Текст книги "Переписка с О. А. Бредиус-Субботиной. Неизвестные редакции произведений. Том 3 (дополнительный). Часть 1"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 59 страниц)

Твой Ваня

274

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

16. III.43

Ванечка мой милый!

Пишу тебе, потому что боюсь, что ты волнуешься, – но писать, собственно, прямо не могу.

Я в отчаянии, что со мной. Не могу тебе даже объяснить такого состояния. Так, по-моему, еще никогда не было. Мне больно тебе так писать, но что же мне делать? Я боюсь молчать, боюсь твоего гнева, твоего волнения, твоих «выводов». И писать вот так, как пишу, тоже не хочется. Вся душа моя сожжена, убита, куда-то она уткнулась, в какой-то темный угол. Ничто меня не радует. Весна сейчас, и я вижу, что все блещет и радуется, а все это помимо меня. И с чего это случилось со мной, не знаю. Ничего такого не было.

На меня нападает страх, что что-то должно случиться. Я боюсь всего. Я даже иногда боюсь заснуть и больше не проснуться. Но больше всего я боюсь общения с людьми. Больше же всего врачей. И потому не спрашивай меня и не жди «истории болезни». Я с ума сойду, если еще раз буду все ворошить. Твоя злая (не только сухая) открытка⁶⁵³ меня не придавила, т. к. больше быть придавленной, чем я сейчас – нельзя.

И ты там говоришь только то, о чем я сама тебе писала, но, испугавшись возможного твоего огорчения, не послала: нечего думать о творчестве, когда нет сил жить.

Мне никто и ничто не поможет. У меня тоска.

Тоска ужасная.

Я хотела бы увидеть о. Дионисия, мне с ним легко и тепло, но когда подумаю о всех тетушках и кумушках в доме, то еще тошнее.

Мама знает о моей этой тоске, убеждает, что «так нельзя», в конце концов кончается все это посылкой к докторам, а я от этого-то и больна. И никто, ни единый человек меня не поймет. Я хочу домой. Только домой. Иногда мне кажется, что я скоро умру и я панически боюсь смерти. Боюсь безумно болезни своей и всякий раз с сердцебиением иду куда надо. И так невозможно.

Ни лечебных трав, ни Виши-соли здесь не найти, так что живу «на-ура». Поехать на совет к врачу _н_е_в_о_з_м_о_ж_н_о. Оставим это! Когда-нибудь напишу подробней. Да и не могу я такая. Мое физическое состояние тоже нехорошо. Но это все так скучно. Так надоело! Фасиному мужу отказали в визе, – он снова просит. Не присылай мне ничего, кроме Виши и книги. Спасибо за фото. Она, если бы я была сейчас другая, привела бы меня в восторг.

На момент в моей тоске пробилась искра и в моей безжеланной заледенелости мелькнуло желание: иметь _т_о_т_ портрет. За все это время это единственное желание было. Но это невозможно?? Дай мне его! Кто его владелец? Чуткий или делец? Если последний, то я заплачу ему, сколько он хочет. А впрочем, как ты хочешь! Ты пишешь «Пути Небесные»? Прости, что не даю тебе света в работе. Забудь тогда, что существую, если я-нытик тебе мешаю творить. А так – не забывай! Прости. Но и «Пути Небесные» теперь меня не захватывают, и то, что казалось раньше едва переносимым счастьем (твоя работа над ними), – теперь… как-то тоже идет мимо, как и весна, как и жизнь. Целую тебя в лобик. Дай Бог тебе сил. Оля

Будь здоров! Я плохо и молюсь. Молись за меня ты.

Какие кошмары по ночам. Около 2-х засну, в 4 как ошпаренная вскочу и лежу до утра.

