Текст книги "Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 59 страниц)

Дай глазки, ручки, губки… Твой всегда Ваня

207

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

24. IX.42

Мой милый Ванечка, как тянет меня к тебе, хоть письменно хочется побыть с тобой. Если бы ты знал, как необходим ты мне, дружок… И эти все дни я как-то особенно с тобой. Как мне досадно, что как раз день твоего рождения я пролежала больная. Во вторник, однако, я уже встала, а вчера была в городе. Немножко еще было «не по себе» как-то, вчера были страшные боли в желудке и кишках, но скоро прошли. Я, думается, простудила желудок. Сегодня все в порядке, и я уже забыла о болезни. Все эти дни была _т_а_к_а_я_ осень, но сегодня солнце, солнце! И как радостно тогда на душе! Во вторник, как только встала, села писать. Много написала. И… чуднО: заплакала перечитывая: жалко стало своего героя. Правда, не вымысел это – м. б. только чуть-чуть обрамление мое, а суть – вся быль. Ужасная драма одной молодой души⁵²², мелькнувшая перед нами в последние дни зеленые этого героя. Это в Tegel’e было… а теперь стоит лишь одинокий, простенький крестик на забытой могиле. Но сколько _т_о_г_д_а_ было надежд и даже планов, и сколько веры, и сколько передач себя судьбе и покорности Богу сколько… И как мало требований, какое довольствование малым, таким малым. Меня пронзила тогда эта «судьба» безвестного героя, смерть эта ранняя, – ему года 24 было, и горе матери там, за рубежом… И главное: какой «жест культуры», ответный на… сердце. Вместо хлеба – сущий камень, да еще какой жесткий! Помню, как тогда у меня глаза не хотели верить, тому, что приходилось видеть. Сердце упало, заныло. Волосы шевелились. Все опишу. Пусть кто-нибудь прочтет. Прочтут. Предельная покорность Господу, любовь поющая к матери, жертвенность последней… все – сердце, сердце… и – голый материализм, до наглости оголенный. Как они тогда столкнулись! Я опишу это. Мне Бог поможет. Меня давно эта тема томила. Я оставила «Лик». И начала это. «Лик» я тоже не брошу. У меня намечается целая серия «этюдов»⁵²³. М. б., если Бог поможет, то будет маленькая книжка, ну, вроде твоего «Въезд в Париж». Но другого типа. Первый рассказ, а по нем и вся книжка будет называться «Христова невеста». Ты удивлен? Это нежданно во мне так вдруг… Болела когда, мама мне рассказывала (я ее пытала-выспрашивала), чудно рассказывала о всех «Птицах Божьих» у деда. Я помнила некоторых из них. Чудесные люди. О них мы обязаны сказать своим. Это, понимаешь, _д_о_л_г_ мой! Если у меня выйдет плохо, то умолять буду тебя перенять это от меня и дать. Ибо это – долг наш! Я слушала и все, все записывала в сердце. И я уверена, что они были недаром, и их подвиг не мог уйти бесследно, они – защищены новой сменой! Я не сомневаюсь. Они есть! Есть! Какое же это счастье! Какое упование! Я безумно хочу писать. О, пойми, как хочу! И как не достает мне тебя! Ты учишь меня плавать, – без тебя я ничего не сделаю. Неужели мы не увидимся?! Помимо чувства, – мне насущно необходимо (делово) тебя увидеть. О, Иван, о, счастье мое! Как благодарить мне судьбу за встречу с тобой?! Я ничего не могла бы одна… Ничего. Я сознАюсь тебе: я пробовала уже раньше писать, тогда в 39-ом, но устыдилась своего кощунства, порвала, что-то 6–8 страниц.

Я буду писать так, как ты указываешь… Так гораздо прекрасней: не пачкая поправками сути, оставляя эту правку и отделку на потом. Не зализываю. Стараюсь, вернее. Я не люблю и живопись зализанную, умученную правкой… У Фаси вчера вижу, – бросилось в глаза, – маленькая новая картинка… Чья? – Коровина… Париж ночью. Знаешь? Она мне _о_ч_е_н_ь_ нравится… Его манера, сочность красок, живость эта. Все Фаеины картинки блекнут рядом. Но меня потрясло больше то, что я узнала: «Дубина» купил ее в своею поездку в Париж… но как купил? За такие гроши. Фася сказала, что вдова Коровина⁵²⁴ крайне нуждается и продает работы мужа за что попало и кому попало. На голландские деньги эта картина – что-то 17 гульденов! Это же даром! Это ужас! И чтО можно сделать!? Я всякий раз спрашиваю на почте, нельзя ли что-нибудь посылать в Париж, – нет! Ничего! Как это ужасно! Как я хотела бы помочь г-же К[оровиной], как бы хотела иметь это счастье – приобрести картину ее мужа. Но это невозможно. И сколько горя, и как полно сердце жалости и готовности помочь, и… как оно бессильно.

