Текст книги "Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 59 страниц)

Марина, кажется уехала. Мечтает о работе на востоке. – «Говенье» непременно пришли. Не обижу тебя ни словечком. – Укроп теряет в сушке все «эфоры»^[196], и становится сеном. Я пытался его сохранить. Я люблю свежий, крепкий… в нем солнце огородное… радость огурцов, созрева… отраженье вкусов – праздничных пирогов, ботвиньи, окрошки – все люблю! – читала мою ботвинью в «Богомолье»? – в главе – «Царский золотой»?⁴⁰⁹ Там пропет гимн ботвинье…?!! Лучше _н_е_ мог. Па-хнет свежим огурцом, _в_с_е_м_ нашим. В укропе и для меня «радостное», _с_в_е_ж_е_с_т_ь… – как и в антоновке, в рябине… – осенняя последняя радость… люблю полупустые сады яблоневые в солнечный сентябрьский день… какое утреннее солнце! роса какая на поздних маках! они – как в жемчуге, их головки. О, как все хотелось бы перелить в «Пути»! И все что-то мешает влиться. Т_е_-_б_я мне не хватает Оля… твоей _с_и_л_ы! Я на этом кружусь… Но я могу писать и – аскетом. Внутренне сгорая. Увидим… На этих днях подаю просьбу о поездке. Но как же, если мой контрагент по литературным правам⁴¹⁰, уедет из Арнхема? Сроков не знаю. Если получу… и если все эти боли..? Ну, увидим. Ты, милая моя больнушка, не должна двигаться, пока все не пройдет у тебя. Если бы даже – чудом – была возможность поездки твоей… я бы не мог на это согласиться, – ты не смеешь подвергать себя опасности. Ты должна быть здоровой, и_т_ы_ _б_у_д_е_ш_ь_ здорова! Оля, помни: надо быть спокойной. Заставь себя. Сосуды очень чувствительны. Я страшусь, что мои письма тебя могут волновать… Господи, да не будет сего! Прими покойно, как сильно мой Ваня любит меня, как верно. _В_е_р_н_о. Ни мысли о другом, ни тени мысли. Ты и только _т_ы! Одна. Все закрывающая, спасающая, хранящая. Как моя святыня. Ты не смущайся, что «не удается»… – ты мне дорога, как _т_ы, ты в себе несешь богатство души, а будет ли оно явлено… _в_н_е… – для меня-то давно явлено. Ты неизменна для меня. И не озирайся, не смущайся, а – хочется – пиши. И не стыдись меня посвятить в свое творческое. Я чуток к тебе, я только мысленно поцелую тебя, мою Олюнку. Господь с тобой. Я спешу на почту. 6 с половиной. Потому не доканчиваю страницу. Дай же ротик… губки… ручки… – всю целую, ласкаю, мою детку, мою дале-кую… нежную мою птичку… розовая ты заряночка! Вишни бы собирать с тобой..! И у тебя губы че-рные… и на щеках сок вишневый, и в глазах вишни… и вся ты в вишнях, и на их щечках я вижу отражение моей голубки… такой малюсенькой… на черном зеркальце, на глянце этих сочных щечек вишни… – и солнце там, и сад, и небо… и все я вижу… и сколько блеска, и тепла, и света… Ольга, вишенька моя… моя сочнушка… – теплый сок какой, какая сладость… упоенье… – о, я знаю наши вишенники… на Воробьевых горах какие! во Владимире какие! А треск дощечек с вышек – воробьев пугать! А какой янтарь… на листьях капли, на коре… бывало, как сосали..! Какое солнце через этот клей!.. Ты жуешь его… я вижу… твои зубки и глаза… в них вишни, вишни… вишни… – и ты, самая сладкая из них, и сочная какая… брызжешь соком… – я пью тебя.

Нет времени править опечатки, сама поправь, спешу-бегу на почту, осталось 12 мин.

Твой Ваня

Любимая, моя, Олюна, целую. Господь над тобой!

Не могу расстаться в беседе с тобой. А надо.

