Текст книги "Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 59 страниц)

225

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

7. XI.42

Ванюша мой родной, каждую секундочку думаю я о тебе.

Солнышко мое, умоляю тебя, подумай о клинике. Дома ты изведешься, измучаешься, доведешь себя до предельного истощения всяческих сил. Прошу тебя, подумай. Не будет ни холода, ни беспомощности против тошноты, ни этого ужасного одиночества ночью и беготни к раковине в кухне. Ты будешь весь отдан покою, который тебе так нужен. Не надо думать о том, что можно кушать и чего нельзя, и затем что и где достать. Тебе дадут, что нужно. И всегда возможность позвать врача. Будут следить за всем, чего одному и самому невозможно сделать. Ты вспомни, когда хвораешь, мучаешься, выбиваешься из сил, а стоит придти доктору, и уже одно его посещение часто заставляет забыть боли. Я сама брыкаюсь, когда меня везут в клинику, но уже от первых же минут там, чувствую, что это – единственная правильная мера. Ты думаешь, мне легко бывало уезжать, да еще перед Пасхой? Конечно же нет. Но надо. Попробуй. Ты ведь не подневольный, – можешь и уйти, если невмоготу станет. Поговори с доктором. Меня каждый вечер сковывает ужас, когда думаю, что ты один, в холоде, с болями. Ванечка, послушайся меня! Прошу тебя очень, очень.

Вчера я была относительно визы. Надежды очень мало. Благодаря бумажке моего друга, меня еще выслушали, но не подали больших надежд. Надо еще попытаться. Надо представить свидетельство врача, что лишь именно в Париже могут помочь. Но разве знаменитость согласится признать чужой авторитет выше своего!? Мне и просить то об этом дико. Не знаю, что буду делать. М. б. просто буду просить друга хлопотать, хотя это не так просто, ибо одно учреждение не может вмешиваться в функции другого. Да кроме того он уехал в Берлин опять. Я буду стараться попасть лично к тому, от кого это зависит, все изложу, и верю, что тогда упрошу. Только бы не пошло прошение трафаретной дорогой! Как у тебя вышло с просьбой? Отклонили? Ванюша, как устроилось с картой, – получил? Или пришлось бегать в мэрию? Если бы ты был в клинике, то ничего бы и этого не было. И газовый вопрос бы разрешился. Бывает ли у тебя «Юля»? Ваня, хорошо ли тебе кушать шпинат? Не знаю. Много железа, м. б. вредновато? Рассказывали мне вчера, что тут Лукин долго гостил у сына, всяких лакомств ему навез. Им, кажется, чудесно живется. Жаль, что его не видала. Не знаю, поедет ли кто скоро, а то бы послала висмут тебе и еще другое лекарство. Мучаюсь и терзаюсь своей беспомощностью, невозможностью облегчить тебе твои страдания. Я бы, кажется, в ногах валяться могла, вымаливая разрешение к тебе проехать… Господи, сжалься. Я только и живу этой надеждой. И верю, что, если бы это удалось, то тебя бы я подняла с Божьей помощью. Правда, Ванёк, я так верю. Не мог бы ты, если уж таак претит тебе больница, хоть у Юли холода и болезнь перетерпеть? Все-таки она бы тебе облегчить могла одинокие часы страданий. Это так много значит. Ведь ты и О. А. много для Ивика сделали. Не надо бы тебе стесняться. Анна Васильевна милая, верю, чувствую, но тебе другое тоже нужно: постоянно кто-то, и все-таки интеллигентный, умеющий за больного взяться. Я понимаю, что тебя уход чужих стесняет, но Юля то ведь своя. Если бы я к тебе попала, то я неотходно бы у тебя была. Или бы тоже не захотел? Ванюшечка, что, что мне для тебя сделать? Ну скажи, придумай… Не впадай в отчаянье, не [мрачни] духа, – сила его тебе так необходима!