25. IX вечер Знаешь, сегодня приехал к нам по поручению С. один мужик на какой-то удивительной лошадке, – я спрашиваю: «что за порода?» – «Russ». Русская степная лошадка. Во всем она другая: вся – струна, бежит ровно, быстро, именно «пчелка». Рыженькая. Милая, ей уже 18 лет! Нету жеребеночка от нее, т. к. «супруга не найдут подходящего». Мужик говорит, что она по его голосу «все знает». И стоит лишь ему вскочить на облучок, как срывается с места, и как-то _в_с_я, вся – движение. Я ей хлеб свой отдала «на дорожку». Как она его ела. Я бы поцеловала ее, умные ее глазки… Мама тоже хлеб отдала. И у нас сегодня такое чувство, будто что-то особенное было. А только ведь частичка своего… Кто-то ее давно завез сюда.

И так грустно было их провожать обратно. Собачушка моя на нее кидалась с визгом. А жеребеночек наш хиреет без «мамы». Сразу сдал. А такой-то был красавчик. Ну, довольно… Я не хожу больше в поле, больно его видеть, как бегает за старой лошадью. Ах, как чудесна твоя Мэри. Какая досада, что жизнь так летит – времени не видно. А когда же работать? По-настоящему? Иногда отчаиваюсь. Теперь еще лечу зубы, езда в город… Довольна очень врачом, осторожный и скоро работает. В среду поставил сразу 3 пломбы, правда маленькие, но одну переднюю. Очень быстр и точен. Даже не страшно, а то так мучительно собраться к этому сверленью. Ах, хочу рассказать тебе о «ясновидящей». Когда С. к ней пришел (шутя, компанией, больше барышни его затащили), то она просила какую-нибудь вещь, которую он чаще всего при себе имеет. Он дал стило. И она сказала: «Ваш отец умер очень давно, вдруг почти, нежданно, молодым, цветущим. Он не успел проститься со всеми Вами, но его мысли, душа его постоянно с Вами. Он не успел сказать Вам, но это его желание, чтобы Вы во всем видели Промысел Божий, помнили Бога, и чем ближе Вы будете к Богу, тем ближе будет к Вам Ваш отец. Он жил всю свою короткую жизнь только для других. Не был ли он доктор? Он и теперь помогает людям. Брак Вашей матери с ним был на редкость счастливый. По Вашему характеру Вы больше сходны с матерью в смысле замкнутости. У Вас есть сестра с сильно развитой духовной стороной. (?!?) Вы живете здесь, но не чувствуете себя „дома“, это – временно, Ваша работа не удовлетворяет вас и часто даже претит Вам. Но Вы не останетесь тут долго, и сразу же после войны уедете очень далеко. М. б. в Индию? Вы не были в Индии? – (Здесь многие грезили об Индии.) Сережа не говорил с ней, молчал больше, и она не знала голландец он или нет… Там, куда Вы уедете, для Вас раскроется широкое поле деятельности, и только тогда Вы поймете всю радость Вашей работы». – «А когда это будет?» – спросил С. «Если бы я ответила Вам на этот вопрос, то я должна была бы коснуться политики, а я этого никогда не делаю, – после войны, я сказала». Затем предупредила его не смотреть легко на жизнь, и разные мелочи. Когда она говорила о болезни и смерти папы, то она сама тяжело дышала, точно так как папа перед смертью. Сказала и о его болях. Все верно. Сказала, что его смерть – произволение Божье. Так и мы смотрим. Когда С. сказал, что он не голландец, а русский, то она сказала: «м. б. Вы поедете в Россию? Но странно, что это путешествие мне представляется по воде». Странно, что она так говорила о папе. Суть духовная нашей жизни именно и заключена в общении с покойным отцом. Всякий раз, когда предстоит что-нибудь тяжелое, он во сне является, большей частью маме, или нам, как бы напоминая, что он с нами. И тогда обычно все хорошо кончается.

Удивительные бывают вещи. И меньше всего С. ожидал, что она ему станет говорить о папе. Да и она… видит перед собой компанию молодежи, флирт, глупости… и говорит такое… Странно? Она много ему говорила о духовном общении. Как много чудесного. Но я бы не пошла.