169

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

4. VII.42^[197]

170

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

7. VII.42 4 дня

О, дорогая моя, детка моя, Ольгуленька моя… – я чувствую, как ты вся в грусти и тревоге, что так давно не пишу тебе… Ах, моя милочка… я так не хотел тебя тревожить, все ждал, что мне станет легче, и я могу не писать тебе о своем недомогании. Но вот, 6-й день, с 1-го, когда писал тебе, а мои боли не проходят… Все, быть может, обычное мое… – доктор С[еров] уверяет – «ну, ни-чего же нет страшного!» – а я мнителен, я подавлен. Все, что со мной, можно легко объяснить, конечно, – я очень много переволновался перед чтением своим, много было и других «дерганий», я плохо спал, ел неважно, на-скоро, и, должно быть, слишком много перепринимал всяких лекарств. Теперь, нет, как будто, утомления, какое было дня три после моего выступления, но я о-чень похудел! И это не показатель чего-нибудь грозящего… – помню, в половине декабря я был гораздо худей… чем сейчас, и вот за зиму и весну набрал до «полноты», т. е. не дощупывался до ребер даже… а в декабре считал их, как косточки на счетах. Тогда, в декабре, помню, у меня мало было масла… а эти недели две я довольствовался граммами… забывал, не получал из провинции, от Ивиковых родных⁴¹¹, да еще я совсем перестал – месяца два! – есть хлеб: не могу, такого он дурного качества, вздувает желудок, и _в_с_е… и – бо-ли! Ем все эти недели только белые сухари, достаю с трудом… и без аппетита ем… и мяса мало ем, порой забываю выбрать паек даже… – такой я рассеянный. Так что, учтя все, похудеть не трудно. Да еще много ночей без сна, от болей. Эти дни боли были и днем. Обычные, знакомые мне лет 30! Ведь _д_в_а_ доктора уверяют, что ни-чего не могли прощупать… ни язвы, ни печени, ни в энтэстэн…^[198] – «спа-змы» – они-то и причиняют боли, – так говорят. Но мне не помогают и противоспазмовые средства. Сейчас пишу тебе – почти не чувствую болей. Вчера были весь день, Серов был в 11 ч. вечера, помял меня, – «видите, я прогоняю скопившийся „газ“ – под печенью – вздуток, сейчас будет лучше». И правда: боли затихли, я чуть повертелся ночью, заснул в 1 ч. и спал до 10. Давно так не спал, роднушечка! Завтракал сегодня у друзей, самое режимное, и вот почти нет ощущений болевых, а лишь «наболевшее». Да я сам виноват, знаю… Ну, прости, что наполняю письмо таким нудным. Но когда каждый час слышишь – «ах, как вы похудели!» – когда слишком знаешь о болезнях… когда воображение не изменяет, когда… я так счастлив тобой, Олюна моя… я о-чень не-о-бычно счастлив твоей любовью, своей к тебе… когда дрожишь над таким ослепительным _д_а_р_о_м… о, тогда так страшишься «обмана судьбы»! – которая вот-вот настигнет… и как же насмеется!!! Вот. Это чувство «томленья» грозящим… мне _т_а_к_ знакомо! Я, ведь, уже раз десять «умирал», – смеется доктор! И в 28-м, и в 34-м… и в прошлом декабре… От Очана, две недели тому, я вышел окрыленным, но его лекарства, что ли, мне навредили..? Я не могу, например, выносить угольного порошку… а Серов изумился, что «белладеналь», который должен успокоить боли, – вызывал их сильней! Вы, говорит, какой-то… «вверх ногами»! И я решил ни-чего не принимать. Только для сна… «седормид», и то – половину таблетки. Сейчас нет болей, совсем! В воскресенье сварил себе молочный кисель из «домашней» картофельной муки, друзья сделали, только гря-зная… надо было отмучивать… – и целый день – ни намека на боли! И сегодня хочу. Ем больше. А то и желания не было, и масла мне пришлют – мно-го! – Не тревожься, милка, все от «трепыханья» моего, нервы ни-куда… – и сил-то сколько отдано 21-го! Все и посейчас говорят – ну, и голос же у вас! Да, сила была показана. И доведись – еще мог бы не хуже прочитать! Но было много всякой тревоги. Если бы ты видела, _к_а_к_ меня дергают! И письма семьям казаков, уходящих на фронт, и – «молим написать книгу» —! – в память 25-летия мученической кончины Царской Семьи, и – в Комитете Молебствия об освобождении Крыма…⁴¹² и десятки посетителей за день, и отвечай на письма… и… одинокие ночи с болями… часто совсем без сна. И… – трудно с питанием, режимным —!! Ну, как же не похудеть ото всего?! И – самое первое, _в_с_е_г_д_а_ и во _в_с_е_м: ты, тревога о тебе, томленье по тебе, моя голубка… тоска, стремленье… и… не знаю, ну, как я, если не пройдут боли, смогу поехать даже и в деловую поездку в Арнхем?! Завтра подам просьбу. Ну, если получу – да, если не пройдут боли, – не смогу. Это же ужас… ехать и мучиться! Я должен поправиться, придти в форму. Только тогда – да, поеду. Ну, проверим… что скажут дни… Словом, одни волнения, тревоги, трепыханье… – такое и вполне здорового положит в-дос-ку. Заклинаю тебя: не придавай значения, помни: я не менее тебя мнителен, «до безумия», – смеется доктор. Знай еще: такие боли всегда были, в 23 году я катался от них по полу и кушеткам в Грассе, и… писал —!!! – «Солнце мертвых». Читатель _н_е_ поверит: в таком состоянии писать _т_а_к… – наружно спокойно, и _в_н_у_ш_и_т_е_л_ь_н_о. Я знаю, чего стоят эти – для читателей! – муки от «Солнца». Иногда мне приходит в ум – да не болезнь ли «солнечного сплетения» у меня, при бывшей «язве»?! Такие боли, будто во мне, под желудком, в нем, в печени, в груди, в пояснице… – бьют тысячи молний… и пронзают… до задыханья. Тогда – ложись и замирай… А я, дурак, наелся лимонного мороженого, забыв, что ныне – да и раньше! – купчишки готовят мороженое из «лимонаду», а лимонад-то делают из… лимонной кислоты, а кислоту… из обработанного железа – что ли, серной кислотой..! Ну, мне мороженое и дало себя знать… такой гюпер-асидитэ!^[199] это в субботу было… И все внутри у меня словно изранено. Эх, будь вволю молока… – отпился бы. Ну, довольно. Жди более светлых писем. Напишу.