275

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

9/22.III.43

Олюшенька, дорогая моя девочка, это же невозможно так обезволиться, довести себя до… меланхолии! Да, это приступы нервного заболевания, это злая тень «черной тоски»! Овладей собой, овладей – во имя того чудесного, что было и есть в необычной нашей встрече! Заставь себя. Твое письмо (сегодня), от 16.III, приводит меня в крайнее отчаяние! И я… бессилен. Ты – умница, должна же знать, что все это _п_р_о_й_д_е_т: зачем же отнимать у себя силы, надежды, самую жизнь?! Мне знакомо все это. Знай: все будет благополучно. И с тобой, и со мной, и со всем _н_а_ш_и_м. Я _з_н_а_ю. Да. Я тебе все писал о твоих недугах в письмах 14–15 и 16.III марта. В письме 11-го⁶⁵⁴ я послал фото-паспорт в профиль, чтобы хоть этим привлечь, вернуть тебя. Сегодня я для тебя пойду на все (на разрыв дружбы даже с приятелем), и добуду – только для тебя! – отданный (как дар), мой акварельный портрет. Во что бы то ни стало – я его добуду! Ни за какие деньги его не отдадут, уверен. Хоть сотню тысяч. Не знаю, как смогу переслать его тебе. Ведь ты не приедешь за ним сама? А г-ну Толену я не отважусь его поручить: ни за что! Портрет – исключительно удачный! единственный. Он был _д_о_р_о_г_ Оле! И я… разбрасывая все, после ее кончины, не в силах жить больше… я его отдал, как многое, как почти все! – только бы не попало на базар. Я забыл, что все это так же дорого и Юле, и Ивику… за-был! Я был уже не в себе. Я – разметал все. Библиотеку… – прямо, расшвыривал. Рвал рукописи… начала работ… _п_л_а_н_ы… – только вот записных книжек не было у меня никогда… ни дневников, – не хватало терпения заносить: все «в уме». И так: сегодня же еду за портретом, лишь бы ты отогрелась! Портрет _б_у_д_е_т_ у тебя, Олюша моя, счастье мое! Как, когда… – не знаю. Бу-дет! Ольгуночка, не делай себя средоточием мира. Ты все, все только к себе сводишь, все миги дней – томишься собой, своим недугом. Ты себя в себе _р_а_з_л_а_г_а_е_ш_ь. Ты умираешь все миги дней. Отсюда – безвыходность, но эта безвыходность только призрак, тобою же создаваемый. Я _з_н_а_ю_ это состояние. Надо найти силу бороться с этим. Помни: миллионы людей (как и всегда) – ныне особенно – находятся на истинном _и_с_х_о_д_е, в истинной безысходности. Умница, светлая головка, чистое и глубокое сердце… – вдумайся. И тогда _т_в_о_е_ покажется тебе иным. Каждый миг теряют невозвратимое. Приговорены [1 сл. нрзб.] болезнями, ждут срока. Сейчас косит чахотка, уносит в 3–5 дней, вдруг, прыжком, так называемый бешено галлопирующий туберкулез. Вот где ужас! Доктора бессильны и смятены (истинные!). Серов хватается за голову: чтО каждый день приходится видеть..! И голод, и холод, и боли, и бездонность горя. Вдумайся, моя светлая девочка. Пожалей себя, меня… твоего одинокого Ванюшу… Ты свет-просвет для меня, и ты – отнимаешь у меня свет этот. Ты изводишься, _п_о_м_о_г_а_я_ недугу, излечимому. На 9/10 у тебя – забитость душевная: ее, ее надо выправлять. Не избегай врачебной помощи. Разве у тебя – в основании – наследственность?! Ты себя доводишь до отчаяния. Это все – _и_з_ тебя. Надо с этим бороться. От о. Дионисия никакого излечения не получишь. Это опять – idée fixe. Так тебе _к_а_ж_е_т_с_я. Если бы я был близко!.. Надо лечить нервы. Как – дело врача. М. б. нужно впрыскивание, дающее – пусть _п_о_к_а_ – состояние bien-être. Мне делали впрыскивание «Histrop»’a. Туда входят: Atropine, Scopolamine, Histidine, l’ion brome. Scopolamine – дает вот это bien-être, «забвение болезни», он смывает тоску. Histidine усиливает заживление клеток… – м. б. и это тебе полезно (заживляет ранки!) atropine успокаивает особенно nerf pneumogastrique^[319]. L’ion brome вместе с ними (alcaloïde’ами), подкрепляет их действие. Скажи врачу (врачам) – должно же быть в Голландии подобное средство! – только, м. б., под другим названием. Необходимо помнить, что средство это сильное, и нужно лучше (к тебе!) применять очень малые дозы, 1/4 средней дозы!! Я помню: тебя лечили (от бессонницы) гипнотическим внушением. Ясно, у тебя _ч_т_о-то незаурядное, как и все в тебе. L’ion brome calme à la fois le sympathique et le para-sympathique (pneumogastrique)^[320]. Умоляю: больше отвлекайся от _с_в_о_е_г_о_ состояния, – не бойся смерти, – она далёко от тебя! Ну, дай мне твой лобик, твои глаза, твое милое личико-душку… – вот, крещу тебя, родная Олю-ша: Господь с тобой. И целую в глазки.