Ну, Ванечка, крепко тебя обнимаю и целую. Будь здоров. Я так о тебе волнуюсь. Берегись. Серов – ну, как его назвать? – Нет, не люблю его! Ну, Бог с ним, кланяйся все же ему! Оля

208

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

28. IX.42 6–30 вечера

Дорогая, бесценная моя Ольгуночка… дивное письмо твое, все – ласка! Это Сережа которое опустил, от 18. Пишу наспех, чтобы ты получила ко дню моего рождения, к 4 окт.! Чтобы не оставить тебя без известий. Хочу быть у тебя в этот день, всю тебя обвить лаской сердца, всей моей сущностью душевной, прильнуть душой к тебе, моя неизреченная! Олюля, тобой живу. Олюля, ты мне все счастье дала, даешь, живишь меня… Олюля… нет, нет… эти годы, да… – это святой мне свет от тебя! это награда за страданье, за муки мои, за все. Оля, я тебе завтра много, м. б. напишу… а сейчас наспех… минуты остались до закрытия почты… а то не поспеет к 4. Олюша, 25 – помнишь 25 сент. прошлого года письмо! – меня возили к французскому доктору. Елизавета Семеновна не отпустила одного. Он дал лечение на 10 дней, пробное. Прописал впрыскивания женатропина, прогрессируя дозы. Это должно показать, на нервной ли или иной почве боли. Когда мял живот и желудок – никаких болей я не чувствовал. Он сказал Елизавете Семеновне – «это „буль де нерв“»^[241]. 26-го она повезла меня в лабораторию – для исследования желудочного сока. «Полное исследование». Длилось почти 2 часа. Я сидел с зондом, впервые в жизни. Сказала докторша – «идеально ведете себя». Правда, было скверно. Брала двенадцать раз сок в трубочки, с промежутками в 10 мин., – 8 штук и последнюю, через полчаса предварительно, после первых трех дала выпить чего-то вроде молочного какао, без вкуса. Это, очевидно, «пища». Исследовался процесс переварки. Результат будет на днях. После пробного лечения назначен рентгеновский снимок – исследование состояния желудка, дуодени и «есть ли действительно сужение». Что будет дальше – Бог знает. Боли бывают. Но по крайней мере эти 4 дня кончилась тошнота, доктор дал препарат содовый, – микстуру – бикарбонат дэ суд^[242], ситрат дэ суд, фосфат дэ суд, сюльфат дэ суд… – мне легче. И рвоты не было. Арина Родионовна ждет письма… Господи, какая досада, мне столько надо тебе сказать, но не было возможности, я лежал после еды… были боли. Теперь нет. Олюна, твое письмо – свет мне!! Ты все мое счастье, ты – _в_с_е_ мне!!! Олюночка, когда я сидел с зондом, такой аппетит поднялся..! и я стал говорить о Москве, о булочных… и знаешь… такая картина мне открылась… такого огромного содержания-захвата! Я должен написать ее⁵²⁵. Во всяком случае, если не я – ты, ты ее напишешь. Я тебе скажу в письмах. Оля, я не ответ пишу на твое от 18 на него нельзя дать ответа: оно: огромно! Оля – ты – предел счастья для меня, ты – неохватна, твоя душа неизмерима, ты – все чудесное, что м. б. в человеке… Господи, благодарю Тебя за Олюшу, что Ты послал мне ее. Оля, целую твои ножки, твои ручки, губки, глазки… целую твою бессмертную Душу… она со мной, ты всегда со мной… и ты всегда будешь со мной. Оля, будем крепки, да… ты так писала… бу-дем! Будем верить, надеяться. Оля, ты _в_с_е, _в_с_е – вся жизнь – Ты, моя песня… моя вера, мой свет, мое _в_е_ч_н_о_е. Оля, как я счастлив, что ты _е_с_т_ь. Оля, забудь думать, что можешь ко мне приехать. Это же – самоубийство! Ты можешь заболеть, что – тогда?! Это счастье – ты у меня… да… – но это невозможно. Я леденею от мысли – если ты _з_д_е_с_ь_ свалишься!!! Да, ты будешь в заботе, да… но я не могу допустить твоих тревог, страданий, переживаний непосильных, – я сам болен… а дома ты в уходе, в заботе… и я покоен, что ты не кинута на ветре. Если я не в силах буду – ходить за тобой?!!! Олюша, радость, если бы ты была здесь… – это верх мечты… но это и предел страдания. Ты же больна! Господи! Оля, обнимаю, покланяюсь тебе, в ноги кланяюсь, моя Святая. О, как я счастлив тобой! что ты – на земле, ты _з_д_е_с_ь. Что я узнал, _н_а_ш_е_л_ тебя, ты – меня! Целую. Последняя минута, надо посылать. Пиши, ради Господа!