Целую мою птичку, мою детульку… умку мою, вечную, единственную для меня в целом мире! Скоро Ольгунка будет именинница… Звонок: твоя открытка – 27-го. Вчера была – 24-го. Гулька моя… пойми же мою тревогу! _з_н_а_ю, как ты томишься – сам _в_е_с_ь_ такой нее, ты – другая! Я тебе писал: 15-го, 19-го, – перерыв… перед чтением и утомленье от чтения. Писал: 25-го, 27, 30,1-го. – Перерыв, пишу сегодня… Пишешь: последнее письмо было 12-го. Возможно, а послано 15-го, заказное на маму. И все – заказные, кроме кажется, открытки от 19-го. От 27-го было… – о, какое жгучее, я потом только почувствовал, что «вышел из границ». Прости. От доктора ничего не мог вытянуть о твоей болезни… – «трудно заглазно» – вот ответ его. «Индивидуальность особливая», «серьезного не вижу», возможно, что некоторый дефект сосудистой системы, и «жидкое состояние крови…» Жду Очана, когда вернется. Гулька, Гуля, молю тебя: держи себя в уверенности, – все будет хорошо! Мы – два сапога – пара. Да ведь _д_у_ш_а-то единая!!! – и – все остальное тоже. Это тебе поможет прощать мне мое молчанье: ну, значит, не в-силАх! Зато мои письма, которые ты теперь уже получила, тебя по другому взволнуют… – ах, Олька моя, как ты мне дорога-нужна!! Два безумца… от счастья и от муки. Погода была удушливая, все ходили, как ошпаренные, и у меня – всегда легкого на жару – пудовики на ногах. И спать было трудно… да, _в_с_е, абсолютно, похудали. Есть потерявшие 28 кило! – проф. Карташев. Есть – 23 кг. Но мне-то – я не хочу взвешиваться – нельзя терять и пяти кило. Ну, обойдется. «Пути Небесные» _д_о_л_ж_н_ы_ быть написаны. И – «Лето Господне». Преп. Серафим поможет. Именем Господа буду писать. Твоим. Оля, – _в_с_е_ мое – только для тебя. Помни. Твое письмо с выпиской никому не давал. И не дам, будто… _з_а_б_ы_л. Только тебя могу считать – единственной, _в_е_р_н_о_й, хранительницей того, что вышло из моего сердца. А ты, глупенькая, пла-чешь..! Да разве ты не веришь и теперь твоему Ванюше?! Оля, я _в_е_с_ь_ твой, и только твой. Нашей святой любовью клянусь тебе. Да ты и без того _з_н_а_е_ш_ь. Но ты не можешь жить, чтобы не тревожиться хоть чем-нибудь. Знаю тебя. Так тебя знаю всю… – будто из меня родилась ты, моя детка… моя солнечная, моя… умная-умная безумица! Ни одной слезке твоей не дал бы упасть – все выпил бы… всю твою тревогу взял бы… Оля-Оля… Олюна моя! – Да… вот уже вторую неделю, с некоторыми перерывами – хожу завтракать к милым моим караимам. Заставили. Половину забот с меня сняли. Сегодня ел свежую разварную камбалу – или почти камбалу, с картофелем, суп-лапшу, бефстекс, персики. У них очень хорошая девушка-француженка – евангелистка… чисто готовит, вкусно. Вот какие друзья… нежные, заботливые, чуткие… – это семья караимочки. Удивительные есть люди. Воистину _ч_т_у_т_ писателя. Моя Арина Родионовна _п_л_а_ч_е_т_ надо мной, так жалеет, что боли у меня. Ольгушка, Ольгушоночек… помни: все такое было давно, всегда: в Крыму, помню, так схватило, что при Оле, в лавочке сел бессознательно на… раковины! Особенно в жаркие дни… – идешь… и – стой! – прихватило, ножами будто, молнии там мигуют, внутри… И, бывало, съешь хороший кусок свежей ветчины… малосольной, или – хороший бефстекс… – ко-нец! здоров!!! А то так, всегда перед чем-нибудь «важным» – а у меня «важное» – это – куда-нибудь ехать-укладываться… – вот, бо-ли..! Оля шутила: «это ты нарочно, чтобы мне не помогать..? – Воистину! Приедешь, или даже – только в вагон сядешь – да где же бо-ли?» Или помню: ехали из Биарица в Париж, после б мес. жизни в сосновых лесах Ланд⁴¹³. Я лежу, бо-ли… в вагоне, – лицо упокойника… слышу, соседи-французы: должно быть, бедняга смертельно болен… – и даже называли болезнь! – а мне и тошно, и жутко, и боли… – приехали в Париж, сажусь в такси… – да где же бо-ли?! Словом, верь: я раз-бол-тан! жестоко.