Олюша, я прервал разговоры об офильмовании моих «Путей Небесных» и «Неупиваемой чаши». Только в России – или _н_и_г_д_е. Здесь офильмованием (ошельмованием!) они испортили бы мне _в_с_е. В России – тогда они пройдут по всему свету. Один знаток⁶⁵⁵, с которым я советовался, сказал (большой практик – делец и специалист в экранном деле): «знайте, что если переводить только на доллары, Ваши обе вещи цените никак не меньше, как по… десять тысяч долларов». Но мне не до этого: мне важно художественное совершенство выполнения. Поставленные в России – картины пойдут с дублированными подписями-диалогами, а _и_г_р_а-то, все-то – да еще в красках! – теперь это до чудесного, говорят, доведено! Ufa⁶⁵⁶ в 25-летний юбилей выпустило фильмы, пока еще здесь нешедшие, а кто видел частным порядком, – говорит: поразительно! – так вот, _и_г_р_а – то – _н_а_ш_а_ будет. «Только в России можно _д_а_т_ь_ это Ваше» – говорит тот же делец, но и понимающий, ставивший сам. Какую артистку назвала ты – для Анастасии (и Дари?), которая уже не появляется, устарела? Какая фамилия… Ильина, что ли…⁶⁵⁷ – я забыл, а в письмах трудно сыскать. Напиши. Я называл (говорил о ней) очень близким к синема, но никто не мог мне сказать. О. Чехова⁶⁵⁸ – говорят – не годится.

Жду со дня на день племянника. Пора бы. Обещал, что выедет 18-го, а вот 22-ое. Напишу Ивану Александровичу, есть возможность⁶⁵⁹. От Нарсесяна из Лиона получил миндаль (барышня принесла сегодня), очищенный, около 1 фунта. Он просил сказать, что И. А. жаждет от меня весточки. Как ты нашла стихи Новгород-Северского? – мужа Юлина? – ты мне ни словечка. Дочего я _с_л_ы_ш_у, как ты вся – в себе! о себе – [1 cл. нрзб.], сты-дно так! Мне это знакомо, да, и потому, я говорю: стыдно так. _К_а_к_ укоряла меня Оля за это! «Не умирай раньше времени!» «Думай о других больше, – и тогда легко будет». Как была права она!! Все это – у тебя, как и у меня, – от огромного _в_о_ображения! Мы рисуем себе слишком ярко и преувеличенно. И это, созданное, нас _т_о_п_и_т_ в себе. Выход сему – творчество. Хочешь, напиши мне что-нибудь для Ивана Александровича. Я пошлю. Поцелуй мамочку и Сережу. Встряхнись, не пропускай же весну! Олёк, я посадил зерно лимона (замухрышки!) – но когда это взойдет, вырастет, привьется! А это у меня – неотвязное. Напишу на юг, теперь можно это, попрошу моих читателей прислать мне привитый апельсин или лимон, или померанчик. Обмираю. Это idée fixe! Мне _н_у_ж_н_о.

Целую нежно глазки и губки. Твой Ваня

[На полях: ] Сейчас иду за портретом. Достану – да!! Сумею выдрать! – но как тебе пошлю? Не доверяю Толену.

Пущусь на хитрость: мне нужен портрет снять копию (в красках). Это сделает бо-льшой художник в другой стране. Ты!!!