Родная, не исправляю, нет времени.

Твой вечно Ваня – о, как люблю!

Я приду к тебе в этом письме ко дню рождения, 4-го X.

209

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

29. IX.42

Олюночка моя чудесная, Ольга моя премудрая, тихий светик… – пил твои письма вчера, в постели, – было уже одиннадцать, ночь, а тут нанесло доктора. Но сперва о твоем здоровье. Родная, у тебя был, конечно, молниеносный грипп. Нет, ни одной буковки твоих писем не сожгу, и никакой «заразы» – от тебя не боюсь, – а и заболеть от тебя – счастье мне. Слава Богу, что ты приняла антигриппал, – ты теперь, увидишь, застрахована. Следующий прием сделаешь 20–15 декабря, помни! Только бы не было от твоего гриппа осложнений! Спаси тебя Господь. Олюночка, у меня мысли скачут, – столько всего надо тебе сказать.

Знаешь, я был 14 в церкви, хоть и слаб был очень. Дотащился, поклонился Кресту и слушал – и пел сердцем! – чудесное, «детское» мое, столь любимое, от отца-певуна, зажигавшего лампадки, – «Кресту Твоему поклоняемся Владыко…» О, какой для меня _с_в_е_т, в словах, в напеве! Видится Воскресение…

Олюша… я был счастлив, слабый, что пришел, что услыхал снова и снова эту возносящую сердце песнь… Милая моя, птичка моя больная… как ласкова ты, нежна, глубока, тиха, – ты _в_с_е_ мое исцеление. Ах, как хороша твоя комната – келейка золотой моей пчелки-Оли!⁵²⁶ О, палевое, золотистое, как зрелый виноград, как «свет вечерний» – окно твое, – мой любимый цвет стекол, теплый, тихий, обещающий радость, умягчающий скорби и грусть. Ребенком, я так любил смотреть через граненое пасхальное яичко из хрусталя… – и все, все – солнечное, не резкое, праздничное, воскресное… – в будни, бывало, поглядишь… – вот же она, Пасха-то… – и я возвращал ее, отшедшую. Да будет всегда от этого оконца золотой свет в сердце твоем, родная. Но я не могу сейчас ответить на все в твоих письмах, – они так полны, так – _о_т_ _т_е_б_я! – Напиши о ясновидящей, что говорила о папе, о тебе… Путается все во мне, я сейчас взбит, радостно взбит: пришло одно письмо, – от газеты… – скажу сейчас. А пока – вчера – тоже _п_о_к_а, писал почти смаху, Арина Родионовна ждала письма, последние минуты до почты. А вот и сегодня, спешу тоже. Уже 6 ч. О себе, чтобы ты была спокойна. С пятницы – 25 – у меня нет ни тошноты, ни худшего. Боли… – изредка. Вчера около двух часов были. Сегодня, после утреннего чаю с маслом и яйцами, – в 10 ч. утра – спешил в город, – в центр, конечно, т. к. я же в городе тоже живу! – не было болей и через 2 часа после пищи. В 2 ч. завтракал с аппетитом, – все время хочу, хочу есть! изголодался? – правда, я мало ел, и не вовремя, все эти недели, месяцы… – ел свекольный, протертый суп с картофелем и сливочным маслом, потом молочный кисель… – после 2 ч. были очень небольшие боли, около 20 мин., – прошли. Спасибо, докторок мой чудесный, я сделал, как ты сказала, сбил белок, прибавил воды, и три раза принимал, – отлично! Сейчас пил чай с маслом и молоком и… оставшийся от белка желток сбил с сахаром и капельку рома —! – и я сыт, и пишу – спешу. М. б. буду набирать вес? Ты знаешь, такое искушение: даже ночью – все – грезится-думается, – а что я могу поделать? – ну, все разные кушанья… то поросенок с кашей, то солонина, с огурцами, горячая, жирок дрожит… пар такой… – то – булочная с заваленными прилавками – и нашими весами! – и маковые хлебы, – знаешь, спиралями чернеет-слезится? – то подковки, сушки, баранки… недавно стал пряники перебирать в памяти… и что же полезло! – такие вороха, такой огонь – жар – явь! запахи, слышал, как носик розанчика поджаренный пахнет! – слойки полезли, жавороночки, – заплетенные коски! – сайки с впеченной в донышко изюминкой, соломинкой! – о, как бы я все это изобразил – и хочу, хочу, такая _т_е_м_и_щ_а_ – вылезла… в лаборатории! когда я сидел с кишочкой, а Елизавета Семеновна слушала меня и… пускала слю-ни..! – и я пускал – в… пищеварение-то лабораторное!! Ольга, ты не знаешь, не помышляешь, _к_а_к_а_я_ это тема и на какой основе, – с глубочайшим смыслом!!! – о, что я _м_о_г_у_ дать!!! Вот оно, – «звезды глубоко тонут и в прудочке», – сказал один величайший и прекраснейший мыслитель в мире, – ты знаешь его?! – я это скоро повторю⁵²⁷ так, чтобы _в_с_е_ знали, – _т_а_м_ услышат! – сотни тысяч прочтут и – подивятся мыслителю, и это _н_а_д_о_ _м_н_е, тебе, _в_с_е_м. Ольга моя, ты знаешь, если мне случится написать, что пришло – о съедобном, – это _о_с_т_а_н_е_т_с_я. Это же гимн, – из гимна Ему, Всеблагому! Ольга моя, знаешь ли ты, что когда я подумал о виноградинке в сайке… – _ч_т_о_ я узрел!? и – в соломинке запеченной… – _в_с_е_ узрел. Ольга моя… – как одарены мы, люди – _И_м! – В каждой пылинке – сколько смысла, величия, красоты, – да, именно «красоты, которая спасет