Я жду с замиранием сердца каждой почты. Ванёк дорогой мой, поди в клинику! Ну подумай! Я надеюсь, что за эти дни ты уже советовался с Antoine, знаешь, что надо делать. Ванюша, не смущайся, что он тебе все содовые соли прописал, – м. б. соли, именно как таковые не делают «шока». Подумай, маленькая разница химических соединений может дать и безвредное лекарство, и с другой стороны – ужасный яд, например: каломель и сулема. Разные соли – разные действия. Я думаю, что он все учел. Это же хороший врач. Для твоих нервов же необходимо тебе тепло. Ляг в госпиталь! Увидишь сам. Тебя только режимом можно скоро поправить. Иначе ты провозишься месяцы, истощишься, изведешься. А этого никак нельзя. Неужели тебе никто этого не посоветовал? Ты же брошен на произвол твоей болезни, один, в холоде… Это не безумие, Ваня. Ну, ради меня, подумай! И не пиши пока ничего тебя волнующего. Газета подождет. Ты истрепал себя в конец. Отдохни. Я дни и ночи думаю и думаю, что я могу тебе сделать: чем облегчить твое такое состояние? Если бы я могла быть у тебя!.. Но если нет? Что тогда? Писать тебе часто? Но это же так мало. Ванюша, как я страдаю от этого бездействия. Ангел мой дивный, светлый, кроткий, утешься, не скорби. Все пройдет, ты будешь здоров, только успокойся! Ванечек, не может ли Анна Семеновна позаботиться о тебе, послать тебе, что нужно для диеты. У нее в деревне конечно есть хорошее молоко, например. Тебе же только молоком питаться надо. Попрежнему-то, – сливками. Обо мне же не тревожься, – я чувствую себя хорошо. Боли не повторялись. Думаю, что тоже нервы, ибо ем я иногда аховые вещи. Крови пока тоже не было. Пью травы, которые пила и в 1940 г., и после которых не было рецидива 2 года. Может быть все-таки это камень?!

У нас был один поденный работник, у которого тоже точно такие же кровотечения из почки. Никто ничего не нашел. А вчера я слышала от одной дамы, что (она забыла, во Франции или здесь) есть целая область, где почти все страдают этим. Странно? Дико? Что это? Но обо мне ты не думай. И не бойся за поездку, если бы сие счастье мне свалилось. – Стараюсь представить себе тебя, обстановку твою, и… больно сжимается сердце и тоскует душа. Молюсь за тебя, мое счастье. Господь не оставит, верь! Видела тебя во сне. Поцеловала. Утешить тебя все хотела, – ты грустный был, но какой-то другой, не ты. Я пришлю тебе, конечно, письмо и рассказ обратно, переписав его. Но эти дни буду обдумывать и подготовлять все для визы. Надо кратко и четко изложить на немецком фирме, надо в нескольких словах суметь убедить. У меня вся душа кричит и плачет, кажется, что невероятно, чтобы отказали. Помолись! Милушка, солнышко, сокровище ты мое, Ванюша. Черкни словечко, как ты. Не утомляйся, не садись к столу, не пиши много, но только о здоровье. Томлюсь и мучаюсь ужасно. Пусть Серов напишет, кто другой, кому веришь, но не утомляй себя, а меня не томи неизвестностью. Милое мое сердце, мой нежный, мой любимый, мой родной… люблю тебя, жалею самой святой сторонкой души своей, сострадаю с тобой и вся – желание облегчить тебе… Поправься, поправься, будь светлым, радостным, моим прежним бодрым Ванюрочкой!

Силой духа, силой воли заставь себя не предаваться тьме. Твоя болезнь зависит очень от состояния духа. У тебя нет ничего серьезно-органического. Возьми свои нервчики в руки, душенька. Господь милостив, Ванечка. Верь в Его Святую Помощь. Обнимаю тебя, ласкаю, глазку нежно и люблю, люблю. Ласково тебя целую в сонные глазки, а ты дремли, дремли. Сном болезнь выходит. Будь тих, покоен, здоров! Царица Небесная да будет с тобой! Храни тебя Господь! Целую, крещу. Оля

