искала? Бессознательно, конечно. Искала только Вашего expres’a.