Опять волынка. Больше не стану. Я же тебе в письмах обычно никогда не писал о своих болезнях. К чему? И досадую теперь. Но я же не знаю, как все дальше, и ты будешь винить мою лень и мой «страх», если не удастся поехать мне. Только потому и пишу. И теперь мне не 30, не 40, не 50 лет… – понятно?! Если бы было 40–45!!! По душе-то мне м. б. и все тридцать, только… а – «дух бодр, плоть же немощна…»⁴¹⁴. Правда, я живой, не чувствую слабости, усталости… но – надо быть готовым ко всему. От нервов стал больше курить, а это мне вред. Но ночью – один… без сна, да еще эти боли… – как удержаться от «зелия»?! – Жалею, что и о цветах твоих написал… но, клянусь, публика их не могла расценивать – ей важно было, что _л_ю_б_я_т_ писателя, о-чень… и он даже их поцеловал, их – _о_д_н_и!!! Я же не мог не написать тебе, ты просила, а сказать неправду перед тобой _н_е_ _м_о_г!!!!!!!! Ты для меня – _в_с_я_ _п_р_а_в_д_а! и я хочу быть для тебя – _т_о_л_ь_к_о_ _п_р_а_в_д_о_й!! Цветы сохранены, вон они! Твоя гортензия еще дышит. Твои «мотыльки» дают побеги. Оля, ты смотришь в меня, ты живешь _в_с_я_ – в сердце. Мой ангел, моя именинка, светик мой… _к_а_к_ я взываю к тебе ночами, когда не сплю! Как молю тебя – не забыть о Ване. Помолиться об одиноком, усталом страннике. Как счастлив, что есть ты, что могу лелеять тебя, моя светлика, моя жемчужка, жасминка-земляничка… моя душистая веснянка, свежка… моя Олюна… Олель моя. Сегодня писатель Ремизов принес мне редкую книгу – «Иконография Богоматери» – Кондакова⁴¹⁵. Нет, не эту, конечно, ты с бабушкой читала. Вспомни, детка, я хочу достать ее, прочитать ее, с тобой побыть – с той девочкой, какой ты и теперь осталась. Вспо-мни…! Мама вспомнит… Целую вас – тройку, так нежно, так по-родному… – по-разному… Милые мои… друзья мои… близкие мои… бережно люблю вас всех… а тебя, ненаглядка, беспокойка… – возношу в любви, как мое святое-святых… – Олюша, ласточка, залети же ко мне… стукни в мое оконце… солнце мое далекое! Освети, озари… приласкай… так мне порой душевно-одиноко, так холодно… плакать хочется… и я плачу… и корю себя: неблагодарный, _т_а_к_о_е_ тебе дано… как же ты дерзаешь мучить себя и _Е_е!!!? Прости, Олькушечка… порой изнемогаю.

Сегодня я, слава Богу, совсем хорош, боли лишь – отсветы… наболело. М. б. скоро и совсем оставят. _З_н_а_ю_ их да-вно! Пусть это будет тебе ободреньем. Ну, 5 с половиной. Надо на почту. И… читать «Богоматерь».