226

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

12. XI.42 7 вечера

Родная моя Олюночка, заботка нежная, ласка-чудеска, как счастлив я, что могу светлое сказать тебе: мне гораздо лучше, больше даже, чем «гораздо лучше» – но я даже и не смею сказать… – я здоров. Вот уже больше 2-х недель нет болей, а сегодня ни тошноты, ни кислотности, и хочется есть, есть… и такая мука – эти оставшиеся впрыскивания – 4! Нет, сейчас сделано 9-е, осталось – 3. Но средство такое сильное, что я должен часа за 3–3 1/2 до него не есть, и часа 2–3 после, т. к. настолько _у_с_п_о_к_а_и_в_а_ю_т_с_я_ все железы и проч., что пища – несвоевременно принятая, может оказаться балластом – со всеми последствиями, что и бывало. Велел сделать сейчас уменьшенное, вместо 3/4 – только 1/2 centimètre cube. Я явственно обрастаю, сильнею, веселею. Не дождусь, когда буду есть, еще часа 1 1/2 терпеть, – ты это знаешь по лечебнице. Никакой клиники мне не надо: я такой же, как когда вышел из американского госпиталя в Нейи, в 34 году. Нет, я гораздо сильней, бодрей. Ты не имеешь понятия, какие теперь в Париже клинические условия! Опытные люди говорят: кто может лечиться у себя – и лечись. В самых безумно дорогих лечебницах – хотя бы по 500 фр. в день (по 25 герм, марок) – плохо топят, скудно, до голода, кормят, неряшливо лечат. Уже больше года тому, один известный русский доктор⁵⁵⁹ (караим), которого очень чтут свои (а «свои» – богатый народ) на которого чуть ли не молятся (он мне помог в 41 г. против спазма в груди) и сам с хорошими средствами, должен был подвергнуться очень серьезной операции, почти безнадежной. Его привезли в этот американский (лучший м. б. в Европе) госпиталь (июнь 41 г.). Известный хирург – его друг – делал операцию, – словом _в_с_е_ и вся – сплошная забота о нем. И… когда поправлялся после удачной операции – не смог бы окрепнуть – из-за скудного питания! Каждый день кто-нибудь из друзей и пациентов благодарных привозил ему то курицу, то утку, то бифштексы… А теперь предел скудости. Нет, никакой клиники мне не надо, а как закончится укрепляющее лечение, если будет, назначено, – решил поехать в хороший русский пансион, верст 30 за Париж, – там меня будут питать, и все там отлично: комнаты, отопление, парк… и хозяева – мои глубокие почитатели. И плата – для ныне – смешная: 125 фр. в день со всеми диетами. Так говорят. Мне важно, будет ли молоко и яйца. До зелени я не охотник. Ну, Олечек, кто меня отмолил? кто – оправил? Пойми: я – здоров! – ? —! Самочувствие – очень хорошее. Хочу писать, да-вно! И – буду. На отдыхе я пером буду, не возьму пишущую машинку, а твоим перышком. И вдруг… вместо русского пансиона – к тебе приеду?!! Холод пугает, только. В отелях у вас вряд ли топят. Вот сейчас у меня оба радиатора электрических – шпа-рят! Ну, я отобьюсь от угрозы прервать ток, достану от доктора «увеличение», как на газ. А штрафы готов платить. Знаешь, Олюнка моя, собиравшийся в Париж голландец может и не найти комнаты в моем отеле (rue Le Marois), – кажется _в_с_е_ давно разобрано, (с лета!) на случай холодов. Моя караимочка еще осенью хотела оставить себе и сыну месяца на 3 хорошую комнату, (у них в доме не топят, а радиаторы не дают тепла при урезанной норме): не удалось. А готовы были бешеные деньги дать. И – каминов нет, а угля достали бы. Вот я и боюсь холода голландского. И если у меня будет плохо, – в холоде я не могу писать! – и если в отеле не достану, (по особой протекции) – останусь в теплом пансионе. Юля умоляет меня не обращать внимания на расходы, (да я и не обращаю внимания), тратить «сколько хочешь». Тьфу, до чего же хочется есть! – а еще час почти. Ну, уж выдержу! Горе мое – нет яичка, а я их так люблю! Но у меня опять пир: мой мясник (у него жена щеголиха, а Меркулов подарил чулочки) опять дал… но на сей раз уже мозговую, – двойную! – кость к положенному мясу… и суп же мне сварила старушка! Смеюсь: костью стал восторгаться! До этого _д_о_й_т_и_ надо. А я, очевидно, дошел! Сам виноват. _К_и_п_е_л_ (и докипелся!) эти летние месяцы, не _е_л. Отсюда – все, до кризиса. Могло быть _в_с_е, – сказал доктор. Но, знаешь, Олюночка милая… – _в_с_е_ в мире ценно, если _в_г_л_я_д_и_ш_ь_с_я, – и духовные блага, и – _в_е_щ_н_ы_е! Ско-лько новой красоты постиг я – в думах, ночами! Знаю – ароматное (неповторимое!) дыханье _в_е_щ_е_й! Вспомни «миндалики» Тоника⁵⁶⁰, в его выздоровление! Бы-ло это, и как же ярко, я _с_л_ы_ш_у_ их, этих живых прыгунков… их _т_е_л_ь_ц_а, полированные, и какие душистые! Их нежную – едва уловимую – ребристость! Ольгунка, ах, какое чудесное желе из айвы! из абрикосов! – старушка сделала по указаниям Елизаветы Семеновны. Какой кальвиль, нежно-лимонный – на столе – в другой комнате. Я слышу через глухую портьеру – стену! Люблю его – горячий, просаха-ренный – когда он дымится, и его мякоть выпирает… Эх сыру бы швейцарского – мягкого..! Но – ни-где! В скудости, как ныне, – особенно ценишь «маленькие радости». Из них берут силу – большие. Как радостно чувствовать, что становишься здоровым! И – спокойным! А этого (чувства покоя) я давно не знаю. Теперь оно навестило меня. Не ты ли его послала? Что бы такое послать тебе? Jasmin поищу, вряд ли найду. Завтра ринусь в город, – центр, Champs Elysées – к Gerlain’y. Вряд ли достану шоколаду, попробую. Да стесняет меня – просить А. С. Будо…^[258] – я не люблю раскрывать _с_в_о_е_ людям. Клюквенный экстракт поищу. Но пакетик (золотистых) конфет, как ты хвалила, сохранил, – пошлю – попробую. Только один есть, теперь не найти еще. Шоколадные конфеты пошли жульнические, – где покупал раньше: сверху шоколад, а внутри больше мармалад, плохой. Юля привезла мне «лучшего фруктового пата»^[259], – отсырел, потёк… – были дожди, все просырело, – а у меня квартира сухая! – поставил на радиатор – подсушить… а «пат» этот расплавился!