мир», – выкрикнул Достоевский устами Алеши ⁵²⁸. «Красота спасет мир»!!!! Ольга, Ольга… как ты мне дорога, как я _в_с_е_ имею, узнав тебя… – приняв тебя, открыв, услыхав тебя, ненаглядная, неизреченная моя. Как ты чудесно _п_р_и_ш_л_а_ ко мне! Нет, я не пустил бы тебя в отель… ночью… нет! И ты поняла бы, почему. Ты, редкая, заглянула… в ночи… в огромном городе… ко мне, одинокому! Я уложил бы тебя, мое дитя, мое чистое, мое святое дитя… – сам до глубин чистый, очищенный видением тебя, сердцем чистым твоим, мой дорогой ребенок, моя дочурка… Я не коснулся бы тебя тайным взором, рожденным чувствами… я как святое святых стерег бы тебя, тишь в тебе, молчание твое, дрему твою. Усталую ласковость твою, блуждающую твою улыбку. И ты поняла бы меня, и ты осталась бы с Ваней, с братцем, с папочкой с _р_о_д_н_ы_м, – самым родным, что только есть у тебя родного. Я зажег бы лампадку, и Пречистая благословила бы сон твой, мою сторожбу, радость мою святую. Я слушал бы твое дыханье. Я пропел бы тихо тебе «Кресту Твоему…» – я прочитал бы «Богородицу» над тобой, как няня, как мама, как папочка, как Ваня твой, весь и навсегда твой. От тебя идут токи в меня, творческие, святые токи… моя Ольгуна. Я должен ценить их. Да, я знаю: я _м_о_г_у_ дать много-много, нового, свежего, глубокого. _К_а_к_ же я чувствую это, силу мою, от тебя. И ты вольешь в себя от моей силы, – вот она, наша чудесная _з_а_р_а_з_а! – и сколько ты в себе почувствуешь _ж_и_з_н_и… – духовного _з_а_ч_а_т_и_я! Не думай, я не аскет… – но _т_у_т – то ты была бы в надежной броне, мною – и тобой – выкованной! – броне благоговения перед святым в творчестве, во Имя Господне! – И ты провела бы лучшую из твоих ночей… – брачную ночь искусства Божия, горящего в нас… – чистую ночь двух любящих, и двух _д_е_в_с_т_в_е_н_н_ы_х… – без мук, без волнений… – ибо все чудесное-острое… временно отступило бы перед тайной _в_с_т_р_е_ч_и_ истинно любящих! Утром я поцеловал бы мою голубку у височка, у глазка, у ротика… – и как нежно… как птицы целуются! А потом… – пришла бы такая часть _м_и_г_а… – потом… – независимо от нас, от воли, хотений, страстей… – _в_с_е_ исполнилось бы… если это было бы нужно – да, нужно, м. б.! – но не _э_т_о_ – основа нашей встречи. Мы с тобой, при всей страстности нас обоих, – знаю! – в огромной мере – _д_у_х_о_в_н_о_ дороги друг другу, духовно счастливы друг другом… – и все остальное было бы лишь уступкой плоти… м. б. очень роскошной уступкой, захватывающей – до сладости смертельной. Мы же супруги в высочайшем смысле этого понятия! Я так чувствую. И мы – созвучны, потрясающе созвучны. Мы оба хотим чистоты, тихости, головокружительной высоты и глубины… кричащего в нас, просящегося высказаться содержательного молчания! – творящего!!! Да, Олёк? О, ты все поняла, ты во все проникла, в моих будоражных словах. Мы с ползвука все схватываем. Нам и говорить не надо, – только смотреть в глаза. Мы как бы умные, мудрые зверюги… – без языка… но с огромными чувствами и мыслями – и движениями, шевеленьями мыслей… – чудесных, как движения ребенка в утробе матери. А теперь, – надо спешить, – видишь, опять не отвечаю на – письма: получил письмо. Редакция согласна, чтобы я «ответил» на «два письма» напечатанные в «Новом слове». И я начну отвечать. М. б. это будут две, три статьи мои… Это очень важно. Кому же отвечать ныне, как не русскому писателю?! Ведь «вопросы» и недоумения русской души, русской женщины, девушки… эти вопросы _т_а_м_ – у сотен тысяч. Все – в хаосе. И _в_с_е_ ищет _ф_о_р_м_ы. Я _д_о_л_ж_е_н_ попытаться дать ее, навести, направлять! указать, укреплять, поднимать замордованные души. Это… исконный _к_р_и_к_ ищущей, _ж_и_в_о_й, бессмертной русской души! И я попытаюсь… Не осуди меня, если я не осилю… – я постараюсь быть достойным тебя, моей любимой: я и для тебя, – главное-то! – для тебя _о_т_в_е_ч_у. И ты не укоришь меня. Я буду верен святому нашему. _Г_л_а_в_н_о_м_у_ в нас. Я найду формулу, я _о_т_в_е_ч_у_ _т_а_к, как достойно русского человека, правду, _П_р_а_в_д_у, которой бессознательно служил всю жизнь. Я сыщу свои тайники, я открою источник живой, чтобы утолить… Я не заношусь: я смиренно прошу Господа мне помочь. Столько страданий и голоты – во всех… И во всем мире. Я не дерзаю заявлять, что я все смогу, но я _х_о_ч_у_ оправдать свое назначение. Пришел срок – пытаться строить разрушенное и оскверненное. Душа томится – _о_б_щ_а_я, _т_а_м. Я хочу ей дать каплю в жажде, светик во тьме. Выпрямись, бодрей смотри, – путь велик твой, Душа родна! Олюна, благослови, помолись. Какая сила в тебе – для меня! как счастлив я тобой, моя желанная, вечная Ольгуна! Целую. Обнимаю. Не думай, что я в лихорадке: нет, t° нормальная, конечно. Но это всегда со мной, когда «возьмет». Твой Ваня, Ванёк. Напишу скоро.