Не очень разволновали тебя мои письма? Оля, прошу: _н_и_ч_е_г_о, ни слова не пиши о _н_а_ш_е_м_⁴¹⁶. И я не буду. Слишком это сложно, волнующе, и… не место. Я _в_с_е_ знаю. И это _в_с_е, очень сложное, требует огромной выдержки. Я имею письма с фронта от жертвенно пошедших биться с Сатаной. Они – _с_ч_а_с_т_л_и_в_ы. Они-то уж _в_с_е_ знают. Целую милку мою в щечки, глазки…

[На полях: ] Нет времени исправить опечатки. Осталось 20 мин. до закрытия почты. Обнимаю. Твой Ванёк

Оля, ми-лка. Напиши. Здорова ли?

171

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

7. VII.42

Спасибо, дружок Ванюша, что не забываешь!

Письмо твое от первого такая ласка… Читала его зарей вечерней, и опять… в румянце утра! Я в отчаянии от неудачи с цветами – не забуду никогда… Ужасно это. Я больна тогда была, не могла даже звонить, заказала письмом. Писала, очень прося хорошее, отборное послать. И, поверь, это так и должно было быть. Я позже, узнав от тебя, что подали гадость, Фасе сказала. Она ужаснулась такой наглости магазина. По ее мнению «утонуть можно было в розах». Я же хотела, чтобы тебе корзину роз принесли —! Болваны-жулики. В июне же розы-то с неба валятся! Подумаешь, невидаль какая! чтобы «сборные» подавать! Ах, я бы сама, лично, все сделала иначе. Ну, а тут: шаблонные розы. Розы – всегда хороши, думала я. Я хотела тебе собрать букет из маков махровых, васильков и колосьев с ромашками. Но подумала, что не сумеют шикарно это сделать, и получится убого. Взяла розы. И – вот! Совсем это не «слово Царицы» – и я не хочу, чтобы ты из «приказа» не давал строк об искусстве… Я хочу, чтобы именно сам ты, а не по «приказу». О висмуте: я бегала после того как вырвали два зуба по всему Utrecht’y, но собрала по разным аптекам по 10 г в каждой, всего лишь около 80 г. Это все у Фаси, и еще один препарат висмута, м. б. погодится. Я уезжала с последним автобусом и потому не могла уже сама тебе перевести с голландского. Это обещал сделать «Фасёк». Отчаянно, что все еще муж ее не уехал. Ждет разрешения. (Сию секунду звонила Ф[ася] – завтра едет ее муж. Узнаю его адрес и сообщу тебе на всякий случай.^[200]) Рубашечка тебе и варенье (капля!) все у нее. А теперь бы самая пора спать в ней! Она холодит. Даже, если и мои руки вокруг себя вообразишь. Вань, ты получил земляничку веточкой? Верно расквасилась? (* Ты ничего не упомянул, – верно так глупо, что тебе стыдно этого касаться? Да?) Ну, это глупость моя была. Хотела послать тебе: так она красиво горела в солнце!

Сережа пока что в Arnhem’e – ты знаешь, это никогда с ним ничего неизвестно, т. к. он работает от заказа до заказа. Поступал туда на несколько недель, а вот уже почти 2 года сидит. Он снял 2 комнаты и очень доволен хозяйкой. Я с мамой верно скоро поеду туда и все обсужу на месте и о тебе. Слышишь, я жду тебя! Обязательно! Но, Ванюшка, мне часто кажется, что ты «лукавишь». Ты не хочешь ехать!? Отчего так долго не подаешь «просьбу»? Ну, соберись же! Я сегодня, проснувшись, лежала и думала во всех мелочах, как я тебе устрою все. Даже меню составляла на все, на все. Какая была бы радость! Маме говорю: «то и то бы сделала для И. С., как ты думаешь, ему понравится?» – «Да, думаю, но одно ему наверняка не понравится – то, что тогда в кухне будешь торчать». Я смеялась. И верно! Но у С. хорошая хозяйка, – она сделает все, как хочу! Я хочу тебе все, все предоставить, что еще можно. Привезу мои, собственные мои хорошие, тонкие наволочки (которые я, сама, в Берлине шила), чтобы ты и это имел. А я бы не дала мыть потом и все тебя бы вспоминала… Неужели ты лишишь меня этой радости? Неужели не приедешь?