Ура! на днях мне прислали «semoule de Sarazin»^[260] т. е. гречневую муку! Идиоты французы не знают крупорушек и гречку сеяли для птицы!! Ах, дочего каши хочу! Бывало, гимназистиком… читаешь на пышущей лежанке Жюль-Верна «Вокруг Света»…⁵⁶¹ – постом бывало! – и так вкусно – поджаренная на сковороде красная гречневая каша с луком и… конопляным или подсолнечным маслом! Ква-сом запивал. Какое (вспоминал!) богатство вкусовых ощущений… – оркестр! Так ничего и не написалось, а уже 2-й лист. Я весь в томленьи от… оголоданья. С 2-х ч. ни крошки. Вспоминаю, как ты «все кусочки» добирала, после болезни. Дочего вкусны сухари, прогретые на радиаторе! Хруст какой! Знаешь, я должен написать что-то очень _с_ы_т_н_о_е, очень вкусовое. Напишу – и все истекут слюной. Олёк… губки… глазки… Я снова ожил… я – почти – здоров?!

[На полях: ] Крепкий день, почти морозный. Каштаны сразу почернели: упало золото их.

13. XI Олелёчек! Сейчас, в 3–30, поев очень хорошо, бегу искать для тебя Jasmin.

Сегодня, 13-го достал две коробочки сладостей тебе.

Ваня

Холодно. Я даже пою!

Анна Семеновна^[261] поедет скоро, но при изменившейся ситуации может не получить визу!

Господи, благодарю Тебя за Милость Твою! Я снова пишу Ольгунке. Целую. Твой Ванюрочка

227

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

14. XI.42 11 ч. вечера

Светлая моя Олюшенька, твое письмо от 7.XI – не тревожься! Все хорошо. Ни болей, ни тошноты, только renvoi, после еды, но и этого не было бы, если бы я только сухари и молоко. А я страшно хочу есть, и ел вчера и сегодня – и как! – Суп из мозговых костей, страшно жирный. Хо-чу! С утра ездил добывать снедь. Добыл гречневой крупы! Это – чудо. Вязиги! Анна Васильевна сделает пирожки с кашей! Видишь, я становлюсь идиотом, – только бы есть, есть. Но я и ду-маю!! О тебе. Достал у Герлэн – «Душистый горошек». Вчера нашел Jasmin y Piver, но, должно быть, дрянь. Хочу тебе послать – но – как? Анна Семеновна неизвестно когда едет. Нашел клюквенный экстракт. Купил – сумасшедший! – 35 пузырьков! Люблю, хочу варить кисели. Хочу – очень – писать. Силы прибывают, – и вес. Елизавета Семеновна принесла курицу – суп и жареное – на 3–4 дня. Олёк, я совсем оправился, чу-до! и буду беречься. Не курю. Как тебя ласкаю в мыслях! Я спокоен. И никакой клиники. Только бы совладать с аппетитом. Он – бешеный. Ты хочешь «зимы»? Пошлю «Михайлов день». Обнимаю. Твой – почти здоровый – Ванёк

[На полях: ] С удовольствием пью Виши.

Завтра напишу большое письмо.

Да, д-р Antoine – замечательное дал лечение: яркое.

228

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

[16.XI.1942]^[262]

Милый Ванюша, пересылаю обратно мое письмо тебе. Как ты здоров? Напиши, Бога ради! Я пишу еще о себе. 14-го XI, т. е. ровно через месяц у меня опять чуточку кровь показалась. Лежу из предосторожности. Но чувствую себя очень хорошо. Не волнуйся! Доктор хочет давать новое средство Vitamin «К» – против кровоизлияний, сгущающий кровь. Не волнуйся. Было чуть-чуть. Крепко целую. Крещу, обнимаю. Пишу еще. Оля

Спасибо за это письмо. Я переписала рассказ.

Люблю тебя солнышко, молюсь. Всегда с тобой.

229

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

16. XI.42

Мой бесценный Ванечка!