Олюля, Олюша, ка-а-ак я тебя люблю! Как нежно льну к тебе! Твой Ваня

276

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

12/25.III.43 11 ч. утра

Светлая моя Олюша, Олюшка… Олёночка… все о тебе болею, сладостно-горько. Вот что. Напиши в Берлин, чтобы сыскали и послали тебе отличное средство – для bien-être, для утишения нервной подавленности – «Campalone». Это – немецкое средство, здесь не найти теперь. Это впрыскивание. Делает чудеса. Напиши другу семьи, – непременно. Потом, для физического укрепления – Hépatrob. Это – экстракт печенки, – за-мечательно! Но для тебя в средней дозе – [тюбочки] по 5 см (не по 10!) – это внутренне, в небольшом 1/4 стаканчика воды. Прошу настоятельно – сделай! У тебя – ты причиной. Все к себе сводишь, все о себе думаешь, о своей болезни (крайняя степень неврастении!). Как-то – это же не свойственно тебе!! больше, больше о других думай. А то – варишься в своем нездоровом, не можешь отойти от себя. Отсюда – страхи, боязнь смерти, страх, что чего-то должно случиться. Это обычно, в таком состоянии. Когда забудешь себя и свое – все изменится. Прошу – сделай две копии с акварельного портрета, – для меня и себя. Как переслать?! Хочешь, я напишу в Берлин. Бывают туда оказии, доставят. А оттуда – или ты укажешь – как переслать, или – мои друзья устроят. Эта работа поможет тебе отвлечься от себя. Сделай так. И еще. Я прервал переговоры о фильмах, хоть и набавляли – и для одной Франции брали. Нет и нет. Будет только в России воссоздание на экране, или – совсем не будет. Так я решил. И – это ты дашь и Анастасии, и Дари. Да, да, да. Ты одолеешь. Я добьюсь этого. Это будет мое условие. Скажи: стОит хоть ради этого оздороветь, стать _ж_и_в_о_й_ Ольгункой?! Для меня – стОит. Пишу с трудом, нарывает палец, средний, на правой руке, – от хозяйства? Наколол, что ли, как… морю его в кипятке, легче. Другой день. М. б. заморю, до полного нарыва, – рассосет? Так неприятно. – Погода – блеск, сушь, тепло. Каштаны забелелись раздувшимися почками. Пушатся, идут в прОзелень. Кустики-мелочь зеленеют дымкой свежей, – чудесно из моего окна! – Пришли мне твою «фото-паспорт» – современную, хо-чу! Хочу, чтобы на столе стояла под хрусталем, всегда перед глазами. Очень прошу. Напиши мне какую-нибудь акварельку, – по твоему вкусу, – яблони, лужок, цветы, – весну – воду – небо. Хо-чу-у! —

Борись с _с_о_б_о_й. Ты себе навертела и сама в этом завертелась. Это – изживать себя, вот что _э_т_о! У тебя поразительные скачкИ! Ты в мгновенье можешь казаться умирающей, и тут же – только что родившейся. Теперь всякий пустяк, который надо обойти, перешагнуть – для тебя такой – уже Гималаи. Не допускай сего. Пусть доктор поможет тебе (местный, земский) средствами. Укажи ему, наведи его, если он туповат. Ты достаточно опытна… для других. Будь – и для себя. Себя учи. Плюнь на хозяйство и уезжай, на время хотя бы, к Сереже, что ли, – повыше, где сухо. И – отдайся работе. Сколько я тебе _с_в_о_е_г_о_ переслал, сколько переписал… для тебя… а ты вот не хочешь меня порадовать! Пришли мне этюдик, – мне каждый пустячок твой – радость. Я украшу ими свои комнаты. Дай цветов, ну… ветрянки, ну, «трамбовку» бывшую, – ну – травку у твоих ног – первый весенний коврик, изумру-дик… Дай твою птичку («я да птичка»!)⁶⁶⁰ дай – золотой ячмень, дай – «звезды глубоко тонут и в прудочке». Все, все, чем запоет душа. Плюнь на свой недуг – он сгинет! Уви-дишь. Но для сего надо и лечебную помощь. Ты же вся – юная, – да, да, да! Все – впереди. Твои 38–39 л. – смех. Ты – девчонка, младенка, дурочка, птичка совсем бесперая, хоть и крылата. Ты и отважная, и… трусиха. Ты и «все для других» – и… себялюбка. Одна – когда ты подлинная, «собранная», здоровая… и совсем противоположная крайность – когда утрачиваешь _с_е_б_я. Проси – «дай мне сил Твоих, Твоей ОлЮнке!» И – будет. Все твое болезненное состояние – очень знакомо мне. Я подобное переживал не раз. Особенно в 30-ые годы (с 29 по 33) – и – после Оли, когда сильно болел и сгорал в предельной тоске. Работа (и Божья помощь) помогли преодолеть. Как же я обобран-изранен жизнью! И – нахожу с помощью Божьей, силы. Ты мне так много света дала. Зачем же отнимаешь теперь?!!.. Подумай… пожалей себя и меня. Я все сказал. Хочешь – пошлю тебе портретик караимочки Е[лизаветы] С[еменовны]? У меня нет, так и не попросил… но для тебя спрошу – фото-паспорт? а? Ну, оживи, Снегурка, осветись – и меня освети! Привет маме и С. Целую тебя, родная Олюша моя.