– Ах, да, конечно, на сене спать неловко! Жарко, что-то все возится, карабкается лапками, шуршит. Я тоже люблю холодок тонкой простыни. Но не думай, что у нас, в Голландии мы спим на голландского полотна белье! О, нет! Они тут ужасно себя «закаляют»? Или жадничают? Это я ввела пуховую подушку, – не могла спать на ихней, из травы? Хлопок какой-то индийский. И простыни… грубейшие, без вышивок, простые… м. б., у иных и есть, но у наших нет. Все добротно-прочно-грубое. На сто лет! Сто лет жизни-размазни! У Фасиных «родных» – тоже! У сестры Фаси – тоже, м. б. и у всех! О, я бы порасписала! М. б. и напишу! А я не люблю «прочных» вещей, на _г_о_-_д_ы! С детства не любила «на рост»! Как это неправильно делают родители. У ребенка получается какое-то определенное «недовольство» от этого. Каким-то ублюдком себя чувствуешь в длинном пальто. Сережка тащил с себя и говорил: «не хочу, – это как девчачье, какое-то – [попонно]». И добивался своего. Я бы делала платья моему на каждый данный момент – красивые. Это так важно. Нужно, чтобы дитя не чувствовало себя неуклюжим, хуже других. О, как это важно. – Сегодня у нас на Баране⁴¹⁷ праздник! Иванов день⁴¹⁸, – или: «И_в_а_н_о_в_к_а». Торг огромный в городишке. Ели на горе пышки, гуляли толпами. А вчера бывало «подторжье», а по-народному «портожье». Вечером тащились все по своим деревням. Пьянство! «Васька Семенов» – мужичок-пьянчужка за магазеей свалится – нет мочи в гору нашу подняться, и вопит: «а во двенадцатом часу, да черти съели колбасу…». И дальше: «я ли не богач? Да у меня 40 тысяч есть! Моя ли дочка не невеста, Машка-криво…..» тут шло нецензурное. А мы смертельно его боялись. И так у меня и связалось с Ивановкой это «во двенадцатом часу». Я маленькая тогда еще была, а вот на всю жизнь! Ваня, если Охтерлони не имели однофамильцев, то могу тебе сказать, что один из них вполне уподобился своим дедам. Совершенно нечто поразительное, как он сохранил таким образом традицию. Странно играет иной раз судьба!? И удивительно так, что вот пришлось узнать. Я рада, что ты легко был на могилке 27-го. Хорошо, что друзья проводили. Что день был светлый! Как я бы хотела быть с тобой! Сейчас пошла к себе с намерением писать, т. е. работать. Но вот села тебе писать и так устала. Такая лень, так жарко. Не пишется пером. Если бы машинка!! Нет, я о «Путях Небесных» поняла именно как надо. Но не поняла, что ты, собираясь ко мне, хотел бы попасть в «ловушку» писанья. Ванька-лентяй, я тебя не могу понять. Почему ты не пишешь «Пути»? Неужели заедает тебя повседневщина? Это же гибель! Ну, устрой как-нибудь! Послушай, не могу ли я чего-нибудь тебе в этом смысле сделать? Ах, Серов твой – _ш_л_я_п_а, а то бы я с ним списалась. И если бы попала хоть на 1 день к тебе, то поверь, что устроила бы тебе какую-нибудь «хозяйку», чтобы ты не крутился сам! Ваня, милый, со здоровьем ты шутишь, – нельзя же так! Что это за диагнозы? Я зла на С[ергея] М[ихеевича]! Ванчик, м. б. тебе помог бы рыбий жир? Это чудесное средство. Все улаживает! О поджелудочной железе я думала уже. М. б. это отраженность в желчном пузыре. Это у мамы было. Тогда – ничего строго нельзя! Ты мне так тогда и не объяснил, чем ты «отозвался» на мою болезнь. Я _н_и_ч_е_г_о_ не поняла. М. б. у тебя это самое _т_е_п_е_р_ь_ и есть? А что? Была кровь? Я не знаю, чтобы это было не болезненное явление. Скажи же. Я народное твое изречение не поняла. Скажи только: было это нечто патологическое или просто так? И почему тогда «неприятно»? Если бы я даже и поняла, то все мое понимание разбилось о твое: «несколько дней».

Значит болел? Это же не нормально-физиологическое явление? Или да? Я мучаюсь за тебя. Берегись, Бога ради! Милая «караимочка» – как она хорошо придумала! Тебе во всех отношениях хорошо это! Эта предоставленность самому себе, это «а я иногда _з_а_б_ы_в_а_ю_ обедать», – ужасно это!

[На полях: ] Ну, целую, Ванечек. Еще раз зову тебя! Приезжай же! Сережа пока на [лето], думаю, остается в Арнхеме, но это неважно. Устроится все!

Ну, будь же здоров! Спроси доктора, можно ли ехать! Тебе перемена места только хорошо!

Ночь. Переписала-исправила рассказ. Посылаю все, 3-мя письмами. Ничего мне о нем не пиши, – я знаю, что плохо, но мне будет больно услышать. Прочти все сразу! Обязательно!