Как твое здоровье? Я томлюсь неизвестностью о тебе! Правда, Ванёк, подумай о клинике. Одна только мысль о твоей холодной одинокой квартире приводит меня в ужас. Твоя болезнь излечивается именно холей, удобствами. Когда я вспоминаю, что мы делали для больного отчима; – у него ежедневно бывал Шахбагов, и ежедневно делала исследование крови и на кровь, мама была выучена, как лучшая сестра делать все ему нужное. Ему запретили всякие волнения, визитеров, вставания, и т. д., и т. д., – и когда я думаю о том, как ты один «бегаешь к раковине», то мне нестерпимо больно. И то, знаешь, при всех этих удобствах, отчим так «развинтился», что его тошноты мы не могли унять. А в больнице в несколько дней его исправили. Они знают, что и как нужно применить. Подумай об этом… Обо мне ты не волнуйся. Крови было мало, чуть-чуть. Я эти дни лежу. Из предосторожности. Доктор мой домашний, которому я поручена v. Capellen, пробует новое средство на мне: Davitamon К – это vitamine К – против склонности к кровотечениям. Новорожденным дают, при кровоточивых случаях. Ну, посмотрим, что будет. Я думаю, что все-таки камень у меня, т. к. теперь чувствую иногда перед кровью боль, хоть легкую, но очевидную боль слева в спине.

17. XI.42 Ванечка, продолжаю сегодня. Как-то ты????

Написала письмо Анне Семеновне на гаагский магазин, чтобы мне своевременно сообщила, а то тогда я получила письмо после ее отъезда. У меня на глаз крови нет, доктор вчера исследовал под микроскопом и нашел только «ничтожные следы крови». Вышли вчера совершенно серые сгусточки, очевидно очень застарелые, где-то сидевшие в складочках. Сегодня ночью были чуть-чуть боли. А вот сейчас опять малюсенькая «галочка» – сгусточек (вот такой)^[263], но более свежей окраски. Но так, все нормально, и я лежу. Может быть старая ранка чуть-чуть растревожилась? Не знаю. Конечно, меня это все нервирует. Узнала еще сегодня, что Фасин папочка вчера скончался. Ужасно жалко его. Светлая, истинно русская душа! Фася плачет. Бедная их мама! Не думаю, чтобы смогла я быть на похоронах, – в четверг они. Не легкомысленно ли рисковать здоровьем? Остальные-то наверно будут. Жаль, что это день маминого ангела. Ему за 80 лет, но он мог бы еще жить да жить, – такая веселая, живая душа! Радостный… Фася по доброте на него похожа, а вот веселости его у нее нету. Пристукало жизнью.

Милый мой, родной Ваня, все время я о тебе, с тобой. Ночью проснусь – одна дума… Ванюша, я послала тебе письмо с Яйей, просила Сережу отослать заказным. Из моей визы в Париж очевидно ничего не выйдет: теперь почти бессмысленно просить (да и больна я), а потом уедет наш друг (называть его буду «В.»). А я уже все приготовила… И снялась, и листы заполнила, все бумаги и удостоверения достала. Как я хотела бы тебя, мой светик, увидеть! Всего бы привезла с собой. Курочку бы привезла, и яичек, и всего, что можно. Ах, Ванёк, тебе кушать хорошо надо. Тебе через 2 ч. по немножку, легкой диеты. А ты голодать вздумал. Да ведь от голода тошнить может иной раз. Молока ты разве достать не можешь? Неужели никто не может уступить тебе свою карту? А Будо? Ну, прислала бы из имения. Это же так просто! Что у нее там есть? У нее, например, яйца и куры не запрещены, можно их друзьям давать. Никакое другое мясо не полезно так тебе, как голубь или курочка. Телятина – сама по себе ничего, но ни-ни бульона. Это – яд для язвы. Поверь мне!

Ванюшечка, попроси ты написать мне Александра Николаевича, если тебе трудно. Милушечка, радость моя, Ванечка мой бесценный! Как хочу приласкать тебя! Милушка, глажу тебя нежно, ласково, кротко. У тебя холодно? Неужели ничего не может сделать Юля? Ты не мог бы, хоть у нее побыть? Хотя, по опыту тебе говорю, нигде нельзя найти лучшего покоя (и главное – вне зависимости, пусть даже от близких людей), как в больнице. Ты увидишь. У них есть приемы для остановления рвоты. Один из них: дают клистир и определенные растворимые соли, по принципу питательного. Знаешь? Ну дома, хоть и очень просто, а не справишься один. И многое другое. Почему ты Antoine на дом не позовешь? Тебе же нельзя силы еще на дороги трепать! Не мучай себя и писаньем, статьями и т. п. Все придет, когда Ванечка будет умник. Все поправится, и очень скоро, только будь пай. Тебя нужно в грелочки положить, с ложечки любовно, ласково кормить. Вкусными, легкими вещами. Голубить тебя, нежить. И Ванюша мой снова будет прежним, и тогда и писать будет и все, все…

О статьях ты не тужи. Все делается к лучшему. Ты на них бы еще больше тратил сил и здоровья. Подожди, оправься, а тогда и напишешь, не на них, а для тех, кому хотел ответить. Рано или поздно прочтут и м. б. еще лучше, если не так скоро.