Твой Ваня

[На полях: ] Не прогляди же весны! Это – дар Бога! Засияй!! Ты будешь здорова. Да, да, да.

Не бойся этих капель крови из почки. Все пустяки. Люди годами теряют кровь – и живут. У тебя быстро восстанавливается утрата. Эту «кровь из почки» ты сделала своим ужасом. Поверь, что это твое свойство.

9 ч. вечера Трудно писать: нарывает палец.

Вечером были от экранщика, предлагали – сколько хочу. Я отказал. Ваня

277

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

31. III.43

Спасибо, родной мой, за все! И за письма, и за хлопоты с M-lle Krymm, и за «византийствование». Мне стыдно, что я столько доставила забот своим здоровьем, – зачем, зачем я все-таки о себе писала? Я сделала это, правда, только потому, что боялась неверных толкований моего молчания. Я так много получала всяких упреков, уколов и укольчиков (пусть одетых в ласковость, даже!), что не в силах была выносить еще и еще. А потому, что душа исстрадалась и никак не звучала, письма не писались и, если бы и писались, то выходили бы пустые и вялые, принужденные. Но они не писались, – я не могу «стряпать» письма, когда они не от сердца. И потому, только потому я и написала о своем состоянии, чтобы не было обид, чтобы не было толкований. Не будь этого всего – я бы не «распустилась». Не знаю, отчего все так произошло, но я оказалась в моей боли очень одинока и не могу ни словом, ни намеком открыть свою душу. Какой-то клапан тяжелый захлопнулся, будто. И знаю тоже, что без этой полной открытости меня понять невозможно. Я говорю себе, что одна только и остается верная истина в жизни, что… «человек всегда одинок», – но все же очень тяжело оставаться одинокой, и в своем душевном страдании неразделенной и непонятой. Пишу вот это, а самой противно, так и слышится возражение: «подумаешь, какая непонятая особа». И все это – и верно, и не верно..! Мне грустно, что то, что составляет сущность моей тоски, боли, моей убитости, останется совсем непонятым, может быть, или понятым, как хандра, скучание… Нет, не завтраки у Корнилова⁶⁶¹ мне нужны, и не развлеченья. И ничто, что бы занималось моей персоной, ибо я и без того чувствую, что слишком много я живу для себя, и слишком мало выполняю долг и цель жизни. Моя болезнь – на 2-ом, 5-ом, 10-ом месте, как таковая. Но она убийственна, как помеха к моей свободе, к моей действенности. Только для того, чтобы не возвращаться к сему еще раз, пишу: рецепт M-lle Krymm невыполним в современных условиях. Не буду приводить доводов: пусть подумает о практическом выполнении предложенного и тогда увидит, что все это невозможно (переезд в другую страну). Переезд даже куда-нибудь в Голландии невозможен, ибо нет ни квартир, ни комнат, даже для эвакуированных. Надо принять во внимание то, что массу домов снесли, целыми районами и этим людям – первая очередь. Самовольно переселяться запрещено. В Hôtel’ях жить нельзя никому (кроме немецких граждан) дольше 8 ночей в разбивку в 1 месяц, и 10 ночей сряду в 2 мес. Даже в больницу попасть трудно. Но это все меня не тревожит. Я бы все равно никуда не поехала. Жизнь только для себя, для «осторожности», для «здоровья» – меня убивает. Это не в моей природе носиться с собой и ходить по докторам. Моя болезнь и без того срывает у меня все планы… А мне иногда хочется всю себя отдать на служение своему… Но все это не объяснить и не выразить… Я панически боюсь своей болезни, той беспомощности, которую она несет с собой, ту крайнюю зависимость я ненавижу. И вечное напоминание, что я «не все могу». Доктора меня не лечат, т. к. в почке ничего не находят, а «склонность к кровоизлияниям – неизлечима», – сказали. Van Capellen – против курорта для почек, диеты и питья Vichy, даже. Все дозволил, кроме движений, работы и т. п. Но я не хочу больше писать о болезни. Мне и без нее тошно. Главная моя горечь не в ней! Я получила письмо от 23-го⁶⁶², в котором упоминается о «письме вчера», но, однако, его я еще не получила, так что не знаю о чем там речь. Могу догадываться, что о портрете… Но мне стало неловко… ну, уж тогда не надо присылать. Зачем обманывать?! Я заранее честно предупреждаю, что копии я снять с акварели не смогу. Это не ломание, а знание. И присылка портрета в таком случае меня только обяжет. А я не могу, не могу брать никаких обязательств. Я ничего не могу сейчас выполнить. Мне не надо «рецепта работы» для излечения моей тоски, т. к. я все время в деятельности. Я даже слишком занята: у меня минутки нет свободной. Теперь четвероногие детки требуют ухода. И много чего. Не надо меня упрекать за то, что помогала старику в его беде. Что же из нас получится, если каждый только будет жить для себя?? Если бы не эта постоянная оглядка, то разве бы тО еще я хотела делать?!! Самая великая пытка – это не смочь делать того, на что зовет душа. Я не могу совершить чего-то важного, угадать именно самую главную жертву, которую я должна выполнить, без которой жизнь прожитая будет пуста. И меня мучает, что я по здоровью не все могу. И оттого я так страдаю. Но это не все, это вообще не то, не главное. Я всего не могу… не могу сказать в письме, да и вообще трудно. И я безумно боюсь смерти, что она все прервет, все это горение впустую… Ах, как это трудно сказать! И все так суетно и шумно. Я не могу найти себя. И как давно хочу этого. Если бы совсем ото всего отойти на время! От всех и от всего! Но я грызу себя за это. Жизнь ведь все идет вперед, а дела масса, я на своем месте-то хоть должна работать, а я хочу все «журавля в небе поймать». Не надо упрекать меня за хозяйство: я не перебарщиваю, но кто же тогда его поведет? Девочка моя – милая, старательная, но она не может одна. Слишком в это время все сложно. Зачем же за все, за все меня упрекать? Ну, один раз помогла званый обед устроить и сколько-то радовалась, что наша кулинария понравилась, сумела ее показать лицом, ну, развлеклась немного от дум (много ли я где бываю??) и вот упреки… Я многого бы не могла теперь так писать открыто, как в прошлом, и именно боясь этих «[проборций]». Но, однако, это не значит, что я обижена. Мне только жаль, что так все закрылось как-то. Ах, да не стоит м. б. об этом!?