[На полях: ] Я хочу на этой же неделе сдать 1-ю статью⁵²⁹, чтобы скорей. На той неделе пойдет, если… пойдет. Ваня

Ваня не может молчать теперь. Напечатаю еще не включенные в «Солнце мертвых» главы «Панорама» и «Туман». В России «Нового слова» более 400 тыс. экземпляров! Редакция согласна печатать 5–6 избранных мной глав «Солнца мертвых»⁵³⁰. Ольга, выбери сама. Скажи. Как выберешь, так будет.

А сколько тем у меня! Жизни не хватит. Ольгушка, напиши, какая тема тебе пришла: жадно буду читать, даже если и не талантливо выйдет. Нет, будет талантливо, ибо у тебя _в_с_е_ – ты, а ты – Дар Божий.

У меня тема _н_е_и_с_ч_е_р_п_а_е_м_а. На тысячи этюдов!!!

Я силен тобой, Олюша. Голубка, как дорога ты мне! И все, все дороже, безмерней. Я тебя представил в лаборатории. Это ты была, и я потому был «идеальный», покорный.

Дочего люблю суп из потрохов!! Смеешься? Такое – и… потроха! В Жизни, – а она от Бога, – _В_С_Е_ – одинаково важно и _в_е_л_и_к_о. До запеченной виноградинки в сайке! И я это… _п_о_к_а_ж_у!

210

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

29. IX.42

Мой милый Ванечка, именинничек дорогой, самый дорогой… бесценный мой! Поздравляю тебя, мой голубчик, обнимаю, всем сердцем прошу у Господа тебе здоровья, сил, бодрости, радостной работы! И все это, конечно, тебе желаю. Не только по случаю Дня ангела твоего, но всегда, решительно всегда.