Кто тебя навещает? Часто ли бывает Александр Николаевич? И кто он? Напиши. Сколько лет ему, что делает? М. б. занят и не может часто у тебя бывать? Если есть кто, кто часто бывать может, то не лучше ли дать ключ, чтобы тебе не вставать? Не могла ли бы Анна Васильевна ночевать у тебя? Где она живет? Тебе постоянный покой нужен. Моя знакомая в Париже – не знаю куда делась, так называемый муж ее⁵⁶² в Берлин уехал, а она с дочкой сперва была в Париже, но тоже, кажется, к нему собиралась. Давно не писала⁵⁶³. Она очень милая, сердечная, но какая-то иногда «растяпа», – вдруг, например пишет: «Ната⁵⁶⁴ (дочь) очень способна, интересуется всем, массу читает и чувствует себя русской. И очень скорбит, что учит чужую философию, чужую литературу, чужое искусство». И спрашивает: «И где же все русские? Разве нет русской философии и т. д.?» Мы прямо обозлились. Мамаша-то сама на курсах училась. Написала ей чтО и как она бы дочке преподать могла. Не знаю, была ли она на твоем чтении. Если бы она тебя «открыла», то Марией бы у твоих ног сидела, но видимо ее жизнь затеребила. Тяжело им было. Прежде-то очень богаты были. Дочку то мы в Берлине крестили, году ее в Париж проводили.

Я хотела ее просить о тебе за меня позаботиться, но не могу ее самое-то отыскать. Они от холода куда-то уезжают, а на лето тоже уезжали, так мы их и потеряли из виду. Madame меня тоже девчонкой только помнит… Олечкой.

Ну, Бог с ней! Я думаю, что твои дамы могли бы м. б. устроить род дежурства, чтобы ты не вставал для открывания двери. Один день одна у тебя с ключом, а на другой – другая. И ты бы не был одинок. Это же можно. А Серов что? Я бешусь на него. Он халатен, Ваня, с тобой! Давно должен был тебя послать к врачу, коли сам только гадает. Нельзя так. Это «аксёновщина». Ванюша мой, отнесись серьезно, не назначай себе сам лечений, дай доктору точно установить и слушайся, золотко мое. Господи, чтобы я дала за то, чтобы к тебе приехать! Чтобы быть здоровой, тоже. Ну, как бы я больная пустилась в путь? А если бы визу получила, поехала бы все равно, Ваня! Милый мой, ласковый Ванюша, как нежно тебя глажу, целую, обнимаю. Молюсь за тебя. Будь здоров, солнышко мое! Потихоньку поправляйся, не тормошись! Люблю, крещу. Оля

На всякий случай, дай мне имя и адрес лучшего urolog’a.

230

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

17. XI.42

Дорогая моя Олюночка, сегодня утром твое письмо, от 12-го⁵⁶⁵, почтовый штемпель – 13.XI. Слава Богу, ты здорова! Письмо чудесно. Хорошо дала о молотьбе хлеба. Отлично – себя, в нарядах. Знаю эти «Крылья» – старо-голландские. Чудесное ожерелье – золотистые топазы, жемчуга! Игра [какая], переливы-ы..! В_и_ж_у. Как бы хотел видеть тебя – вот в таком наряде. Напрасно говорят – женские пустяки. Нет, это о-чень красиво, люблю я все это (см. «Пути» мои). Мне лучше, но со 2 половины дня, часов с 5–6 начинается отрыжка, (раз 5–6 за час) и часто до 2–3 ч. ночи, (3-й дня – до рвоты, – прости). Очевидно мне надо есть по-малу. (Болей нет.) Вес, кажется, прибавляется, аппетит первую 1/2 дня очень большой. Ел гречневую кашу – восторг! Она мне _д_о_л_ж_н_а_ быть полезна: щелочь! Захарьин, профессор⁵⁶⁶, бывало, лечил ею катары. Достать крупы нельзя: это чудо было со мной, всего 1 кило. Напишу Земмеринг, ее муж – важный чин в Риге. Ему мож[ет] найти моя горячая читательница, все сделает для меня! Последняя надежда. Я верю, что гречка меня излечит. Не могу найти яиц! Изнываю. Осталось 2 укола «Histropa». Убивает меня renvoi, a то бы я был совсем здоров. Пищеварение – идеальное. Откуда же отрыжка. Спрошу Antoine. Об урологе – завтра напишу, узнаю фамилию и адрес от Серова.