Г-н Толен не получил разрешения, подал еще раз. Ждет. Говорил, что надежды почти нет. Мне это горько, т. к. у него лежит моя посылка вот уже 3 недели, если не дольше. Масло верно испортилось. Что с ним сделать? Обидно, что больше не смогу достать такого, т. к. оно из оборота пропало. Не выдают больше масло, но маргарин и сало. Там всего понемножку было, и яичко на Пасху мной разрисованное. Понравилось всем, кто видел: Кремль ночью, хоть и не шмелевский Василий Васильевич устраивал иллюминацию⁶⁶³, а моя скромная фантазия, но вышло ничего себе, кажется.

Фася пристала, нет ли у меня рисунков… Нет, конечно. Начала давно картинку для Сережиной квартиры (его теперь уплотнят, кстати), но не могу кончить. Нет сил. Деревня русская зимой, в инее. Карандашом. М. б. я устала от малокровия. После ноябрьского кровотечения я не могу поправиться. Тогда я массу потеряла крови: за дня 3–4 около литра видно, а м. б. и больше. Трудно сказать. Принимаю я что-то, но все это ерунда. Ах, да: «что делать с шоколадными конфетами?» – Скушать на месте!! Очевидно, что их послать не придется, да и жаль их для меня – ведь все равно, что бисер перед свиньей⁶⁶⁴. Надо скушать его на месте, тем более, если будут гости. Мне не стоит (* Это не значит, что я не ценю дара. _Д_а_р_а, но просто потому, что ничего сейчас должно не могу принять. Вот и весны не вижу, да и не хочу ее ненавистную видеть.) его посылать, а барышне в 20 с небольшим, куда как будет лестно. Что-то еще хотела сказать? Все забываю. Не знаю, что стало с моей головой… решето… Ах, да, мне очень хочется иметь адрес Вигена Нарсесяна. Давно ведь собираюсь спросить. Это редкий человек. Ах, и еще: почему же батюшка, мой духовник – «поп-плут»? Мне это все-таки больно слышать. Нет, он не плут. Но все это только пререкания. Кто какой есть, такой и есть, ну, не плут если, так от слов плутом не станет. Мне он никак особенно не приболел. Ах, как трудна, как непосильна жизнь! И все нет сил на то, что бы надо: вот перед носом у меня чахнет ребенок один, ему доктор лежать велел, от истощения стал тенью. Хотела бы его взять к себе, отогреть и откормить (дрянные у него родители, чтобы ребенку попало, надо ему в рот положить, а то мимо него пройдет), а вот сил нет. Да и трудно: он от слабости мочит матрасы. Ограничилось все мое рвение только посылкой ежедневной кое-чего ему. А попадет ли ему? Их 8 человек детей, да такие еще папаша с мамашей. У отца на каждом углу по девке. И нахалы. Но чем детки виноваты? И сколько же неправды. И еще есть детуля: моя бывшая соседка из Бюнника: бросил их отец, мать-то ее иностранка, чужая тут, молоденькая, 22 года. А девчурка коклюш схватила и вся в ниточку вытянулась. Еды-то мало. Звала их к себе. А как справлюсь? Не хочу на маму наваливать. И эта тоска, тоска… Ночью-то времени для дум много, для этих бездумных дум. Дум сердца. И потому таких жгучих, что в них нет слов, и не выразить их. Не буду больше. Это преступление так заражать другого. Прошу на коленях прощения, хочу с собой сладить, но ничего не могу поделать для того, чтобы писать притворно. Лучше тогда пока совсем обожду. Я пытаюсь молиться. И постоянно думаю. Крещу, обнимаю. Оля