Любуюсь на пасхалики и вдыхаю розы – они засушенные так сладко-сладко пахнут!

Ох, жду гостей… еще неизвестных мне… каких-то очень важных. Желают со мной познакомиться. Не люблю такие «смотрины». Сегодня велела чистить сад, двор, – вылизать, чтоб ни сучка, ни задоринки у «русской дикарки». Сама возилась. Маникюр – никуда. Они, пожалуй, этого не простят. Ну, не ударю лицом в грязь! Не люблю такие визиты!

9. VII.42 Фася не знает, где остановится ее муж, – м. б. в том же отеле, но и адрес отеля она не знает. Он пробудет очень недолго, во вторник уже будет здесь. Целую. Оля^[201]

172

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

10. VII.42 2 ч. 15 мин. дня

Чудесная моя, солнечная, вся в истоме летней, моя открывшаяся Ольгуна, молодка моя… жена моя! Олёк, что ты со мной сделала твоим волшебным письмом?!!⁴¹⁹ твоею очаровательною женской сущностью! Как я всю чувствую тебя, будто ты вот… в моих руках, вся трепетная, вся отдающаяся чувству, и какому же уносящему, какому, при всей страстности, светлому!

О, как я тобою счастлив, как _в_з_я_т… пленен… как ты наполнена любовью, как я чувствую это – через край!.. – все мне твое передалось и обожгло, и захватило дыханье, ну вот… будто ты со мной… до изнеможенья со мной, и я не помню себя, я весь в тебе, весь – с тобой, я силен тобой, тобой… Ольга! Я тотчас же пишу тебе, как получил… – как ты мне велела! – твое письмо незабвенно будет – оно – такое – первое, твое первое, и, вообще, – такое – первое в жизни. Я _з_н_а_ю, что ты чувствуешь, – я сам так чувствую, я сам тебя опаляю, и сам тобой опаляюсь… – пусть! Ольга, дай сказать главное, от чего почти все зависит… – я – слава Господу! – здоров! Вот уже третий день – ни-каких болей, а я не принимаю никаких лекарств! – все было – спазмы, прав оказался Серов. Я сейчас внутри весь пою и сияю, я полон тобой, ты стала моей… физически моею стала… я почти это чувствую… и как бы я был безумно счастлив, если бы вот сейчас ты была здесь… и ты бы узнала, как я могу любить… как могу петь мою малютку-молодку… мою чудесную Ольгунку, мою жаркую… мою светящуюся любовью, пылкую, зовущую, безумную… – о, как же прекрасна ты, безумная! – безоглядная! Ольга, так переживать тебя… так свято-светло… так трепетать живым чувством… требующим своего… – о, это же так чудесно, так озарено лучшим в нас, и так безгрешно! Да, вот где предел любви… когда она требует _б_о_л_и… когда она хочет излиться – истомиться… и твое «измучай»… – о, как же я это слышу, понимаю… я сам тебе шепчу – Оля, я жду, я хочу тебя, я безоглядно, впервые в жизни _т_а_к_ чувствую… я – твой первый, и ты – вот такая, вот в таком шепоте-зове, – ты для меня поистине _п_е_р_в_а_я, единственная в свете, в жизни моей… так меня озаряющая, опаляющая… испивающая… О, я не ошибался, я чувствовал и знал, _к_а_к_о_й_ ты можешь быть… какая в тебе сила женщины!.. Ольга, Анна Каренина, когда загорелась страстью… помнишь слова Толстого? – она в темноте видела свои пылающие глаза… они светились…⁴²⁰ И ты вся светишься… Оля… Олюша… ты светишься еще ни разу не загоравшимся в тебе светом… – этот свет – пламя твоей любви, крик в тебе женщины… впервые пробудившейся… – на мой крик к тебе. Не смущайся, Олёк, это тебе дано жизнью, это живая правда в тебе… это переполнение чувством… это не темное в нас, никак не темное, когда в обоих такой восторг, такое стремление, такое – «ну, не могу больше выдерживать томленье… хочу любить всей силой»! Я пью тебя с фото⁴²! я прячу свои глаза в твоих овальках, в твоей вольной игре на солнце… в твоих ласканьях… я не могу дышать больше… я весь в трепетаньи жгучего горенья… от тебя, я пьян тобой… – прости, моя девочка-прелестка! Я пробудил в тебе эти движенья… эти изумительные признанья твои, – безмерную награду мне за муки, за томленья… Олька моя… я только тебя вижу, только тобой думаю, живу, только тобой имею силу ждать и верить. Мы должны встретиться, узнать, познать друг друга… – только тогда, – да, я это _з_н_а_ю! – только тогда, познав тебя, _в_с_ю, всю тебя выпив, смогу я уйти в работу, найти покой. И какие же «Пути», какие, полные страсти «Пути» – увидит-переживет моя Дари, твоя Дари, Ты – моя Дари! Тебя ждал, тебя провидел, тебя звал, тобой томился, моя царевна, моя чистая девочка… моя необычайная! Ольга, как ты богата _ж_и_з_н_ь_ю… и как я тебя всю _з_н_а_л, давно-давно! Т_а_к_у_ю_-то и хотел всегда, безоглядную, отдающуюся – _в_с_ю… – но _ч_т_о_ я не смею здесь сказать, досказать… я сказал бы тебе… особыми словами, _н_о_в_ы_м_ языком, шепотом любви… – такое боящееся звука… что услыхала бы ты сердцем, страстью поняла бы… любовью постигла бы до глубины… до изумительного восторга-счастья… неизъяснимого словом, – только сладостной болью чувствований понятного, таинственных чувствований, предельных… когда все в нас, любящих друг-друга, вылилось в одно желанное… в наше святое-святых… – в слитное, _н_а_ш_е, общее твое-мое, – в грядущее _ж_и_в_о_е! О, если бы… это Чудо! в _в_е_ч_н_о_е_ наше, в несбыточное – сбывающееся!