Слушай: завтра (18) Анна Семеновна Будо поедет к вам. Преодолевая смущение (проклянет она!), посылаю сейчас Анну Васильевну к Елизавете Семеновне (она утром заходила сказать о сестре и просила сегодня в 3 ч. дня сдать ей книгу для тебя и духи). Про духи я сказал (не хочу «открываться» людям) что это ты просила купить. А про маленькие духи, что это от меня. Дрянь, конечно.

Послал тебе: книгу «Под небом». Надеюсь, что сам _п_р_и_д_у_ в ней к тебе, давней. Это же почти в начале моей литературной работы – эта книга – я. Еще: 3 пузырька клюквенного экстракта, натурального, пропорция на 1 пузырек – лучше – 13–15 пузырьков воды. Ну, как тебе вкусней. Тут больше витаминов, чем в лимонах. Еще: «Душистый горошек» Герлэн. Дрянь Piver (должно быть жидовская – бывшая – марка) «Вина-вер, Пассовер». Не мог найти, все изъездил. У Герлэн обещали. Готов – за сколько угодно! Буду искать, ждать. Еще: antigrippal. Изволь принять перед Рождеством: твой срок, запомнил я. Да о ком же мне помнить-то?! Кем – _ж_и_в_у?! Только Олюнкой да… своими мечтами в творческом. Все. Еще: 2 коробочки сластей – прости, если неважные. 1 пакетик «любимых», золотистых конфет. Всего, кажется, 10 вещей (больших и малых). А может быть и… одиннадцать? А?! Да? А «Ванюрка»-то… – «Под небом»? Он был тогда лучше. Это было у художника Калиниченко, в его имении, Рязанской губернии, за несколько дней до проклятой революции. Я у него угорел, не хотел позировать. Дал ему 20 мин. Он мазал, чем попало. И… кажется слюнил даже. После кончины Оли я все – или большую часть – разбросал по людям, хотел _у_х_о_д_и_т_ь. Отдал и оригинал Зеелеру⁵⁶⁷, другу Репина. Он мне не отдал назад, я хотел – для тебя! – а – отлично – дал воспроизвести меня еще 2 шт., больше и меньше.

А[нна] В[асильевна] ждет письма. Сегодня я не хочу из постели, – холодно. Ел кашу! Чу-до. Ах, как ты богато кормила о. Д[ионисия]. Где мне такая роскошь… но ем прилично. Сегодня – куриный суп, жареная курица, каша. Как она торопит, эта А[нна] В[асильевна]! Ей на работу надо, у меня она с 8 до 3 ч. Ну, сегодня буду подробно все писать. Помни: Анна Семеновна едет завтра, 18-го. Кажется заедет в Брюссель, – не знаю. Сейчас же звони ей, как получишь. Я ей писал, что ты кого-нибудь пришлешь за посылкой. Лучше, если сможешь свидеться. А знаешь, м. б. позовешь ее на день, [обыденный]? Ведь у вас все – два шага. Если бы ты ее увидала, она – тебя! – Хочу ли чтобы ты была в Париже? И ты еще спрашиваешь? Узнай у ней – условия наши. В Hôtel Royal Versailles все занято. Но я бы походил, нашел _х_о_р_о_ш_и_й_ – найду ли только? О, как хочу видеть тебя! Так хочу и – страшусь за тебя. Знаешь, отложим до тепла? Я хочу быть бодрым. Бог даст – окрепну, буду очень строг к себе. Целую, целую, целую. Голубонька моя Оля. Твой всегда, – весь – Ванёк