278

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

6. IV.43

Милый мой Ванюша, Ванюрочка, дорогулечка…

Завтра Благовещение… Это такой особенный день… Я тебе когда-то писала… Мне хочется улыбнуться тебе навстречу.

Ты не брани меня, не сулись «серчать», а прости Христа ради, т. к. я хочу завтра (если здорова буду) причаститься.

Когда будешь говеть ты? Как твой пальчик? Я получила и то письмо от 22-го, которое считала уже пропавшим, и еще от 26-го⁶⁶⁵. Я в отчаянии была, когда их читала: как же можно неверно понять другого на расстоянии… Или: как же можно себя самой не знать?! Ты меня стыдишь там, что я «все о себе», что мне о других надо думать… А между тем, я именно в своем главном-то и страдаю постоянно от своей никчемности, беспомощности для других… Но я много думала… М. б. это действительно какая-то гордыня: хочется быть не никчемной… А почему же? Ну, коли никчемная, бесполезная, никому служить не можешь, так и смирись с тем, что ты только прах. А нет, нас тревожит какие мы. И вот в этом, пожалуй ты прав… Нужно беспредельно себя смирять. Не в этом ли и есть послушание. Но все же нельзя ведь складывать руки и говорить себе: «ах, я никчемная, пусть уж такая и буду!» Как все это трудно решить справедливо и объективно. Но у меня и не только такая боль, Ванюша, а я мучаюсь за других, за тех, которые невыразимо сейчас страдают. Я ночи другой раз напролет не сплю. О них мучаюсь. Я пишу тебе немного, т. к ловлю светлый миг в себе, чтобы скорее тебе его послать. А то письмо от 31-го я не могла отослать, все собиралась получше, посветлее написать, но все не могла. Вчера понесла было, но уже закрыта была почта… Сегодня бурная была ночь, ветрище рвал ставни и дул в комнатах. А вчера целый день летали тучами чайки, – это перед бурей всегда. Все цветет и наливается. Хочется рисовать. Я кончила в воскресенье картинку Сереже – чудно вышло. Меня просят работать «на рынок», чтобы можно было приобрести. Вчера делала свой портрет… чудно вышел… было, но красками испортила. Намудрила. Выбросила. А то тебе хотела. Ванюша, спасибо тебе за акварельный твой портрет, но я же вижу, ты с ним не расстанешься. Ты и со мной ведь, бывает что, византийствуешь. Да!.. «Не отпирайтесь!..» Знаю, но не показываю вида, когда это бывает. Толену можно бы поручить лучше, чем, например, Марине. Вспомни! Нет, если ты твоим друзьям поручишь, то они его наверняка не выпустят из рук! Будь покоен! Голландцев можно бранить за то или то, но они исполнительны до крайности. Часто в ущерб себе. Если обещают, конечно. Они очень деловиты, без участия чувств, потому м. б. это им и легко. Вчера ночью родилась еще телушка, вся чернушка! От рыжей мамы и от пестрого (черно-белого) быка. Вся черная, только ножки белые и кисточка у хвоста. Пила сразу без пальца. Как мать ея ее ласкает!.. Издалёка… Бычон-ка мой тоже – чудо. Огромный. Скоро будет жеребенок у новой лошади, первый. Уж все ждут. Соседи бегают, т. к. лошадь премированная «звезда», (так тут зовут) – «Stermerrie». Посылаю тебе цветочки из сада. Голубую, Богородичную незабудочку тоже. Прости, что мало пишу, но все из сердца… Напишу еще. Сейчас я еще не одета, а надо пить чай утренний. Тороплюсь. Неужели ты работаешь над «Путями»? Брось из головы меня-актрису. Я уже стара, да и внешность не та стала. Это и не нужно. Много наших найдется. Люблю ее, ту, которая даст. Целую тебя утренним свежим поцелуем. Оля