Пишу и страшусь, за тебя боюсь, за здоровье твое, родная, боюсь… – что пробудил в тебе невольно такие движения, такие желанья… – о, такие естественные для тебя! – какие должна, по Высшему веленью, познать-исполнить в жизни каждая женщина… Но ты для меня не «каждая», ты во всем особенная, и твои волненья, ожиданья, томленья… – единственные, _т_в_о_и… – и – мои. Ч_т_о_ я вижу в тебе, что чувствую!!.. Ты вся новая, ты единственная, ты – первая! Для меня ты – _п_е_р_в_а_я, _т_а_к_а_я, – клянусь тебе! Ты высшая за все награда, увенчанье, свет всей жизни, за все мои потемки, за все боли… за все, за все, Ольга, Ольгуша, Ольгуна… какие имена еще у тебя, неназываемая, душистый ветер родных полей, родное солнце в твоих глазах, родное тепло-жар в твоих объятьях. Ты вся – родная моя, ждавшая меня, искавшая… нашедшая так поздно, такими томленьями, исканьями, жданиями… отчаянием… – но, все же, нашедшая, пусть и не _в_с_е_г_о_ _т_а_к_о_г_о, как хотела бы… – если бы лет 15 тому нашли мы друг друга! Но ты снизойдешь к своему Ване, к одинокому своему, так чутко услыхавшему в тебе _с_в_о_е, _р_о_д_и_м_о_е! Оля, Ольгунка… с первого твоего письма, далекого… – я как-то насторожился, как-то стал вдумываться, чего-то ждать… – казалось мне, что _в_с_е_ _э_т_о_ – _н_е_ случайно… это _о_т_в_е_т, это – «ау» – мне… – я сразу в тебе почувствовал «встречу», – ты же вспомни, _к_а_к_ я писал тебе… – о детях! – и когда писал, – поверишь ли?.. – я как бы спрашивал тебя: – я как бы мечтал в себе: «если бы вот _о_н_а… эта неведомая Оля… была… _м_о_е_й..!» Даю тебе слово, Олюшечка моя золотая… пчелка моя блистающая… – вся ты блеск!!! – я _т_а_к, скрывая от себя, стыдясь, страшась, _т_а_к_ безнадежно думал! и _э_т_о_ не казалось безнадежным!!! Свершилось чудо. Ты, ты, свершила это чудо. Мой дар, от Господа мне данный, помог тебе узнать меня, почувствовать, и ты, единственное в мире твое сердце… – _в_с_е_ постигло, _н_а_ _в_с_е_ отозвалось своим священным для меня биеньем. Оля моя, жизнь моя… – сверх всех сил люблю тебя… так ни-когда не любил… – могу же сознаться в этом…?! так _с_в_е_ж_е, так _ю_н_о_ и так глубоко-зрело! Т_а_ _л_ю_б_о_в_ь, к Оле, была большая… чистая… чудесная… а к тебе… – еще _с_в_е_р_х_ всего этого, повторение _т_о_й_ – и еще _н_о_в_о_е_ чувство, единственное, от тебя исшедшее, тобой во мне созданное, – и потому говорю тебе – ты – _п_е_р_в_а_я_ у меня, _т_а_к_а_я, полнозвучная, такая страстная, такая, переполняющая всего, такая – священная, святая… бесценная моя царица! Оля моя!