Как досадно мне, что поздравила тебя розами к ошибочному дню рожденья, – я думала, что ты уже на новый стиль перевел, как я это сделала (не 27.V, a 9.VI). Ну, прости глупую Олю! Поздно уж послать теперь к настоящему дню, и даже письмо, думаю, не поспеет.

Ванечек, я буду с тобой и 8-го окт., – тебе тоскливо будет?! Не скорби слишком сильно, побереги себя.

Конечно, у тебя многое от нервов. Наш болящий друг (он опять каждое воскресенье у нас, но следующее не будет, т. к. опять по делу в Берлин) совершенно похоже страдает. Ему хороший врач дал лекарство прежде всего для нервов, и через них оно должно действовать и на желудок – Bellargal. Ему хорошо помогает, но трудно достать его. Я ведь тоже чего-то маялась было с желудком, так он и мне оставил. Но, слава Богу, не понадобилось.

Я только хочу сказать, что этот господин, когда «утряслись» его нервы, совершенно переменился. И подумай: ел (когда еще жарко было) окрошку (!!), салат зеленый, томаты, винегреты… А в последний раз, т. е. позавчера: щи, жареную баранину с картофелем, зажаренным в этой же кастрюле, в жиру плавающим (мы так любим), салат зеленый… Он обязательно хотел, хотя и было для него отдельно, но в этот раз мы не могли себе, и главное Сереже, отказать в меню, о котором мы – казанцы, давно мечтали. Не было болей. А на другой день были к завтраку грибки-лисички и Kartoffel-Puffer^[243] (это из сырой тертой картошки пекутся в шмальце^[244] «блины»), для него была каша, яйцо и творог. Но он безудержно ел все. И… ни-ни, никакого даже «ощущения». Ну, что ты скажешь? А у него колоссальная язва по рентгену. Он заметно оправился, как только удалось ему (не без нашей с мамой помощи) ввести в равновесие себя и нервы.

Ванюша, дружок, ты не думай страшных дум. Прошу, молю тебя! _Н_е_т_ у тебя того, что ты думаешь! Конечно, _н_е_т!

Я много таких видала, – знаю.

Понимаешь, – у тех – не бывает болей. И самое главное: – кислотность лучший тебе гарант, что нет. Это же как раз то, что следует доказать. М. б. у тебя параллельно gastritis?^[245] Это скучно, неприятно, но не опасно. Длительно, тягуче, надоедно, но диета – все… Эта слизь, «вязкость» – обычно показатель на гастрит. Ну, у тебя: м. б. gastritis acida^[246]. Ведь это действительно очень может быть, Ваня. Оттого и тошно. Разве мудрено это при всяческих суррогатах? Но, слушай, Ванёк, не сердись только, не брыкайся, а как детка-пай подумай спокойно: не лучше ли тебе для обсервации лечь в клинику? Почему ты так этого не хочешь? Тебе все же самое главное нужен режим. Нет, Ванюша, _т_в_о_й_ режим, – (прости меня), не режим. И главное: упадет у тебя настроение, нет аппетита, ну и не ешь, – поднимется настроение, – засуетишься, – забудешь еду. Это же так понятно. Там этого быть не может. Я сама испытала и знаю. Подумай! Нельзя же возиться с болезнью и делать ее хронической. Тебе же нельзя болеть, – подумай, – сколько у тебя работы! И… потом… кто знает? – я м. б. приеду… Нет, поправляйся, брат!

Получил ли ты мое письмо с поздравлениями⁵³¹ к рождению вот на такой же бумаге?⁵³² Я послала его кажется 10-го, с шофером, а квитанции он мне не дал. Я там коснулась и «Солнца мертвых». Получил ли? И почему же не отзовешься? Напиши.

Сегодня дивный день, – ах, если бы повременила стужа! Мне в этом году как-то особенно жаль лета. Не видала я его с болезнью. Если тебе дадут разрешение на поездку, а ты будешь себя плохо чувствовать, то не езди, но не дай пропасть визе, можно заявить о болезни и попросить ее повторить в более благоприятное для тебя время. Так делал и Фасин муж, и о. Д[ионисий]. Хорошо? Или ты сам не хочешь уж? Кто знает!? Ну, я шучу, – полу-шучу.

Сегодня видела тебя во сне: – ты поцеловал меня в «душку», но потом… превратился в другую личность, даже в какую-то девицу. Мне было томительно это. И я опять тебя не видела в лицо, – как и всегда.