279

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

17. IV.43

Вербная Суббота

Христос Воскресе, милая Олюша! И – «воистину Воскресе!» – отвечаю на твой светлый привет Воскресения. В это «Христос Воскресе» вкладываю всю душевную силу, всю нежность, всю светлую-светлую любовь к тебе, дорогая моя Олюша, Ольгуночка! Все моления, весь жар желания – чтобы ты была здорова, светла, _л_е_г_к_а, радостна и крепка духом, тверда волей – верой в грядущее Воскресение всего дорогого нашего… – и – _н_а_ш_е_г_о. О, милая… как я томился, сердцем истекал, видя в письмах, через них _в_и_д_я, как ты измучена. Томился, болел тобою. Нет, не укорял, – и – ни-когда не лицемерил! Я всегда чист и прям перед тобой. Да и не перед кем я не кривлю, не кривляюсь. Сейчас я не могу, не хочу отвечать на твое болезненное – в письме 31.III. Слава Богу: от 6 и 8-го IV⁶⁶⁶ – [нежные] письма, пусть не прежние, не уносящие, не кружащие сердце письма, – но они мне отрада, после 3-недельного молчания, после 31.III – где все – раздражение. Оставлю.

Я рад, что ты рисуешь, до счастья рад. Уйди в _с_в_о_ю_ работу. А вот, опять, беганье за телятами, до… – «каблук сломала»! Что это?!! Ну, свалишься. Помни: тебе _н_е_л_ь_з_я_ заболеть простудой: снова может начаться «последствие». Ты ни слова не пишешь о здоровье. Ни-чего не пойму, что с тобой. По-моему, помимо своего рода «гемофилии» (условно!) – крайняя степень неврастении. Ее лечить надо. Окрепнешь – и «почка» не будет шалить. Помни: «antigrippal» необходим! Но как все это не идет к пасхальному! Твое «чувство весны» – знакомо мне: я его пробовал передать кое-где, между прочим в «Истории любовной». Оно – непередаваемо. Только, пожалуй, музыкой можно, или – какая редкость! – картинкой (пейзаж). Но лучше всего (полнее) оно дается само, – в природе… весной, зорями (предсумеречьем конца марта, начала апреля, у нас). И всегда – без месяца. Для меня. Только-только лопаются почки, – чуть зелено дымится сад, роща… Стихи (даже у гениев) редко сообщают подобное. И потому нельзя быть такой строгой (говорю о стихах Новгород-Северского). Ты очень верно сказала о неудачах переводов с русского. Конечно, «Любовь в Крыму» – это деляга-издатель требовал от переводчицы (я этого не знал!). Еврей – Reclam (!!). Для «универсальной библиотеки»⁶⁶⁷. Голландский перевод⁶⁶⁸ – конечно – дрянь, уверен. Я отказался от 4 млн. франков за 2 вещи для экрана. А на днях мне предложили 40 000 шведских крон за _т_о_ж_е. Отказался, и швед выпучил глаза. (А м. б. и не швед, а называющий себя так.) Думаю, что все из одной кошницы: «Впервые вижу автора, _о_г_о_в_а_р_и_в_а_ю_щ_е_г_о_ свои… шедевры!» – «Нет, – сказал я, – автора, охраняющего свои творенья от искажения и непонимания короткодумных. Ваша С. Лагерлёф – и та, кажется не доросла»⁶⁶⁹. Он ушел, убежденный, что – «мало», что «набиваю цену». Ну, и Бог с ним. Помимо главного, конечно – немного! На наши перевести – 18 тыс. золотых рублей, т. е. по 9 тыс. Конечно, немного. Плевать.

Спешу на почту. А то – до 19-го – опоздает письмо!