231

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

22. XI.42

Милый мой Ванечка, 18-го я получила твои радостные письма, и так вся просияла, что лучше тебе, что ты «почти здоров», мой светик. Я получила 2 письма и открытку от 14-го. Писала тебе 18-го, 19-го кончала, но не успела отправить, как мое «сомнительное» кровотечение (т. е. очень слабое и после него только кровяные «галочки») разразилось 20-го настоящим кровоизлиянием. М. б. оттого, что я 19-го должна была вставать, т. к. все наши уезжали на похороны Фасиного папы. За мной должна была ходить девчонка, но она провалилась куда-то… и я не могла ее дозваться. Но не знаю от этого ли. Так как только в 9 ч. утра на другой день началось. Часов с 4-х вечера и до сегодня ничего больше нет. Лежала это время пластом, т. ч. и писать тебе не могла. А сегодня могу полусидя писать. Ты уж наверное ждешь. Dr. v. Capellen ничего теперь не знает и уже готов видеть какие-то «образования», кажется «haemalgiom» (?) или что-то в этом роде, не полип, т. к. последний растет, а это, – ну такая маленькая кровяная «опухоль», что ли? Но тоже не уверен, а лишь предполагает. 20-го было у нас смятение, тем более, что дома была лишь мама да Tylly (А. был опять на похоронах), а мама не говорит еще достаточно по-голландски, Tylly же не умеет соединить телефон. Кое-как научила ее. Позвали доктора. Работника велела позвать и просила его разыскать на похоронах телефоном Арнольда, чтобы не до позднего вечера там оставался, а знал, что я больна. В отчаянии я позвала из Гааги и эту «знахарку». На другой день она была. Она только молилась и гладила меня, сказав сразу же, что у меня больна левая почка. О ней напишу особо, а сейчас мне писать трудно, а сказать хочется много. Ванечка, о тебе: ты обязательно поезжай, и на деле в пансион. Отдохни! Или же в отопляемом отеле поживи. И пиши в тепле-то! Чудно работать в тепле. Но не надрывайся сразу. Я не читала твое «Зима встала» и, конечно, очень ее хочу, но не труди себя! Перепиской-то. Понимаю, дружок, как больно тебе писать об отце… заканчивать «Лето Господне». Как хорошо понимаю. А «Пути» ты так и отставил? Неужели? Ванёк, без II-ой части, или: без II-ой и… III-ей, одним словом без окончания, они останутся куцыми. И такая дивная твоя эта вещь… Ведь каждый читатель, прочитав: «летела в ветре, придерживая шляпку»⁵⁶⁸ (кажется так?), начинает томиться:…«что же дальше????» Разве ты сам не чувствуешь этого, Ваня? Ведь Даринька еще не начинала жить сама, она только вошла в жизнь… И что же? Закончи сперва «Пути». Впрочем, как ты сам знаешь. Ах, еще: я браню тебя! К чему опять духи?? Ванюша, это же безумие – у меня их на всю жизнь. Не покупай же! Не посылай! Я писала на магазин в Гааге для Анны Семеновны заказное, чтобы уловить ее наверняка, но пока никакого ответа. Лишь будет очень досадно, если я буду еще больна и не смогу повидать ее лично. Ванечка, тебе бульоны вредны, не знаю как из костей, но мясные – очень вредны. Помни это. Особенно телячьи.

У меня на этот раз вдруг «выявилось» нечто – камешек? Не знаю. Что-то беленькое, с одного конца острое, маленькое, очень плотное. Бросить: – стучит, как камень. Доктор смотрел – не знает. Надо послать v. Capellen. Очень малюсенькие нечто – вот такое^[264]. М. б. откуда-нибудь попало, а не из меня, хотя все мы очень тщательно осматриваем. Если бы… из меня! То все бы разрешилось. Я пила в течение последнего месяца травы: 3 недели корешок какой-то + можжевельные ягоды, а последние 9–10 дней лист березы (настойку), одновременно со мной этот же курс лечения проделал один наш рабочий, у которого тоже были 2 раза кровоизлияния из левой же почки. (Но у него нашли 3 почки и приписали это патологическое явление его аномалии – но почему же он 55 лет жил и ничего не замечал?). И вот, и у него (его жена рассказывала), и у меня, после 8 дней питья березы, пошла муть. У меня белые хлопья (исследовали – крови нет, а все это «amorphe Salz», бесформенные соли), а у него серо-желтый осадок, как песок. У меня закончилось все это кровью и… может быть камешком? Что, береза безумно «тянет», – в этом мы оба убедились, но что тянет? Моему доктору муть так в глаза бросилась, что он затревожился: не кровь ли, не гной ли? _Н_и_ч_е_г_о. Только много бесформенных кристаллов. Я все жду когда выйдут у меня остатки крови и сгустки из почки, но вот 2 суток их нет. М. б. и не будет? Хотя всегда выходили. Я очень волновалась 20-го. А теперь совершенно спокойна. У меня какая-то особая тишина. Я и лежу тихо, много сплю и могу все время… мечтать и спать. Несмотря на то, что лежу все время на спине не шевелясь, я не устала и кажется, будто я и кровать – это одно и то же, нечто слитное. И так хорошо. И все бы спать, спать. Но я не слаба. Я румяная. Доктор у меня сегодня даже не хотел быть, а 20-го 2 раза был и последний раз [в] 10 ч. вечера, хотел intra-venôs’ную^[265] инъекцию сделать для остановления крови, но v. Capellen его отговорил. А я и рада, не люблю я инъекций в сосуды, никогда мне их и не делали. Вчера и сегодня спокойна и верю, что может быть поправлюсь, что это – последнее. Потом напишу отчего так кажется. Я уже и до «знахарки» это чувствовала, и даже просила ей за ненужностью отказать, но телефон разминулся^[266] и она приехала. Велела мне пить молоко и соль – Виши. А где ее взять?