Ну, Ванечек, будь же здоров! Сходи в церковь! Если будем здоровы, то собираемся на Богослова в Гаагу с мамой. У меня ведь Праздник! У меня – Именинник! Ты и будь хорошим именинником, светел, радостен, покоен! Целую тебя, мое солнышко. Оля

Милушка, роднуся, дорогуся, ласкунчик, Ванюнчик, Ивчик, Ваник, Иваник, Иванушка, Иван-Царевич!

211

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

21. IX/4.X.42^[247]

Ванино рожденье.

Ванечка – солнышко! Как я сегодня все время с тобой… 2-го письмо твое – стремление придти ко мне к 4-ому… Но какое грустное оно. Ванюша, не томись болезнью. Я так рада, что ты был у доктора. Доволен ли ты им? Это много значит – впечатление. Напиши. Тебе делали так называемую «фракционированную вытяжку сока». Вообрази себе, вспоминая, «докторшу» Олюлю. Это – мое было дело. Я хорошо вставляла зонд, даже самые нервные не давились. А часто и у врачей не выходило: однажды у нашего ассистента до того дошло, что пациент ему до крови перекусал пальцы, бегали по комнате – пациент пятился, а врач его настигал. Двери заперли, а мы в щелку смотрели – хохотали. Кончилось тем, что больной, когда ему было велено сесть, плача заявляет: «не могу». – «Это еще что?» – «Не могу… у меня… у меня…» Я не могу докончить, но догадайся, – с ним случилось то, что только дети могут сделать в штанишки от страха. И вот этакого-то пациента через 3 дня прислал ассистент ко мне. И мы… шутя вставили, – правда я сперва сама на его глазах проглотила «оливу». А то уж ему сестра даже через нос пробовала вводить. Ну, довольно. Ванечка, напиши тотчас же, как будет известно, что у тебя. Я подчувством знаю, что ничего страшного. Ты будешь здоров!

А как все эти дни я грустила о тебе… Эти последние дни, наши дни, сентябрьские дни – были особенно хороши: утра туманные, опаловые, мокрые, идешь и слышишь, как с набухших веток капли падают в канал.

А к полдню солнце прорывает эту завесу и, о, как чудесно тогда… Как тихо, нежно. Какие-то особенные дни. Все будто сладостно замирает, будто последняя ласка – эта тишина теплая. Около полдня даже жарко… А ласточек-то уже нет!.. Грустно… Какие серебрные дали… И какой еще яркий луч. Я ушла в плодовый сад, сижу на порожке куриного «палаццо». Смотрю на запад сквозь тяжелые ветви с бронзовыми, пунцовыми, лимонными шариками… Колья, поддерживающие ветви, прочно уперлись в землю – под тяжестью плодов. Ах, какие розово-опаловые зори… И такая грусть… У меня бывает это. Отчего это? Будто хочешь понять что-то, сказать, уловить, передать другому… и… не знаешь что… И оттого, что не находишь четкости у мысли, не находишь даже и самой мысли, и тем более слов, оттого что все же это «что-то» – есть, и я его ощущаю как некую тайну, – оттого мне так благостно и так грустно… Это бывает весной, бурно и беспокойно, и это бывает осенью… более благостно и тонко… Я люблю это, хоть и томлюсь, хоть часто и плачу от неведомого чего-то… Тоска ли это по несбывшейся жизни, или чуяние Вечности и своей мимолетности в этом дивном мире? Или это грусть по счастью, существующему только в грезах, в сказках?

Бог весть… Я думаю, что у великих людей-творцов, такое состояние предшествует их творческому акту, и как должно быть чудесно, когда угадать эту _Т_а_й_н_у_ они смогут… И выразить!

И м. б. все это – лишь маленькие искры – золотинки, падающие из «Божественной Кошницы» на землю, поймать кои не всякому дано, напоминающие о… «Т_а_м». И потому такая святая грусть… Не знаю.

Сегодня (со вчера до завтра) мама у Сережи, а я не могла, – задержали дела. Хотела пойти в Wickenburgh, чтобы помечтать о тебе… там всюду образ твой для меня. Как было тогда чудесно! Но далеко мне идти. Я ушла перед зарей вечерней в сад. Далеко от дома. Он тянется непосредственно от дома длинной полосой. На полдороге (около 1/2 километра от дома стоит куриная избушка (здесь не любят кур около дома! – дико?), и мне кажется, что я совсем, совсем далеко…